С мрачным взглядом.

Готова поспорить, он не принимал отказы. Готова поспорить, он был целеустремленным, деятельным, непостижимым. Готова поспорить, он был харизматичным, но в то же время заносчивым и упрямым. Упертым, сложным для понимания, глупым, раздражительным, неизбежным, бесячим. От него развивалась пугающая зависимость, которую невозможно побороть. Он был таким нежным, по-настоящему веселым, справедливым, безжалостным. Его невозможно забыть.

– Мэл?

Я торопливо отвожу взгляд от снимка:

– Да?

– То, как ты тренировалась… Все, что ты делала до этого дня, – там не к чему придраться. То, что ты концентрируешься на своих слабых местах, – это правильно. Но мы должны анализировать и его…

– Нет, – перебиваю я.

Мы не упоминаем Нолана Сойера, и я не хочу, чтобы его имя произносили вслух.

– Не понимаю, почему ты отказываешься…

– Нет.

Дефне фыркает:

– Так будет честно. Люди ждут, что ты это сделаешь. В конце концов, Мэл, это не какой-нибудь турнир. Это матч на первенство мира, соревнование между двумя сильнейшими игроками планеты. Ты должна оттачивать свои навыки с учетом того, как играет соперник, а не тренироваться на старых партиях и подвергать собственный стиль чрезмерному анализу. Он, скорее всего, изучает твои партии, и я сомневаюсь, что он думает, будто ты не станешь…

– Нет, – заявляю я в последний раз, и Дефне понимает, что спорить со мной бесполезно. – Давай продолжим, как планировали.

Дефне хмурится. Но все равно кивает.





У меня явные проблемы с консолидацией[55].

Я атакую слишком рано. Или слишком поздно.

Я слишком нерешительна, а когда наконец на что-то решаюсь, то теряю с трудом заработанное преимущество.

Не могу нормально перейти к эндшпилю.

Чересчур сильно полагаюсь на свои любимые дебюты – непростительный грех, если учесть, что предсказуемые игроки – слабые игроки.

Я должна сосредоточиться на периферии, чтобы занять центр.

И еще:

– В партии против Чуанга, – говорит Оз, – твой ферзь стоял совершенно беззащитный. Я не советую полностью уйти в защиту, но…

– Ладно. Ладно, я… – Тру глаза. – Ты прав. Давай вернемся к программе. Мне кажется, я…

– Уже за полночь, Мэл, – Дефне качает головой. – Пора спать.

Черт.

– Ладно. Завтра утром…

– Мы заперты здесь уже два дня, Мэл.

И это правда. С короткими перерывами на еду и немногочисленных посетителей. Мама зашла, чтобы поцеловать меня в лоб. Сабрина ворвалась во время анализа важной позиции, чтобы показать мне статью из «Ката», где журналистка молила меня «жать на газ». Дарси заглянула, чтобы спросить, не лежит ли ее синий топик у меня в чемодане (так и оказалось), и похвастаться новым кулончиком.

«Вообще-то это называется муррина!»

«Очень красиво, – я рассматриваю цветные кружки из цветов. – Откуда это у тебя?»

«Н… Мама мне купила!»

– Думаю, пора прерваться, – предлагает Дефне.

– В смысле?

– Завтра утром можешь отдохнуть. Поспи подольше. Сходи куда-нибудь с сестрами. До матча остались сутки, и на общение с журналистами уйдет полдня, не меньше.

Я бросаю гневный взгляд на Оза и Дефне:

– Вы без остановки твердите, что я ставлю фигуры в центре так близко, словно играю в шашки.

– Да, но с этим уже ничего не поделать.

– Ладно. Хорошо. Возможно, вы и правы.

Направляясь к двери, сдерживаюсь и не ною из-за отсиженных ляжек.

– Эй.

Оборачиваюсь. Оз собирает фигуры и выключает компьютеры. Я замечаю фото Маркуса Сойера на заднем плане – его волосы сильно отличаются от коротких волос Дефне.

– Слушаю?

– Я тебе уже говорила, но на случай, если ты забыла, повторю. Думаю, ты способна выиграть чемпионат мира. Думаю, ты можешь добиться всего, чего захочешь.

Со слабой улыбкой покидаю комнату.

Не уверена, что могу с ней согласиться. Почти уверена, что нет.

В отель начинают прибывать люди, и их довольно много. Куда бы я ни пошла, кто-то все время пытается взять у меня импровизированное интервью или автограф. Некоторые ходят в футболках с моим чертовым лицом. Это одна из причин, почему я все реже покидаю тренировочную комнату. Чем ближе чемпионат, тем больше я чувствую себя самозванкой. Мне кажется, я ребенок, которого посадили за один стол со взрослыми, будто я не стою даже чернил, которыми всюду напечатано мое имя. Я недостаточно хороша. Я ничего этого не заслуживаю. Моя ночная атака против защиты Каро – Канн – полный отстой. Однажды я услышала, как кто-то произнес: «Первая женщина на чемпионате мира», и с тех пор пытаюсь не думать об этом. Если я проиграю, то подведу всех женщин на свете? Я – это не просто я, а нечто большее? У меня нет ни ответов, ни желания их искать. Именно поэтому я концентрируюсь на варианте Рафаэля, о котором не знала до сегодняшнего утра.

Ведь именно об этом я сейчас должна думать, да?

Уже поздно, поэтому в отеле царит такая же умиротворяющая тишина, как тогда, когда мы только сюда приехали. Я прохожу мимо ресепшена, и девушка за стойкой машет мне рукой.

– Ваш сосед приехал, – сообщает она. – Из Соединенных Штатов.

Я резко останавливаюсь:

– Прошу прощения?

– Ваш друг приехал, – она указывает на лифт.

Кажется, у нас тут случай языкового барьера.

– Я… Что? Где?

Девушка улыбается:

– В вашей комнате.

Мое сердце бьется как сумасшедшее, пока я мчусь по лестнице. В моей комнате правда кто-то есть? Только один человек мог прилететь сегодня из Америки.

Но это не он.

Он бы не стал.

Мы даже толком не поговорили.

Я сказала то, о чем сильно жалею, и он, возможно…

Глядя на дрожащие ладони, чувствую, как раскручиваются спирали моего ДНК. Чтобы наконец покончить с испепеляющей неизвестностью и не дать какой-нибудь аневризме уничтожить мой мозг, я хватаюсь за ручку и распахиваю дверь.

На моей застеленной кровати действительно распластался человек.

Мое сердце замирает.

А затем вновь начинает биться со смесью облегчения и чего-то еще – неизвестного.

А потом падает в пропасть.

– Мэл, комната просто потрясная! – говорит мне человек на кровати. – Смотрю, ты хорошо устроилась, сучка. И все благодаря тому, что я вовремя рассказала тебе о том, как важно поддерживать людей с непереносимостью глютена.

Закрываю глаза. Делаю глубокий вдох. Открываю.

И скорее хнычу, чем спрашиваю:

– Истон?

Глава 28



С августа ее волосы сильно отросли и теперь уже ниже плеч. Они выглядят более темными и блестящими, чем летом, после того как кончики выгорели на солнце, а морская вода сделала их более пушистыми. По-хорошему, я должна удивиться, как она изменилась, но удивляться тут нечему. Спасибо сталкингу в соцсетях.

– Зачем… Что ты здесь делаешь?

Истон перекатывается на кровати и приподнимается на локтях, чтобы лучше видеть меня.

– Сабрина мне написала.

– Сабрина?

Она кивает:

– Ну, такая, высокая? Достигшая половой зрелости? Жутко замкнутая?

– Я знаю, кто такая Сабрина, – трясу головой. – Она тебе написала?

– Это была моя ошибка – я дала ей свой номер, перед тем как уехала из Нью-Джерси. В ту самую неделю, когда ты заставила меня везде их подвозить. До сих пор не могу тебе простить.

– Ты переписывалась с моей пятнадцатилетней сестрой?

– Нет. Я не отвечала ей, когда она присылала мне тиктоки с танчиками, на которые мне плевать, или тиктоки с роллер-дерби, на которые мне плевать еще больше. Но несколько недель назад она написала про тебя. Так что я ответила.

Я постепенно прихожу в себя после полуинсультного состояния. Истон приехала. Она здесь, на моей кровати, и даже не сняла обувь, перед тем как туда плюхнуться. Мы не общались сто лет. Тысячелетие.

Возможно, я немного злюсь.

Я скрещиваю руки на груди:

– Разве ты не должна быть в Колорадо?

– Колорадо-шмолорадо.

Я прищуриваюсь. Возможно, «злюсь» не совсем правильное слово.

– Удивительно, что ты смогла бросить свой драгоценный колледж. Ты же его так любишь, – мой голос полон язвительности и обиды.

Истон наклоняет голову:

– Не помню, чтобы говорила подобное.

– Тебе и не нужно было.

– Ты умеешь читать мысли?

– Я умею читать то, что ты пишешь в соцсетях.

– Ну да, – она с мудрым видом кивает. – Я обнажаю там свою душу и рассказываю обо всех своих невзгодах.

Я опускаю взгляд, чувствуя себя жалкой идиоткой.

– Я хочу сказать, – добавляет Истон, пожимая плечами, – что понимаю, откуда у тебя такие мысли. Я думала о тебе примерно то же самое.

– Правда? – я сердито поднимаю брови. – Я не обновляла свои соцсети с того момента, как три года назад увидела этого гигантского леопарда.

– Так и есть. Но чтобы следить за великой Мэллори Гринлиф, сегодня не нужно подписываться на ее аккаунты. Например, на «Джезебел» есть целая статья про твой гардероб.

– Нет там никакой статьи, – выдыхаю я. Черт. – Или есть?

– Штуки четыре точно. Короче. – Она перекатывается на кровати и наконец садится на самом краю. – Невероятно унизительно узнавать из интернета о том, что твоя лучшая подруга, с которой ты дружишь много лет, с кем-то впервые в жизни встречается и даже не почесалась рассказать об этом…

– Я ни с кем не…

– …или она забыла упомянуть, что выиграла Открытый чемпионат Филадельфии, ее пригласили на Турнир претендентов и она в десны целуется с лучшим шахматистом в мире и выступает против него на чемпионате мира… Мне продолжать?

Я не отвечаю. Просто смотрю, как Истон встает и подходит ко мне. Десятки маленьких кусочков мозаики наконец соединяются в голове.

– Знаешь что? – она чешет висок. Красивые карие глаза смотрят на меня со всей серьезностью. – Когда ты начала писать мне все реже, я подумала, что ты забыла обо мне. У тебя теперь эта суперкрутая стипендия, реально горячий парень, призовые деньги. Боже мой, Мэл, ты теперь знаменита, и это так странно. Я подумала: ты решила, что я для тебя пройденный этап. Что ты переросла меня.

– Я…

– Но затем, – Истон поднимает указательный палец, – Сабрина написала мне, какой несчастной ты стала, и я вспомнила кое-что важное.

Я сглатываю:

– И что же это?

– Что ты идиотка.

Я вздрагиваю.

– Ты всегда была такой, – продолжает она, – и я понятия не имею, как могла об этом забыть. Ты никогда не хотела быть обузой даже до истории с отцом. Ты не хотела навязываться. Всегда бросала людей раньше, чем они успевали бросить тебя. Мне следовало быстрее осознать, что ты творишь, если бы я не увязла в собственных мыслях, – она облизывает губы. – В колледже… непросто. Порой очень даже невесело. А еще очень одиноко. Я потолстела почти на три килограмма. Мне теперь лифчик натирает.

– Ауч.

– Все в порядке, я заказала новый. Хочу сказать, что была слишком занята, чтобы понять: ты просто пыталась предугадать мой следующий шаг в своем шахматном мозге. – Она прерывается.

Я наблюдаю, как она с помощью пальцев ног избавляется от обуви.

– Думаю, когда я уехала, ты испугалась, что я забуду тебя. Так что ты решила забыть меня первой.

– Я не…

– Возможно, неосознанно, но…

– Я не хотела забывать тебя, – говорю хриплым голосом. Остатки раздражения исчезли под напором чего-то, похожего на подступающие слезы. – Просто подумала, что ты…

Истон вздыхает. Хлопает меня по плечу, затем вновь плюхается на кровать – по крайней мере, на этот раз босиком.

Я без понятия, как поступить, поэтому просто слушаю свое сердце: снимаю обувь, обхожу кровать и устраиваюсь на свободной половине. Мы с Истон одновременно поворачиваемся друг к другу лицом, лежа на подушках, и легко можем представить, что это одна из наших обычных ночевок. Это могло случиться и восемь, и пять, и три, и два года назад. Назовите любое время и любое место.

– Так что, – прокашливаюсь я, – теперь с этой классной девчонкой?

– Ким-ли?

– Ага.

– Мэл, она просто супер. Слишком крута по сравнению со мной.

Я киваю.

– Есть такое, самую малость.

Истон щипает меня за руку, и мы смеемся не только потому, что нам весело, но и от облегчения. Затем я выпаливаю:

– Ты останешься на чемпионат?

– Чувиха. Ты думаешь, я приехала в Италию, чтобы поболтать с тобой по душам и тут же развернуться обратно?

– У тебя занятия.

– Ничего страшного.

– Я не могу просить тебя пропустить две недели учебы ради меня.

– И не нужно. Я сама предлагаю.

Закрыв глаза, чувствую легкое волнение в груди.

– Я люблю тебя. И мне жаль. Я скучала по тебе, – вновь чувствую, что вот-вот заплачу.

После того как я заплакала в прошлый раз, мне кажется, внутри прорвалась целая плотина. За прошедший месяц я успела порыдать во время просмотра «Моей девочки», после того как учительница Дарси сказала мне, что моя сестра – одаренный ребенок, и когда Сабрина победила на соревнованиях по дерби. Теперь я плакса. Хотя, возможно, всегда ей была.

– Я тоже по тебе скучала.

– Истон… – шмыгаю носом. – У меня ни за что не получится победить в этом дурацком чемпионате.

– Может, и нет. Но это не имеет значения. Ты занимаешься тем, чем всегда хотела, вокруг люди, которые любят тебя, а еще ты делишь номер с лучшей подругой на свете. Правда, ей с недавних пор снова снятся кошмары. Так что тебе повезло, – она переплетает наши пальцы, как мы делали, когда были маленькими. – Мэл. Ты уже победила.

Так мы и засыпаем: моя рука в ее, наши рассыпанные по подушкам волосы спутались.





Все следующее утро мы с Истон исследуем город, и кажется, будто мы не расставались.

Начинается день не очень: спрашиваем у консьержа, как пройти к фонтану Треви, на что в ответ получаем шокированный взгляд и заявление, что он вообще-то находится в Риме, примерно на пятьсот километров южнее. Когда доходим до площади Святого Марка, нас пытается заклевать голубиная стая, после чего мы принимаемся яростно счищать с одежды птичий помет.

Когда уже второй человек просит у меня автограф, мы покупаем две пары дешевых солнцезащитных очков с оправой в форме сердечек и сорок пять минут выбираем муррину в подарок для Ким-ли. Спрашиваем владельца лавочки: «Какая подойдет для человека, у которого любимая певица Тейлор Свифт, а любимый режиссер – Ари Астер?» – и он притворяется, что не понимает по-английски. Мы трижды завтракаем. «Прямо как хоббиты», – повторяем мы, вгрызаясь в печенье «Поцелуй дамы», бенье и местные блинчики. Не то чтобы это какая-то очень смешная шутка, но мы так давно не проводили время вместе, что смеемся над ней целых два моста.

Посмотрите на нас.

Кто бы мог подумать.

Точно не я.

Мы пытаемся сделать селфи на мосту Риальто, когда от Ким-ли приходит сообщение: «Эй, как Италия? »

На мосту полно туристов, пытающихся насладиться видом, но мы проводим минут двадцать у балюстрады, придумывая идеальный ответ.

– Не забудь добавить, что скучаешь по ней, – настаиваю я, пытаясь отобрать у Истон телефон.

– Она подумает, что я навязчивая.

– Она уже отправила тебе сердечко.

– Зеленое сердечко, а это не значит ровным счетом ничего.

– Боже, – я смеюсь. – Ты идиотка. И мне это нравится.

– Заткнись, – ее щеки покраснели, но отнюдь не от холода. – Кстати, когда обсудим, что происходит между тобой и Сойером?

– Никогда. – Я отворачиваюсь, снова любуясь стоящими вплотную симпатичными домами по обеим сторонам Гранд-канала.

– Ха!

– Там не о чем говорить.

– Сомневаюсь, – она пихает меня локтем. – Так как у вас обстоят дела?

– Никак.

Истон выжидающе смотрит, и я пытаюсь быть более открытой и прямолинейной, поэтому говорю:

– Мы не общались после того инцидента с Кохом. Я узнала, что он спонсировал мое пребывание в «Цугцванге». Мы сильно поругались, и на этом все.

– И его устраивает, что вы больше не разговариваете?

– Нолан… – Я замолкаю.

В первый раз. В первый раз после нашей ссоры я произнесла его имя. В первый раз позволила себе признать его существование и эту новую дыру странной формы, которую он оставил у меня в груди. Я сковырнула подзажившую корочку. Рана вновь откроется, и придется признать, что она так и не зажила.

– Думаю, мы оба сказали то, о чем жалеем. – Я сглатываю. – Знали, как сильно могут ранить эти слова. – Снова сглатываю. – В основном это была я.

– Вот что происходит, когда ругаешься с кем-то, кто понимает тебя.

Я закрываю глаза. Напоминание о том, как хорошо понимает меня Нолан, похоже на удар в живот.

– Я обвинила его в том, что он причастен к моему увольнению.

Истон фыркает:

– Что?

– В тот момент мне казалось, что все слишком подозрительно, чтобы быть просто совпадением.

Она начинает смеяться. Затем громче. Сильнее. Группа французских туристов с подозрением косится на нее, но Истон берет себя в руки, когда замечает мой многозначительный взгляд.

– Чувиха, я была там. И больше чем уверена, что все было не так. Боб полыхал огнем с тех самых пор, как твой дядя уехал. Ты мешала ему зарабатывать, и тебя легко можно было заменить.

Я вновь отвожу взгляд, чувствуя внутри раздражение. А затем в первый раз признаюсь – и вслух, и себе самой:

– Я знаю.

– Знаешь?

– Да. Но у меня все еще есть право злиться на него, потому что он не сказал про стипендию.

– Согласна, хотя это не одно и то же. В смысле, если бы он способствовал твоему увольнению, то отнял бы у тебя что-то. Но он дал тебе стипендию. Эти две вещи нельзя сравнивать и…

– Я знаю, – повторяю через сжатые зубы. Она отлично читает мои мысли, и по этой черте Истон я точно не скучала. Какое счастье, что они с Ноланом не знакомы и никогда не познакомятся. – Самое ужасное, когда я обвинила его, он даже не пытался отрицать. Просто сказал… – Я сглатываю.

– Что сказал?

– Что хотел бы быть причастным к моему увольнению. – Вздох. – Что хотел бы быть тем, кто вытащит меня из той жизни, которую я для себя выбрала.

Истон кивает. Проходящий под нами паром сигналит, разряжая тишину.

– Что ж, ты в курсе, что я не люблю соглашаться с белыми парнями, у которых есть трастовые фонды, но в данном случае я бы засчитала ему очко в виде брауни.

– Боже, – я вся сжимаюсь, – я такого ему наговорила. О нем. О его семье. Я просто… Я была так зла, Истон.

– На кого ты злилась, Мэл? На Нолана? На своего отца? На жизнь? На себя? На всех сразу?

Пока я не готова ответить на этот вопрос. Так что кладу голову Истон на плечо, позволяя ей гладить меня по волосам, и впервые за долгие недели вспоминаю, как сильно он мне нравился, даже когда я думала, что не нравится вовсе. С ним я смеялась и чувствовала себя самой собой. Мне нравилось следить за тем, как он играет, и мое сердце трепетало, когда я смотрела на него спящего. Осознание, что я хотела быть с ним, становится для меня странным облегчением. И тут же с гневом я одергиваю себя, потому что позволила подобную слабость.

Впервые за прошедшие недели могу признать следующее:

«Мне хотелось бы знать, что между нами есть нечто большее, чем просто обмен гамбитами.

Понятия не имею, как смогу сидеть напротив него целых двенадцать партий.

Завтра, еще до начала игры, мне придется пожать ему руку, и мои пальцы покалывает оттого, как сильно я предвкушаю это прикосновение. Нолан где-то здесь, на этом острове, и я всем телом, каждой косточкой чувствую его присутствие».

– Истон. Думаю, я все испортила.

– Ага, – она кивает. – Из-за того, что случилось с твоим отцом, тебе кажется, что когда люди что-то портят, то это навсегда. Что у них не может быть второго шанса. И порой это правда, но обычно… – Она пожимает плечами. – В общем, я здесь. Твоя семья здесь. Нолан… – Она не продолжает.

И мне остается только вздыхать. Истон тоже вздыхает. Впервые за долгое время мы просто слушаем крики чаек, смотрим, как лодки оставляют за собой белые полосы на воде, и делаем вид, что через час нам не нужно никуда идти.

Глава 29



Я вхожу в зал для пресс-конференций так, как это сделала бы Меган Маркл: в окружении двух представителей ФИДЕ, чьи имена я не расслышала, следом крупный мужчина, который, подозреваю, имеет отношение к службе безопасности. Вспышки камер начинают щелкать в ту же секунду, как я оказываюсь в помещении, но без особого энтузиазма. Скорее, так реагируют на политика средней руки, который объявляет, что собирается бороться за президентский пост. Ничего общего с прибытием BTS в главный аэропорт Лос-Анджелеса.

В этот момент я понимаю, что никогда и ни за что не привыкну к подобному. А еще, что мне не следовало надевать зеленые конверсы с дыркой у левого мизинца.

Парочка журналистов в первом ряду приветствует меня. Я без понятия, кто это, но они улыбаются мне так, будто я их дальняя родственница, которую они видят исключительно на свадьбах и крещении младенцев, но все равно любят. Все это… странно. Даже более странно, чем просьбы дать автограф.

Больше никогда и ни за что.

– Всем привет, – я делаю неловкий взмах рукой и озираюсь вокруг. Ни одного знакомого лица: для присутствия в зале необходимо редакционное удостоверение, а у Дефне его нет. Я одна, в окружении толпы, в Италии, в богато украшенной комнате, занавешенной антикварными вельветовыми шторами, и худшее только впереди.

Девушка в последнем ряду с улыбкой машет мне рукой. Элени из Би-би-си, наполовину погребенная под небольшой горой оборудования, очевидно, все еще стажерка. Я улыбаюсь в ответ и чувствую себя лучше.

Стоящий на возвышении стол длинный и узкий, сверху – три пары микрофонов и табличек. На стуле посередине уже сидит модератор встречи, мужчина средних лет, который по совместительству является одним из многочисленных вице-президентов ФИДЕ. Я смутно помню его с Турнира претендентов. Справа от него – табличка с моим именем, именно за ней я и сажусь.

Оставшееся место слева от модератора пока пустует.

И остается пустым еще минуту.

Две.

Две с половиной.

Три. Я сама немного опоздала, потому что пришлось ждать паром, плюс нам с Истон нужен был четвертый завтрак. Мы уже на десять минут отстаем от графика, и десятки журналистов в зале перешептываются, будто на викторианском балу произошел какой-то немыслимый скандал.

В панике смотрю на модератора.

– Не волнуйся, – заговорщически шепчет он, прикрыв рот листом бумаги, – он не посмеет не прийти. Мы усвоили свой урок.

– В каком смысле?

– Он ненавидит пресс-конференции и вечно пытается пропустить их. Но, – модератор показывает на панель за нашими спинами, где указаны спонсоры мероприятия, – ФИДЕ на них отлично зарабатывает, особенно в этом году. Так что ему грозят большие штрафы, если он не придет. – С хитрой, но отчасти теплой улыбкой он опускает листок бумаги, перед тем как прокашляться и включить микрофон. – Что ж, дамы и господа, похоже, у нас небольшая задержка. Почему бы нам с мисс Гринлиф не развлечь вас партией в быстрые шахматы? Я буду белыми.

Ропот в зале становится громче. Я оглядываюсь, понимаю, что нигде не вижу шахматной доски, и осознаю, что имел в виду модератор, только когда он говорит в микрофон:

– d4.

– Оу, – я чешу нос. – Эм, d5?

– c4, – его глаза блестят, и он поворачивается к журналистам. – Примет ли она мой гамбит?

Обычно я не принимаю. Обычно избегаю ферзевого гамбита с помощью е6 и затем выстраиваю крепкую оборону, но у этого парня в глазах такая надежда, да и людям нравятся вызовы, что, усмехнувшись, я говорю:

– d бьет с4.

Народ в восторге. Моя улыбка становится шире. Градус напряжения в зале снижается, когда модератор смеется и довольно кивает.

– e3, – говорит он, и я уже решаю передвинуть коня на f6 чисто ради развлечения, но тут…

Дверь открывается.

Не та дверь, через которую вошла я, а боковая, которую я даже не заметила. Вновь шелест затворов камер. В помещение бойким шагом входит женщина с рыжими волосами – я видела ее на чемпионате в Филадельфии, это менеджер Нолана. Должно быть, она лучше подкована в получении журналистского пропуска, чем Дефне. Выглядит она далеко не радостной, и прямо за ней…

Я была уверена, что успешно укрепила свою оборону. В туалете Истон три минуты инструктировала меня насчет самоконтроля. Я расправила плечи, сделала глубокий вдох и повторила то, что она мне сказала: «Я большая девочка, я могу встретиться с бывшим перед главными телеканалами десятков стран… Ладно, Истон, давай признаем. Это никогда не сработает».

И все же я думала, что справлюсь. Но когда Нолан заходит в комнату, как обычно одетый в темную рубашку и темные джинсы, с настороженным взглядом и более короткими волосами, чем когда я запускала в них пальцы в последний раз, – я не справляюсь.

Я далеко не в порядке.

Он не смотрит в мою сторону, даже мельком. Вместо этого спокойно поднимается на подиум, и женщина в четвертом ряду спрашивает:

– Вы опоздали, Нолан. Все в порядке?

На что он просто отвечает:

– Да, – говорит в микрофон с непринужденной уверенностью.

Я уже видела, как он делал это раньше. Возможно, он и ненавидит пресс-конференции, но опыта у него предостаточно.

– У меня сломалась машина, – добавляет он, и все начинают смеяться.

Ладони у меня на коленях сжимаются в кулаки, пока я не убеждаюсь, что они больше не дрожат. К тому моменту, как модератор заканчивает свою вступительную речь и приступает к первому вопросу, я прихожу в себя. По крайней мере, отчасти.

– Карл Бекер, Ди-пи-эй. Нолан, вы не делали никаких заявлений о скандале с участием Мальте Коха. На ваш взгляд, отстранение на три года – справедливое наказание? И что вы думаете о нем в целом?

– Стараюсь вообще о нем не думать.

Народ довольно смеется.

– ФИДЕ решать, какое наказание справедливое, а какое нет, – добавляет Нолан.

– Лючия Монтрезор, «Анса». Нолан, как вы оцениваете свою текущую игровую форму по сравнению с Пастернаком?

Слегка морщась, он фыркает:

– Вряд ли бывает хуже, правда?

Все вновь смеются. Нолан не очень-то изменился с того ток-шоу, которое я видела несколько лет назад. Сразу вспоминаются миссис Агарвал и пищевая сода. Нолан все такой же харизматичный, в каком-то смысле вопреки самому себе. Он все еще не в восторге от пребывания здесь и не стыдится в этом признаться, но в то же время отвечает на вопросы в спокойной, обворожительной, прямой манере.

Я смотрю на него и вижу, что он не смотрит на меня в ответ, из-за чего у меня сжимается сердце.

– И вопрос для Мэллори. Прошедший год оказался для вас судьбоносным. Теперь вы здесь. Какие ощущения?

– Это…

Все поворачиваются ко мне. Кроме Нолана, продолжающего смотреть вперед, на журналистов.

Он ненавидит меня. За то, что я тогда сказала. Что уехала. Я напортачила – теперь он ненавидит меня и имеет на это право.

– Это большая честь, – слабая попытка улыбнуться. – Я рада и очень признательна.

– Эй-эф-пи, Этьен Лерой, вопрос сразу к обоим. У вас были близкие родственники, которые больше не с нами, но когда-то они играли в шахматы на высоком уровне. Делает ли это пребывание здесь более значимым для вас?

Я замираю. Не могу говорить о папе. Или не так. За прошедший месяц я поняла, что могу говорить о папе, но не хочу этого делать в присутствии десятков людей, которые…

– Не-а, – плоско отвечает Нолан, спасая нас обоих.

Модератор указывает на другого журналиста, и я облегченно выдыхаю.

– «Рейтер», Частен. Нолан, ходит слух, что до всех известных событий мисс Гринлиф состояла в вашей команде и помогала вам готовиться к чемпионату. Можете вы это подтвердить или опровергнуть?

– Не сказал бы.

Зал взрывается от смеха.

– В любом случае говорят, что мисс Гринлиф была вашим секундантом. Это дает ей несправедливое преимущество.

Нолан пожимает плечами:

– Если кто-то думает, что ей нужно преимущество, пускай внимательнее следит за тем, как она играет.

Присутствующие в зале начинают взволнованно перешептываться. Сердце стучит у меня в ушах.

– Мэллори, «Фокс-Ньюс». Вы первая женщина, которая вышла в финал чемпионата мира. Как вам это удалось?

– Я просто… – Прикусываю нижнюю губу. – Думаю, все дело в том, что моя шахматная карьера не совсем обычная. Я не очень-то успела испытать на себе царящий в спорте сексизм, в отличие от большинства шахматисток. Думаю, пока просто не успела засомневаться в себе.

– Получается, вы не думаете, что чем-то лучше ваших предшественниц?

– Нет, конечно нет. Я…

– Вы раньше не принимали участия ни в каких турнирах мирового уровня. Тогда что, по-вашему, позволяет вам претендовать на титул? Почему здесь вы, а не кто-то другой?

Я сглатываю:

– Просто…

Никакой причины нет. Мне повезло. Произошла ошибка. Я недостаточно хороша и…