Конвойцами в то время назывались отнюдь не конвоиры, сопровождающие арестантов, а чины личного конвоя государя императора. То есть привилегированные телохранители, элита. В банде Скурихина конвойцами именовали троих плечистых молчаливых казаков, которые дрались вместе с атаманом в команде пешей разведки против японцев. Они держались особняком и производили серьезное впечатление.
– Есть!
6
Ровно в восемь вечера Казак со свитой пришел в чистую половину трактира. Хряк и Копер уже были там и цедили пиво. Увидев Ратманова, Хряк оскалился:
– Жоржик, ты уже здесь пристроился, гаденыш! А я вот щас расскажу его высокоблагородию, за что я тебя выгнал.
– Он уже рассказал, – спокойно ответил полковник. – Я взял его к себе на испытание. Выдержит – останется.
– Жорка же капорник!
– Почему же ты его не казнил?
Хряк потупил взор:
– Пожалел. Он меня перед этим от пули заслонил. Но бумагу-то в полиции подписал. Ты спроси его, спроси.
– Да уж спросил. Он и не скрывает, что подписал. Для того чтобы выйти из цинтовки. Но сейчас не об этом речь.
В голосе Скурихина появилась такая жесткость, что Ратманов поежился.
– Ты, Хряк, что сегодня делал на Каланчевской улице?
Один атаман обиделся на второго:
– Я должен тебе отчет давать? Ты «иван», и я «иван», мы равны друг перед дружкой.
– Это тебе так кажется, что равны, – рявкнул Казак. – Прикажу, и тебя не будет. Силенками ты не вышел со мною меряться, Макарка. И еще… – Он бросил взгляд на вражеского есаула и сказал: – Копер тоже был там. И Лодыга сидел в пролетке, верно? Ты взял его в разведку. А знаешь, что твой Лодыга – секретный освед полиции? Не липовый, как Жора-Гимназист, а настоящий. И теперь Кошко знает, куда ты нацелил свою команду. Иди, ломай казначейство. Там тебя будут ждать.
Свинов стоял, сжав кулаки, и жег взглядом Ратманова. Потом сказал ему через плечо противника:
– Ты меня зорика хочешь лишить? Бабу совратил, она теперь сама не своя, плачет с утра до ночи… А теперь еще и казначейство. А ну, давай поговорим, как следует фартовым людям.
Он отодвинул Скурихина, вынул из сапога финку и шагнул к попаданцу. Тот замер. Своего ножа у него не было, да и не силен был капитан в этом искусстве. Получил когда-то несколько уроков в спецназе, но ни разу не применял и все позабыл. Вот если бы на кулаках…
Словно прочитав его мысли, полковник положил руку Хряку на плечо:
– Уймись покуда. Нож спрячь. Если чувствуешь обиду – бейтесь голыми руками.
– Я готов, – тут же согласился Георгий. Еще со школы милиции он обучался карате и боевому самбо и потом совершенствовал навыки.
Хряк проворчал что-то, но убрал нож и сделал еще шаг:
– Ну, держись, галман…
Противник был шире в плечах и визуально сильнее. Полагал, что легко справится с бывшим подчиненным.
«Иван» напал размашисто, но оказался слишком медлителен для драки с таким опытным бойцом, как капитан Бурлак. Тот легко уклонился от первых ударов, выцелил нижнюю челюсть и заехал в нее, вложив в выпад весь свой вес. Хряк запнулся, потом его повело в сторону. А дальше все было в одни ворота. В течение минуты не то бандит, не то полицейский превратил физиономию атамана в кровавое месиво. Когда, наконец, Хряк рухнул на землю, он был уже без сознания.
Георгий перевел дух и ткнул пальцем в есаула:
– Копер! Штопаный презерватив… Это ты сдал меня фараонам? А ну иди сюда! Или только впятером на одного смелый?
Есаул находился под впечатлением расправы над своим атаманом и драться не хотел. Но конвойцы толкнули его в круг:
– Иди, когда зовут, гнида. Гимназист, валяй его!
Попаданец налетел, кипя от злости. Злость в драке – плохой советчик, но зато при деморализованном противнике подстегивает кураж.
И неплохой симбиоз все-таки – между телом бандита Ратманова и полицейского Бурлака. Последний владел бойцовскими навыками. Но дрался-то фактически не он, а Ратманов. Словно в компьютерной игре – спортивном симуляторе – Бурлак сейчас управлял чужим телом и по мере набора очков все лучше справлялся с поставленной задачей.
А что, если… и он использовал эффектную подсечку, которую еще ни разу не применял, будучи самим собой. Хотя всегда хотел. А вот если так… И он вырубил Копра всего лишь приемом правильного захвата руки.
И даже свалив противника на землю, не остановился на этом. И начал добивать его ногами – безжалостно и методично.
– Это тебе за фараонов! А это за подписку о сотрудничестве! А вот еще за мои синяки!
Попаданец совсем озверел и потерял контроль над собой – так хотелось выместить на негодяе свои беды и унижения. Очнулся лишь тогда, когда Гурлюк силой оттащил его от поверженного есаула.
– Остынь, довольно. Еще убьешь сгоряча.
Из грязной половины сунулся половой:
– Господа, потише. Там народ смущается.
– Брысь! – скомандовал Облезлый. – Мы уже уходим.
На улице он одобрительно хлопнул Гимназиста по плечу:
– Я полагал, ты только думать умеешь. А ты и кулаками управляешь будь здоров не кашляй. Чевый
[25] фартовик.
Когда отряд вернулся на место дислокации, Ратманов сказал Казаку громко, при всех:
– Зорик надо брать завтра, пока легавые не очухались.
– Верно, – кивнул тот.
– И возвращаться не сюда, а в другое место.
– Опять согласен.
Атаман приказал есаулу:
– Срочно перемещаемся в запасной лагерь. Пускай этим займутся твои люди. А мы с конвойцами и Жоржем готовимся к налету.
– Вы сами пойдете? – уточнил Гурлюк.
– Да, надо размять затекшие члены.
– Стоит ли вам самому идти? – засомневался кандидат в консильери. – Не боитесь на пулю налететь?
– Я человек военный, офицер. Негоже офицеру прятаться за солдатские спины. Мои люди должны в меня верить.
– Тогда парня в тужурке я возьму на себя.
– Бери, кулаки у тебя на месте, – согласился атаман. – Хватит нас четверых? Я и трое конвойцев.
– Должно хватить, зато будет неожиданно для них. Если ввалится сразу толпа, могут заподозрить и ударить тревогу. А так, малыми силами, сподручнее. Вы сидите в экипаже, не царское дело кассиров стругать. А у нас будет пять минут.
– Лады.
– И стараемся без крови.
– Лады…
7
Подготовка шла всю ночь. Облезлый показал, что не зря назначен есаулом. Он достал необходимую одежду, две пролетки с проверенными извозчиками, проинструктировал людей – и одновременно организовал передислокацию.
Ратманову перекрасили волосы в рыжий цвет и наклеили соответствующую бороду. Оказался почти вылитый Лодыга. Только трезвый. А еще вручили наган с полным барабаном.
– Офицерский самовзвод. Умеешь обращаться? – поинтересовался полковник.
– Приходилось, – уклончиво ответил гость из будущего.
У его бабушки, служившей в шестидесятых годах вохровкой на заводе «Динамо», был такой. И внучок основательно его изучил.
В десять часов утра на углу Грохольского и Каланчевской приткнулись две пролетки. Из первой вышли Ратманов и огромного роста бандит по кличке Дуля. Георгий был в сюртуке с бляхой Лялинской биржевой артели и тащил кожаный портфель. Дуля вышагивал в форме жандармского унтер-офицера. За ними с большим интервалом шагали еще два конвойца, одетые купчиками средней руки.
«Артельщик» двигал с привычным видом и позевывал в ладонь. Подойдя к боковой двери, тактично постучал в нее, а портфель пристроил на полу. В щель высунулся охранник:
– Откудова?
– Рязань, Сасово, Рузаевка.
– А че как рано?
– Это ты у начальства спроси.
– Че-то я тебя прежде не видал.
«Артельщик» рассердился:
– Впускай уже, дядя. У меня жандарм строгий попался, домой ему надо. Не тяни кота за хвост.
И дядя отодвинулся:
– Заходи, мы с жандармерией не ссоримся.
Больше ничего сказать он не успел, получив прямой в голову. Двое налетчиков влетели в хранилище, а двое других в это время блокировали кассовый зал.
В хранилище сидел всего один кассир и считал пачки банкнот, разложенные на столе. Ратманов вынул револьвер:
– Открывай сейф! Живо!
– Какой сейф? – вжал тот голову в плечи.
– Тьфу! Я хотел сказать – несгораемый шкап.
– Меня же уволят…
Налетчик приставил ему дуло к виску:
– Пулю в башку хочешь? Открывай!
И бедняга кинулся к огромному сейфу с тремя цифровыми замками. Покрутил туда-сюда диски, дверь с лязгом открылась, и взору представились толстые пачки наличности. Рядом лежали столбики чего-то, завернутые в бумагу зеленого, красного и желтого цветов. Попаданец вспомнил из старых детективов, что так в банках заворачивали золотую монету, по десять штук в упаковке: пятерки, червонцы и империалы. И начал сгребать добычу в большой мешок, вынутый из портфеля. «Жандарм» за его спиной рассовывал по карманам те деньги, что лежали на столе.
Опустошив полки, Георгий незаметно подбросил в угол заранее подготовленную записку: «Двуреченскому. Капитан Бурлак перешел в команду полковника Скурихина. Пока его проверяют и не выпускают. Когда выпустят, он придет по оговоренному адресу. Скажите Лодыге, пускай спасается!»
– Все, тикаем, – приказал он помощнику.
Они чинно вышли в кассовый зал. Там замерли с поднятыми руками служащие казначейства и два-три посетителя. Под потолком зудела муха, других звуков не слышалось…
– Айда.
Уже вчетвером налетчики быстро покинули здание, добежали до экипажей и рванули прочь.
8
Они приехали на новую стоянку в Медведково по отдельности, двумя разными дорогами. По пути Ратман отклеил бороду и нацепил кудрявый черный парик. А затем в чреве постоялого двора выстроилась вся банда Казака. Подельники встретили атамана и начальника штаба криками «Ура!». Знать, первый экипаж уже прибыл и рассказал о победе.
Скурихин лично вывалил на стол посреди двора содержимое двух мешков и скомандовал:
– Считайте!
Несколько самых грамотных сели в кружок и зашелестели купюрами, зазвенели золотой монетой. Через полчаса они встали и протянули атаману бумажки с записями. Тот сложил их в уме и объявил:
– Триста семь тысяч сто четырнадцать рублей! Вот это да…
Глава 7
Здравствуйте, я барон Штемпель
1
После успешного дела в казначействе Ратманова еще сутки держали взаперти, сообразно приказу атамана. Но потом Казак смилостивился. Он вызвал консильери и сказал:
– Можешь свободно выходить, я распорядился.
– Что так? Я доказал свою невиновность?
– Вполне. За вооруженное ограбление, да еще на такую сумму, тебе светит каторга на большой срок. Я справился у адвоката: минимум десятка. Так что мы теперь с тобой связаны даже не одной веревкой, а одной кандальной цепью.
Георгий ухмыльнулся, и не сказать чтобы весело:
– Обрадовали…
– И еще, – продолжил полковник. – Разговорился я тут с одним… Бывший сыскной чиновник, его турнули со службы вместе с Мойсеенко и Рейнботом четыре года назад.
Ратманов тут же вспомнил эту некрасивую историю, о которой читал недавно в газете.
После революции пятого года в Первопрестольной воцарился надворный советник Мойсеенко, ставший в мутное время бунта начальником МСП, то бишь Московской сыскной полиции. Насквозь продажный, он вступил в сговор с ворами. И сыскная сделалась притоном, в котором все решалось за мзду…
А наверху преступной пирамиды стоял сам градоначальник Рейнбот! Кое-как власти выкорчевали эту заразу, прислав Кошко. Однако новому руководителю пришлось заменить практически весь состав сыскного отделения.
– Этот гусь подтвердил твои слова, – продолжил Казак. – Он сообщил, что в полиции действительно имеется запрет для осведов участвовать в активных операциях. И ни один из них не пойдет с наганом грабить казначейство…
– Ага. Кстати, я хотел спросить… – начал попаданец.
Но атаман не дал ему договорить, а выложил на стол толстую пачку кредитных билетов:
– Держи свою долю.
– И сколько тут?
– Двадцать тысяч. Доволен? Или скажешь – мало?
– Нет, что вы, Матвей Иванович. Я бы и на меньшее согласился. Хевра у вас большая, ртов много.
Скурихин смерил его тяжелым взглядом, но потом смягчился:
– Хвалю, здорово сработал. Мои казаки люди решительные, но с мозгами у них недостача. А я один не справляюсь. Ты мне нужен. А нужным людям я плачу щедро. Ты теперь начальник штаба, как и хотел.
– Слушаюсь. Каким будет следующее поручение?
– Поручение простое: лечь на дно. После нашего гранта вся сыскная встала на цирлы. Шарят по Москве, аж треск стоит в фартовом мире. Никаких активных акций минимум месяц.
Ратман положил руку на пачку банкнот:
– Надо запретить ребятам праздновать удачу. Пусть сидят тихо, радуются молча. Легавые сейчас засели по всем шланбоям, публичным домам, кафешантанам. И смотрят, кто сорит деньгами. Столько народу сгорело на этом… Водку, баб – пусть Облезлый наладит их поставку сюда. И лишь проверенных. Среди гулящих сыскные тоже наладили агентуру.
– Верно, – кивнул Скурихин. – Я распоряжусь. Ты тоже осторожничай, деньги в банк не клади.
– У меня металлический шкаф, туда легавые не залезут. Положу основную часть, а маленько оставлю на кармане, – подсчитал он, а потом добавил: – Риту хочу наведать. Соскучился.
– Ты не влюбился ли сдуру? – нахмурился атаман. – Семенная жидкость в голову ударила? В нашем деле это непозволительно.
Консильери вытянулся во фрунт:
– Разрешите идти?
– Иди. Но помни мои слова.
2
Оказавшись, наконец, без надзора, Георгий вновь поймал «красную шапку» и послал Двуреченскому записку: «Буду сегодня в семь в известном месте». Он очень хотел повидать Риту, но губернского секретаря – не меньше.
Их разговор все откладывался, и в голове попаданца копились вопросы, сводя его с ума. Как вышло, что он здесь, в 1912-м? Как он вернется обратно?
А деньги? Обменять бумажки на золотую монету и – вперед! Двадцать тысяч рублей – это две тысячи золотых червонцев. В эпоху Юры Бурлака каждый стоит у антикваров не меньше пятидесяти тысяч. И сколько это будет в валюте, имеющей законное хождение по территории Российской Федерации? Сто миллионов рублей!
А в ячейке еще и пять тысяч бумажками! Еще двадцать пять лимонов. Итого… где-то в районе полутора миллионов евро. Можно выйти в отставку, купить домик в Гороховце и доживать век в достатке.
Как-то летом Юра Бурлак попал в маленький городок Гороховец, что во Владимирской области. И умилился. Тихая Клязьма, безлюдные улочки, все ходят пешком и здороваются друг с другом. Наверху, на горе, монастырь. Лица у людей спокойные, речь неспешная.
Вдоль речки стоят в ряд домики, от каждого к Клязьме тропинка, и к берегу привязана лодка. Встанешь утром, отчалишь, заякоришься в любимом месте, наловишь плотвичек… А дома жена тебе их пожарит. Чем не жизнь?
С тех пор, когда капитан Бурлак особенно уставал или нервничал, он мысленно переносился туда. И мечтал – не о Кубе, как в фильме «Антикиллер», и не о Париже с Лондоном, а именно о Гороховце…
3
Куда идти дальше? Что делать? Понятно, что ему позарез нужен Двуреченский. Но пока тот является к Жоре только во сне, реальность нужно менять самостоятельно.
В последнюю их встречу – кстати, как раз во сне Бурлака – чиновник для поручений предлагал попаданцу сходить на премьеру «Прекрасной Люканиды» Владислава Старевича, черно-белой фильмы, которая транслировалась во всех московских электротеатрах. В частности, в Большом Елоховском.
Там же у Ратманова произошла и долгожданная встреча с Ритой. Предстояло не только оценить мощь отечественного синематографа на заре существования последнего, но – что еще важнее – определить статус Риты в сердце Георгия.
До сих пор она занимала там шаткое положение красивой девушки из почти что курортного романа. С одной стороны, почти все вокруг были уверены, что у них большая любовь: от Хряка, готового биться в кровь за свою женщину, до Казака, который увидел в этом риски для дела. С другой стороны, Ратманов встречался с Ритой считаное число раз, а физическая близость между ними вообще была только единожды. Если тогда был не сон…
Да, он симпатизировал ей, но мужчина и женщина даже толком не успели поговорить. Его подкупили ее внешность, шарм, доброта и расположение, которое в какой-то степени спасло ему жизнь. Но он совершенно не знал Риту как человека…
Билеты за рубль в первом ряду, которые разрекламировал Двуреченский, решено было поменять на места в последнем. Вышло вдвое дешевле. Но это, разумеется, не было главной причиной, почему они решили сесть именно туда. Просто нашим героям нужно было уединиться относительно далеко от любопытствующих глаз. Логично, что выбор пал на сегмент зрительного зала, который впоследствии назовут местами для поцелуев.
Когда уселись, Ратманов поинтересовался:
– Хряк что-нибудь сказал?
Рита промолчала, но выражение ее лица в отблесках луча из киноаппарата приобрело недовольный оттенок.
– Мне важно знать, что ты в безопасности, – пояснил Георгий.
– Пришел, уже до этого где-то напился, пытался что-то орать про «Жорку-капорника», хотел близости, я отказала, – нехотя вспомнила Рита.
– Так он это не оставит…
– А я ему и не принадлежу.
– Он думает иначе…
– Знаешь что, у нас двадцатый век на дворе, в Финляндском княжестве женщины уже получили право голоса! Так почему я должна слушать какого-то бандита?!
– Тише… Ты сейчас про меня?
Рита улыбнулась:
– Я сейчас про него. Мне все равно, что он там себе думает. Я свободная, ты свободный, мы можем строить свою жизнь как пожелаем!
Ратманов мог бы и возразить. Но на этом месте их прервали.
– Да сколько ж можно болтать! Вы мешаете смотреть фильму, – послышался из темноты интеллигентский мужской голос, переходящий почти в фальцет.
– Извините. – Попаданец отчасти был согласен с претензией.
Но Рита, хоть и окончила курс гимназии и даже умела поддерживать непринужденную светскую беседу, одним предложением напомнила, что выросла на преступной Хитровке. Такой отменной ругани Ратман не слышал давно, если не сказать – никогда. А невидимый собеседник из зала не просто замолчал, но, кажется, потерял дар речи.
В тишине и темноте мужчина и женщина, занимающие места для влюбленных, смотрели чудесную сказку начала прошлого века. «Прекрасная Люканида, или Война усачей с рогачами» неожиданно оказалась немым черно-белым мультиком, а также первым в мире кукольным фильмом.
Чтобы зритель хоть что-то понимал в жизни насекомых, рядом с человеком за роялем – тапером – стоял еще и декламатор. И параллельно визуальному ряду зачитывал текст от автора. Море впечатлений. Ничего похожего на то, что можно видеть в наших кинотеатрах сегодня. Поэтому даже суровый Бурлак в теле Ратманова покидал электротеатр со слегка увлажненным левым глазом.
Ну а Рита опустила голову на его сильное плечо и проплакала половину фильмы – не то от слезливого сюжета, не то от близости к Георгию. На то они и места для поцелуев, скрытые от посторонних глаз. А о том, что еще происходило на последнем ряду электротеатра, история умалчивает…
4
Как бы то ни было, ровно в семь Ратманов зашел во двор дома на Маросейке. Там была всего одна дверь, и Георгий сунулся в нее без стука. Поднялся на второй этаж, увидел другую дверь, с медной подковой, как и было обещано. И открыл ее.
У окна сидел Двуреченский в форменном сюртуке с черными петлицами. Перед ним на столе разместились две чашки, заварной чайник и коробка с конфетами фабрики Сиу. В чашках уже дымился чай.
– Проходи, садись. Угощайся. Никакой химии, все натуральное.
Гость сел и вперил взгляд в собеседника. Руки мужчины пожимать друг другу не стали.
И только Ратманов открыл рот, как сыщик заговорил, опередив его:
– Я знаю большинство вопросов, которые ты хочешь мне задать. Давай так: сначала лекция: что, как, почему. И когда. Ты разрешишь большинство своих недоумений. Потом спрашивай о деталях.
– Валяй.
– Ну, держись за стул крепче!
И Двуреченский начал:
– Как ты уже испытал на собственной шкуре, попаданцы – не миф, не книжный вымысел, а реальность. И мы с тобой относимся к их числу. Мы особенные.
Бандит-полицейский заерзал, хотел что-то спросить, но прикусил язык.
– Таких людей на Земле очень мало, не больше тысячи. Точный подсчет, понятное дело, невозможен. Большинство и не подозревают об этой своей особости. Пока их не стукнет по башке…
Губернский секретарь, а в другом мире подполковник отхлебнул из чашки и продолжил:
– Эта особость – она сродни болезни. Генетический сбой. Искаженная ДНК-хромосома, как-то так. Я и сам толком не знаю… Передается по наследству подобно гемофилии и, как при этой «королевской болезни», лишь по женской линии, но отпрыскам мужского пола. Проявляется у кого-то раньше и чаще, а у кого-то раз в жизни. Называется хворь – ландаутизм.
– Почему?
– Потому что ее впервые изучил, описал и попытался понять академик Ландау. Тот самый, Лев Давидович, физик-ядерщик, нобелевский лауреат и прочая, и прочая, и прочая. Друг Нильса Бора и Капицы, большой шутник и гений высшей пробы. Он и сам болел, как и мы с тобой. Но, в отличие от нас, Ландау был еще и гениален. И подошел к своей особости по-научному. А когда академик сделал первые выкладки и понял, что в его руках опаснейшее оружие, то пришел в КГБ.
– Какое оружие? – не понял Ратманов.
– Ну как какое? Неужели неясно? Человек попадает в прошлое, а будущее ему известно. И он начинает сдуру пытаться его изменить. Убить молодого Гитлера, например. Или Сталина. Или предупредить власти, что двадцать второго июня начнется война. Или убеждать Фрунзе не ложиться на операцию.
– А этого нельзя делать?
– Ни в коем случае! – строго произнес Двуреченский. – Историю не изменить, она прет напролом. Убьешь Гитлера, его место займет Рем. Прикончишь Сталина – и расчистишь дорогу Троцкому. Побочный эффект всегда непредсказуем, и от него всем будет только хуже. Помнишь рассказ «И грянул гром…» у Брэдбери? Там охотник Экель, попав в мезозой, случайно раздавил бабочку. А после этого в Америке победил другой президент…
Ратманов кивнул, а его собеседник перешел к деталям:
– Доказано, что ландаутизмом болеют представители тридцати восьми родов. Они проживают на всех континентах. Именно родов! Некоторые из них находятся на грани вымирания, а другие, наоборот, многолюдны.
– Значит, я тоже отношусь к этим тридцати восьми?
– Да. Скажи, Юрий Владимирович, тебе ни о чем не говорит «барон Штемпель»?
– Так меня звали в детстве папа с мамой, это моя семейная кличка! – оживился «барон».
– А почему, не объяснили?
– Как же. Говорили, что я в два года обнаружил у мамы в сумочке штемпель, который ставили в профсоюзных билетах на марки, которые туда вклеивали. Ну, членские взносы! Их же гасили печатью. Ну и обляпал я этим штемпелем всю квартиру: скатерть, обои, себя самого с головы до ног… Кличка и прижилась. Выходит, все не просто так?
Двуреченский отхлебнул из чашки остывшего чаю и спросил в ответ:
– «Мастера и Маргариту» читал?
– Кто ж ее не читал? – почти обиделся капитан.
– Там Воланд сообщает Маргарите, что в ее жилах есть частичка королевской крови. И говорит: вопросы крови – самые важные.
– Ну и?
– Ну и ты из рода баронов Штемпелей.
Георгий чуть со стула не упал:
– Какой еще род баронов?! Мой папа шахтер! Причем потомственный!
– А мама?
– Мама учительница.
Ратманов-Бурлак только хлопал глазами. А Викентий Саввич (он же Игорь Иванович) даже хохотнул:
– Привыкай, еще и не такое узнаешь.
– Поясни!
– А я что делаю? Так вот, как раз твоя мама – из Штемпелей. Там несколько ветвей, и лишь одна из них отмечена ландаунутостью. Ветвь считай что вымерла. Ты ее единственный представитель.
– Значит, я барон? – Попаданец инстинктивно выпрямился.
– Хрена с два. Титул передается по мужской линии, ты сын шахтера и оболтус. А хворь получил по женской линии. И теперь терпи.
– Жаль… Ну, валяй дальше, добивай оболтуса.
Двуреченский-Корнилов не заставил себя ждать:
– Когда Ландау пришел к чекистам и рассказал им о своих выводах, его сначала сочли сумасшедшим. Но кагэбэшники не дураки. Они быстро вспомнили несколько загадочных случаев, которые объяснялись лишь открытием Льва Давидовича. Например, загадочное нападение на Сталина в середине тридцатых годов. Арестованный террорист сообщил, что он прилетел из будущего и хотел предотвратить Большой террор. И предсказал много чего: войну с немцами, полет Гагарина, бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. С датами, фамилиями… Его даже не расстреляли, а поместили в психушку, где бедняга скоро и помер.
Чиновник снова отпил чаю и продолжал:
– Ландау пришел на Лубянку через две недели после полета Гагарина. Ребята сунулись в архив и ошалели. Все совпадает, даже дата, ставшая Днем советской космонавтики. А протокол допроса террориста – от тысяча девятьсот тридцать пятого года… И тогда власти решили использовать открытие гения и создали самую секретную из наших спецслужб. Сто четырнадцатый отдел Первого Главного управления КГБ СССР. Его возглавил легендарный в наших ландаутистских кругах человек, полковник Никита Юрьевич Геращенков. Отец-основатель всего дела! Он же создал оперативное подразделение при отделе. Вполне себе боевое. Подразделение называется Служба эвакуации пропавших во времени. Сокращенно СЭПвВ. Я ее инспектор, направленный в служебную командировку пять лет назад.
– Инспектор? А как тебя сюда пульнули? Значит, вы умеете выцеливать нужный год и нужное место?
– Ты сам ответил на свой вопрос.
– И сможете вернуть меня домой, в двадцать третий?
– Почему нет, мне это прямо приказали. Это часть моей работы здесь. Ты не первый и наверняка не последний.
Ратманов-Бурлак почесал в голове, которая от всего происходящего снова пошла кругом, и это не было фигурой речи:
– Э-хе-хе… А в будущее тоже умеете перемещаться?
– Неа, пока не научились. В прошлое – пожалуйста, в будущее – это уже не к нам. – Двуреченский многозначительно посмотрел в потолок.
– Это все Ландау придумал?
Двуреченский вздохнул:
– Увы, там, если помнишь, случилось несчастье. Он угодил в аварию и едва не погиб. Выжил чудом, долго лежал в коме. Выкарабкался, но это был уже не тот гений и весельчак, что прежде. Его наработки остались незавершенными. А другого такого великого человека у нас с тех пор не народилось. И наша служба пусть и умеет многое, но не все. Хотя опытным путем, ошибаясь и путаясь, мы продвигаемся потихоньку вперед.
– И как вы попадаете в нужное время? – полюбопытствовал Георгий.
– Есть два способа. Первый изобрел сам Дау – так его звали друзья. Там нумерология, черт-те что, мне с моим гуманитарным умом не понять. Но если вкратце – он придумал набор чисел, которые при их произнесении особым образом программируют мозг и переносят носителя генетического сбоя в указанное время и место… Вот такая машинерия…
– Набор цифр? Чушь какая!
– Чисел, а не цифр, – поправил инспектор. – Но я продолжу. Чушь не чушь, но это работает. Однако, поскольку академик не успел доработать схему до конца, этот способ иногда дает сбои. Он рискованный. Можешь угодить не туда или еще что похуже. Применять его можно лишь в крайнем случае, например, когда нет времени на второй способ и есть угроза для жизни.
– А другой способ?
– Он придуман уже чекистами, точнее врачами, состоящими у них на службе. Делается всего один укол в вену хитрым раствором. В основе – растительные яды, вытяжка из белладонны и болиголова. Есть специальные таблицы… Ну, это тебе вряд ли даже и знать-то нужно. Просто я верну тебя домой с помощью такой инъекции, она надежнее, чем набор чисел.
Двуреченский едва перевел дух и продолжил:
– СЭПвВ существует уже шестьдесят лет. Мы не одни: подобные структуры имеются также при сильнейших разведках мира: американской, английской и израильской. К ним в свое время пришли свои гении с искаженной ДНК… И, что удивительно, мы координируем наши действия и даже помогаем друг другу. Какие бы войны ни велись между нашими странами вовне. Иначе нельзя, сам понимаешь. Да, безусловно – уже предвижу твой вопрос – эксцессы тоже случаются. Какой-нибудь лихой малый с генетическим сбоем оказывается в прошлом и начинает менять ход истории направо и налево. И последствия порой оказываются почти катастрофическими… Если это не остановить. Но это общемировая проблема, и мы решаем ее сообща.
– То есть ваша задача предотвратить попытки исправить прошлое? – сообразил бандит-полицейский.
– Главная в этом, да. А вторая – возвращать домой таких, как ты, случайных попаданцев. И третья – помогать талантливым людям сократить путь к различным достижениям, убрать с их пути препятствия, укрепить духом, заставить поверить в собственные силы.
– А вот тут поподробнее, – потребовал Георгий. – Это же вмешательство в прошлое! Сам говорил, что такое запрещено.
– Ну, про мягкую силу слышал же? Вот и тут… На какие-то вещи можно закрывать глаза ради высшей цели. Такое вмешательство допускается. Совет, вразумление, вовремя данный кредит или ненавязчивая протекция. Это же не диктатора убить. А всего лишь помочь хорошим людям состояться. Подобными вопросами занимается особый департамент в нашей инспекции, я лишь иногда помогаю им по приказу своего начальства.
– И кому ты помог, например?
– А вот это, извиняй, служебная тайна! – отрезал инспектор. – Достаточно сказать, что там ученые, писатели, бизнесмены, певцы, художники. Короче говоря, многие из великих стали великими быстрее или стали более великими как раз при нашей скромной поддержке…
– Уфф, – вздохнул попаданец.
– Именно… Как говорится, много будешь знать… А так вернешься домой, станешь снова опером, и зачем тебе лишние знания? Придется давать подписку о неразглашении. Или ты уже хочешь влиться в ряды СЭПвВ? А, барон Штемпель? Генетический сбой у тебя есть. А теперь уже и опыт накапливается…
Бурлак-Ратманов на секунду представил, как он переходит из оперов в загадочную лавочку эвакуаторов, и мотнул головой:
– Большего бреда не слышал… Но ты рассказывай дальше.
– Дальше? Ну, слушай. Кроме нас, четырех спецслужб, существует целое движение анархистов. У нас, понимаешь, правила, запреты, конвенции о невмешательстве в ход времени. А им все нипочем и никто не указ. Их мы еще называем партизанами, партизанами времени. Они-то и стараются поменять ход истории. Там тоже ландаутисты, только они активно продвигают свои взгляды на то, как правильно нужно жить. Некоторые террористические акты прошлого – дело их рук. Но это тебе тоже рано знать, точнее, совсем не полагается… Ну, я ответил на большинство твоих вопросов?
– Да, но не на все. – Георгий замялся. – Скажи, а могу я вернуться домой вместе с еще одним человеком?
– Ты имеешь в виду Риту? – сразу сообразил Двуреченский. – Лодыга рассказал мне о ваших отношениях. Нет, Рита обычный человек, ей этого никогда не сделать.
Ратман закручинился. Как жаль… В сердце кольнуло, но он задал следующий вопрос:
– А с материальными предметами? Могу я взять что-то с собой?
– Нет. Только если спрячешь здесь, а потом в будущем придешь и выкопаешь тайник. Если, конечно, за прошедшие сто одиннадцать лет его никто больше не отыщет.
«А это мысль, – задумался Георгий. – Золотые монеты действительно можно зарыть, а потом прийти и выкопать. Надо только не ошибиться с местом».
– Вот я с твоей помощью вернулся обратно, – продолжил он расспросы. – Покинул тело бандита по кличке Жора-Гимназист. А что станет с телом?
– В него вновь вселится душа налетчика Ратманова.
– А где она сейчас?
Двуреченский скривился:
– Да мы сами еще многого не знаем! Есть версия, что имеется некий накопитель, загадочная область, где временно обитают такие вот потерявшиеся души. Отстойник, буферная зона. Помнишь, люди раннего Средневековья были убеждены, будто бы вокруг Земли, выше неба, имеется сфера, наполненная водой?
– Нет, никогда не слышал. Какой еще водой?
– Наподобие морской, – уточнил Викентий Саввич. – Ну, так они думали. Причем наличие огромного резервуара у них сомнений не вызывало никаких. Спорили только о том, для чего сей гигантский запас H2O. А самой убедительной версией древние ученые считали такую – это запас воды для Всемирного потопа.
– Вот чудаки…
– А мы ведь с тех пор не так уж и далеко ушли в познании того, как на самом деле устроен мир. Может, там действительно имеется вода? В таком виде, который люди еще не научились распознавать? И возможно, существует сфера, в которой обитают временно потерявшие тело души?
– Значит, если я переселюсь домой, Ратманов вернется из твоего отстойника в свое прежнее тулово?
Двуреченский вновь ответил обстоятельно:
– Да, если это тело не убьют твои враги. Что вполне вероятно, учти. Один из способов перемещения как раз и связан с физической смертью тела, в котором жила душа ландаутиста. Так иногда бывает. Но до подобного лучше не доводить.
– Ясное дело.
– Но никто до конца не знает, как все это происходит. Ландаутисты – больные люди! Они живут-живут и неожиданно для самих себя оказываются то в семнадцатом веке, то еще где. Это хворь такая, кара неизведанная. То, что на себе сам опробовал, – знаю, то, что мои ребята делали, – видел, но за всех, как это происходит, не скажу! Не обессудь… У каждого своя жизнь, все проживают ее по-разному. И способы перемещения во времени также инвариантны. Но в любом случае речь идет о воздействии на мозг. И хоть, откуда это все пошло, мы до конца не понимаем, но вернуть назад, по крайней мере, – можем!
– Ни хрена себе… А кто сейчас в моем теле, теле капитана Бурлака?
Викентий Саввич пожал плечами:
– Шут его знает. Вероятно, ты лежишь в коме в госпитале. Вернешься – узнаешь.
– А может там оказаться Жоржик-Гимназист? Такой чейндж…
– Нет. Я же сказал – перемещение в будущее невозможно. Для Жоржа это было бы именно таким перемещением. И потом, он не ландаутист, а простой налетчик.
– Если я застрял тут, к примеру, на пять недель, значит, и дома я буду валяться в коме пять недель?
Инспектор невыразительно пожал плечами:
– Когда как. В семидесяти процентах случаев перемещений – мы ведем статистику – время и там и тут совпадает. Но в тридцати процентах – нет. Ты бегаешь тут с наганом пять недель, а когда возвращаешься в себя прежнего, там прошло лишь несколько часов. Или суток – по-всякому бывает. Я, когда возвращался из тысячи семьсот сорокового года, прожил в нем больше месяца. А на работе записали командировку в сорок восемь часов. И командировочные начислили соответственно, сволочи.
– А что ты делал в восемнадцатом веке?
– Готовил побег Ломоносова из прусской армии, куда его забрили рекрутом, – признался инспектор.