Где-то вдалеке ревело море, поднимаясь тяжёлыми волнами над берегом. Тао дрожал. Но стражник тащил его за собой, не оставляя ему времени на то, чтобы застыть или принять новое необдуманное решение.

* * *

Оэлун опустил рану в холодные воды Истока, наблюдая, как вспыхивают чернильные разводы его крови. Звёзды рассказывали ему о Цияне – о том, как с каждой новой каплей вздымалась земля и поднимался океан. О лаве, что пожирала горные городки бурлящими потоками. О ветре, который терял свой путь и сворачивался в смертоносные вихри…

Но всё это перестало быть важным. Единственное, что было важно, происходило перед его глазами. Он впустил Тень в самое сердце жизни, и её мёртвые корни с жадностью оплетали всё, до чего могли дотянуться. Заан упустил тот момент, когда кровь перестала принадлежать ему; не принадлежала она и Оэлуну. Прикоснувшись к Истоку, Тень действовала по собственным правилам. Сизый туман над кругом перерождений сгущался, двигался, съёживался и болезненно расступался, отдавая место дымной черноте. Что будет дальше? Оэлун жаждал узнать это больше всего на свете.

Но конечно, он видел, что его старший брат оказался догадливее, чем он предполагал.

Юнсан влетел в зал, разбив все барьеры, которыми Оэлун надеялся его задержать. Воздух запах грозой, острые клыки срезали чешую и почти вонзились в шею Оэлуна, но тот вовремя выскользнул из смертельной хватки.

Юнсан тяжело дышал, с болью глядя на своего брата. Оэлун хорошо скрывался, а теперь с вызовом скалил клыки. Тень, прорастающая в его сердце, медленно разрушала рассудок, пульсировала в жилах и требовала одного: завершить то, зачем он пришёл.

«Бедный Юнсан. Твои цепи тебя задушили».

Оэлун взвился и попытался вернуться к Истоку, но брат его не подпускал.

«Бедный Оэ. Ты тянулся к Тени, и Тень использовала и подчинила тебя».

Они замерли, не желая ни нападать, ни отступать. Кровь Оэлуна падала в туман, с шипением разъедая хрустальную водную гладь. Крупицы света в кругу перерождений гасли; полупрозрачная дымка тяжелела, невесомые сполохи превращались в вязкую, тёмную мглу. На какую-то чудовищную секунду показалось, что вздрогнуло само время. Грозовой рокот над Цияном достиг Небесного города, и Юнсан увидел, как Тень, волнами истекающая из-под чешуи Оэлуна, разрастается и тянет свои корни к последним искрам света на глубине реки.

«Ты позволил себе узнать вкус живых душ».

Пасть дракона могла изобразить лишь оскал, но Юнсан знал: Оэлун улыбался.

И тогда он сделал рывок первым.

* * *

Тао сбился с ног, помогая другим дэви выбраться из-под завалов. Город был разрушен за какой-то час. Стража пыталась вытащить всех, кто не мог справиться сам, а лекарей отчаянно не хватало. Как назло, собранного Юнсаном войска уже не было в городе в полном составе и далеко не все могли совладать с разбушевавшейся стихией. Ветер усиливался, норовя превратиться в самый настоящий ураган, и хоть другие дэви, подчинившие себе воздух, пытались сдержать эти порывы, получалось у них плохо. А Юнсан всё не появлялся. В этот момент Тао с тоской вспоминал маму и папу. Они были настоящими мастерами и им бы не стоило труда остановить всё это, но…

Но их нет и больше никогда не будет.

Тао взлетел на крышу чудом выстоявшего дома и с ужасом огляделся. Неужели это всё из-за Оэлуна? Другого объяснения он дать не мог, но что такого произошло, чтобы брат самого лун-вана стал так похож… на асуру? Ветер поднял черепицу, которая чуть не врезалась в Тао, и тот стиснул зубы.

– «Ты будешь сильнее, чем они, Тао. Мы всё исправим. И я дам тебе возможность помочь. Не надо убегать от прошлого…» – тихо пробормотал он когда-то сказанные Юнсаном слова, доставая подаренную флейту. Юнсан дал ему крылья. Юнсан дал ему силу. И сейчас Юнсана нет.

Мелодия сначала сорвалась резко, неровно, всхлипнула не тем тоном – так и сам он готов был сесть и заплакать. Да, Бездна, он трус, он глупый мальчишка, он не может ничего, что сделали бы его родители или Юнсан – и он не хочет, но миру на это плевать. Циян сошёл с ума. Тао пытался подобрать мелодию, снова и снова, пока удары сердца не замедлились, а музыка флейты не стала тихой и грустной. Огибая Тао, она разлеталась дальше и дальше, захватывая ураганные порывы, подчиняя себе стихию.

Он хотел бы быть просто дэвом морского бриза.

Он не хотел оказаться в Сораане.

Он не хотел, чтобы за ним пришёл Оэлун.

Чтобы Юнсан стягивал войско.

И он не может ничего исправить.

Но чем дальше он убегал от прошлого, тем больше проблем создавал. Мелодия флейты не убаюкивала ветер, а тянула его за собой, заворачивала потоки вокруг города, не отпуская и не позволяя улететь вперёд. Пока остальные дэви пытались залатать разломы в земле, Тао творил глаз урагана вокруг выживших. Внутри ветровых стен стало спокойно. Мелодия приковывала стихию, не давая новым вихрям пролететь дальше. Спина болела, но Тао знал, что это обманчивая боль: его крыльев больше нет. И родителей тоже. Нет даже того мальчишки, который мог безмятежно помогать рыбакам или надеяться, что добрый к нему враг может оказаться хорошим. Откуда эта мысль взялась у него в голове, Тао не понимал, но, пока вкладывал все свои силы, чтобы остановить ураган вокруг их города, он остро чувствовал, как что-то поменялось.

Прошлое не исправить. Всё, что он может сделать, – это вложить всего себя в будущее.

Когда ветер покорился, Тао остановился. Он отложил флейту и сел на крышу, обессиленно смотря на то, как вокруг города продолжает бушевать ураган. Но больше не мог ничего уничтожить. Внизу шумели взрослые, в ушах звенело. Всего бы этого не было без асур! Тао запрокинул голову и с удивлением стал рассматривать небо. Пока он был занят ураганом, оно окрасилось в иссиня-чёрный, исчезли облака и звёзды. Но что-то было не так, и Тао вскрикнул, когда увидел двух драконов, мечущихся в небе и рвущих друг друга на части. В белом и чёрном змеях он легко узнал Юнсана и Оэлуна. За шумом ветра Тао не слышал рёва, но ясно видел, что каждый удар мог стать смертельным. Драконы кружили друг за другом и вскоре исчезли с того клочка неба, который видел Тао. И как бы он ни устал, он взмыл в небо и бросился вслед за драконами.

Они были очень далеко, дальше, чем он рассчитывал. Каждый удар сопровождался вспышкой или ударом молнии; Тао не мог понять, кто побеждает. И, когда ему показалось, что он приближается, что-то странное стало происходить с его крыльями – каждый новый взмах давался с трудом, они словно истончались и вот-вот собирались исчезнуть.

– Нет!.. Нет-нет-нет…

Крылья, которые подарил Юнсан, не могли существовать без самого Юнсана.

28. Хао байчи

Это была не сестра.

Кан остановился и постарался взять себя в руки. Одно дело – выманить демонов из шахты, а совсем другое – идти прямо к ним в логово. Повёлся. Эмоции не помогут, ему нужно собраться. Он сделал глубокий вдох и выдох, привычно принимаясь считать. «До скольких?» – спрашивал он когда-то в подвале отца. «Пока не остановлю», – ответил тогда тот. И Кан считал, каждый раз считал, когда попадал в опасную ситуацию. Счёт был чем-то простым и понятным. Что бы ни произошло, Кан мог его контролировать и мир становился совсем капельку безопасней. Он закрыл глаза и достал печати, бережно подцепив одну на крючок для монет на поясе. Небо, лишь бы Сюин поступила так же, она умная, должна сообразить. Но если тень повела его в одну сторону – то сестра побежала в противоположную…

Кан нашёл Сюин и Вэя не сразу. Ему пришлось вернуться, пробежать по пустым улицам к бедняцкому району и с отчаянием толкнуть незапертые ворота – кто ещё, кроме Вэя и Сюин, мог их отпереть в такой час? И если возле дома он больше не встретил порождений Бездны, то дальше не было ни единой печати отца, кроме тех, которые жгли его шкатулку.

В трущобах Лояна его ждала темнота.

Здесь не горело ни факела, ни фонаря, ни даже крошечной свечки. Во время шествия нищие заколачивали свои убогие дома изнутри, и звук шагов разносился по узким улицам гулким эхом. Кану казалось, что даже его дыхание слышали все, кто искал свою жертву или прятался от демонов. Вдалеке что-то трещало и ломалось, скулило и клокотало, а он совершенно точно был чужаком в этом гиблом месте. Ноги не слушались. Сердце Кана билось, как птица в клетке, но он продолжал идти.

В какой-то момент Кан услышал крик и бросился в сторону пугающе знакомого голоса, не сбиваясь про себя со счёта и не задумываясь, почему речь Сюин казалась такой бессвязной. Сворачивая к проулку, Кан заметил кровавый след, тянувшийся в другую сторону, – видимо, демоны нашли более сговорчивую жертву и отвлеклись. Это хорошо, у него будет время, он успеет вытащить сестру из этого Небом забытого места…

Кану хватило мгновения, чтобы скользнуть взглядом по разбросанным по проулку печатям и тут же зажмуриться. Он даже не успел увидеть начертанное – лишь края грубой бумаги: слишком хорошо понимал, что можно, а что нет.

– Ино едзев, ино едзев! Идйу то янем!

– Сюин… Это я, Кан. – Он бросился к сестре, перехватывая её руки и силясь понять, что с ней. Не ранена. Кан скользнул пальцами по лицу Сюин и обмер, коснувшись чего-то липкого, тягучего, текущего из-под век. – Ты смотрела на печати? Надо уходить.

– Нак… Нак, игомоп. Йэв, Нак…

– Я тебя не понимаю… – Кан дотронулся до второго тела, догадываясь, что это Вэй, и тут же пытаясь нащупать слабые удары сердца. Живой. Хорошо. Кан сбился со счёта и начал по новой, пытаясь придумать, что же ему делать. – Сюин, ты можешь идти?

– Цето сан ен тесапс. Я хи ушылс. Ино тяровог. Ино илазакс.

Бездна… Нет времени. Вэя стоит бросить здесь и просто увести Сюин. Кан приоткрыл один глаз – всего на мгновение, чтобы убедиться, что это действительно Вэй, – и тут же вновь зажмурился. Секунду посомневался, выругался и потянул сестру, заставляя подняться.

– Тише-тише. Всё будет хорошо, Сюин. Только тише.

Сколько ещё на них не будут обращать внимания? Сюин продолжала бормотать, но хотя бы больше не кричала. Кан снова сбился со счёта. Выругавшись, он развязал пояс сестры, чтобы буквально привязать её к себе. Затем взвалил Вэя на плечо, вцепившись в руку безвольного тела, чтобы оно не свалилось. Если он услышит хотя бы один лишний шорох, то бросит Вэя.

– Что же ты наделала… Послушай меня. Мы идём домой, к папе, хорошо? Просто иди за мной. Держись за пояс. Ты сможешь идти?

– Йомод…

Просто не думать. Вытащив Вэя из проулка, Кан снова открыл глаза, и… не смог обернуться, чтобы посмотреть на лицо Сюин. Он просто должен вывести их отсюда.

Он не хочет думать, что произошло, хотя он знает.

Он не хочет привести Вэя в чувство и убить на месте.

Он не хочет слышать это бормотание. Оно ничего не значит.

– Ино тяровог: «Окьлокс екчовёрев ен ясьтив, а ёсв ониде в ундзеб ястелетс»…

– Прошу тебя, ради Неба, тише… Сюин, папа всё исправит…

* * *

Амань устало разминал пальцы, лениво следя за тем, как удавка из пяти узлов затягивается на шее единственного выжившего. Интересно, почему именно он? Совсем не примечательный чиновник – таких были тысячи, с пустыми глазами и не менее пустыми головами. Словно армия в чёрных ханьфу, они сновали по своим делам. Чем больше свидетель шевелился, тем сильнее задыхался, а Амань никак не мог взять в толк то, что услышал пару часов назад. Он обошёл место происшествия несколько раз и не обнаружил присутствия другого шэнми… Но это было невозможно.

– Давайте ещё раз, – Амань ослабил узлы, чтобы свидетель мог говорить. – Я буду говорить, а вы меня поправите, хорошо? – Его голос звучал мягко, даже вкрадчиво, но ничего хорошего не сулил. Да и разве кто-то выходил на своих двоих из этого каменного мешка, который в сыскном приказе сухо назывался комнатой для особых допросов?.. Дышать свидетелю становилось всё тяжелее, но в глубине его взгляда всё ещё теплилась надежда.

Амань безмятежно продолжал, хотя про себя раздражённо думал, что должен проводить Ночное шествие с семьёй, а не на допросах. Он достал записи и пробежал по ним взглядом. Нет, совершенно точно он ничего не упустил. Но как это вообще возможно?

– Царство Рэн согласилось прислать своего представителя для проведения переговоров о ситуации на южной границе. Вас назначили сопровождающим дипломатической делегации господина Чжан Хэя, хоу провинции Хэнъян. Вы присутствовали на вечере, в ходе которого… как же вы сказали… Дипломат царства Рэн сошёл с ума и сожрал всех присутствующих, в том числе главу семейства Чжан и двух его старших сыновей?

– Да, господин Цинь! Господин Цинь, прошу вас, умоляю, я ничего больше не знаю!

– И как он..?

– Что… он?

– Как он их съел? – Амань лениво бросил бумаги обратно на худо сколоченный деревянный стол – единственное украшение этого «кабинета». – Начал с ног или с головы?

– Он, – свидетель замялся, – он вывернул их наизнанку.

– Всех Чжанов? Печально, его младший сын сейчас как раз в столице, он будет расстроен. Но всё же, – Амань подошёл поближе и склонился к съёжившемуся чиновнику, – с кого он начал? С отца, с детей, с других чиновников? И все смотрели?

– Я… мы… господин Цинь, прошу вас! Мы… Вы должны понимать, я не шэнми…

– Это я заметил.

– Я не привык… к такому. Поймите, господин Цинь, когда он… – Мало того, что свидетель мямлил, так он ещё и трясся, раздражая Аманя. – Он просто вывернул его! Господина Чжан Хэя. Я видел, как пальцы вошли в грудь, а потом он вывернул рёбра наизнанку. Господин Цинь, это был демон, поверьте мне, прошу вас!

– Верю, охотно верю, ну не вы же такой беспорядок устроили. – Амань вздохнул. – А что же остальные?

– Я… меня стошнило. И я споткнулся, и…

– Выбежали из комнаты. Любой бы выбежал, это есть в бумагах.

– Дети господина Чжана замерли. Все замерли. А потом только… треск… – Свидетель помедлил и тише добавил: – Треск и шорох чешуи. Как будто огромная змея. И я…

– Вы уползли, пока не упали в обморок от ужаса. Я только одного не могу взять в толк… Остальные так и остались в испуге? Я знал Хэя, вряд ли он воспитал своих сыновей так, чтобы они не смогли взять себя в руки. – Амань хрустнул пальцами. – Да и дверь…

– Прошу вас… прошу вас, поймите, я не мог поступить иначе. Я… я запер её, когда выбежал.

Амань внимательно смотрел на свидетеля. Обычные люди часто бывали страшнее проклятых.

– Вы же понимаете, что заперли оставшихся? Вы всех убили.

Амань хотел было продолжить, но в дверь постучали и слуга, поклонившись, передал деревянную дощечку. Быстро пробежавшись по вырезанному стражей резиденции сообщению о том, что его дети сбежали из дома, Амань спрятал её в полах ханьфу… и молча вышел, растворившись в тенях так быстро, как мог только он, чтобы оказаться дома.

Этот несчастный подождёт.

* * *

В какой-то момент Кану казалось, что он просто не дотащит Вэя, и, когда они добрались до ворот резиденции, часовой перехватил тело с его плеч… а ещё через несколько мгновений из теней вышел отец и затолкал детей за стены. Кан как в бреду видел отца, который бросился к сестре, но сам Кан не мог посмотреть на неё. Знал, что произошло, но просто не мог.

– Что вы натворили… Сюин, ты слышишь меня?

Сестра безостановочно бормотала, и сомнений не было: что бы ни произошло там, в переулке, она слишком долго смотрела на печати.

– Меня не было с ними, когда Вэй убежал. Сюин сказала, что он слышал брата, погибшего при Канрё. Я догнал её, но это была тень, а потом…

Кан никогда не видел отца в таком отчаянии. Тот развернулся к нему, замахнулся, собираясь ударить:

– Да как ты…

Вместо удара его вдруг заключили в объятия – и Кан отстранённо думал о том, что сердце у отца колотится так, будто вот-вот разорвётся. Сил что-то объяснять ни у кого не было.

И счёт, что спотыкаясь продолжался в его голове всё это время, наконец-то закончился.

* * *

С утра, стоило Вэю прийти в себя, Амань выгнал его из дома, сухо сообщив, что ему стоит поторопиться на похороны отца и братьев. Кан не сказал другу ни слова.

Лучше Сюин не становилось. В доме Циней поселилась скорбь, принеся с собой невыносимую тишину и боль. Амань стал непривычно молчаливым, госпожа Цинь почти всё время занималась шитьём, а Кан не мог найти себе места. Каждую ночь ему снились кошмары, в которых он снова и снова ловит не ту Сюин, а тени смеются над ним, пока не смыкаются непроницаемым кольцом, и тогда он с криком просыпался. И хоть отец не винил его в произошедшем, Кан снова и снова ругал себя за то, что не остался вместе с другом и сестрой в тот вечер. Тогда он смог бы всё предотвратить, а Сюин не ходила бы слепой и безумной по своей комнате, бессвязно напевая знакомую им с детства мелодию. Лекари лишь разводили руками, а шэнми… шэнми не умели лечить.

В один день, чувствуя, что начинает сходить с ума, Кан отправился на кухню и собрал небольшой свёрток с провизией. Он бы уехал на север раньше положенного, но оставлять родителей не хотел, а сидеть без дела было совершенно невыносимо. Так он снова оказался на том самом месте, где год назад встретил проклятого мальчишку. Вряд ли тот выжил в этой дыре, но Кану почему-то хотелось верить, что он ошибается. Он оставил свёрток в том же месте и в то же время, где оставлял и раньше. На следующий день подарок исчез. А ещё через день Кана ждал мальчишка в дрянном ханьфу, которое было ему велико. И за год, кажется, этот крысёныш не вырос, а только стал ещё бледней и настороженней.

– Господин вернулся в столицу.

– Ненадолго. – Кан грустно улыбнулся. – А ты выжил, это радует.

– Небо иногда следит и за нашими душами, господин.

– Знаешь, в моей жизни сейчас не лучшее время для Неба… – Кан присел, чтобы смотреть на Дэмина не сверху вниз. – Пока я ещё здесь, как насчёт того, чтобы продолжить обучение счёту и письму?

– Спасибо, господин, но зачем достопочтенному цзюэ тратить своё время?

– Мне нужно отвлечься. – У Кана не было сил на то, чтобы придумывать более вежливый ответ. – Вот и всё.

Дэмин же думал о том, что этот цзюэ, который уже меньше походил на надутого индюка, всё равно остался хао байчи – добрым идиотом, – и это, судя по всему, неизлечимо.

* * *

И странный цзюэ сдержал своё слово. Он действительно приходил каждый день. Дэмин не задавал вопросов, но видел, что Цинь Кан поменялся. Дэмину было наплевать на то, что случилось в доме придворного шэнми, но теперь с лица его благодетеля слетела эта дурацкая улыбка и Кан раздражал чуть меньше. К тому же он был действительно полезен, принося еду. Через пару дней, словно догадавшись, что Дэмин не притрагивается к его подаркам, Кан вздохнул, разломил ломоть с мясом и надкусил его сам, протягивая такой же кусок мальчишке. Бровь у Дэмина чуть дрогнула от удивления: надо же, пусть и добряк, а всё-таки что-то соображает. С тех пор Кан каждый раз показывал, что еда не отравлена, и только тогда Дэмин действительно ел, а не перепродавал полученное меняле.

Выходить из квартала Дэмин категорически отказывался – в другом месте Кану ничего не стоит крикнуть: «Стража!», и тогда ни Небо, ни Бездна не подскажут Дэмину, куда бежать. Пусть этот цзюэ и добрый, пусть и странный, но Дэмин ни на секунду не забывал, насколько переменчивым может быть настроение у тех, в чьих руках власть. Он не доверял. Поэтому, раз уж господину Циню так хочется тратить время на обучение нищих, Дэмин привёл его в одну из заброшенных лачуг, которую иногда использовал для ночлежки, – заодно слезу можно выбить от того, насколько у него всё плохо, пусто и голодно.

Хотя учил Кан хорошо. Он умел объяснять, а Дэмин был прекрасным слушателем. К отъезду на север Кан привык к мальчишке настолько, что стал рассказывать об азах магии: чем проклятые отличаются от шэнми, что есть Бездна и что такое печати. Но на последнем Кан замолчал. Дэмин был достаточно тактичен, чтобы не расспрашивать, однако под конец всё-таки добавил:

– Печати, наверное, – самое чудовищное оружие. Даже обычный человек может ими воспользоваться… вроде меня. По-своему. Если повезёт. Но как и всё, связанное с Бездной, это дорого стоит. Иногда мне кажется, что всё мы в огромном долгу у… того мира. И никогда не расплатимся.

Дэмин видел, что с Каном творится что-то не то, но не сказал ни слова. И эта вежливая тишина была для Кана почти лечебной.

* * *

Вскоре Кан вернулся на север. Форт Илао пережил Ночное шествие без потерь, и самой тяжкой новостью, которая встретила Кана, была провалившаяся у конюшен крыша. И он по-своему обрадовался рутине гарнизона, хотя капитаны не могли не заметить, что их «безумный цзюэ» стал тише и мрачнее. А вот у его отца всё это время были проблемы гораздо серьёзнее, но тот не посвящал в них и без того подавленного сына.

На следующий день после Ночного шествия свидетеля, которого Амань допрашивал, нашли мёртвым и дочиста выпотрошенным. У Аманя не было ни одного объяснения для Императора, кто и как мог уничтожить главу Чжанов, а затем и последнего выжившего. Следов колдовства поблизости снова не было, и все печати, кроме той, которую сорвали со стены его резиденции, были на месте. Его обвинили в том, что, не закончив допрос, он покинул сыскной приказ по личным причинам, и теперь ему нужно было срочно найти ответы, но как? Судя по тому, что узнал Амань, Чжанов убил демон, но демоны не действуют самостоятельно – они не в состоянии думать ни о чём, кроме голода. А второго шэнми в городе он бы почувствовал. И всё же, это точно был демон, тем более что тело посла царства Рэн они так и не нашли.

Император был в ярости. А граничащее с Империей Хань царство Рэн ждало вестей о состоявшихся переговорах, и меньше всего на свете Амань хотел нового конфликта или, ещё хуже, войны. Мир, добытый ценой стольких жизней девять лет назад, грозил рухнуть раньше положенного. Несмотря на то что произошло с Сюин, Аманю нужно было ещё несколько лет, чтобы закончить задуманное, и тогда… Тогда все будут счастливы, насколько это вообще возможно в этом безумном мире.

А пока он старался думать о том, что хотя бы его сын цел и невредим.

29. Чёрное бедствие

Это началось десять лет назад, в подвале его дома. Амань прекрасно знал, кто он такой и чем для него это закончится. Он брал, брал всё, и неважно, у кого – у Тени или у жизни, – но не собирался расплачиваться. Это Цинь Амань был тем, кто восемь лет назад закончил войну Империи Хань. Тогда он водил Чанкин за нос, обещая перейти на их сторону, под смешки своего Императора. Он же похоронил солдат Линьцана в болотах, забрав десять тысяч жизней поражённых и отступающих войск. Это он, унося ноги с Безымянных островов, украл жрицу культа Шэньхуо, которая тронулась рассудком, когда воочию увидела, чем является на самом деле её возлюбленный. И когда Цинь довёз её до Империи, женщина предпочла сбежать от него так далеко, как только могла, пусть в конце концов и нашла последний приют в трущобах. Амань забирал жизни, забирал власть, забирал души и оставлял за собой, как и Цини во все века, только боль и выжженную землю.

Десять лет назад он нашёл способ обмануть даже Тень. Дети, единственные дорогие ему души, должны были стать платой за воровство силы по ту сторону, и Амань это знал. Тень всегда приходила за своей долей, но Амань был с этим не согласен. Ушли годы на неудачные попытки, и в конце концов у него получилось не просто вырвать человеческую душу, а запечатать её точно так же, как любой шэнми при должном умении и силе мог запечатать и подчинить себе демона. Тогда-то в проклятом подвале Амань убил собственных детей. Ненадолго. Только для того, чтобы запечатать души в их же телах, вложив в жалкую плоть всё свое мастерство, дабы кости стали печатями, через которые не сможет переступить Тень. И, когда смерть придёт за Каном или Сюин, Бездна не коснётся их. Они вернутся в круг перерождений и вновь увидят Небо.

Но Амань не был бы собой, если бы остановился только на этой находке. Желая спасти детей от вечности в Бездне, он пошёл дальше и с согласия Императора пытался придумать способ запечатать человеческую душу в чём-то… неживом. Эта идея защищала его семью от любых нападок врагов: Император слишком хотел получить оружие, которое может поставить на место Чанкин. С тех пор как у этой бывшей провинции появились огненные кристаллы, с ними приходилось считаться, но что может сделать огонь, к примеру, с камнем? А с целой каменной армией?

Так Цинь Амань выиграл время. Сын его успел вырасти и набраться если не ума, то хотя бы смекалки, чтобы выжить в этом мире, а дочь – мудрости и понимания, насколько это возможно для юной цзюэ. Сам же Амань лавировал между дворцовыми интригами и продолжал свои исследования, упорно и долго, потому что вырвать душу и вселить её в родное тело – одно, а оживить её в камне – совсем другое. И он прекрасно понимал: когда он закончит свои исследования, Император не будет уверен в том, что ему нужен такой всесильный слуга. Они слишком хорошо знали друг друга. Что ж… предки семьи Цинь действительно принадлежали землям Чанкина, а Амань был совершенно не против вернуться на родину.

И несмотря на былые войны, Императрица была согласна принять блудного сына, если тот привезёт с собой секрет терракотовой армии.

* * *

Прошёл ещё один год. Кан вновь вернулся в Лоян, не без боли обнаружив Сюин всё в том же состоянии: она таяла, часами сидя на краешке своей кровати и бормоча что-то себе под нос. С Вэем Кан поддерживал осторожную переписку, но в этом году друг не приехал. Отец старался выглядеть привычно спокойным, но Кан чувствовал: что-то его гложет. А Дэмин оставался тем же худым и голодным мальчишкой, что внимательно слушал Кана в лачуге, ел только после того, как он сам попробует еду, и не задавал лишних вопросов. Но этого было достаточно, и Кан всё больше и больше привязывался к Дэмину, не признаваясь себе в том: заботой о ком-то пытается оправдаться за то, что недосмотрел за Сюин.

Однажды, собираясь уже домой, он покосился на Дэмина и решился:

– Послушай, Дэмин. Может, поедешь со мной на север? Работа тебе найдётся, а еда и кров всегда будут.

Дэмин удивлённо посмотрел на него, но во взгляде его не читалось радости. На самом деле он в очередной раз разочаровался в способности Циня к мышлению.

– Спасибо, господин, за вашу щедрость, но я откажусь.

– Почему?

– По той же причине, по которой я не покидаю трущобы. – Дэмин догрыз ломоть хлеба, про себя моля Небо о том, чтобы Кан перестал заниматься глупостью. Никуда, где его жизнью мог бы распоряжаться кто-либо, он идти не собирался. Лучше уж поголодать, а не ждать, пока хозяин спьяну не найдёт забавным сбросить его со стен форта, или где там этот Цинь служит. У Дэмина даже мысли не было о том, что Кан предлагал забрать его не в рабство.

А даже если бы ему сказали обратное, он бы не поверил.

* * *

– Тебе стоило рассказать отцу об этом мальчике, Кан. – Лин всегда внимательно слушал, когда выбирался к границе с Империей. Видит Небо, форт Илао стал настоящей отдушиной для него. Поставить бы во все гарнизоны таких Канов – цены бы им не было. Второй год около рудников царил мир. И Лин не мог поверить, что это сын Аманя… может, Небо решило так зло пошутить?

– Не хотел, у папы и без того много дел. – Кан поставил над костром небольшой котелок и щедро высыпал туда трав. – Как думаете, что его ждёт?

– Ничего хорошего, если останется там же, в трущобах. Проклятые… Твой отец не согласен со мной, но ему нужно отгородиться от влияния Бездны. Это всегда заканчивается плохо.

– Этому у вас учат в Храме? Папа говорил, что там пытают.

– Твой отец не любит, когда ему указывают. Но иногда необходимо оставить свою гордость при себе. А иногда – пожертвовать собой ради блага.

– Кхм… Это точно не то, что он бы посоветовал, – улыбнулся Кан. – Мне кажется, что, если бы я рассказал ему о Дэмине, он бы приказал его сжечь от греха подальше. Я этого не хочу. И чтобы мальчика пытали – тоже.

– Ты пытаешься устоять на двух льдинах, Кан, – Лин покачал головой. – Ну, хотя бы с благой целью. Тебе нужна будет моя помощь во время этого Ночного шествия?

– Нет, спасибо, справимся сами. Только с шахтами после.

– Начинает входить в привычку, – улыбнулся Лин. – Когда тебя повысят и вернут в столицу, будет грустно.

– Да меня даже начальником гарнизона так и не назначили. Но в форте с вами солидарны. – Кан отмахнулся: – Найдут ещё кого-нибудь толкового.

* * *

– Беда… – Сяо внимательно читал полученную от гонца бумагу. Не поскупились, сволочи, даже не на дощечке прислали, и надо же получить такое перед самим Ночным шествием. Выругавшись, он свистнул второму капитану и помахал бумагой. – Слышь, где наш цзюэ?

– Да с Жрецом уехал переговариваться.

– Ага… Зови остальных. Поговорить надо. Тут из Лояна весточка.

– Без Циня?

– Так о нём и весточка. – Сяо почесал затылок, не веря тому, что говорит это вслух: – Арестовать его приказывают. Госизменник, пишут.

– Наш цзюэ?!

– Что написано, то и читаю. Личная стража Императора прибудет через час. А знаешь, что ещё прислали? Повысили его. До начальника гарнизона. – Сяо сплюнул. – Повысили и теперь казнят. Задержалось, видимо, письмо о повышении. Да марш остальных звать, говорю! В кабинет цзюэ.

Со дня покушения они никогда не собирались вместе в кабинете начальника гарнизона. Это было странно и тревожно. Сяо, как самый старший и получивший письмо, стоял в центре и ждал, когда дверь захлопнется за последним капитаном, а затем ещё раз зачитал престранное послание, в котором говорилось, что Цинь Кан подлежит немедленному аресту и передаче личной страже Императора как госизменник. Никто из пятерых офицеров в кабинете ровным счётом ничего не понимал и даже представить себе не мог Циня, предавшего Империю, но посвящать в подробности их явно не собирались.

– Слушай, Сяо, ты что-то точно напутал. Быть такого не может. – Один из капитанов жадно смотрел на бумагу, но, вот беда, грамоте научен не был, а потому приходилось верить тому, что им рассказал встревоженный Сяо. – Да он нам всю плешь проел про Империю и порядок, какой изменник?

– А ты возьми и прочти по-другому. Или я и гонца с охраной внизу выдумал? На стену залезь – там тебе столичные башку-то твою пустую стрелой почешут ещё небось. – Сяо нахмурился. – Что делать будем?

– Как что… Арествы… Арестова… Связать?

– Дурак ты. – Сяо скрестил руки на груди. – Ты с каких это пор под столицу ложишься? Тебе вон тот гонец что хорошего сделал?

– Да ничего.

– А безумный цзюэ? Он что, сдал нас после покушения? Вы тут все должны были в кандалах ходить. Или, может, это не он еду в форт выбил? Я тебе это тоже говорю, Хао, на меня посмотри! Кто вчера ему долгих лет здравия за кормёжку желал? А в лазарет лекарств нам Лоян поставил? Помнится мне, это от отца Циня приехало. А печати эти проклятые?

– Ты чего раздухарился, Лян?

– Да я понять не могу, когда на севере стали уважать крючкотворов, а не людей. Да плевать Лояну на нас было, есть и будет, а мальчишке этому не было. Должны мы ему тут, и всё. Как Цзыдань помер, так мы без цзюэ несколько раз отправились бы туда же. Я не крыса южная, мой отец долг отдавать с младых ногтей учил, а его – дед, а деда – прадед.

– Ну не прятать же его, Сяо! И стражам что говорить?

– Да я вот думаю… – Сяо усмехнулся и хрустнул пальцами. – Цзюэ-то наш – шэнми. А, может, заколдовал он нас? Так уж заколдовал, что, мол, не помню я и не знаю ничего, Бездна их, проклятых, знает.

Капитаны переглянулись.

– А солдаты?

– Могут сдать. Но сначала нас допросят. То, что он шэнми, все подтвердят, нечего нам предъявлять. А цзюэ не дурак, успеет отъехать. Есть у меня мысль, как его предупредить. Ну так что?

– Заколдовал?

– Заколдовал.

– Всех.

– Да он всегда колдовал, проклятый!

– Делай, Сяо. Небо с мальчишкой, душа добрая.

Капитан Лян Сяо достал деревянную дощечку, криво нацарапал на ней несколько иероглифов и подошёл к жёрдочке, на которой сидел пустынный сокол. Привязав к лапке записку, он освободил птицу и открыл окно, выходившее на сторону Линьцана.

– Давай, Дэлун, или как тебя там… Лети к хозяину. – Сяо оглянулся на капитанов: – Что стоите? Поднимайте солдат, ищем проклятого!

* * *

За две недели до того, как стража стояла у ворот форта Илао, Император Хань Ян-ди внимательно слушал старшего сына, который принёс прискорбные вести. В руках он держал письмо, которое перехватила тайная канцелярия, и Императору очень не хотелось верить в услышанное. Но он не был дураком.

– Цинь обещал закончить свои печати через год. Какая жалость.

– Я не думаю, что он блефует с Чанкином, отец. Судя по всему, шэнми действительно собрался сбежать.

– И продать свою свободу за каменную армию. Что ж… Мы не можем допустить того, чтобы весы склонились в сторону Чанкина. – Император нахмурился, хотя больше всего на свете ему хотелось лично сжечь Аманя. – Как невовремя. Видит Небо, это худшее время для Империи, чтобы избавиться от Циня. Юг на грани бунта, царство Рэн вот-вот объявит войну, если ещё и Чанкин заполучит шэнми…

– Что прикажете, отец?

– Казнить. Без шума. Опоить, допросить без печатей и казнить. С семьёй разберёшься позже.

– Слушаюсь.

Первый принц прекрасно знал этот обманчиво-холодный тон Императора, и самым мудрым решением сейчас было молча выполнять приказ, пока отец ещё справляется с гневом.

Проследив за тем, как двери захлопнулись за спиной сына, Император едва слышно выругался.

– Хитрая, вечно себе на уме, гадюка – вот ты кто, Цинь Амань.

* * *

«Шэнми не умеют лечить».

Амань успел подумать об этом перед тем, как мир начал расплываться перед его глазами. Не стоило принимать еду в доме первого принца… Не стоило принимать приглашений, ни одного, никогда. Если бы он мог освободить свой разум от зелья, он бы… Он бы… Как глупо.

Амань очнулся в давно знакомом каменном мешке, в недрах сыскного приказа. Два стражника в драконьих масках тут же направили на него копья, а руки, перетянутые верёвкой, совсем его не слушались. Кое-как сев, Амань криво усмехнулся:

– Расслабьтесь, дорогие мои, вы же печати отобрали.

Острия копий угрожающе уткнулись в шею, и Амань замолчал, всем видом показывая, что он понял намёк.

Узнали-таки о его переписке, а значит, из этого застенка живым он не выйдет. Что ж, Амань сам бы поступил так же на месте Императора. Только ещё руки отрубил бы, желая обезвредить. С другой стороны, может, они и так уже омертвели – сколько времени он здесь? Стража вряд ли будет щедра на разговоры, а вот его величеству Хань Ян-ди о пробуждении проклятого сообщат. Амань лихорадочно думал о том, что делать, но он был всё ещё слаб от зелья: мысли путались, а во рту чувствовался предательский привкус крови. Выбраться отсюда, и что потом? Вряд ли его резиденцию оставили без охраны. Скорее всего, там и будут ждать. Значит, надо уйти из города. В душу впились когти боли от мысли о Сюин и жене, но это эмоции, которые сейчас могут лишь загнать его в могилу. Стоит выбраться из города и отправить весть Лину – тот присмотрит за Каном, а сам Амань придумает, что делать дальше.

А как выбраться? Стражи беседовать с ним не собирались и следили за каждым его движением, выбора у него особенно и не было. Невольно всплыли воспоминания о последней настоящей войне: молодой и отчаявшийся Лин и его безумная выходка. Стоит учиться у врагов. И Амань мысленно представил проклятые печати. Кажется, от задуманного его сердце замерло.

Шэнми чертили печати, используя язык Бездны, древний, почти забытый и проклятый. Они могли бы колдовать сильнее, если бы говорили, а не писали, но каждое слово, сказанное вслух, отражалось на людях, вгрызаясь в слабое тело и грозя уничтожить. Проговорить заклинание было сродни самоубийству. И всё же каждый, кто хранил почти утраченные знания шэнми, знал, как звучит проклятая Небом речь.

Аманю потребовалось всего два слова Бездны, чтобы начать захлёбываться кровью. Два слова, от которых горло каждого стража будто вспороло лезвием. Они даже не успели вскрикнуть – только упали замертво. Закашлявшись, Амань подполз к копью, кое-как разрезал верёвки на руках, но пальцы его не слушались. Времени не было, и он рыкнул третий слог, растворяясь в тенях и навсегда теряя свой голос.

Тень проложила ему путь, но хохотала за спиной, разрывая голосовые связки когтями, оставляя после себя лишь хрип.

Но силы покидали Аманя. Он вывалился из теней очень неудачно. Если бы не Канрё, от которого он так и не отошёл, если бы не отравление, он смог бы уйти дальше. Амань сцепил зубы, поняв, что всё ещё в черте Лояна, и бросился вперёд. Он бы провалился в тени ещё раз, но Бездна отобрала у него голос; ещё одно слово, и он умрёт. Люди шарахались от шэнми в перепачканной кровью одежде, и в какой-то момент дорогу ему преградила стража. А за спиной его окрикнули:

– Именем Императора, стой!

На него направили луки.

– Цинь Амань, вы обвиняетесь в государственной измене, – чеканил стражник. – Ещё одно движение, и вас пристрелят без суда.

Это было… унизительно. Он? Цинь Амань, уничтожавший армии, вот так и сдохнет здесь, как какой-то вор, или предстанет перед судом, как несчастный чиновник, который слишком много воровал? Эти шавки Императора – не то, с чем он собирался мириться, даже если годы колдовства брали своё. Он уже не мальчишка, как сын; он сдал, но не настолько, чтобы ползать на коленях перед кем бы то ни было. И если Император хочет его убить…

Кан выживет. Он умный. Лин за ним присмотрит, не бросит же.

Амань криво усмехнулся и, прежде чем первая стрела пронзила его грудь, успел прохрипеть всего одно слово на проклятом языке. Его голос, изрезанный Тенью, звучал как скрежет пилы по кости. Если он и собирался умирать, то только на своих условиях.

Слово проклятого языка означало «разлом».

* * *

Солнце исчезло. Тело Аманя в одно мгновение охватил чёрный огонь, выжигая плоть и душу, прокладывая дорогу меж Цияном и Бездной. Окружившая его стража не успела даже сделать шаг назад: их смела и обглодала многоглазая, цепкая живая волна того, чему не было места в этом мире. Из ихора вырезались когти и клыки, впиваясь в мясо и разрывая на части всё, что дышало, стремясь дальше по кварталу Лояна. Чёрное бедствие не знало замков и запертых дверей, втекая через щели в дома, пожирая каждого, кто обратил на него свой взор. Это были последние десять ударов сердца Цинь Аманя, и с каждым Бездна рвалась всё дальше по миру, оскалив своё истинное безумное лицо, забыв про формы и маски и оставляя при себе лишь вечный пожирающий её голод. Воздух дрожал от хруста костей и звериного воя вперемешку со сводящим с ума чавканьем. От бедствия не было спасения, как и не осталось путей у Аманя. Он бы хохотал, если бы мог, но с последним ударом сердца душа растаяла в вечном огне Бездны, закрывая разлом.

А те, кто прошёл за эти мгновения в Циян, остались.

* * *

Кан, почти подъехавший к форту, с удивлением увидел летящего к нему сокола. Поймав на руку Дэлуна, он погладил его и снял с его лапки дощечку, быстро прочитав записку Сяо.

«Вертайтесь к Лину, цзюэ. Вас изменником назвали, в форте стража ждёт с арестом. Удачи».

Он нахмурился, ничего не понимая. Перечитал записку ещё раз и всё равно ничего не понял, но лошадь развернул и пустил галопом обратно, хотя Лин уже должен был уехать.

Бред, какой же он изменник? Кан как во сне доехал до стоянки, где они пили чай, но костёр уже потух, а Лина, конечно, там не было. Тогда Кан перечитал записку в третий раз, и до него медленно начал доходить смысл. Изменником он быть не мог, а, значит, дело в отце. Обвинение в измене каралось до десятого колена, а это…

Он боялся даже про себя проговорить то, что и так знал. За измену казнить должны были не только семью, но и всех слуг, а Сюин, мама, отец… Кан тряхнул головой, перевернул дощечку, быстро нацарапав послание, и посмотрел на сокола. Если бы тот мог говорить, то заметил бы, что никогда не видел своего хозяина таким потерянным.

– Дэлун, лети к Лину. К Лину, – он повторил дважды и отпустил Дэлуна. Удивительные всё-таки были эти существа – пустынные соколы: при должном обучении они умели находить не место, куда их посылали, а людей. И Кан давно научил Дэлуна летать к Лину.

Записка была короткой, но Кан надеялся, что Лин поймёт всё, прочитав обе стороны дощечки.

«Я ухожу в горы. Сегодня шествие. Помогите».

Он понятия не имел, как переживёт эту ночь.

30. Раскол. Легенда о лун-ване

Тао пытался спланировать к земле и почти успел до того момента, когда крылья растворились, а затем он кубарем покатился по опушке дремучего леса. Совсем недавно он бы так и остался на земле оплакивать боль, усталость и отчаяние, но сейчас он вскочил и бросился на шум и вспышки. Ветер, все ещё слабо подчинявшийся ему, загибал перед ним ветви. Тао спотыкался о корни деревьев и бежал, забыв обо всём, кроме лун-вана. Потерять Юнсана сейчас казалось ещё хуже, чем потерять родителей. Что они будут делать? Кто остановит всё это?

Тяжело дыша, Тао выбежал на залитую светом поляну… да так и замер. Почва под ногами, пропитанная кровью Оэлуна, стала вязкой и чёрной. Он был разорван на части, а около Тао лежала драконья голова, которая смотрела на него пустыми блёкло-синими глазами. Земля не могла принять отраву, от мёртвого тела в воздух поднимался сизый туман. Голова у Тао закружилась. Закашлявшись, он поднёс рукав к лицу, но сделал шаг вперёд. А затем ещё один, увязая в шипящем месиве крови. Живое и мёртвое, свет и Бездна смешались в сердце Оэлуна, поглощая друг друга, отравляя себя и нарушая сами законы природы. Циян не принимал такое существо. Туман порождал тень, которая цеплялась за полы одежды Тао и крепла каждую секунду, но он, забыв обо всём, медленно шёл к огромному белому дракону, лежавшему пугающе неподвижно.

– Господин Юнсан! Господин…

Дракон не отвечал. Глаза его закрылись, морда почернела от крови, а вокруг рваных ран не было чешуи. Но, кажется, он дышал. Добравшись до Юнсана, Тао попытался разбудить его, да только он был таким маленьким рядом с ним, что с трудом поднял бы хоть один коготь. Всхлипнув, Тао беспомощно оглянулся, пытаясь сообразить, как помочь лун-вану.

А тени оживали. Всё больше крови проникало в землю и поднималось в воздух, и вот уже не было видно ближайших деревьев – туман, окруживший тела, походил на сплошную стену. Тень жадно оплетала Оэлуна, и Тао отчётливо видел то тут, то там вспыхивающие призраки когтей и клыков, сотни глаз – разноцветных, с круглыми или вертикальными зрачками, – и всё это кружило у мёртвого тела, что-то ища. Юнсан не шевелился. Тао дрожащими руками достал флейту, но вдруг заметил слабый блеск в одной из истерзанных лап Оэлуна. И раньше тени рванулся вперёд, вцепившись в скользкое мясо и выдирая из-под кожи жемчужину.

В это же мгновение его оглушил звериный вой.

Что такое жемчужины драконов, знал каждый дэви. О них даже слагали легенды люди: Тао когда-то подслушал сказку о том, что завладевший жемчужиной может потребовать исполнения любого желания.

Драконы всегда были особой кастой. В то время как другие отвечали за тот или иной аспект природы, поддерживая жизнь в Цияне в равновесии, обязанностью драконов было следить за Истоками и кругом перерождений. Никто не знал, в какой момент у них появились жемчужины, может, им их дарил сам Исток, но именно в этом драгоценном камне крылась истинная сила, та, что ставила драконов выше остальных дэви. Именно из-за этого лун-ваном мог быть только дракон. Тао знал, что в прошлой войне, когда Юань проиграл, его жемчужиной чуть не завладел Заан, но в итоге она оказалась у Юнсана.

И Тао никогда не задумывался, осталась ли такая же жемчужина у Оэлуна, но сейчас судорожно сжимал её, отступая к Юнсану. Туман пришёл в движение, кружась вокруг Тао, скалясь и рыча, и он сунул жемчужину прямо в пасть Юнсана, чтобы освободить руки. Если тот жив, а его крылья исчезли, значит, сил у наставника не осталось. У Тао их тоже почти не было, но почти – это же не всё? За мгновение до того, как очередные призрачные клыки тени облеклись в настоящие, отчаянная мелодия флейты разрезала воздух, отгораживая Тао и Юнсана от нападения. Слабый, дрожащий круг, не похожий на тот, что был в городе, принимал на себя удар за ударом, а Тао…

Он старался не думать, сколько выдержит. Если он попытается осознать происходящее хотя бы на миг, то окаменеет от ужаса. Он должен просто играть и охранять Юнсана, пока тот не придёт в себя.

Родители не придут. И их никто не заменит. Его наставник не поднимется и не защитит.

Он остался один на один с Цияном.

Вместе с крыльями развеивалось и колдовство Юнсана, освобождая из клетки беспамятства дни в Сораане.

Кровь из ран Оэлуна не столько текла, сколько медленно и тяжело падала, отравляя землю и всё сильнее прорастая в неё. И чем сложнее Тао было играть и сдерживать Тень, тем с большим отчаянием он начинал понимать, насколько заблуждался, сам того не замечая, очаровавшись миром асур.

Ему же нравилась вседозволенность, пусть и от праздности. Он же знал, что, пока он нужен, его не дадут в обиду. От крыла одного покровителя он перешёл под лапу к другому.

Мелодия чуть не сорвалась, пальцы дрогнули.

Оэлун тоже знал, что ему не суждено лёгкой смерти. Должен был знать. Просто зашёл дальше. И вот они здесь.

Он ведь тоже мог дойти до того, что напал бы на своих.

И всё из-за Тени.

Всё из-за них. Всё всегда из-за них. Не из-за родителей. Не из-за войны. Не из-за того, что кто-то прав, а кто-то виноват. Всё всегда начиналось и заканчивалось на Тени, которую нужно просто выжечь с лица этого мира.

Вместе со злостью пришла уверенность и спокойствие. Мысли о неправильности самого существования Бездны плыли по кругу, а Тао продолжал держать защиту, растеряв само время и решив, что остановится, только когда последние силы иссякнут.

А Тень билась у невидимого барьера.

* * *

Мир качался и страдал. Море пенилось, реки выходили из берегов, а земля стонала от боли и пламени, разгорающегося под ней. Ветра потеряли свои пути, и… это становилось любопытно.

Маленькая рыжая лиса бежала туда же, куда торопился глупый птенец, – к развязке. Они все почувствовали, как Бездна добралась до Истоков, пламя их мира обгладывало столько душ, что становилось даже весело.

И всё же, пока её братья были заняты катастрофой в Цияне, Ида хотела посмотреть на конец пути Оэлуна. Кто бы мог подумать, что он зайдёт настолько далеко. Был бы рядом с ним Заан – смог бы направить Тень в течениях самих Истоков, но ему ещё предстоит поучиться держать свои амбиции в узде. Забавно. Лисица остановилась на краю опушки, смотря на то, во что превратился Оэлун. Успей она на мгновение раньше птенца – забрала бы жемчужину себе, но дэв оказался проворней и ещё пытался как-то сопротивляться. На секунду лиса задумалась, вмешиваться или нет, однако Юнсан был жив – его сердце стучало так громко, что только дурак не услышит, и она решила не рисковать. Она не могла сражаться. А птенец играл на своей флейте, так отчаянно, что даже красиво. Лисица скалилась, недовольно следя за тем, как поднимается голова Юнсана.

Вот обессиленный Тао упал на землю, теряя сознание, а Юнсан выплюнул и тут же поймал лапой драгоценный камень. Омерзительная вспышка света разогнала Тень, кровь Оэлуна, пропитавшая землю, приняла удар лун-вана, накалилась и тут же застыла. Лисица подцепила лапой крохотную затвердевшую каплю… и тут же отпрыгнула от жалящих синих искр. Как интересно. И насколько глубоко кровь испортила землю? Камни, из которых можно высечь небесный огонь, – в мире людей им достойным образом найдут применение.

А Юнсан, шатаясь, подполз к трупу своего брата и рухнул на него. Кажется, он плакал. Так по-людски. До ушей лисицы долетало бормотание.

– Оэ… Что ты натворил, Оэ…

Кажется, он всё равно не видит, что куда больше натворил сам. Выбирать – стая или цепи, порядок или брат – наверное, трудно. Ида не знала. Но наблюдала с интересом.

И издалека. Вокруг столько теней, а лун-ван так разбит, что он её даже не почувствует.

Что же это получается, Заан был прав? Он говорил, что Оэлун уничтожит своего брата, и, похоже, его слова были пророческими.

Но дракон вдруг сделал вдох и встал. Ида обмерла. Волоча за собой сломанную лапу, он приблизился к телу Оэлуна и вспорол его грудь острыми когтями. Ломая кости, он вырвал сердце брата, и вокруг гулким эхом раздался его помертвевший голос. Казалось, Юнсан за день постарел на тысячу лет.

– Я, лун-ван, царь драконов, хозяин стихий и владыка морей…

Ида обернулась рыжей девочкой прежде, чем Юнсан закончил первую фразу. Так не начинается ничего хорошего. Ида не могла с ним справиться, но речь… Скажешь одно слово – и она всегда знает, каким будет последнее. И что с этим делать. Тихий шёпот Иды вторил Юнсану:

– Я, Ида, Первая Старшая…

– Кровью брата своего…

– Кровью своей…

– Проклинаю порождения Бездны…

– Одаряю род людской…

– Свет солнца отрекается от вас…

– Речь Бездны даруется вам…

– Украденное вами да утечёт от вас…

– Ворожба да проснётся в вас…

– Да вернётся вам то, из чего вы созданы…

– Пороки ваши да проложат путь вам…

– Лишая братства и родства.

– В Бездну, из которой нет возврата.

– Чувства. Разум. Знания. Тень подражала и перенимала. И да вернётся это в Циян и не будет вам доступно никогда.

– Сила. Власть. Тайны. То, что Небо скрывает и не даёт вам. И да не отдадите вы это никому.

– Пока не поглотите сами себя.

– Пока не вернёте Тени то, что отнято.

– Миру вашему не будете дороги.

– Пути пока не проложите.

– Кровью брата своего заклинаю.

– Сердцем своим заклинаю.

– Во веки веков.

– Во веки веков.

И когда Юнсан завершил проклятие, солнце вспыхнуло так ярко, что те, кто смотрел в этот миг на Небо, ослепли.

А Ида вырвала коготками своё сердце и съела его, опадая на землю и растворяясь в проклятии своём.

* * *