Увидев это, Широкий толкнул дверь вместе со стоявшей на пороге женщиной, и мы вошли внутрь.

– И чего так долго? – спросил он соседку.

– Кухня налево, – проинструктировала я.

Широкий с братом поставили холодильник на место барного табурета. Он сиял на фоне обветшалой кухонной мебели, как золотой зуб гостя из-за восточной границы.

– Увидимся завтра в офисе, – сказал Широкий. – И без фокусов. Я знаю, где ты живешь.

Говоря это, он придвинулся слишком близко. Наверное, таким образом я должна была что-то лучше понять, но я поняла лишь то, что в кебабе было много чеснока и лука.

Брат Широкого включил холодильник в розетку, после чего они оба ушли.

Мне было жалко оставлять его у соседки. Я бы сама с удовольствием пригласила гостей полюбоваться на него. Я проверила, смогу ли его поднять, поскольку он не выглядел тяжелым, но оказалось, что я устала больше, чем думала, и холодильник даже не шелохнулся. Я взглянула на него в последний раз, нежно погладила лакированную поверхность и положила руку на никелированную ручку.

– Что это за холодильник? – спросила соседка. – Откуда он у вас?

– Считаете, я не могу владеть предметами роскоши?! – возмутилась я. – Холодильник – с работы. Взыскан с должника вместе с остальной суммой долга. Он не хотел платить, поэтому мы взяли натурой. Как судебные приставы. Ну вы сами знаете.

Я открыла холодильник, и чудесный голубой свет озарил мое лицо и всю кухню.

Я широко улыбнулась. Все было не так уж плохо. Да, соседка получила холодильник, но в нем не было абсолютно ничего съестного. Молоко с нулевым процентом жирности, диетический йогурт, микс салатов, брокколи, какой-то салат из свежих овощей, два грейпфрута, творог, но тоже низкой жирности, чечевичный паштет; даже пиво было безалкогольным. Мне сразу полегчало.

Я высвободилась из объятий Розалии и направилась к двери. Но тут же притормозила. Не исключено, что полицейские все еще были там. У моей двери.

– Я могла бы у вас подзадержаться, – сказала я, глядя на соседку. – Должно быть, вам приятно время от времени принимать гостей.

– Да, конечно, – немного удивленно ответила она. – Проходите в гостиную.

Я села на не очень удобный диван. Девочка включила мультфильм.

– Раз уж я остаюсь, – добавила я, – я бы попросила бутерброд. Если это не проблема, то с каким-нибудь мясом. Лучше всего с ветчиной. Пожалуйста, отрежьте кусочек потолще и не срезайте жир. И еще чаю. Я кладу три чайные ложки сахара. Только попрошу белого сахара, настоящего. Спасибо!

Я накрыла ноги одеялом, и мне стало так тепло… и даже приятно… тепло и приятно…

Я лежала рядом с Хенриком. Я натянула покрывало, чтобы наши ноги не замерзли. Человек замерзает с ног, и если как следует промерзнет, то согреться потом невозможно. Я прижалась к нему, тощему как щепка, на минуту забыв о его строптивости и подлых поступках. Он замолчал, и все было как в старые добрые времена. Мы обнялись. Хенрик поцеловал меня и обнял так крепко, что совершенно меня обезоружил. Мог делать со мной все, что хотел, и именно это и сделал. Я была самой счастливой. В один миг я забыла о карьере, деньгах, о крысиных гонках. Для меня был важен только он. Я думала о том, чтобы бросить работу и заняться домом. Мы проводили вместе вечера перед телевизором, под теплым одеялом. Он приносил остатки еды из столовой. Я в совершенстве освоила приготовление блюд из объедков. Мы были вместе. Зрело и осознанно. Не по необходимости, случайности или привычке. Мы были вместе, потому что пришли к выводу, что только это имеет смысл. Единственной и самой важной целью было закончить жизнь в обществе близкого человека.

– Эй, проснитесь, пожалуйста, – услышала я голос соседки. – Я разложу для вас диван.

Я открыла глаза. Розалия продолжала хихикать, смотря телевизор, а ее мать стояла надо мной с постельным бельем и подушкой.

– Почему вы так кричите? – спросила я. – Я что, глухая?

– Вы можете у нас переночевать, – предложила она.

– На диване?

– Мы поместимся. У нас много места. Всем будет комфортно.

– Нет, спасибо!

Тоже мне гостеприимство. Я медленно встала. Диван был ужасно неудобным. В нем не было пролежанной ямки, в которой можно было бы удобно разместиться.

Я хорошо разбиралась в гангстерах типа Широкого и не могла не знать, что сегодня они с тобой дружат, а завтра стреляют в тебя из проезжающей машины. Раз Широкий уже побывал здесь, лучше было отсюда смыться. Соседка и ее дохлый светловолосый заморыш не смогли бы меня защитить. К тому же зачем ей видеть кровавые сцены? Достаточно насилия в телевизоре, который ребенок постоянно смотрел.

И наконец-то выяснилось, кем соседка была на самом деле. Обманщицей. Во всех квартирах нашего дома было только по две комнаты. Так что если бы я спала на диване, то ей пришлось бы спать с ребенком. А что в этом удобного? Ничего. Я не могла на такое согласиться.

Я поковыляла к двери.

Тут ко мне подбежала Розалия.

– Я сама сделала, – сказала она, сунув мне в руку что-то, завернутое в бумагу для завтрака.

– Мать не заметит, что ты выносишь еду?

– Нет. Она рада, что у меня есть аппетит.

– Это хорошо, но будь осторожней. На всякий случай сама слишком много не ешь, чтобы она не заметила.

Она хотела обнять меня.

Я ей разрешила.

Чахлый ребенок прильнул ко мне. Ее притягивало мое внутреннее тепло и доброта. Она чувствовала это и жалась ко мне. Ничего странного в этом нет. Такая уж я есть.

– Ну, дитя, отпусти меня, – сказала я, высвобождаясь из ее объятий. – Я тут с тобой всю ночь стоять не буду. Можешь поцеловать меня, если очень хочешь, а потом пижамка, «Спокойной ночи, малыши» и спать.

– А что это за «Спокойной ночи…»? – спросила она.

– Это трудно объяснить… – задумалась я. – Это все равно, что забрать у всех детей мобильные телефоны и раздавать их только по вечерам, на двадцать минут.

Она погрустнела.

– Иди, давай, иди. – Я махнула ей рукой. – Только чтоб не плакала мне тут. Иди к маме. Она тебя ждет.

– Мы завтра увидимся?

– Да, конечно.

– Можно я буду называть тебя бабушкой?

Я посмотрела на нее. Мало что могло удивить меня в этой жизни, а тут пожалуйста. Такая маленькая, а столько фантазий! Мамочки!

– Что за выдумки?!

– Пожалуйста…

– Можешь называть тетей.

Я погладила Розалию по голове и мягко, но уверенно засунула ее обратно в квартиру.

Я вышла.

Ведь у меня был внук ее возраста.

* * *

У моей двери все еще стояли полицейские. Они что-то писали в своих блокнотах. Мамочки, куда мне теперь деться?

– Как же вы медленно все оформляете, – сказала я, глядя на них. – Может, вам подиктовать?

– Вы знаете хозяйку этой квартиры? – спросил тот, что повыше.

Он был рыжеволосым, немного пухлым и, вероятно, постарше того, другого.

– Нет, – ответила я, – но она кажется особой очень милой, умной и элегантной!

– Мы слышали кое-что другое.

– Что вы слышали?! От кого?! От этого неудачника?! Как его там, Боревич?!

Они рассмеялись.

– Так вы ее не знаете?

– А почему вы спрашиваете?

– Ее вызывают в полицию, а она не приходит. Это серьезно. Нам нужно с ней поговорить.

Я потупила глаза.

– Я здесь прогуливаюсь. До свидания.

– До свидания.

– А сколько еще вы собираетесь здесь стоять и писать?

– Мы вам мешаем?

– Конечно нет. До свидания.

Я спустилась на лифте, прошла через двор и подворотню. Подвыпившей молодежи даже в голову не пришло пристать ко мне. Думали, наверное, что раз я не побоялась выйти одна в такой час, значит, я какой-то коммандос!

Могла ведь лечь на этот диван! Теперь же приходилось наворачивать круги и ждать, пока полицейские уйдут. Черт возьми!

Я пошла на остановку, потому что среди людей всегда безопаснее. Я шла из последних сил. За какие грехи я так мучилась? Мне был нужен отдых. Может быть, какая-нибудь поездка, например в Буско-Здруй? О, какой у них там прекрасный курорт! Одна женщина прислала оттуда открытку в клуб для пенсионеров, чтобы мы все ей завидовали. Чего у них там только не было! Обкладывали людей раскаленными камнями, поили водой, вонявшей тухлыми яйцами, и устраивали купание в липкой коричневой грязи. Уж я бы там пожила!

С другой стороны, меня очень удивляет, что люди отправляются на отдых в привлекательные места. Неделя-другая в роскоши, а затем мучительное возвращение к повседневной жизни и целый год жизни в серой действительности. Надо поступать с точностью до наоборот. Следует проводить отпуск в голоде, грязи и нищете, а по возвращении целый год наслаждаться и ценить то, что есть дома.

Я села в трамвай, и ничто больше меня не заботило, потому что в голове крутилась одна мысль и не давала покоя. Мне нужно было позвонить. Я нашла номер. Минуту я колебалась, но какого черта колебаться, если можно сделать что-то сразу? Все-таки раз уж я дожила до этих лет, мне многое можно простить.

– Алло, – сказала я в трубку. – Спишь?

– Еще нет, – ответил детский голос.

– А знаешь, что такое «Спокойной ночи, малыши»?

– Ты придешь к нам?

– Ну… думаю, да… Конечно же да. С удовольствием… если мама согласится.

– Сейчас?

– Нет, не сейчас, сейчас ночь.

– Сейчас не ночь, а вечер.

– Ты такой спорщик. Интересно, в кого ты такой?

– А завтра придешь?

– Посмотрим.

– Точно придешь?

– Хорошо. Я приду. Возможно, у меня будет немного денег, и я куплю тебе хороший подарок.

– Мне не нужно.

– Да это не проблема, мне начало везти. Нарисуй для меня что-нибудь, мне будет приятно.

– Сейчас нарисую.

– Сейчас иди спать.

– Я не хочу спать.

– Не могу больше говорить, иначе проеду остановку, а я это ненавижу.

– Пока, бабушка.

– Пока… дорогой.

Ох, черт, до чего же слезливой оказалась эта беседа! Я не хотела настраиваться на такой лад. Не сейчас. Не перед боем, который меня ждал. Потом – да. В юных есть надежда. Они еще не успели испортиться. Эту их наивность нужно холить. Если бы только она так не раздражала!

Я вышла из трамвая, потому что в связи с этими детьми мне пришла идея, где спрятаться.

Я очень редко ночевала вне дома. Однажды Хенрик возвращался с банкета поздно вечером в сопровождении друзей. Он упорно настаивал, что выпил одно пиво и стопку рома, но я слишком хорошо его знала. От него несло водкой, и я сразу поняла, что он напился. Я решила, что не собираюсь портить себе жизнь, становясь женой алкоголика, и ждать, когда вся наша семья сопьется. Я заявила, что съезжаю и чтобы он не искал меня, поскольку он все равно меня не найдет. Вместо того чтобы сразу же извиниться передо мной и попросить прощения, он обиделся. Утром он бы, наверное, извинился. Вечером, перед друзьями, он был чванливым. Так что я настояла на своем. Сказала, что ухожу и больше не вернусь. Когда это, наконец, до него дошло, он чуть с ума не сошел. Он звонил и искал меня везде, но не мог найти. Я вернулась сама, потому что соскучилась.

Когда он исчез, я тоже чуть не сошла с ума. Я звонила везде и искала его… и я тоже не могла найти его.

Раньше здесь была детская больница. Я надеялась, что ее не превратили в банк, отель или гипермаркет.

К счастью, больница была на месте. Наверное, недолго ей осталось здесь быть. Я пересекла двор и вошла в старое здание, которое едва помнила с прежних времен. Я села в лифт и поднялась на самый последний, четвертый этаж.

В коридоре были только одна мать с маленьким плачущим ребенком на руках и медсестра с подносом лекарств.

Я вошла в первую палату справа. Тут мало что изменилось. Все кровати были разные. Маленькие, большие, старые, новые. Все они были заняты. Почти у каждой сидела какая-нибудь женщина. Одна с термосом, другая с книгой. Они были похожи на собак, стерегущих свое логово. Когда я появилась в дверях, они бросили на меня взгляд, но тут же вернулись к своим делам. Делали вид, что двух квадратных метров, выделенных для матери и ребенка, было достаточно, чтобы чувствовать себя комфортно среди остальных людей.

Рядом с кроватью у окна никого не было. На ней лежал подросток с ногой в гипсе.

– Сколько тебе лет? – спросила я, когда подошла и убедилась, что он не спит.

– Четырнадцать, – ответил он. – А в чем дело?

– У тебя есть мама?

– Зачем вам?

– Как тебя зовут?

– Почему вы спрашиваете?

– Мне нужно знать, – сказала я приглушенным голосом.

– Что-то случилось? – спросил он обеспокоенно.

– Спрашиваю, как тебя зовут.

– Земовит Завжикрай.

– Красиво как.

Я вышла, оставив удивленного подростка. В конце коридора находилась сестринская. Из нее пробивался свет, мерцавший на полу коридора. Я ужасно устала, но, к счастью, мне даже не пришлось говорить, зачем я пришла. Медсестры, ежедневно повторяя один и тот же ритуал, сразу поняли, что мне нужно.

– За раскладушкой? – спросила невысокая женщина в очках с толстыми стеклами.

– Пожалуйста, – ответила я, с удовольствием думая об отдыхе и о том, как вытяну свои кости.

– К сожалению, все закончились.

– Да вы что. Как так?

– А вы к кому? – присоединилась к беседе другая медсестра, покрупнее.

– К ребенку.

– Какому?

– Как же его звали? – Я была в замешательстве. – У него такое странное имя.

Женщины рассмеялись.

– Вы не помните, как зовут вашего внука? – спросил крупная.

– А что?! Очень смешно, правда?! – ответила я нервным тоном. – Может, мне вам рассказать о других моих болезнях, чтобы вы могли еще больше посмеяться?

– Извините, – проблеяла невысокая женщина в очках с толстыми стеклами, опустив глаза.

– Мы уже раздали все раскладушки. Есть только стул, – добавила крупная.

– Я должна спать на стуле? – Я широко раскрыла глаза от удивления.

– Мне очень жаль. Такие у нас условия.

Я вздохнула. Это лучше, чем бродить ночью по городу.

Я взяла стул и отправилась обратно. Ни одна из них мне не помогла. Они сидели с комфортом. У каждой был бутерброд и горячий чай. Такие вот и поживут.

Я вошла в палату.

– Может, кто-нибудь хочет со мной поменяться? – спросила я, стоя в дверях с жалким предметом мебели в руках.

Никто не ответил. Они были слишком заняты, наблюдая, как их дети играют в своих телефонах. Лишь мельком взглянули на свои еще не разложенные раскладушки, словно ожидая, что я на них брошусь и им придется защищать свое имущество. А у меня совсем не было на это сил.

Тем не менее я попыталась. Одним прыжком я оказалась рядом с первой кроватью, но другая женщина на мгновение меня опередила. Видимо, обманом, поскольку, прежде чем я успела схватиться за раскладушку, она уже держала ее обеими руками, прижимая к груди, да так крепко, как наверняка не держала бы даже своего собственного ребенка.

Вот ведь ловкая! Как та женщина из Радома: вся страна по телевизору видела, как она ухватила со стола последнюю бутылку лимонада во время общегородского угощения в сочельник.

Я оглядела палату. Остальные самки, получив предупреждение о вторжении хищника на их территорию, как бы случайно переместили свои лежаки в более безопасные места, поближе к себе, или засунули под детские кровати. Как это было мелко, смешно и жалко с их стороны! Я только фыркнула. Мне было абсолютно все равно.

Я поставила стул у окна и села. В течение первого часа было даже комфортно. Потом, к сожалению, стало совсем неудобно. Если бы у меня было больше тела, мне было бы помягче. К сожалению, жесткое сиденье давило на мои кости.

Наступила ночь. Матери разложили свои раскладушки везде, где только было можно, и выключили свет. Вскоре разговоры стихли, и все уснули.

– Что вы делаете?! – возмутился подросток, когда я бесшумно скользнула под его одеяло.

– Ты не представляешь, как я устала, – ответила я. – А если я засну сидя, то утром все будет болеть.

– Вы кто? Так нельзя!

– Когда-то в деревне целые семьи спали вместе. Подвинься. Ведь тут хватает места. Нам будет удобно.

– Взрослый с ребенком на одной кровати. Как это может быть удобно? Невозможно!

С чего это он взял? Умник!

– А ну тихо, а то медсестру позову, и получишь укол.

– Я уже получил.

– Тогда клизму.

– Что это?

– Тебе это не понравится. Спи.

Мы еще немного поборолись из-за подушки, поскольку мне нужно, чтобы она была высоко под головой. Иначе я очень громко храплю.

Я заснула. Мне снились странные вещи. Сначала меня обокрали, потом я сама крала, жила в маленькой ужасной комнате с еще пятью женщинами, потом я была председателем правящей партии, умерла и встретила актрису Дануту Шафлярскую, которая обиделась на меня за то, что я выдавала себя за нее, потом я ожила, и меня пожизненно сослали на роскошный курорт, где я была не в состоянии справиться с управлением даже простейшим оборудованием.

* * *

Утром мир всегда выглядит лучше. Даже больничная кровать казалась шире и удобнее. Настолько, что я смогла на ней свободно повернуться, что вечером мне не удалось. Когда я открыла глаза, то увидела, что на стуле, который я получила от медсестер, спит тот молодой человек, со сложно запоминающимся именем. Так почему же он ругался со мной из-за подушки, если все равно не собирался на ней спать? Увидев его ногу в гипсе, прислоненную к подоконнику, я подумала, что он поступил крайне неразумно и, возможно, даже рисковал своим здоровьем. Какая же нынче молодежь легкомысленная!

Такое же мнение высказала и заведующая отделением, явившись на утренний обход. Она сделала парню строжайший выговор. А он почти со слезами на глазах объяснял, что какая-то сумасшедшая старая баба, как он выразился, забралась вечером в его постель, из-за чего ему пришлось покинуть ее посреди ночи. Я тогда была уже в коридоре, но слышала шум скандала. Понятное дело, никто ему не поверил. Я подозреваю, что через некоторое время он и сам потерял уверенность, произошло ли то, о чем он говорит, на самом деле, или же ему это просто приснилось. Женщина-призрак. Неуловимая, бесследная, не оставляющая доказательств существования.

Ополоснувшись в больничной ванной, я с надеждой в сердце и пустотой в желудке отправилась на остановку.

Глава 10

Я ответила на звонок.

– Алло?

– Ты дома? – спросил Широкий.

– Конечно, а где мне быть, если не дома?

– Еду за тобой. Сейчас буду.

– Я тут вышла на минутку.

– Куда?

– В больницу.

– Что-то случилось?

– Нет, что ты? Со мной? С чего ты взял? У меня же тело восемнадцатилетней!

– Мозги точно. Дай адрес. Я за тобой заеду.

Это заняло у него какое-то время. Быстротой он не отличался, но в конце концов появился.

– В путь, – вздохнул он и повел меня к машине.

На этот раз это был не грузовик, а снова черная легковушка. Широкий распахнул передо мной дверцу, и я села медленно, как настоящая леди, чтобы все на улице успели меня заметить. Мягкое сиденье и запах освежителя воздуха, призванный, вероятно, заглушить вонь потных носков, которая, по мнению Широкого, неизменно сопутствовала новой машине, устраивали меня гораздо больше, чем условия в трамвае. Хотя машина Широкого тоже дергалась, то разгоняясь, то резко тормозя, но разбить голову в такой машине – совсем другое дело, чем в трамвае. Это высшая лига.

– Куда едем? – спросила я.

– Увидишь.

– Взыскивать долг?

Не ответил.

– Спрашиваю, едем взыскивать долг?

– Ты шефине правду сказала о том телефонном звонке, на который ответила?

– Не выспался, что ли? С тобой сегодня каши не сваришь.

Я отвернулась к окну. Через четверть часа езды городской пейзаж сменился прекрасными видами. Пригород Варшавы, местечки, растянутые вдоль трассы. Сплошняком шиномонтаж, скупка палет и черт знает чего еще. Бардак, кое-где прикрытый красочными мигающими вывесками и щитами с рекламой.

Ехали мы очень, ну очень долго. Мне казалось, что еще чуть-чуть, и я увижу море.

– Наверно, ты бы с радостью поехал без меня? – спросила я.

– Без тебя я бы не поехал.

– Это только слова.

Давно мне не было так скучно в дороге.

Машина оказалась не такой комфортной, какой показалась вначале. Время шло, и становилось все хуже и хуже. Хотя от мягкого сиденья задница у меня не разболелась, но зато разболелся обездвиженный позвоночник. Трамвай давал больше возможностей для движения. Для сохранения равновесия в нем приходится постоянно перетаптываться. То встать, то сесть, то кого-то пропустить. На протяжении поездки вы двигаетесь не меньше, чем на уроке бальных танцев в клубе для пенсионеров. Шаг вправо, шаг влево… Вот почему город так пропагандирует общественный транспорт. Для здоровья.

Наконец мы приехали. Я так увязла в мягком сиденье, что Широкому пришлось вытаскивать меня за обе руки. Немецкий ширпотреб эта его машина.

Я огляделась. Мы находились на огромной парковке, где было полным-полно невысоких азиатов. Очень странное зрелище. Широкий сразу показался высоким. Это напомнило мне книгу «Путешествия Гулливера», только там ни у кого не было самокатов, а здесь у каждого. Азиаты рассекали на них во всех направлениях, перевозя разнообразные грузы.

– Увага[7]! Увага! – крикнул один из курьеров, проехав в сантиметре от Широкого.

– Отвали! – прорычал Широкий.

– Что это за место? – спросила я.

– Вьетнамский торговый центр.

– Перекусим?

– В другой раз.

– Мне всегда хотелось попробовать.

Широкий осмотрелся, затем указал направление.

Мы двинулись ко входу, напоминавшему леток улья, у которого скопились пчелы. Один за другим азиаты с бешеной скоростью носились туда-сюда на самокатах. «Увага» – единственное слово, которое они произносили по-польски, когда до возможного столкновения оставались доли секунды. Я невольно захлопала в ладоши, увидев этот великолепный хореографический спектакль. Браво, браво, браво! Я хотела попросить Широкого еще немного посмотреть, но в тот день он был убийственно серьезен, что делало его еще более отталкивающим, чем обычно.

Мы вошли внутрь. Огромное пространство, но при этом тесно. Товаров было так много, что через узкие проходы между прилавками едва можно было протиснуться. Впечатляющее объемами богатство со всего мира, созданное в одной стране – Китае. Я почувствовала воодушевление от азиатского путешествия. Мне хотелось прикоснуться к дальневосточным тканям, почувствовать вкус иных культур. Прекрасное путешествие, и при этом не так далеко от дома.

Мы свернули с ярко освещенной и пестрой улицы на более темную и тихую. Мой энтузиазм угасал по мере того, как, удаляясь от главных артерий, мы попадали в более узкие и мрачные переулки, хотя тоже интересные и самобытные. Хозяева лавок тоже с любопытством нас разглядывали. Они казались туземцами, что стоят на берегу и наблюдают за первооткрывателями, пересекающими реку. Глядели они по-разному. Одни не слишком дружелюбно, а другие и вовсе враждебно. Очевидно, они не любили туристов. Один щербатый, другой без пальца, все потные. Стало тесновато. Кто-то до меня дотронулся. Я вздрогнула. В задымленном конце переулка, должно быть, находилась точка общепита, потому что там стояло несколько человек с секачами.

Широкий на минуту остановился, чтобы с кем-то переговорить. Он пропустил меня вперед. Если бы он собрался кому-нибудь набить морду, то я бы уже не возражала. Хорошо, что он был со мной. Мне стало душно. Хотелось вернуться.

– Слушай, – начала я. – Я не часто это говорю, но я рада, что мы познакомились. Ты мог бы мне даже понравиться. Только не оставляй меня, потому что здесь неприятно.

Я оглянулась… но его не было.

Потерялся?

Вдруг я почувствовала тяжелую руку на своем плече. Мамочки, как же я обрадовалась! Я повернулась, чтобы его отчитать, но это был не он.

– đi gia! đi gia! – кричал агрессивный вьетнамец.

Остальные начали подталкивать меня в направлении входа в заведение гнусной категории, увенчанное разноцветным драконом.

– В чем дело? Не трогай меня! На помощь!

– đi già! đi! đi!! – кричали они.

– Anh y quá gầy!!

– đấm cô y! đấm cô y!!

– Люди! Что здесь происходит?! Широкий, ты где?!

Они затолкали меня в темную, задымленную дыру. Я слышала шипение горячего масла, крики и стук ножей по столешницам. Над всем этим висел густой дым, и воняло подгоревшим жиром.

– đi gia! đi! đi! – крикнул вьетнамец, подталкивая меня.

– Убери от меня свои руки, маленький черный гаденыш! – крикнула я и тут же закрыла рот рукой.

Мамочки, как я могла такое сказать?! Что со мной случилось?! Во мне проснулись демоны предубеждения, расизма и ксенофобии, которые свидетельствуют о примитивизме и глобальном интеллектуальном дефиците. Неужели я так низко пала? Я думала, что эта проблема касается только необразованных бритоголовых молодых людей, у которых процесс развития серых клеток полностью перестроился и теперь происходит вне черепа в виде роста клеток мышц шеи и бицепсов.

– Голубчик, простите! – сказала я человеку, которого только что обидела. – Это из-за стресса. Я не знаю, что со мной случилось. Не сердитесь. Добро пожаловать в Польшу! Хлеб да соль! Чем хата богата! Вы ведь не сердитесь?

Бац! Он ударил меня по лицу.

Остальные засмеялись.

Я пришла в себя. Он открыл мне глаза. Разбудил. Я поняла, что вляпалась в серьезную переделку. Мне стало плохо. Духота, суета и незнакомые лица вокруг меня. Я не знала, что делать. Ничего не клеилось. Все было не так.

Я хотела взять себя в руки и бороться, но, не знаю сама почему, ничего не сделала. Меня толкали, но я не могла идти. Я вообще не могла сдвинуться с места. Наконец им удалось затолкать меня в небольшой угол, где сидел отвратительный человек. Толстый, потный, в грязной боксерке. Морда была у него круглая, вся в рытвинах и мокрая. Вдобавок у него были кривые зубы, которые он постоянно показывал, потому что улыбался, но как-то неприятно. Гадко. Первый лысый азиат за всю мою жизнь. Я надеялась, что и последний. К тому, впрочем, все и шло: в этой жизни я уже увидела все, что должна была увидеть, и близились заключительные титры.

Остальные кричали. Они давили на меня. Казалось, они хотели получить от меня какой-то ответ, но я не понимала, что они имели в виду. В моей голове царил хаос.

Наконец один из них схватил меня за руку и потянул. Он положил мою руку на стол, расплющил ее и прижал. Я не могла понять, что происходит, пока он не вытащил тесак. Я дернулась, но он меня удержал.

– Nói! Nói! – крикнул он мне прямо в лицо.

Мамочки, да они с ума сошли! Это безумие какое-то!

Мне хотелось плакать.

– Nói! Nói!

Мне было уже все едино. Я больше не хотела бояться. У меня не было сил. Я сдалась.

Я чувствовала, что пришел мой час и скоро у меня появится прекрасная возможность встретиться с Творцом. Я надеялась, что не разбужу Его и не помешаю Его трапезе. Уж кого-кого, а Его бы я ни за что на свете не хотела вывести из себя.

В любом случае конец был близок, и нужно было достойно расстаться с этим миром, примириться с вечностью, мудро расставить акценты, завершить свою жизнь осмысленно.

– Можно мне чего-нибудь поесть? – спросила я.

Все получилось не так, как я хотела, но у меня действительно не было сил. Умничать легко, а вот делать или говорить гораздо сложнее. Вышло так, как вышло. По крайней мере, никто не обиделся.

Вьетнамцы удивленно переглянулись. Лысый в боксерке подозвал молодого в рубашке и о чем-то спросил его. Тот посмотрел на меня и что-то сказал ему на ухо.

Лысый встал, дал одному из своих затрещину и заорал на остальных. Затем пошел на кухню, взял миску с рисом и небрежно поставил ее на стол передо мной. Жестом показал, чтобы я ела.

– А можно мяса? – спросила я. – Пустой рис – это уж совсем паршиво для последней трапезы.

Лысый вопросительно посмотрел на меня. Молодой в рубашке наклонился к его уху, но я уже указала пальцем на сковороду, где в жире обжаривались куски мяса. Лысый махнул рукой в знак того, что я могу пойти и положить себе сама.

Я пошла на кухню. Они могли не согласиться дать мне добавки, поэтому я решила взять большой кусок мяса. Я отставила миску, взяла что-то похожее на вилку и подняла сковороду. Вдруг в руке появилось какое-то странное ощущение. Покалывание. Сковорода задрожала. Я ухватилась за нее двумя руками, но стало еще хуже. Тонкая струйка масла стекла с наклоненной сковороды, и опять пошло-поехало.

Сковорода вспыхнула.

На этот раз я знала, что делать. Я отодвинулась, чтобы не опалить ресницы, а то как я буду выглядеть в гробу?

– Nó đang cháy! – кричали вьетнамцы. – Nó đang cháy!

Я схватила тряпку, и ни одному из этих болванов не пришло в голову набросить крышку и тем самым погасить пламя. Зато верещать они умели! Они суетились так, будто никогда в жизни не видели огня! А ведь они работали на кухне!

– Ручка разболталась, – сказала я, но их совершенно не волновало, что со мной могло что-то случиться.

Дальше – больше. Сковорода уже порядком полыхала, а я, шлепая ее тряпкой, не потушила, а только добавила жару. Пламя выстрелило вверх! Не какой-нибудь маленький, веселый, цветной огонек, а дьявольский взрыв! Как в американских фильмах! На бензине, что ли, они это мясо жарили?!

Огонь взлетел, и уже через минуту все задрав головы смотрели, как красиво он танцевал, облизывая потолок, словно язык гигантского дракона.

Некоторые уже тогда почуяли, что этот мелкий эпизод добром не кончится. Они закричали, указывая на пламя, которое неожиданно быстро поглотило и уничтожило потолок, оказавшийся картонной подделкой. В тот момент я не запаниковала, а продолжила тушить огонь. К сожалению, тряпка, которой я орудовала, была грязной и жирной, поэтому и сама загорелась, а я, пытаясь ее потушить, подожгла всю столешницу. Спасать тут было уже нечего. Грязь, жир и бардак привели к тому, что через несколько минут все помещение было охвачено огнем.

Лысый в боксерке смотрел на меня раззявив рот, а я, Прометей с горящей тряпкой в руке, продолжала путь разрушения. Что могло происходить в его голове? Этого никто не знал. Разве что тот, кто знал их сложный язык.

Польза от этой катастрофы была в том, что почти все агрессивные азиаты полностью потеряли ко мне интерес. Некоторые еще восхищались, как я танцую с огнем, но большинство, вместо того чтобы пытаться сократить мою жизнь, справедливо решили позаботиться о продлении собственных. Их очень мотивировало внезапное обрушение обгоревшего потолка в облаке дыма и искр.

Я тоже решила уйти. Пожар выглядел очень серьезным, и никто не собирался благодарить меня за усилия по его тушению. Пробравшись сквозь дым, я вышла на узкую улочку. Уже загорелись и другие помещения, из некоторых выбегали голые мужчины и женщины. Люди кричали, хватались за головы, несколько человек бесцельно бегало или без причины прыгало в наполненные дымом клетушки.

В огромном торговом зале стало дымно, шумно и усилился бардак. Люди быстро покидали это место, потерявшее почти все свое восточное очарование. Владельцы магазинов в панике собирали свои вещи, а огонь, как ниндзя, прыгал с крыши на крышу, поглощая одну за другой.

Одним из последних, кого я смогла довольно четко увидеть до того, как дым ограничил видимость почти до нуля, был Лысый в боксерке. Вместо того чтобы убегать, как другие, он бросился к своему углу, объятому пламенем. Я подумала, что он хотел погибнуть вместе со своим имуществом. Для меня бы это стало большой проблемой, поскольку я не представляла, как выносить его из огня. Он был довольно массивным.

К счастью, он решил спастись самостоятельно. Даже нашел время, чтобы приготовить себе еду навынос. В тот момент я почувствовала своего рода духовную близость с ним. Он удирал на самокате, сжимая в руках металлическую шкатулку и контейнер с едой. Вдруг на него напали какие-то люди. Лысый упал с самоката. Казалось, что это был несчастный случай, но те люди на него набросились и не давали подняться. Один из нападавших схватил металлическую шкатулку и убежал. Остальные взяли Лысого за ноги и потащили в сторону улочки. Я хотела ему помочь, но все происходило слишком быстро. Однако последнее, что сделал Лысый в боксерке, показалось мне весьма красивым жестом. Он посмотрел на меня и, вытянувшись изо всех сил, толкнул в мою сторону контейнер с едой.

Как это было мило! Прощаясь с этим миром, он решил поделиться своей едой. Перед лицом смерти он преобразился, поумнел, поднялся на более высокий уровень существования, понял, в чем смысл жизни. Он перестал думать о себе. Он подумал о чем-то более важном. Обо мне!

Я наклонилась и подняла контейнер. Рядом уже никого не было. Суматоха переместилась ближе к выходу. Я решила, что раз уж мы все равно погибнем в огне, то будет неправильным не удовлетворить свое любопытство и не посмотреть, как ездят на таком хитром устройстве.

Упаковав контейнер с едой в верную тележку и перевесив ее через руль, я вскочила на самокат и оттолкнулась. Это оказалось не так просто, как казалось. Что-то с этим транспортным средством было не так. Как я ни старалась, оно не ехало. Шутки в сторону. Времени больше не было. Температура все росла, а от дыма начинало перехватывать дыхание. Если бы не тот факт, что я привыкла к душным помещениям, я бы уже давно задохнулась.

Я встала обеими ногами на деку самоката и наклонилась, чтобы оттолкнуться. Раз, другой, третий. Ничего. И тут меня осенило! Лень – двигатель прогресса! Отталкиваться вообще не надо! В этой ситуации меня спасло дрожащее запястье. В расшатанной ручке самоката была кнопка. Ха! Какая это была поездка! Я набрала приличную скорость. Ветер в волосах, вкус гари во рту, сажа на зубах!

Вскоре я увидела проблески дневного света и людей, толпящихся у выхода. Я должна была туда попасть. К выходу из торгового зала. Сумки, пакеты, люди, самокаты. Все зажаты в вечной борьбе за лучшее место в очереди. Я почувствовала себя уверенно. В этом мне не было равных. Ни у кого не было ни малейшего шанса в столкновении с обладательницей самых убийственных локтей на четырех трамвайных маршрутах по основным дорожным артериям, победительницей левобережной Варшавы в гонке за последнее свободное место в вагоне.

Я наклонилась и нажала ручку газа до упора. Колеса застучали.

– Прочь! – крикнула я. – Старикам дорогу!

Несколько человек отпрыгнуло. Остальные почувствовали на себе изящность советского ледокола. Кости захрустели. Последний раз мне довелось так красиво войти в восьмидесятых годах – в универсам, чтобы купить рождественского карпа. В тот раз я тоже могла погибнуть. Даже вернее, чем при пожаре.

Я выбралась на пьяняще свежий и прохладный воздух. Я неслась, ослепленная солнцем. Оглянулась. Над крышей торгового центра поднимались клубы черного дыма. Через небольшой выход эвакуировались люди. Среди них была и я. Самая высокая, самая быстрая, самая довольная. Я почувствовала себя сильной, ловкой, легкой. Снова молодой. У меня голова пошла кругом.

Вспышка света.

Сирены пожарных машин.

Сила, сила, сила…

Скорая помощь.

Толпа людей.

Я была сильной. Я могла все.

– С вами все в порядке? – спросил кто-то.

– Да, а что?