– И это ж как это ты собралась меня спасать? Валька, что ли, мне угрожает? Пусть только заявится!

На секунду мне представились бравые дамы-сотрудницы «Прядки» во главе с юной энтузиасткой Кристиной, готовые оборонять старейшего мастера салона всеми доступными способами.

– Возможно, вас и не нужно спасать, – медленно произнесла я. – Но это вы мне сами скажете. Мне нужна ваша помощь.

– С фига ли? – Майя потянулась к сумке, я упреждающе вскрикнула. Она покорно замерла, потом сплюнула. – Дура, я за сигаретами.

– Сигареты и зажигалка у вас в кармане, – ехидно напомнила я.

– Ну ты и бдючая, блин. – Майя закурила. – Так че там, чего тебе разъяснить? Че интересует?

– Характер ваших отношений с Кочетовым. – Я сделала паузу, чтобы следующая фраза лучше дошла. – И ваша роль в ограблениях в Тарасове девяностого года.

– Иди ты! Меня не посадят! – Она демонстративно выдохнула дым кольцом. – Все сроки давности прошли.

– Может, и не посадят, – согласилась я. – Но если человек на фото – Кочетов, а я более чем уверена, что это он… И что положенного срока он не отмотал…

– Выкрутился, падла, это он умеет!

– Так разве вы не хотите, чтобы ему досталось? Я ведь и сама под него копаю. Делаю вид, что разыскиваю людей по его просьбе, а сама тем временем веду двойную игру.

«Мы союзницы, Майя Ринатовна. У нас общая цель. Давайте, думайте. Женщина вы неглупая».

– Что, и за других своих баб взялся? – метко спросила Майя. Метко и ревниво. – И зачем он их разыскивает?

– У меня есть только догадки, Майя Ринатовна. Помогите мне разобраться, а я помогу разобраться вам. Меня он обманывает точно так же, как обманул когда-то вас.

Она раздумывала относительно долго. Неспешно докуривала, то и дело потирая распухшее запястье и с прищуром поглядывая на меня.

До сих пор во дворе явно жилого дома никого не было, и пока что мы обходились без свидетелей. Но ситуация вот-вот могла измениться.

– Ладно, – наконец произнесла Майя. – Но говорить будем у меня на квартире, иначе хрен тебе с морковочкой, а не помощь. И, кстати, я Можайская теперь. Отметь там у себя в папочке, бухгалтерша…

Что ж, если Майя Ринатовна возомнила, что ее помощь мне нужнее, чем моя – ей, тем лучше. Но я видела: и она заинтересована во мне.

Я подняла пистолет, быстро разрядила его и бросила ей. Майя удивила: в ответ бросила мне свою сумку.

– На, проверь. Чтоб не фордыбачила лишний раз на мой счет.

И невозмутимо убрала пистолет (одна из некрупных моделей, в самый раз для пожилой женской руки) в карман халата.

Жила она буквально в двух шагах от места работы, и пока мы шли, успела по мобильному проинструктировать Кристину: «Так и так, золотко, у меня тут травма руки, нет, несерьезная, ушибец, но раскидай клиенток на ближайшие два дня. Зайка, будут сильно вонять – отсылай ко мне или на крайняк вот на Сашеньку перебрасывай, она опосля меня – самая лютая мастерица. Умница! Спасибо!»

– Слышь, – окликнула меня Майя, оборачиваясь от двери и зыркая знакомым, как у парикмахера Аллочки, профессиональным взглядом, – а ты не хочешь постригон свой обновить? Кто тебе вот этак затылок накромсал? Выглядишь на сорок с прицепом!

– Нет, спасибо. Вы – и с острыми ножницами у моей шеи? Неа.

– А неплохая мысль, – хмыкнула свежеуточненная Можайская. – И клееночка под боком, чтоб сразу трупешник завернуть… Да не ссы. Я, может, и та еще тварь, но не убийца точно.

Последнее прозвучало устало.

Я тем не менее не выпускала Майю Ринатовну из поля зрения. Она привела меня на кухню и там уже смастерила себе компресс из завернутых в полотняную салфетку кубиков льда. И, грузно осев на стул, кивнула на кухонные шкафчики:

– Давай распоряжайся, если че хочешь, я-то щас инвалид. Блин, реакция у тебя, конечно… Ты суперагент, что ли?

– Я телохранитель. А раньше работала в спецназе, – небрежно ответила я, проверяя воду в электрочайнике.

– И теперь ты, что ли, телохранишь Вальку? Уссаться. Он всегда сам за себя мог постоять. Спуску никому не давал.

– Все стареют, – философски парировала я. – И я в том числе.

– А с чего ты решила, кстать, что мне угрожает опасность? От Вальки-то?

– Вы знали, что трое из пяти членов его банды были найдены мертвыми, а четвертый сдался сам, утверждая, что остальных трех убил Кочетов?

– Че?!

– «Вести Тарасова» не читали? За девяностый год, за сентябрь?

– Так это было-то когда, – вздохнула Можайская. – Детка, страну об то время так перепидорашивало, что тока держись. Где там еще за новостями-то следить.

– Тогда вот, ознакомьтесь… – Я вручила Можайской ксерокопии статей. Она быстро проглядела их, я и чай допить не успела.

– Припоминаю, – неохотно признала она. – Не, ни с хрена ему меня убивать. Киданул знатно, это да. Все наяривал – мол, из Тарасова тебя увезу, будешь актрис с «Мосфильма» стричь да укладывать, зачем тебе эта провинция занюханная-задрипанная. Будешь у меня, мол, как Долорес Кондрашова!

– А вы ему за это что? – посочувствовала я.

– Инфу, конечно. Чтоб ноги раздвинуть – это его не особо интересовало. Вначале-то обхаживал тока так, соловьем разливался. Повалялись, конечно, пару раз, было дело. Я, главное, нюхом чуяла: другая у него баба есть и бегает он к ней чаще. Я – давай следить…

Майя умолкла и выразительно уставилась на меня.

– А дальше? – Я отставила пустую чашку.

– А дальше ты рассказывай. Давай гони рассказ, с чего ты подрядилась на него хрячить-то?

Я скупо и быстро обрисовала общий основняк, без подробностей (Можайская сама уточнит то, что покажется ей неясным, тут я не сомневалась).

– Неплохо он залепил, – растерянно одобрила она. – Горбатый что надо вышел, чистый Квазимодо, мать его. Он и раньше-то так мог, в смысле, дебила сбацать.

Она встала и кинула насквозь мокрую, сочащуюся ледяной влагой салфетку в кухонную раковину. Потом скривилась и плюнула туда же.

– Чайку я кого попросила плеснуть? Совсем вы, молодежь, старость не уважаете, сто раз повторять надо. Дай я сама.

– Сидите, – одернула я Майю в ее стиле. – Разговор у нас больно увлекательный, вот и забыла.

Можайская хотела, видимо, что-то ответить, но уселась обратно.

– Вот про ребенка байка – это он, небось, сердце женское хотел растопить… выдумал же! Я всю «Прядку» поставлю – будь у него реально дите, он б от него только так сдриснул. Оно ему никуда не уперлось по жизни, дите-то. Анонимными писульками Кочета не проймешь.

– И какую же вы ему инфу сливали? – Я поставила перед Майей полную чашку чая. – О подходящих квартирах для грабежа?

– Слила только один раз, цыпа, учти. – Она взяла чашку здоровой рукой и на слове «учти» ткнула в меня пальцем. – Так он меня, в принципе, не интересовал, ну, как мужик. Лишь бы реально вывез, а там я от него свалила бы. Я мужиков отшивать умею.

– Вы же сказали, что следили за ним?

– Так это чтоб он другой бабе мое обещанное не отдал. – Можайская махнула на хлебницу: – Эй, Тимур и его команда, пенсионерке бутер слепишь? С сырком из холодильника? И себе сделай, сырок хороший, фермерский…

Она надкусила бутерброд, прожевала.

– Я вообще так-то с Колькой из его банды мутила. Колька добрый был, тока прижимистый, сволочь. Я, значит, оружие его у себя прячу, он мне обещал с каждого своего грабежа чуть не треть. Шиш там! Совсем чуть-чуть подкидывал, козел. А Валька Кочет – он как-то раз подкатывает ко мне – в статье-то верно указали, кстати, банда всего месяц в Тарасове пробыла, но Кочет, слышь… Подкатывает как-то раз ко мне, я уж домой почти дошла. Ну и – давай окучивать, мол, баба я – золото, а Колька меня не ценит. Не делится, хоть и обещал.

Я налила себе еще чаю, запивать действительно вкусный бутерброд.

– И, значит, с барского плеча мне отстегивает – слышь, это они уже сберкассу тогда взяли-то! – отстегивает мне неслабую такую сумму. Я думаю, не в ущерб себе, я примерно представляла – сколько они там взяли с этого грабежа-то. Я культурно охреневаю, мол, так и так, Валентин Архипович, за что милость-то такая?

– И что он вам сказал? – Я ярко представила себе Кочанова – Кочетова! – галантно подъезжающего к Майе Ринатовне с предложением, от которого невозможно отказаться.

– А то и сказал, что Колька – ненадежный и Валька давно уж от него избавиться вздумал. Но у Кольки – своя тарасовская схронка с добычей была. Не у меня, нет, конечно. Но такая… можно быстро добраться при нужде. Тогда ж еще легавые бдили, проверяли, не всплывет ли где добыча, или, может, кто крупной покупкой деньги будет отмывать… Короче, у каждого из той банды своя схронка была. И Кочет мне предложил сделку. Мол, вот это, что я тебе сейчас даю – это фигня, семечки, это я тебе за Кольку компенсирую. А вот если ты мне Колькину схронку сдашь, то оттудова всю добычу пополам. Поможем друг другу, значит. И захочешь – в Москву рванем, свое дело откроешь, там сейчас самая такая почва, жирная.

– И – кинул? – понимающе кивнула я.

– Кинул, – рубанула без всякого сожаления и горечи Можайская. Доела бутерброд. – В один прекрасный день, бляха-муха, красота необписанная: Кольки нет, у меня на руках пушка бандюганская и бандюганский же от Вальки нехилый аванс. А все эти хлопчики-молодчики как сквозь дырку от нужника провалились.

Майя Ринатовна кивнула на папку с ксерокопиями статей.

– Я-то на газетки тогда внимания не шибко обращала. Понимаешь, подумала, дура: вдруг отвод глаз. Валька-то хитрожопый. Он мне говорил, мол, сначала мы бандой-то из Тарасова отвалим, я тебе только приметку оставлю, типа записку-напоминалку. Выждем месяц-другой, пока вся пурга уляжется, и я за тобой приеду, а ты до тех пор – молчок.

Я заинтересованно вскинулась при словах «записку-напоминалку», но следовало дать договорить Майе Ринатовне. Видно было, что она хранила эту историю в тайне долгие годы.

– Че ты думаешь, не приехал, конечно. У меня-то и деньги, и пушечка в надежном месте были припрятаны, только я знала – где. Но тут еще попер этот мандраж с той бабой домкультуровской, на допрос ее водили и прочее. И я как мышка, ни в Колькину схронку не суюсь, ни свою не навещаю. Выжидаю, стригу себе клиенток потихонечку…

– Вам было страшно? – посочувствовала я.

Сейчас готовность Майи с пистолетом в руках обороняться от вестницы с приветом из прошлого даже вызывала уважение.

– Подристывала маленечко, – согласилась Можайская. – Думала, если все путем пройдет и легавые не гребанут за соучастие – весь этот сраный аванс девкам своим из «Прядки» на премии спущу. Я тогда-то уже, в октябре, управляющей стала.

– И как?

– Ну, девчонки радовались как не в себя, чуть кипятком не ссали с этих премиальных. Веришь, ничего себе из тех денег не оставила, так было тошно. Потом еще вся эта муйня с перестройкой пошла, и я такая – на хрен мне та Москва? Вон тут девки мои в «Прядке» чуть не молятся на меня, и клиентура прикормлена, и связи есть, и мужики, когда хочу, не кобенятся. Пушку-то я потом – улучила момент, выкинула. И схронку Колькину вовсе десятой дорогой обходила. Пустая она, наверняка пустая. А больше у меня с той истории ничего и не осталось… – Она издала несколько скрипучих смешков: будто ржавая машина пыталась завестись. – Вот поэтому – нечего Кочету с меня иметь, и так уж… Ребенок, я не могу! Нужен он ему был бы, тока если б из золота был сделан… Ребенок! Наследство! Ой, не могу!

Она покачала головой, посмеиваясь.

– Значит, ничего он вам и не оставил больше? А что за приметка? То есть записка-напоминалка?

– Че?

– Он вам сказал, – терпеливо напомнила я, – мол, оставлю приметку, записку-напоминалку. Что за приметка? Как выглядела?

Майя Ринатовна наморщила лоб, напряженно вспоминая. Только сейчас стало очевидно, что я разговариваю с пожилой женщиной. До этого ни манера речи, ни манера поведения, ни даже внешность не наводили на мысль о возрастной слабости, старости и прочем подобном. Этим Майя напоминала Кочетова-Кочанова.

– А. Вспомнила, – наконец произнесла она. – Эта штука до сих пор у меня. Такая мелочь, я и забыла совсем. На вещдок-то не тянет, не то что пушка.

– И-и? – Я подалась вперед.

Только затем, чтобы с более близкого расстояния узреть выставленный Майей кукиш.

– Если мои зенки старые меня не обманывают, у нас тут вродь как баш на баш, кисуля. Если тебе эта вещичка нужна, будь лапой – дай наводку на этого ********. Что уставилась? Подумать нужно? Думай, не тороплю. У меня из-за тебя весь график сбился, и времечко свободное появилось.

Я оценила ситуацию. Метод силы тут не годился: Можайская была мне гораздо полезнее лояльной и разговорчивой, вон сколько нужного поведала. И она, очевидно, хотела вмешаться в ситуацию, форсировать ее развитие.

К тому же я не знала, что это за напоминалка, где она спрятана и как ее использовать. А терять время мне было совсем не с руки. Вдобавок… если Майя создаст Кочанову сложности, как-то заставит его раскрыться, спутает карты… это даже интересно.

– Я сообщу вам его координаты, – уступила я. – Но я хочу предупредить, что я не проверяла этого человека на наличие особых примет… пока что. И прямо сейчас не могу стопроцентно гарантировать, что это точно Кочетов.

Майя молча смотрела на меня, ожидая продолжения. На поврежденном запястье наливался фиолетовым цветом синяк.

– Надеюсь, что глупостей вы не наделаете.

– Уже наделала, – сухо и с горечью произнесла она, – да и сейчас делаю: сижу тут, треплюсь с тобой.

Она подтолкнула ко мне блок ядрено-розовых бумажек с липким краем и огрызок карандаша.

– Давай. Я большая девочка и свои проблемы решать умею.

Я крупно и разборчиво написала адрес дома престарелых, фамилию имя и отчество, под которыми Кочетов был там зарегистрирован, и примерное время – когда я заставала его там. И подтолкнула бумажки и карандаш обратно к Майе.

– Там еще есть такой здоровый детина, то ли медбрат, то ли санитар, по имени Дмитрий. Вот он время от времени за ним присматривает.

– Разберемся… – рассеянно отозвалась Можайская, читая и беззвучно шевеля губами. – И сколько он уже так в Тарасове? Вообще?

– Более десяти лет – точно.

Она громко, скрипуче расхохоталась – совсем по-старчески и отнюдь не элегантно.

– Старый дебил! Приподнял бы жопу как следует, меня ж отыскать – раз плюнуть! А он тут на шестерку тратится…

– Погодите, – я вспомнила про Осколкина, – а вас случайно не навещал один молодой человек, не задавал вопросов, тоже о ребенке и всем таком?

– Молодые люди меня иногда посещают, – глумливо и многозначительно ответила Майя. – Но про детей не спрашивают, их обычно интересует кое-что другое…

Я не успела среагировать: она поднялась и направилась вглубь квартиры, я немедленно пошла за ней. Несмотря на установившееся вроде бы хрупкое равновесие между нами, я все не рисковала выпускать Майю из поля зрения.

– У меня тут не прибрано, – только и заметила на это Можайская, активно роясь одной рукой по каким-то своим ящикам, коробочкам и перебирая вещи на туалетном столике.

Памяткой оказалась обычная, шесть на девять, черно-белая фотография. На ней был заснят Валентин Кочетов. Эта фотография отличалась от напечатанной в газете. Человек на ней не выглядел изможденным, не был забрит под карандаш. Он улыбался, глядя куда-то в сторону – создавалось впечатление, что он случайно попал фотографу на объектив, и снимок удался. Лицо занимало почти весь снимок, фон видно не было.

На обороте была подпись – шариковой ручкой, с таким нажимом, что проступило и на лицевой стороне снимка: «Тарасов, 1990 год, Майке от Вальки. Не забудь Южный выезд».

– Почему Южный выезд? – озадачилась я. – Там был сделан снимок?

– Да я тоже не в курсах. – Майя пожала плечами. – Никогда мы там не были, не свиданкались, ничего. Там ваще-то жутко, в двух кэмэ – Старосветское кладбище, ну то, заброшенное-то. Валька козел, но уж с кукухой проблем не имел, не потащился бы к жмурикам с бабой пересекаться.

– Отчего же нет, если по-деловому? – рассудила я. – Место тем и удобное, что непопулярное, разве что практичнее ночью приходить. Не припоминаете, может, для него самого это что-то значило?

– Маловато я с ним шлялась для таких подробностей. Может, и значило. Он баял вроде, что это ему самому напоминалка, типа, увидит – и сразу вспомнит нужное. А кто не знает – не поймет и не найдет. А раз я не знаю, то я не выдам, зато и по карточке он меня сразу опознает. Короче, беспроигрышный вариант. Башка-то у Кочета всегда работала.

– Вам нужна эта карточка? – Я была готова к отказу, но Можайская, напротив, отмахнулась:

– Забирай. Я и так помню, чего там написано, а без Валькиной рожи в моей хате прекрасно обойдусь. И так-то хрен забудешь.

Фотоснимок перекочевал в мою папку.

– И еще одно, Майя Ринатовна. Как вы уже знаете, я пока что поддерживаю иллюзию своей лояльности Кочетову.

– Ага, отчитываться бегаешь, помню, – Майя пошла из комнаты обратно на кухню, – как собачка хозяину.

– Мне сообщать о вас Руслану… то есть предполагаемому Валентину?

– Так там вроде в папке-то про меня все написано? – удивилась она.

– Ваш адрес не указан. Только место работы.

– «Прядку» найти нетрудно, а меня в ней, – в свою очередь рассудила Можайская. – «Прядка», может, и переехала, да я из нее никуда не девалась.

Она допила остывший чай, словно водку, опрокинув чашку как рюмку.

– Знаешь что? Скажи, что я отказалась отвечать на твои вопросы, послала тебя по всем адресам далеко и надолго. Пусть повертится, козлина. Понервничает.

Я усмехнулась: ход наших мыслей совпадал.

Она проводила меня до двери.

– Слышь, а эти, другие его бабы… я-то никого не видела с ним, а ты-то их уже нашла?

– Пока ищу, – аккуратно ответила я. – Всего доброго, и, повторяю, будьте осторожны.

Майя Ринатовна не закрыла дверь за моей спиной, наоборот – проследила, как я спускаюсь по лестнице. Только на первом этаже, у почтовых ящиков, я услышала демонстративно громкий хлопок и звук запираемого замка.

В свете этой встречи я понимала, что выпускаю джинна из бутылки. Иными словами, даю ход событиям, которые не смогу полноценно контролировать. Но я, например, не могла пресечь и новые визиты циркачей к Руслану Осиповичу, ибо он не просил меня об охране.

И пусть пока что Русланом Осиповичем Кочановым и остается, пока я не проверю наличие или отсутствие указанных особых примет. Путаница – последнее, что мне сейчас нужно.

Пистолет у Майи Ринатовны я не забрала. Зачем? Она ведь действительно более чем взрослая дама, и ее дела не моя ответственность.

После таких адреналиновых событий организм требовал восстановления ресурсов. Да и когда там они были, эти кофе с пирожным…

Разнообразия ради (и – я не хотела себе в этом признаваться, но и для спокойствия тоже) я съездила пообедать домой. Милы дома снова не оказалось: меня встретила записка, ее давно знакомым почерком сообщающая – мол, так и так, буду в вязальном кружке до стольки-то, за меня не переживай, я поела, мобильник заряжен, колено не болит, но трость взяла.

От этой записки я внезапно почувствовала себя нудной престарелой родственницей, которая присматривает за молодой.

На аппетите моем, впрочем, это не сказалось. А после обеда настал назначенный час для звонка моему информатору.

– Слушайте, – только и ответили на мое приветствие. – Понадобится записать – повторю.

Дальше мне скупо, в лучших традициях архивных выписок и протоколов, зачитали следующее.

Мытарь Владимир Алексеевич, тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года рождения, в сентябре тысяча девятьсот девяностого года был задержан при попытке сбыта ворованных вещей в Коломне, Московская область. На допросе утверждал, что его жизнь под угрозой, просил защиты, пошел на сделку со следствием. Получил семь лет колонии строгого режима, где-то под Волоколамском – это учреждение на сегодняшний день уже расформировали. Из назначенного срока отсидел только четыре года. Скончался в тюремном медблоке до оказания ему медицинской помощи. Причина смерти – инфаркт. Похоронен на тюремном кладбище под Волоколамском. Бывшая жена не имела средств на похороны.

– Инфаркт не ножевой ли, случайно? – Все же вклинилась я. – Смерть точно не насильственная?

– Евгения Максимовна, – прошелестели на том конце «провода», – я за что купила, за то и продаю, но товар у меня, вы знаете, всегда высшего качества! Ножевое ранение с инфарктом никто даже в тюрьме не спутает!

– Все-все, продолжайте.

Причина смерти погоды и впрямь не делала. Важнее был сам факт: жив или мертв.

В данном случае пациент однозначно мертв.

– Теперь семья. Жена, Мытарь Мирослава Александровна, шестидесятого года рождения, профессия – инженер. На данный момент живет в городе Железнодорожный, Московская область, ныне на пенсии. После ареста мужа подала на развод, но на свидания к нему ездила до самой его смерти в декабре девяносто четвертого года. При этом после развода вернула девичью фамилию – теперь она Фомичева Мирослава Александровна. Ребенок…

Я вслушалась с особым вниманием.

– Мытарь Михаил Владимирович, восемьдесят девятого года рождения, профессия – цирковой акробат. Образование получил в московском цирковом училище, с матерью не живет. Зарегистрирован и состоит на работе в московской цирковой труппе «Разъездной цирк», внимание – под именем Фомичев Михаил Сергеевич. Взял фамилию матери и отчество деда.

«Маскируется, – подумала я. – Или стыдится? Вон ведь как папаша ославился. Хотя, может, у папаши и выбора не было, поглядел на мертвых „коллег“ и решился».

– В противозаконной деятельности замечен не был ни в юности, ни в зрелом возрасте, равно как и мать. На текущий момент находится в городе Тарасове…

На том конце умозрительного провода замолчали.

– Ну да, – хмыкнула я. – Я тут ходила на его представление. Ничего так, впечатляет. «Не замечен», конечно, не означает, что ничего не было…

– Описание внешности, особые приметы – требуются? – Моя осведомительница пропустила мимо ушей мои хмыканья.

– Еще как!

Чем дальше, тем крепче я убеждалась: он, голубчик, он. Манера речи, внешность, специализация… все совпадало.

Прогадала я только в одном: не попросила заранее уточнить огнестойкую Маргариту и человека-змея Эдуарда. Ладно, если понадобится, справлюсь сама. Эти двое пока что показали себя лишь как соратники Михаила. Вдобавок, похоже, не слишком-то увлеченные его идеей.

– Так, а что с Валентином…

– …Архиповичем Кочетовым, пятьдесят пятого года рождения, – уверенно продолжили за меня. – После серии ограблений в городе Тарасове в августе тысяча девятьсот девяностого года был объявлен в розыск. Обвинялся также в осуществлении организованных ограблений. И убийстве трех человек, если верить Мытарю. До этого уже сидел срок за вооруженное ограбление, но на зоне был замечен только в избиении сокамерника. До Тарасова обвинения в убийстве против него не выдвигали. Крупная бандитская разборка с его участием, с большим количеством жертв, имела место в Иркутске, но не в девяносто шестом, а в девяносто восьмом году. В декабре или ноябре. Точнее, увы, не смогу сказать.

– Он выжил? – снова не вытерпела я.

Параллельно у меня в мозгу щелкнуло: вполне совпадает с уходом Дорошевич из Дома культуры. Ждала-ждала, могла узнать о разборке, подумать, что все, порешили… забрала нычку из подвала – тот зачуханный комодик – да и вернулась на малую родину.

– На разборке имел место взрыв, было много неопознанных тел. Из числа разыскиваемых Кочетова не убрали, но большинство уцелевших и опрошенных склонялись к тому, что он погиб во взрыве. Угодил в самый эпицентр.

– А что, удобно… – пробормотала я.

– После этого о нем ничего не известно. Особые приметы, описание внешности – требуются?

– Давайте, – подтвердила я.

Описание полностью совпало с тем, что было дано в газетной статье. Здесь газетчики не облажались.

– А что насчет его тарасовских связей? Удалось узнать?

– Очень мало. Известно, что он имел непродолжительную связь с Еленой Марковной Дорошевич, администратором центрального тарасовского Дома культуры. Вероятно, она помогала ему прятать награбленное, но это не было доказано. Была составлена тщательная опись украденных вещей, и… – на том краю разговора моя собеседница зашелестела какими-то бумагами, – по информации на сегодняшний день ни одна из вещей найдена не была. По крайней мере, не сдавалась в комиссионные магазины. О частных продажах информации нет. Но точно известно, что в ближайшие три года после ограблений украденное Тарасов не покидало.

Уже что-то. Даже по не слишком информативным газетным статьям было понятно, что добыча немаленькая. Есть за чем возвращаться в Тарасов: такие ценности – стимул похлеще внебрачного ребенка. Существующего, похоже, только в воображении Руслана Осиповича. В последнем я была уверена уже на сто процентов.

– А вот еще, дополнительно… вы не просили, но мой, э-э-э, племянник посчитал это занятным.

– Да-да? – Всю беседу я фиксировала на листках бумаги самое важное. Рука подустала, но я тут же схватила ручку обратно. «Дополнительно» – не значит «не нужно».

– У одного из участников ограблений, убитого, предположительно, Кочетовым, была в Тарасове связь. Николай Дмитриевич Морковин во время своего пребывания сожительствовал с Майей Ринатовной Зинатуллиной, мастером-парикмахером из салона красоты «Прядка». Связь существовала только во время пребывания Морковина в Тарасове. После того как банда покинула город, связь прекратилась.

– Странно, что на допрос ее не вызывали, – удивилась я. – Вроде сожительница, близкое лицо.

Майя Ринатовна этот вопрос тоже не поднимала. Возможно, тогда до этой связи просто не докопались, потом прижимистого Кольку убили, а Майя затихарилась. Очень качественно затихарилась.

– Затрудняюсь ответить. Дело давнее, к сожалению, по этому пункту информации нет. А вот еще один член банды в Тарасове имел не любовницу, а жену.

Двое! Как в «Вестях Тарасова» было указано!

– Константин Васильевич Жуков имел в Тарасове жену, Аглаю Семеновну Жукову. Более того, он единственный из банды – уроженец Тарасова, как и его жена. В восемьдесят пятом и восемьдесят шестом в семье появились дети, две дочери – Елизавета и Светлана, сейчас – журналистки в газете «Вести Тарасова».

«Все дороги ведут в Рим», – ошалело подумала я. Совпадение, блин.

– Аглая Семеновна в делах мужа участия не принимала, предполагала, что муж занимается грузовыми перевозками. Вызывалась на опознание трупа, до этого – на допрос. Допрос результатов не дал. Пять лет назад вышла на пенсию.

Невидимая собеседница выдохлась. Я услышала искаженные расстоянием звуки: питье, слабое шарканье старческих ног – сначала от меня, потом к трубке и вновь в разговор.

– Вам потребуются адреса проживания этих двух женщин? – уточнили у меня формально, как в начале беседы.

– Давайте, – согласилась я. Это займет от силы пару минут. Пояснять, что Майю Ринатовну Зинатуллину, ныне Можайскую, я уже навестила, незачем.

Меня проинформировали не только об адресах, но и так же педантично оповестили обо всех сменах фамилии Майи Ринатовны, о девичьей фамилии Аглаи Семеновны и о том, что одна из ее дочерей, Светлана, вышла замуж и теперь носит фамилию Мурина.

Да, мои информаторы отрабатывали каждую копейку.

Я поблагодарила мою собеседницу, подтвердила, что переведу деньги в самое ближайшее время, и завершила разговор.

Следовало прикинуть, как действовать дальше и что сказать Руслану Осиповичу.

Во-первых, нужно окончательно установить его личность, исключить сомнения.

Во-вторых… черт, эта мысль меня интриговала. А что, если воровская схронка и впрямь еще в Тарасове? И указатель «Южный выезд» – это координаты? Ну, часть координат?

Я, поднявшись было со стула, так на него обратно и опустилась.

Часть координат, и если женщин четыре и Кочанов их всех разыскивает, то, может, и координаты разделены на четыре части, каждая часть – у одной женщины?

Довольно смелое предположение. Если у оставшихся двух женщин будут такие же фотокарточки и там тоже будут указаны координаты… тогда можно считать, что вот он, «ребенок», которого разыскивает Руслан Осипович.

Тарасовская добыча, вынужденно оставленная в девяностые.

Я позвонила Миле – убедиться, что она все там же и что она в порядке.

– Женечка, – прощебетала тетя, – за меня не беспокойся, делай свои дела. Обед в холодильнике нашла? Да, правильно, белая кастрюля, молодец!

Когда Мила вот этак весело чирикала, становилось яснее ясного, что настроение у нее отменное. Вот и хорошо, после больничной скуки такое ей лишь на пользу.

Пора было ехать к Кочанову, отчитываться про Майю Ринатовну. Благо та сама почти что благословила на отчет.

Папки с досье, ксерокопии газетных статей и фотокарточка Кочетова заняли место в сейфе. Я приступила к преображению: договаривались ведь, что приду замаскированная.

Теперь вместо темных волос у меня были белокурые, почти до лопаток. Глаза при помощи цветных контактных линз, наоборот, приобрели черный цвет. Такое необычное сочетание сразу привлекало внимание и запоминалось. А заодно могло здорово отвлечь свидетелей от тех примет, которые подделать было бы труднее – вроде того же размера ноги, например. Специальный маскировочный тональный крем придал моему лицу и шее более светлый оттенок кожи и вдобавок украсил их густыми рыжеватыми веснушками. Обувь я взяла со специальными подошвами: толщину подошвы не увидать и высокий рост человека кажется естественным.

Я и так-то немаленького для женщины роста, а обувь со спецподошвами превратила меня в пожарную каланчу. Кстати, насчет пожара… Красная одежда тут будет очень кстати.

Как это часто случалось, парковочных мест поближе к пансионату не нашлось; но сегодня мне было выгодно припарковаться подальше.

Мой пока еще клиент обретался в саду, в небольшой компании пансионерок. Ввиду ясной и солнечной погоды стол, на котором до этого стояло праздничное деньрожденное угощение, уносить обратно в дом не стали. Его оставили как досуговый. И теперь две из трех присутствующих пожилых дам разложили на нем вязание. Беззвучно бормоча, подсчитывали петли, вовремя останавливая локтями клубки ниток, так и норовящие соскользнуть вниз, в траву.

С третьей пожилой дамой о чем-то неторопливо говорил Руслан Осипович, он же единственный в этой компании джентльмен. На столе перед беседующими была разложена газета. Я прищурилась и увидела, что она раскрыта на статье о недавнем ограблении – том, в которое, как кур в ощип, угодил Арцах.

– А я вам говорю, наверняка кто-то из банковских служащих был здесь замешан… – Собеседница Кочанова категорично постучала ногтем по заголовку статьи.

Она хотела добавить что-то еще, уже открыла рот, одновременно с Русланом Осиповичем. Но оба они ничего не произнесли, молча и непонимающе уставившись на меня.

Их соседки по столу, как по команде, перестали вязать и тоже уставились на рослую черноглазую блондинку в красном летнем пальто.

– Вы что-то хотели? – вежливо и настороженно спросил Кочанов. По его взгляду я поняла, что он не узнал меня, и весьма этому обрадовалась.

Ответила я, как мы и договаривались:

– Руслан Осипович Кочанов? – Голос я тоже изменила, сделала повыше, чем обычно.

– Да…

– Эльвира Петросян, соцфонд «Опека», договаривались на это время для беседы. Помните?

На лице Кочанова мгновенно проступило выражение «А-а-а, точно, вспомнил!».

– Да, конечно! – Он очень резво для своего возраста снялся со стула, задев и уронив в траву трость. Обернулся к своей собеседнице: – Маргарита Николаевна, извините, у меня вот… Но мы с вами обязательно еще обсудим статью! Я с вами не согласен, про служащих-то!

– Ступайте уже, Руслан Осипович… – добродушно проворчала его соседка, подтягивая газету к себе и слюнявя большой палец.

В отличие от нее бабушки-вязальщицы еще повытягивали шеи, провожая взглядами Кочанова и меня.

Мы ушли к его любимой скамейке, поближе к ограде.

– Я вас не признал, ох вы и нарядились, Евгения Максимовна! – одобрил Кочанов.

Судя по его настроению, он надеялся на хорошие новости.

– Ну, как у вас там? Нашли еще кого?

– Нашла! – кивнула я. – Особо и трудиться не пришлось. Странно, что Шурик вас так подвел.

– То есть – подвел? – заволновался Кочанов. – Как это – подвел?

– Про Елену, к примеру, не сказал вам. Не проверяет как следует, не про-ве-ря-ет!

– А… вы? Вы как сегодня? – Ему не терпелось услышать новости, он ерзал и, я заметила, правую ногу слегка берег. Да, как я теперь припомнила, при ходьбе, даже весьма бодрой, старался больше нагружать левую ногу. Память о когда-то случившейся боли тоже может так повлиять.

– Навестила Майю Ринатовну. Вам Шурик про нее вообще отчитывался?

– Он сказал, что мать ребенка – точно не она. Что у нее нет детей.

– Что ж, – нарочито досадливо вздохнула я, – это она, по крайней мере, мне тоже подтвердила. В остальном полный провал, дальше порога меня не пустили.

– Вы были у нее дома?

– Увы, не настолько успешно. Она по-прежнему работает в парикмахерском салоне под названием «Прядка» в центре города. Я пришла туда, вроде разговор у нас пошел…

– Так, так… – Руслан Осипович, жадно вслушиваясь, придвинулся ближе, облизнул пересохшие губы. Я готова была поспорить, что его ладони, сжимавшие рукоять трости, уже вспотели.

– …и стоило мне заикнуться о ребенке, как эту особу прорвало. Как она меня понесла! Я вроде и не фиалка, но та-а-акие выраже-е-ения… Самое невинное: она заявила, что даже забеременей она от вас – бегом побежала бы аборт делать. Повторяла, мол, и сволочь-то вы, и кобель, и изменяли ей чуть не у нее под носом, практически на ее постели!

Я перевела дух. Вышло вполне убедительно: Кочанов сидел, покраснев от шеи и до кончиков ушей. От злости или от смущения?

– Словом, прогнала меня и не стала дальше ничего слушать. Я думаю, двойная проверка не может ошибаться: от Майи Ринатовны у вас детей точно нет. Можете быть уверены!

– Похоже, да… – огорошенно повторил Кочанов. Помолчал и спросил: – А вы, Евгения, не пробовали проследить за ней? Узнать, где она живет?

– Нет. – Я нахмурилась, чуть насторожилась. – Зачем бы? Если уж понятно, что детей нет. У меня знакомые есть, глянули в медицинские архивы. Майя Ринатовна не состояла на учете по беременности и детей не рожала.

– Майка такая, что и наврать может, – нерешительно протянул он.

– А мне она показалась довольно импульсивной, резкой и грубой особой. Такие скрытничать не умеют, все вываливают как есть. – Я не особо и покривила душой. – Оно вам надо? Не баба, а осиное гнездо, я бы ее за километр обходила!

Я рассказывала, а сама смотрела ему в лицо. Там сквозь растерянность проступала напряженная работа мысли. Кочанов слушал меня, одновременно прикидывая что-то свое.

Но в следующую секунду его глаза удивленно и испуганно расширились.

Моя годами наработанная интуиция дала резкий сигнал об опасности.

Я обернулась в ту сторону, куда уставился Кочанов, одновременно прикрывая его собой: сработал инстинкт телохранителя.

Из-за крепкой, но с широкими просветами между прутьев ограды на нас смотрела Майя Ринатовна Можайская, в девичестве Зинатуллина.

Выражение ее лица мне очень не понравилось. А руки, спрятанные в карманах модного пальто молодежного фасона, не понравились еще больше.

– Что, Валька, сука драная, шалаву окучиваешь? – перекошенным от ненависти ртом выговорила Майя.

Меня она, разумеется, не узнала.

Кочанов застыл на секунду, затем высвободился, внезапно очень сильно отпихнув меня в сторону. Лицо его окаменело.

Его попытка уйти от моего прикрытия не повлияла бы на ситуацию – я умею возвращать под свою опеку заметавшихся в панике подопечных.

Точнее, не повлияла бы, будь у меня еще хоть секунда в запасе.

Майя Ринатовна успела раньше.

Пансионерки за столом при звуке выстрела моментально примолкли. Маргарита Николаевна издала какой-то слабый и неубедительный вскрик, будто актриса, плохо отрепетировавшая сцену.

Черт, черт, черт!!

Не попади Майя в Кочанова, я бы, скорее всего, задержала ее. Но Руслан Осипович, бледнея на глазах, оседал со скамейки на траву. Мокрыми от крови пальцами он щупал и щупал левый бок, словно хотел удостовериться, что Майя не промазала.

От старушек в этой ситуации помощи ожидать не приходилось. Но мне и не впервой было в одиночку.

Я отстранила руки старика от раны (он будто пытался прикрыть растущее на застиранной кофте ярко-красное пятно), задрала футболку вместе с кофтой. И прижала к ране свой скомканный летний шарфик.

На левом боку отчетливо виднелись маленькие черные птички. Даже на испачканной кровью коже татуировку было видно хорошо.

Одной рукой я прижимала шарф, другой выхватила мобильник – вызвать «Скорую».

Но не успела я позвонить, как в саду появился Дмитрий и одна из сиделок. Бабки наперебой загалдели, судорожно тыча пальцами в нашу сторону. Дмитрий присел рядом со мной, матюгнулся и занялся Кочановым. Едва ли он обратил внимание на мое встревоженное:

– Я вызвала «Скорую»!

…«вот они, плюсы такого соседства», – устало подумала я, ожидая в приемном покое. Больница впритык к дому престарелых, и доезжать никуда не надо – вон санитары ножками дотопали, оперативно. Да еще попозже занялись бабулечками.

Пожилые дамы отделались испугом и подскочившим давлением. Маргарита Николаевна, едва придя в себя, начала дергать сиделку, пересказывать ей увиденное. Все повторяла, что нужно оформить заявление в полицию и что она готова выступить свидетельницей и что вон та, светленькая, она совсем рядом с Русланосичем сидела – она наверняка видела, кто стрелял!

Вон та светленькая, в лице меня, устало помахала сиделке ручкой, потом отошла к кулеру хлебнуть теплой воды. А потом и вовсе по-партизански быстро и незаметно слиняла из больницы, благодаря себя за маскировку. Искать будут не меня – яркую высокую блондинку с черными глазами. Да и из пожилых дам не самые надежные свидетельницы.

В машину я села уже без маскировки, а до этого тщательно проверила, чтобы за мной не было слежки. Отчего-то это показалось важным.

О состоянии Руслана-Валентина Осиповича-Архиповича я наверняка смогу узнать от того же Дмитрия. Меня в моем настоящем облике он видел и должен быть в курсе, что я-то имею право знать о состоянии Кочанова-Кочетова. Если уж у них такие доверительные отношения, что Дмитрий и полоумный спектакль его поддерживал…

«Интересно, – отвлеченно подумала я, – знал ли Дмитрий, что я приду в маскировке? Или до такого уровня доверия товарищ пансионер и товарищ санитар еще не дотянули?»

А Майя Ринатовна!

И ведь не скрытничала: действовала резко и быстро, говорила громко и стреляла без глушителя. Ее и Кочанова-Кочетова разделяло, по моим запоздалым прикидкам, не больше двенадцати метров. Но все равно, с учетом возраста и обстановки… Да уж, дама умеет обращаться с оружием. Не удивлюсь, если пистолет – все-таки тот, давний, Колькина пушечка. А судя по расположению пулевого отверстия, у Руслана-Валентина вполне мог быть задет нижний край легкого. Черт, а у нее же и рука… какое же запястье я ей повредила, правое или левое? С какой она вообще руки-то стреляла?

Память притормаживала, выводя на поверхность другую информацию.

«Так разве вы не хотите, чтобы ему досталось?

Да не ссы. Я, может, и та еще тварь, но не убийца точно».

Чего я вообще ждала от такой женщины, сообщая ей местонахождение Кочанова-Кочетова? Она и в меня, ей незнакомую, начала целиться – едва речь о Кочете зашла.

Меня от всего произошедшего охватила внезапная, безжалостно-опустошающая усталость. Я доехала до одного из относительно новых районов Тарасова, зашла в первый попавшийся фастфуд. Попросила кофе и картошку фри, хотя есть не хотелось. И еще минут пять таращилась на принесенный заказ, по десятому разу перечитывая состав на запаянных пластиковых лоточках с соусом.

– Вам плохо? – сочувственно пропищала кассирша, по виду студентка-первокурсница. И ростом мелкая – вон, едва над кассой торчит. – Может, водички?

«Что ж они все такие юные-то», – вяло подумала я.

– Это давление, – успокоила я ее. – Я таблетку приняла, сейчас пройдет.

Глава 8

Долго рассиживать я себе не позволила, не те нынче обстоятельства. Припустило, зашевелилось мое задание. Что, Охотникова, этого хотела?

На, получи-распишись.

Я съездила домой, переоделась и повторно поехала в пансионат. Там, убедительно охая и ахая, выслушала отчет бабулечек-свидетельниц. Очень, надо сказать, довольных таким к себе вниманием. Затем – скупое повествование Дмитрия, а после этого – рассказ сиделки, вместе с Дмитрием подоспевшей к раненому.

Ни один из этих свидетельских отчетов не представлял для меня опасности. Только одна из вязальщиц запомнила имя посетительницы, и почти все смогли описать ее внешность. Но никто не обратил внимания на стрелка – так стремительно все произошло. Для верности я даже слегка надавила, якобы в пылу эмоций, но нет: никто даже сказать не мог, мужчина это или женщина.

Сиделка – ее звали Зинаида, и она оказалась старшей сиделкой, то есть непосредственной начальницей Дмитрия и его коллег, – так вот, Зинаида оставалась в больнице еще около двух часов после ухода «Эльвиры Петросян». Она проследила за состоянием Кочанова, и она же вызвала полицию. Заявление о происшествии приняли, но, как в сердцах заметила Зинаида, – с такими непонятками разве кто-то будет возиться?

– Начальству лишь бы скандал замять! – продолжала переживать она, немолодая уже женщина. Вначале она приняла меня весьма недоверчиво, но Дмитрий меня знал и подтвердил, что я имею право знать подробности происшествия. К тому же я, «сотрудница фонда» в затрепанном пиджаке и старомодной блузке, была своей, трудовой косточкой из близкой сферы деятельности.

– Прям как наши, – согласилась я, вживаясь в роль, – трясутся, чтоб кто повыше не придрался. И каждый год какие-то заморочки…

– Вот-вот!