Правила хорошего тона предполагали, вероятно, что уйти в этой ситуации должна я, но уж очень удачно складывались обстоятельства. Потому я с готовностью подскочила:

– А давайте я помогу! Все равно без дела сижу. Вместе и быстрее, и веселее.

Ксюша едва слышно пробурчала что-то неопределенное. А Антонина Петровна сурово отрезала:

– Как знаешь, коли скучно – вперед. Только платить не буду.

Я заверила, что этого и не требуется. Вскоре каждая из нас занималась своим делом: Антонина Петровна хлопотала у плиты, Ксюша протирала посуду в буфете, а я занялась наведением чистоты на остальных поверхностях.

Казалось, девчонку мое присутствие не особенно смущало. Она молча занималась уборкой, не обращая на меня никакого внимания. Я же то и дело поглядывала в ее сторону, примеряя на нее роль злой шутницы. Вот она достает из тайника в клумбе Ольховых пачку сигарет и зажигалку. На дне рюкзака у нее спрятана кукла, которую она осторожно извлекает на свет. Девчонка озирается по сторонам, нажимает кнопку, вспыхивает синеватое пламя. Она подносит куклу к огню, который начинает уродовать пластиковый живот. Ксюша молча наблюдает, и на лице у нее появляется злобная улыбка. В какой-то момент она убирает зажигалку и тушит раскаленное пластиковое тело в сугробе.

– Молчаливая ты сегодня, – прервала мои раздумья хозяйка.

Обращалась она к Ксюше.

– Вопросов не задаешь. Случилось что?

– Нет, – коротко ответила та.

– С матерью поругалась?

– Все хорошо.

– Небось опять тебя с папиросой увидела?

– Не, я осторожно.

– Ты это дело бросай. Ничего в этом хорошего нет. Вон Толик Веркин курил, курил – да скурился. Помер молодой. Всего ничего, на седьмом десятке. Разве это дело? Сама видела, чай, над ними жила. Или не помнишь? Тебе сколько годков-то было, когда хоронили его?

– Десять, кажется.

– Ну, – удовлетворенно кивнула старушка. – Должна помнить.

– Помню я, – буркнула Ксюша.

– Из подъезда так несло, не зайти было!

– Так вы же к нам и не ходите, – удивилась девчонка.

– И то верно.

Меня так и подмывало спросить, что же все-таки послужило причиной тому, что Антонина Петровна избегает соседей. По крайней мере, одну конкретную соседку. Однако, поразмыслив, я решила, что разумнее будет промолчать, сделать вид, что их разговор не особенно меня интересует.

– Вот тебе еще история одна, как ты любишь. Не моя она, конечно. Рассказывал родственник один. Ему повезло живым с войны вернуться. К тому же целым. Да не о том речь. Сперва-то он вспоминать не любил, ни словечка про войну из него не вытащить было. А потом нет-нет да поведает что-нибудь. От ужасов он нас, девчонок, берег. А может, и вовсе вспоминать не хотел. Тяжело это. А как что устроено было, этим с нами мог поделиться. Рассказывал он, что на фронте выдавали им в пайках махорку. Это знаешь, что такое?

– Курили ее.

– Верно, вроде табака. Не как сейчас готовая сигарета, а, считай, сырье. И приходилось самим мастерить цигарки-то. Все бы ничего, да бумага была в дефиците. К тому же для курения не всякая подходила. Газетная и та различалась. И вот бывали дни, что махорка есть, а покурить не получается. А курили на фронте все. Тогда как считалось – табак голод занимает и нервы укрепляет. Это теперь понятно стало – отрава это, больше ничего.

– Как сказать, с нервами они правы были.

– Вот зараза, – досадливо выпалила старушка и повернулась ко мне, не переставая помешивать суп на плите: – А ты, Лена, куришь?

– Даже если б и курила, теперь ни за что не признаюсь.

Я посмотрела на Ксюшу, кажется, губы ее тронула улыбка.

– Вот ведь молодежь пошла…

– Антонина Петровна, не заводите шарманку вашу. Давайте еще про войну! Сейчас только воды налью.

Ксюша вышла из комнаты и вскоре вернулась с ведром и шваброй. С посудой в буфете она к этому моменту закончила. Я самозабвенно протирала и без того чистые стекла окна, не забывая поглядывать на улицу.

– Кисет знаешь, что такое?

– Нет, – честно ответила девочка. – Корсет знаю.

– Вот тебе и курильщица, – довольно усмехнулась старушка. – В кисетах махорку-то и хранили. Выдавали пайки в ни на что не годных свертках. Надобно было пересыпать куда-то. Вот и использовали для этого небольшие мешочки. Только были они не простые, у каждого солдата свой, собственный. Чаще всего с вышивкой от любимой или инициалами. А коли боец голову сложил, то такие мешочки забирали и передавали как память.

– Точно, я ведь такой в музее видела! Там еще надпись была нитками разноцветными… Что же там было-то? «Пусть любовь моя тебя хранит от пули», вот!

– А знаешь ли ты, Ксения, кто еще такие мешочки на фронт шил, кроме родственников?

– Нет.

– Школьники. Я-то в школу аккурат после победы пошла, а вот подружки старшие рассказывали и показывали мне, они тогда целые посылки на фронт отправляли.

– Да, носки, варежки…

– Вот, и кисеты среди них.

– Интересно… – протянула девчонка, не отрываясь от мытья полов. – А у вас такого не сохранилось?

– Знала, что спросишь, – улыбнулась старушка. – Есть один у меня. От того самого родственника остался, что целым с войны вернулся. Найду – и покажу тебе в следующий раз. А может, и отдам. Сын все равно не интересуется, другое дело ты.

– Отдадите? – девчонка буквально просияла. – Правда?

– Погляжу еще, – улыбнулась старушка. – Ды ты три, три почище. Смотри у меня!

Ксюша с удвоенным рвением принялась мыть пол. Я уже по третьему разу протирала ручки кухонного гарнитура, когда Антонина Петровна закончила, наконец, готовить и освободила плиту. Я перебросила всю энергию на варочную поверхность. Девчонка и старушка молчали, занятые каждая своими делами и мыслями.

Наконец, когда в кухне воцарилась образцовая чистота, мы переместились в большую комнату, которая служила хозяйке и гостиной, и спальней. Кровать стояла в углу, справа от двери, накрытая красивым лоскутным одеялом. Поверх него была наброшена кружевная накидка. На стене, над спальным местом, множество фотографий, штук двадцать, не меньше. Большинство из них черно-белые. Борясь с искушением броситься их рассматривать, я вооружилась тряпкой и принялась протирать подоконники.

– Шла бы ты уже, поди, жених твой воротился, – обратилась ко мне хозяйка.

– Как видишь, и без тебя справляемся, – подхватила Ксюша.

– Не дерзи! Ишь ты!

– И правда, справляетесь отлично, – закивала я.

Между прочим, нисколько не преувеличивая. Для школьницы Ксюша прекрасно убиралась, не халтурила, делала все на совесть. То ли действительно нуждалась в деньгах, то ли так была приучена.

– Ксеня с мамкой-то вдвоем растет, – будто прочитав мои мысли, начала старуха. – Сызмальства по дому помогает. Все умеет. Даже щи варить. Хворала я по осени сильно, подхватила в поликлинике заразу какую-то. Так она ко мне каждый день ходила, кашеварила, все делала. Золото, а не девка. Еще бы курить бросила, и все, можно в Москву.

– Не хочу я в Москву, – огрызнулась девчонка.

– И правильно, оставайся. Все матери спокойнее, когда дите рядом.

– А от матери съеду.

– И куда ты съедешь?

– Да хоть в общагу.

– Это ты зря. Ольга о судьбе твоей переживает, оттого и опекает тебя сверх меры.

– Что ж она раньше-то не переживала, когда я с первого класса из школы одна приходила, жрать готовила, квартиру убирала?

– Чай, перетрудилась?

– Нет, но выводы сделала.

– Вон как заговорила. Это все гормоны, перебесишься, начнешь мать ценить. А то, что она тебе не разрешает курить да водить домой кого ни попадя, так это правильно. Если б Оля на это глаза закрывала, я бы первая грудью встала, но не дала б тебе пропасть.

– Сдалась я вам, – вздохнула девчонка и добавила обреченно: – Всем.

– Кому это «всем»? – не удержалась я.

– Матери, учителям, соседям…

– Каким соседям?

– Ну вон Антонина Петровна сильно переживает, того и гляди, за каплями в аптеку побегу.

– И опять дерзит, нет, ты посмотри на нее, – обратилась старушка вроде бы ко мне, но на самом деле скорее в пустоту.

– А на что ты деньги тратишь, которые за уборку получаешь? – решилась я, раз уж у нас получился с девчонкой какой-никакой разговор.

– На сигареты не трачу, не переживай.

– Это я не велю. Мои деньги пусть на другое идут.

– А откуда ты на курево берешь? – не унималась я.

– Я б тебе ответила, да тогда точно за каплями бежать придется, возможно, кстати, не только соседке, но и тебе.

– Не слушай, – вмешалась старушка. – С обедов небось откладывает, не ест ничего. Видишь, одни кости торчат? Хотя кому я рассказываю, ты вон сама… доходяга!

Прозвучало это так, будто только что нас причислили к людям второго сорта. Я невольно посмотрела сначала на Ксюшу, потом опустила взгляд на свои руки. Нет, пожалуй, девчонка и правда слишком худа. Это заметно, даже несмотря на мешковатую одежду, которой она отдает предпочтение. Сейчас на ней были широкие спортивные штаны и свободная футболка. Все черного цвета.

– Куда поступать думаешь? – решила я сменить тему, вспомнив, что она упоминала архитектурный во время нашего первого разговора.

К тому моменту я закончила протирать подоконники. Ксюша, увидев это, взяла лейку и принялась поливать стоящие на них цветы. При этом воды не жалела, так что она текла через край. На подоконник при этом тонкой струйкой стекала мутная жижа, перемешанная с землей из горшков.

То ли решила мне насолить, то ли показать Антонине Петровне, что убираю я некачественно. Неужели увидела во мне конкурентку? Маловероятно, ведь, по легенде, мы ненадолго приехали погостить к Ольховым из Москвы. Девчонке это наверняка уже известно.

– Не решила еще. Может, вообще школу брошу. Ты бы лучше про себя рассказала. Зачем у Антонины Петровны трешься? Сидела бы у своих Ольховых.

– Как-то ты пренебрежительно о новых соседях. Вообще-то они – мои друзья. Даже обидно.

– Чихать я на них хотела, впрочем, как и на тебя. Уж извини. А вот за соседку переживаю. Я ее с детства знаю. А тебя третий раз вижу.

– Второй, – поправила я, насторожившись.

– Я не считаю, – после небольшой паузы произнесла девчонка и отвернулась.

Антонина Петровна встала из-за стола, за которым до этого пыталась решать сканворд, и перебралась на кровать. Уселась с тяжелым вздохом и сказала:

– Ох, девчонки, молодо-зелено. Бросили бы вы собачиться. Главное, нашли из-за кого. Понимаю, если б жених какой видный, а тут старуха больная. И взять-то с меня нечего. Разве что кисет, махоркой пропахший.

– На самом деле Антонина Петровна рассказала, что прожила в этом дворе всю жизнь.

– Я тоже. И что?

– Твоя-то жизнь, голубушка, в пять раз короче будет, а то и в шесть, – встала на мою защиту старуха.

– В пять с половиной, – обиженно процедила сквозь зубы Ксюша.

– Вот, умеешь извилины-то напрягать, когда необходимо.

Девчонка покачала головой и принялась скатывать в рулоны половики, оголяя давно не крашенный деревянный пол. Под одним из них я заметила квадратный люк с латунным кольцом. Должно быть, подпол. В таком старики обычно держат картошку и банки с заготовками.

– Мне стало интересно, что это за место, которое выбрали мои друзья для жизни, – продолжила я свою мысль.

– Ну и? Удовлетворила любопытство?

– Не совсем, – честно ответила я. – Место как место.

– Не скажи, – возразила старуха. – В нашем дворе, считай, три века тесно переплетаются.

– Ага, каменный и прошлый.

– Ну что ты в самом деле, что за вожжа тебе под хвост попала сегодня?

– Извините, – совсем другим тоном произнесла девица. – Продолжайте.

– Вот, – со значением сказала старушка. – Ксеня историю уважает, сама рада послушать. Пусть и по пятому кругу.

– Выходит, самый новый дом в противоположном конце двора. В этом веке его строили. Ксюшкин дом – послевоенный, а Ольховы твои в доме позапрошлого века живут. Вот так три столетия в одном дворе и соединились.

– Рядом с ними дом пустует, он ведь того же периода постройки?

– Казенный дом-то, недавно только архив оттуда съехал. Сколько себя помню, не жили в нем. То ли дело друзей твоих дом, там всегда люди обитали. Это сейчас двое. А бывало и тридцать человек.

– Тридцать? – переспросила я, не в силах себе представить такое количество жильцов в стенах особняка.

Не найдя, что еще протереть и чем себя занять, я опустилась на стул, где только что сидела старушка. В сканворде, оставленном на столе, синими чернилами было записано лишь одно слово: «дух». Ксения мыла полы, внимательно слушая рассказ соседки.

– Это ведь была не то общага, не то казарма. Сейчас кажется странным, в таком роскошном доме… Но тогда он и не был таким. Старый, давно не штукатуренный, внутри весь облезлый. Лепнина сыпалась, паркет скрипел. Там, где крысы не поели.

– Сложно поверить, – согласилась я.

– Крысы едят паркет? – подала голос Ксюша.

– А что им там еще грызть было? Даже крысам взять в том доме было нечего. Немцы там жили после войны.

– Те, что дом строили во дворе?

– И не только, некоторые из них в других местах трудились. На заводе, например.

– И в больнице, – подхватила я, вспомнив историю о санитарке, которую старушка рассказывала мне в прошлый раз.

– Вот все они аккурат там и жили. И ничего, не жаловались.

– А вы там были?

– В доме-то? А как же. Раньше все проще было. Ни тебе кодовых замков, ни домофонов, ни, прости, господи, сигарет электрических, – старушка покосилась на Ксюшу.

– Электронных, – поправила та.

– Люди добрее были. Мир ценили, повидали на войне-то, – продолжала Антонина Петровна. – По-простому друг к другу относились.

– Получается, вы были в особняке, когда там жили пленные немцы?

– Да, по три, по пять человек в комнате. В тесноте, да не в обиде.

– А потом?

– Поредела общага потихоньку на моих глазах. Кого расселили, кто домой вернулся, кто помер…

Она надолго замолчала. Ни я, ни Ксюша не издавали ни звука. Уверена, что девчонка слышала эту историю о тех, кто строил ее дом, уже не один раз. Я же буквально ловила каждый звук, силясь за что-то зацепиться.

– А потом город дом-то продал семье одной богатой. Я уж не чаяла, что из него что путное выйдет. А нет, вернули они товарный вид хоромам.

– Что за семья?

– Так Буханкины. Сын их, Гоша, твоим друзьям дом-то и продал. Он после смерти родителей один был наследник, вот и простился с родными стенами.

– Интересно почему?

– Не было там ему счастья. И быть не могло.

Я с замиранием сердца ждала, когда старушка продолжит. Она поднялась с кровати, прошла через комнату и села за стол напротив меня. Ксюша, тщательно отжав тряпку и обтерев руки прямо о свои штаны, последовала ее примеру и заняла стул рядом.

– Посудите сами, рос Гошка в любви, ласке да родительском внимании. На всем готовом, с няньками да мамками. Из гимназии ранец и то за ним человек был приставлен носить.

– Да ладно? – ахнула Ксюша.

Судя по тому, что мне сегодня довелось услышать, эта картина резко отличалась от ее школьных будней.

– А ты не спеши завидовать-то. Выросло из Гошки не пойми что. Чудо-юдо, рыба-кит. В институт тоже родители пристроили. Разве что, аккурат как в гимназию, портфель за ним не принесли. На работу тоже устроили. Не абы куда, а в архив.

– Это тот, что во дворе? – уточнила я.

– А почто далеко ходить? – фыркнула старушка. – Ножки жалеть надо. Дожалелись – выросло из Гоши к сорока годам два центнера весу.

Антонина Петровна, женщина для своих лет весьма стройная, привстала со своего места и провела руками вокруг себя, демонстрируя нам масштабы чужого ожирения.

– И говна столько же, – неожиданно добавила она, садясь на стул. – К пятидесяти годам нашли родители ему, наконец, какую-то дуру. Женили. Перекрестились, видать, с облегчением, да и померли друг за другом в один год.

– А он?

– Гошка-то? Пожил тут еще несколько лет с семьей. Уж не знаю, как супружница этого дитятку великовозрастного терпела. Дочь у них родилась. Помнишь ее? – старуха обратилась к Ксюше. – Ровесница твоя.

– На год младше вроде. Кира или как ее?

– Мира, – поправила Антонина Петровна. – Хорошенькая девчонка у них получилась. Не понятно только в кого.

– Они уехали, мне лет пять-шесть было. В школу точно не ходила еще, – пыталась вспомнить Ксюша.

– Да, развелась она с ним, не будь дурой.

Я отметила, как быстро в ходе истории жена Буханкина избавилась от клейма дуры.

– А дом?

– Вот уж не знаю, как они там все порешали. Она с дочерью в квартиру на Одоевского переехала, была у Буханкиных и такая. Говорят, роскошная, точно дворец. Но сама не была, врать не буду.

– А сам он?

– Попробовал жить тут, да не жилось.

– Без семьи? – уточнила я.

– А я с ним не то что детей не крестила, чаю за одним столом не пила. Так что тут, авось. Ольховым твоим виднее. Небось поделился с покупателями, чем ему дом не мил.

– Думаете, дело в доме?

– А в чем? Если он от него поспешил избавиться?

– Тоска по родителям заела, наверное? – начала я рассуждать вслух, рассчитывая, что старушка подхватит мою мысль, но она молчала. – Он же вырос тут. А может, супруга не просто так его оставила?

– На блуд намекаешь?

Я молча пожала плечами.

– На него-то не позарился бы никто. А она могла, конечно.

– То есть она это, – начала было Ксюша, но осеклась. – Прямо у них дома того самого? Буханкин их застукал и все? Жену выгнал, а сам тут жить не смог?

– Любовных романов, поди, много читаешь?

– Ничего я не читаю, – обиделась девчонка.

– А надо читать-то.

«Вы бы определились со своим отношением к чтению», – мысленно посоветовала я старушке, а вслух сказала:

– Вы удивились, что он решил продать дом?

– Нет, – ответила она, не раздумывая. – Я бы там тоже жить не стала.

– Почему? – хором спросили мы с Ксюшей.

Антонина Петровна поднялась, убрала сканворд со стола к швейной машинке, хлопнула себя по бокам и сказала:

– Что-то мы с вами заболтались. Суп, поди, остыл. Ксеня, накрывай на стол, будем обедать.

– Так рано, – возразила она.

– Одни мослы торчат, – покачала головой старушка.

– Мослы… что?

– Кости, – вклинилась я.

– Говорю же, книжки читать надо.

– Сейчас таких слов в книжках не пишут.

– А ты старые читай.

Воспользовавшись небольшой перебранкой, я выскользнула из-за стола и направилась к двери, которая вела в кухню, с намерением оттуда покинуть дом. В конце концов, на обед нас ждала Лионелла.

Взгляд мой скользнул по стене с фотографиями, что висели над кроватью хозяйки. Одно лицо вдруг выделилось на фоне множества других. Повеяло чем-то знакомым и при этом очень далеким.

«Наверное, Антонина Петровна в молодости», – сказала я себе, уговаривая более не задерживаться в доме, разглядывая чужие портреты на стене. Чего доброго, усадят есть суп. Тем более что, по мнению хозяйки, мослы в этой комнате торчат не только у Ксюши.

– Рада была провести с вами время, – начала я откланиваться. – Надеюсь, не помешала.

– Надейся, – хмыкнула Ксюша и тут же добавила, поняв, что это ее шанс: – Я с ней пойду. Мать ждет.

Старуха покачала головой, молча проводила нас в сени. Дождалась, пока мы обуемся, и сунула в карман длинного черного пуховика девчонки сложенные трубочкой купюры.

– Книжку купишь? – кивнула я на карман, когда мы с Ксюшей выходили из палисадника.

– Нож, – ответила она и быстро зашагала в сторону своего дома.

Я стояла, глядя ей вслед и гадая, как относиться к ее ответу.

Мне не терпелось поделиться своими впечатлениями с кем-то. Я очень надеялась, что Клим ждет меня у Ольховых. Натирая подоконники в доме Ветровой, я то и дело поглядывала в окна, надеясь увидеть, как он возвращается. К слову, ничто не мешало ему войти во двор с любой другой стороны.

Уже на пороге я услышала голос Клима. Он доносился из гостиной. Едва успев раздеться, я поднялась наверх. Взгляд непроизвольно устремился к часам с кукушкой. Я вспомнила, как проснулась сегодня ночью, и съежилась.

Клим сидел на диване возле журнального столика, напротив него – Виталий.

– Есть новости? – догадалась я.

– Не особенно, – отмахнулся хозяин.

– Сегодня ночью Виталию на электронную почту пришло письмо. Всего два слова: «Она умрет».

– Пока не удалось отследить, откуда отправили сообщение, – объяснил Ольхов.

Я хотела было предложить обратиться к Димке, но вовремя вспомнила, что сам Виталий тоже не лыком шит. И все же одна голова хорошо, а две лучше.

– Наши в курсе, – вовремя вмешался Клим.

– Ясно, – только и сказала я, опускаясь на диван рядом с ним.

Гладкая кожаная поверхность мебели показалась вдруг ужасно холодной.

– Она… – я набрала полные легкие воздуха. – На камне значилась дата рождения Дарьи. Опять же, кукла. Будто угрозы больше направлены в ее адрес, нежели в ваш.

– Да, – не стал отрицать Ольхов. – Похоже, что так.

– С этим нужно идти в полицию. – Я посмотрела на Клима.

– С чем? – усмехнулся тот. – Кто-то просто ошибся символом, вводя адрес электронной почты. Примерно такое объяснение мы услышим.

Ольхов молча кивнул и уставился куда-то в пол.

– Даша знает? – спросила я, понизив голос.

– Пока нет, и не стоит ей говорить. Кажется, она от куклы еще не отошла.

Я прекрасно понимала его мотивы и в то же время на месте Дарьи, пожалуй, хотела бы иметь полную картину происходящего.

– Вы слышали часы сегодня ночью?

Ольхов не поднял взгляда, будто вопрос был адресован кому-то другому, мне даже пришлось его повторить.

– Что? А… нет, не помню. Я довольно крепко сплю. Но какое это имеет значение?

Не веря, что произношу это вслух, я выпалила:

– А что, если кукушка и послания связаны? Сегодня ночью она довольно продолжительно надрывалась… Получается, что почти в то же время вы получили письмо с угрозой.

– Это что-то из разряда сверхъестественного? – уточнил Ольхов, вскинув брови.

– Забудьте, – обреченно вздохнула я. – Не знаю, что на меня нашло. Хочется поскорее найти объяснение всему…

– Разумное, – дополнил Клим, выразительно на меня взглянув.

Пожалуй, вопрос про часы следовало адресовать Даше, но никак не Виталию.

Мы еще немного посидели в гостиной, изредка перекидываясь короткими фразами. Наконец мы с Климом спустились вниз.

– Значит, Димка в курсе, – подытожила я.

– Да, уже работает над вопросом.

– Ты был у них?

– Нет.

Ответ был коротким и продолжения не предполагал.

– Нам пора собираться, если мы хотим приехать вовремя. Лионелла не терпит опозданий.

– Я вызову тебе такси, а сам останусь здесь.

– Думаешь, что наш злодей может перейти от угроз к реальным действиям?

– Не стоит недооценивать противника, даже если он кажется тебе шутом.

Передо мной вдруг отчетливо возникло изображение карты Джокера в шутовском колпаке с неестественной улыбкой в половину лица. Что сейчас имел в виду Клим? Отправителя нелепых угроз или Максимильяна? Уточнять я не стала.

– Я недолго. Узнаю, какой информацией удалось разжиться Димке, и вернусь.

– Не торопись, я справлюсь.

– Не сомневаюсь, – ответила я и с трудом удержалась от внезапно возникшего соблазна прильнуть к нему и поцеловать на прощание.

К «дому с чертями» я отправилась на такси, действительно опасаясь навлечь на себя гнев старухи за опоздание. До назначенного времени оставалось всего минут пять, но я все равно не торопилась выходить из машины, когда та остановилась на площади. Сегодня тут было на удивление людно. В выходной день многие отправились в центр города на прогулку. Погода была солнечная и безветренная. Снежинки поблескивали в сугробах, будто тысячи кристаллов, создавая праздничное настроение.

Переводя взгляд от одной компании к другой, от прохожего к прохожему, я вынуждена была заключить – знакомых среди них нет. Образ Майи отчетливо засел в моей голове, но никто из гулявших поблизости женщин не был на нее похож.

Наконец я расплатилась и заспешила к торцу здания. Именно там располагается вход в жилую часть дома.

Мужчины ждали в столовой. Максимильян в стеганой домашней куртке сидел у камина. Увидев меня, поднялся и слегка приобнял в знак приветствия. Поэт уже что-то жевал. Неслыханная наглость. Такое Лионелла раньше могла простить только Вадиму. То ли что-то поменялось в ее отношении к Димке, то ли он сам решил полностью наплевать на устои этого места. Обе версии казались мне, впрочем, маловероятными.

Мы довольно быстро расправились с обедом, хоть и состоял он, как полагается, из трех блюд. Первой не выдержала я:

– Удалось отследить, откуда прислали сообщение?

– Нет, но процесс запущен. Вопрос нескольких часов, я думаю.

У меня мелькнула неожиданная догадка:

– А во сколько пришло письмо?

– Секунду.

Поэт поднялся и устремился к сумке с ноутбуком, которую на время обеда оставил на антикварном резном комоде.

– Давайте переместимся в гостиную, – спокойно предложил Бергман, резонно предполагая, что Димке хватит ума водрузить свою машину прямо на обеденный стол.

Вскоре мы устроились в старинных креслах, обитых фиолетовым сукном, вытертым на подлокотниках. Они образовывали полукруг, по центру которого стоял столик черного дерева с африканскими мотивами. Именно на него Поэт поместил ноутбук и ловко застучал по клавишам.

– Три сорок пять, – произнес он наконец.

– Занятно. Именно в это время сегодня в доме надрывалась кукушка.

– Кто? – переспросил Димка.

– Помните, Ольховы рассказывали о странностях со старинными часами?

– Да, механизм исправен, однако они срабатывают неожиданно для хозяев, – кивнул Максимильян.

– Именно. Пару раз это уже случалось при нас. Я подумала, что, если угрозы и часы связаны между собой?

– Каким образом?

– Пока сама не понимаю.

Мы все замолчали. Тишину первой нарушила я:

– Звучит как бред?

– Почему же? – удивился Максимильян. – Вовсе нет.

Я силилась найти в его голосе снисходительные нотки, но не преуспела. Его ответ был вполне искренним.

– Ольхов, кажется, подумал, что я не в себе, когда я попыталась связать электронное письмо и кукушку.

– Не важно, что он подумал, имеет значение только результат. Я уверен, он будет совсем скоро.

– То есть ты думаешь, что кукушка срабатывает в то время, когда поступает очередное послание с угрозой? – уточнил Димка.

– Предполагаю, – кивнула я. – Что скажешь, возможно такое? Ну технически.

– Технически возможно все, – ответил Поэт вполне серьезно.

– Ольхов сказал, что носил часы к опытному мастеру и тот уверен, что механизм исправен.

– Смотря что понимать под исправностью, – хмыкнул Максимильян.

Поэт почесал затылок в свойственной ему беззастенчивой манере.

– Я бы на них взглянул.

– Они висят в гостиной, на стене.

– Я видел, – улыбнулся он. – Имею в виду, что заглянул бы внутрь.

– Ты понимаешь в часах? – удивилась я.

– Я понимаю в чипах. Кто знает, может быть, наш злодей внедрил в антикварную вещицу современное устройство.

– Это возможно? – поразилась я.

– Любой каприз за ваши деньги, – усмехнулся Максимильян. – Другой вопрос, кому это надо и зачем?

– Лишнее устрашение, разве что.

– Или, наоборот, желание предупредить об опасности?

– Тогда выходит, что отправитель посланий и тот, кто вмешался в ход часов, – разные люди?

Джокер не ответил. Слишком призрачной выглядела версия. Как и все те, что были нами выдвинуты ранее.

Я поделилась тем, что мне удалось узнать сегодня от Антонины Петровны и Ксении. Однако Бергмана, по обыкновению, больше интересовала не информация, а мои впечатления.

– Что скажешь? – спокойно спросил он, когда я закончила.

– Девчонка непроста: дерзкая, уверенная в своей безнаказанности. Старушка тоже занятная. Кроме того, явно собирает чуть ли не целые досье на своих соседей.