Максим, потирая пострадавшую голову, стараясь не сдвинуть парик, – получил-таки рамой по маковке, больно-то как! – спросил, едва сдерживаясь:

– Что там за…

Маргарита, упаковав телеса в халат, вышла в коридор, откуда доносился ее густой голос и чье-то смиренное блеянье: «Я тебе что сказала…» – «Автобус только утром, идти совсем некуда…» – и всякое прочее.

От злости и досады аж в глазах потемнело. Лишь когда Маргарита вернулась, всплеснула руками и бросилась за медицинскими причиндалами, он понял, что глаза застит кровь, льющаяся из-под рассеченной кожи.

– Что там случилось? – прошипел он, как пироксид. – Кто у нас среди ночи шарится?

Маргарита, хлопоча и обрабатывая раны любимой головы, виновато объясняла:

– Наиля, домработница… не сердись, Максик.

– Не дергай волосы! Почему ночью? – едва сдерживаясь, процедил он. Как хотелось треснуть ее по тупому котелку, аж скулы сводит…

– Ей идти некуда, автобус только утром.

– Откуда у нее ключи?!

– Ну я ей дала… Максик, пожалуйста, не злись.

Холодея от мысли о том, что эта гюльчатай могла видеть, как он орудовал в спальне, заорал шепотом:

– Пусть валит на… На вокзале переночует!

– Максик, не злись! Она до утра только останется и уйдет. Жалко же…

Едва дождавшись, когда за окном чуть посветлело, он, пока обе клуши спали, свалил из дома, прыгнул в машину и погнал по шоссе.

«Надо расслабиться. Надо успокоиться… Все из-за жалости! Все беды! – думал он, пылая от ярости. – Недобили! Недорезали! Недосажали! Недовыпололи! Недоумки!»

Впрочем, если кто и недоумок, то не он: письмишко-то оставить на столе догадался. Это тебе не какая-то эсэмэска, для такой, как Маргарита, это практически индульгенция.

«Ни разу не видел бабку, которая бы не хранила пару-тройку полуистлевших писем в шкатулке, обклеенной ракушками из Крыма. Ничего, подберусь с другой стороны. Яшка может сколько угодно считать меня недоразвитым – я-то вижу, считает, пусть и не признается никогда… и правильно делает».

Ничего. Это не поражение. Это переоценка целей! Будем работать с тем, что есть.

И для начала надо сбросить скорость. Он сам себе нужен живым. Он слишком важен.

Отъехав от города аж до границы области, он припарковался, выкурил несколько сигарет, – и помчал обратно. У него имеются недостатки, но он максималист. Все и всегда доводит до логического завершения.

А сейчас просто очень, крайне, до зарезу нужны деньги.

Глава 14

Общение с Бабой Ритой вымотало до последнего предела. До такой степени, что на следующий день мне хотелось лишь двух вещей: покоя и еще раз покоя. Выспаться и обо всем забыть.

Эта женщина слышала лишь то, что хотела слышать, видела лишь то, что ее устраивало. Бедные ее подчиненные, если таковые когда-либо имелись! Даже после того, как я нарисовала картинку с падающим гобеленом, с указанием траекторий, углов, отметок на местах явного воздействия – она все равно была уверена в том, что а) Максик был вынужден покинуть ее для выполнения важного задания и ради ее же безопасности; б) ему угрожают и, скорее всего, стремятся убить; в) отменять дарение она не собирается; г) машину в розыск не объявит и так далее.

И все она по-своему переворачивала. Я попросила ее подумать над тем, чтобы хотя бы телохранителя найти – и что же? Она обрадовалась! Наконец-то я прониклась серьезностью момента. Конечно, люди, которые угрожают ее любимому, могут посягнуть и на нее. Но пусть я не беспокоюсь, не такой она человек и тэ дэ и тэ пэ.

Бабу Риту не интересовали логика и факты, ей было нужно узнать лишь то, где ее муж или же (она сглотнула) те, кто его убил. Да-да, даже так. На данном этапе она была уверена в том, что если бы Макс был жив, то непременно вернулся бы к ней с букетом роз наперевес. Зачем ей эта информация? А чтобы поговорить с «ребятами» для окончательного «разъяснения». Вот так вот. У Бабы Риты еще и «ребята» имеются – впрочем, неудивительно, времена ее становления явно приходились на лихие девяностые, вот и знакомства остались.

Все бы ничего, но она ужасно упряма. Вот забрала себе в голову, что я должна его найти – все бросай, Таня, и ищи! Даже прямого отказа она не принимала: выслушивала, кивала, говорила «понимаю-понимаю» – и заходила по сотому кругу, настаивая на своем.

Даже когда я, отчаявшись, потребовала вдвое против своей стандартной таксы – это ее не отпугнуло. Баба Рита лишь крякнула и кивнула. Вот что делать с человеком, который сам просит его обмануть! Ну хорошо, хорошо, не то чтобы обмануть, но взять деньги за бесполезную работу, что в целом одно и то же.

И без гадательных костей я могу уверенно заявить: Максим вернется, и гораздо раньше, чем она думает. Наглый и упрямый паренек, не скажу, что отважный, но настойчивый.

В общем, я прямо заявила:

– Маргарита, не возьмусь я за поиск вашего мужа. И вам не советую предпринимать сторонних мер по его поиску. Сделайте то, о чем мы с вами говорили в самом начале нашего общения, – разведитесь, запретите сделки с недвижимостью без вашего присутствия. А главное – немедленно займитесь отменой дарений Максиму. И «Чероки» хорошо бы в угон заявить.

Прощаясь, она посмотрела на меня так, что стало стыдно, как будто отобрала конфетку у ребенка. Я разозлилась: какого банана?! Взрослая, огромная бабища играется в любовь, а я ей должна потакать? Забивать микроскопом тупые ржавые гвозди?

Не хочу и не буду. Точка.

При встрече выскажу я Ленке все, что думаю, а пока… как же я хочу спать! И немедленно.

…Однако злодей Папазян, дав мне как следует погрузиться в освежающий сон, позвонил и сообщил, что готова экспертизка по одному моему делу. Я не сразу и вспомнила, о чем речь (подмена авто при ремонте, но это совсем другая история), но поблагодарила верного друга и сообщила, что уже практически совсем на пороге.

И заснула снова.

Разомкнув глаза, ужаснулась: уже почти семь вечера! Надо торопиться. Я набрала номер Папазяна:

– Гарик, я уже еду, извини, замешкалась!

Он ответил как-то весьма язвительно:

– А ты, джаночка, не торопись. Я тут надолго.

– Тебе прихватить что?

– Пару пуль в голову. Как вариант – шаурму и бутылку коньяку, – мрачно пошутил Гарик, – спасибо, Танечка, ничего не надо.

Что-то там нештатное творится, поняла я. Начальство, что ли, беснуется?

Однако дело было куда более серьезным. Я постучалась, Гарик пригласил меня войти, а посетительниц – выйти. Они не хотели, да он настоял. Это были две сухонькие, приличного вида старушки в каких-то рединготах-шляпках, что называется, «чистенькие», и пылающие чем-то вроде энтузиазма. По налитым кровью глазам Гарика, по красной потной шее, по пуговке, разошедшейся на пузе, было понятно: они тут давно и до завершения их визита еще далеко. Они, пусть и вышли из кабинета, но устроились в коридоре с видом людей, которые покинули нас лишь на минутку и всегда готовы вернуться.

– Что это за шапокляки у тебя? – поинтересовалась я, забрав свои документы и преподнеся Гарику надлежащую бутылочку. – С чем они? Шпионы в парадном? Пускание отравляющих газов в замочную скважину?

– Нотариуса ищут, – аж звеня от ненависти, поведал Гарик, – и сестрицу свою пропавшую.

– Откуда они такие?

– Из Москвы. Утверждают, что их сестра пропала, почему-то именно тут.

– Что старушенции из Москвы делать в Тарасове? – попыталась уточнить я.

История, поведанная Гариком, оказалась простой и в своей простоте жутковатой. Сестрица посетительниц перестала выходить на связь, ее московская квартира продана по доверенности, оформленной тарасовским нотариусом. Проведя свое собственное расследование, жаждущие правды старицы попытались найти нотариуса сами – и не нашли.

– А нотариус, натурально, с Почтовой, дом два? – пошутила я.

– При чем тут Почтовая? – не сразу сориентировался Папазян, но, вспомнив, кивнул. – Нет, с Почтовой только синьор Джованни. И ничего смешного тут я не вижу.

– Теперь и я тоже.

– То ли еще будет, – пообещал он, – по ходу, мы на пороге грандиозного шухера.

– Откуда такая уверенность?

– А вот оттуда. Уже третий случай за полтора года, только те, которые сам знаю. И есть серьезные основания полагать, что орудуют одни и те же.

– Схема схожа, хочешь сказать?

– В целом, кое-что общее есть: тетки более чем бальзаковского возраста, оптимально – одинокие или не общающиеся с родственниками, состоятельные, сходятся с мужиками – и пропадают. Квартиры и прочая недвижимость продаются по генеральным доверенностям, если счета есть – опустошаются и закрываются, или остается символическая сумма. И обязательно фигурирует нотариус и обязательно – из Тарасова.

Я удивилась:

– Чего это, тарасовские нотариусы пользуются повышенным спросом и доверием? Или демпингуют?

– А что не демпинговать, если нотариус фальшивый. Можно и уступить.

– Понятненько, понятненько… ну а есть за что зацепиться-то? Ну, скажем, нотариус с Почтовой, его синьор Джованни не описывал, часом?

– Да с чего ему смотреть на нотариусов. Вроде бы в очках, короткие волосы, без особых примет. Ронинсон фамилия.

– Я видела, на табличке.

– А у бабулек какой нотариус?

– Да вот, сама глянь, – Гарик передал мне ксерокопию доверенности.

Так. Дата, город, номер… условия стандартные: управление всем имуществом, независимо от места его нахождения, право подписывать договоры и документы, представлять их в регистрирующие органы, право распоряжаться движимым и недвижимым имуществом, представлять интересы доверителя во всех инстанциях, и так далее. Содержание стандартное, подпись «Ронинсон Г. С.». Реестровый номер на печати, правда, другой, не тот, что на табличке на Почтовой, но кто заметит?

А вот росчерк с сильным креном влево. Вызывает удивление повышенная концентрация леворуких в атмосфере в последнее время.

– Бабушки, стало быть, тоже искали Ронинсона?

– Бабушки начитались детективов и устроили свое расследование, – мрачно поведал Папазян, – и лишь уткнувшись носом в стенку, подняв кипеж везде, где можно было, приперлись сюда. Натурально, в той конторе, где их доверенность удостоверяли, обитателей и след простыл.

– Зайдем с другой стороны, нотариус, в конце концов, не главное. Мужья-сожители, их кто-то видел? Словесный портрет, приметы, имена-явки?

– Практически нет.

– Так «практически» или «нет»?

– А сама-то как думаешь? – огрызнулся он. – Вот лишь три примера. Один. Вот второй. Вот третий.

На одном фотороботе был изображен человек с гладко выбритой головой и с хорошо заметными усами, на другом – с копной волос и окладистой бородой, на третьей – с волосами средней длины, средней щетиной. В общем, без особых примет, славянская внешность и темные очки.

– И красивый тихий голос? – спросила я скорее для очистки совести.

– Я с ними не разговаривал! И заявители тоже, по ходу. Это все домыслы. Появляется, выбирает момент, делает свое дело – а дальше тишина. И пустота. Говорю же: теток он избирает так, чтобы поменьше свидетелей было. Или не было вообще.

– Разумно, – согласилась я. Очевидно, друг мой Гарик взвинчен до последнего предела и более заводить его не стоит, не по-товарищески, – послушай, а если я с этими старушенциями потолкую, ты не против?

Он горячо заверил, что только «за»:

– Если бы мог, я попросил: забери их с глаз моих долой! Это же невозможно! – И назидательно зашамкал: – «Молодой человек, лицу, занимающему пост, аналогичный вашему, недопустимо употреблять в речи слово «созво́нимся», это просто неприлично для представителя охраны правопорядка». «Не «шинэль», но «шинель»!» «Еще скажите: «поброюсь»!» Только представь себе: одна говорящая голова что-то за пропажу вещает, другая – лекции по языкознанию загибает! Ущербный Змей Горыныч.

Я искренне посочувствовала:

– Бедный. Забрать-то их от тебя не заберу, но, может, поговорю – они сами смоются?

– Ох, попробуй, – попросил Папазян, – к тому же я так и не понял, что они хотят: научить меня русскому, найти нотариуса или все-таки сестрицу? Устал. И есть хочу.

…Гарик, прихватив из сейфа бутылочку, удалился в машину – как он пояснил, перевести дух. Я же, изобразив начальственный и многозначительный вид, вплыла в его кабинет, неразборчиво представилась, сделав акцент на имени-отчестве. И приступила к выпытыванию.

Тетушки оказались в самом деле не сахар. Заносчивые, манерные, изысканно так им явно казалось – вежливые. А по мне – выпендрежные снобки… или снобы? Да и пес с ними, в конце концов! Не до языкознания!

Главное – не разораться и не потерять лица.

Как хорошо, что я уже размялась на Бабе Рите.

– Давайте по порядку и заново, еще раз, – предложила я старым кошелкам, – вы долгое время не общались со своей сестрой, Аллой Сергеевной Коржовой, по причине… кстати, какой?

Старицы открыли накрашенные рты, потом закрыли, затем переглянулись – о как, по ходу, они и сами не знают, по какой причине окрысились на родную сестру?

– Это к делу не относится, – стервозно заявила Алевтина, – с тех пор, как она уехала из нашей общей квартиры, мы не желали поддерживать отношения…

– Вашей общей отдельной квартиры? – безо всякой задней мысли уточнила я, но тут вспыхнуло там, где не ждали.

– Представьте, коммунальной! – нежданно-негаданно возопила престарелая Агния. – Коренные горожане вынуждены ютиться в коммуналках, в то время как приезжие располагаются в отдельных хоромах! Таковы реалии.

– Ваша сестра переехала… адрес, пожалуйста.

– Маломосковская, двенадцать, – брезгливо оттопырив губу, поведала Алевтина.

Я удивилась. Это был тот самый адрес, по которому обитали мои новобрачные друзья, Ефимовы.

– Хорошо, ваша сестра переехала в отдельную квартиру – и вы потому перестали общаться.

– Не поэтому! – с негодованием встряла Агния. – Она вступила… как это сейчас называется? Гражданский брак.

– А что в этом плохого? – не подумав, спросила я – и немедленно пожалела об этом.

Потому что тетки загалдели так, что уши заложило: «В ее возрасте!», «…связываться с молокососом!», «…не посоветовавшись с семьей!», «…позабыв всякий стыд!» и всяко-прочее.

Я могла лишь молиться про себя о даровании мне благодати терпения, чтобы хотя бы не матерно разораться и не погубить свою репутацию порядочной девушки. Дождавшись, пока они заткнутся, чтобы набрать в легкие воздуха, я пригласила вернуться к фактам:

– Вы видели ее сожителя?

– Нет.

– Тогда откуда вы знаете, что это за человек? Или, иначе говоря, мошенник?

Алевтина замолчала, вхолостую открывая и закрывая рот, а Агния – видимо, лучше соображающая – сообщила, что видела их общее фото.

– Ты видела?! – немедленно возмутилась Алевтина. – И мне не сказала?

– Тихо-тихо, без рук и разборок. Потом. Простите, Агния, я вижу, вы наблюдательны, – грубо польстила я, – вы все-таки сможете припомнить какие-то черты.

Агния послушно подумала, но потом была вынуждена признать:

– Даже не могу припомнить точно.

– Ну, может, общее впечатление. Это тоже может дать кое-что.

Она снова подумала-подумала, и все равно сокрушенно развела руками:

– Никакого. Выглядит обычно, короткая стрижка, приятное лицо. Глаза светлые, скорее всего, голубые. Приятное лицо, вот разве что нос.

– А что с ним?

Агния развела указательные пальцы сантиметров на пятнадцать:

– Широковатый нос.

– В смысле крылья?

– Нет, спинка носа широкая. Переносица. Какой-то ненормальный вид лицу придает.

Удивительное дело. Нет, это совпадением не назовешь.

– Ну а имя-то?

– Имя Алла назвала. Сергей.

– А откуда он, род-племя?

– Сложно сказать. Вроде бы он из Поволжья, научный работник, но ничего точно сказать не можем.

Выяснив, что девицы безрезультатно пытались подать на розыск – видимо, московские менты, пообщавшись с ними, решили, что от таких родственников кто угодно сбежит, не оставив адреса, – и пообещав им «сделать все возможное», я сумела-таки навести их на мысль, что уже девятый час вечера и пора бы по домам.

Направляясь домой, я ощущала себя препогано. И, расположившись на кухне и заварив кофейку, – продолжала ощущать себя так же.

Снова эта вечная дилемма между «какое тебе дело» и «ну нельзя же это оставить просто так»! С одной стороны, понимаю этого неведомого мне Сергея, да и Максима… как его там? Мае́вки. Или Ма́евки? Неважно. Обоих понимаю.

Если добыча – состоятельные перезрелые тетушки, жаждущие «чувств», – сама идет в руки, как же противостоять соблазну? Как я тебя понимаю… С другой стороны, но не убивать же? Это уже мое правосознание возмутилось.

Минуточку.

Кто про убийство говорит? Где трупы? Где заявления, где хотя бы какие-то признаки того, что совершено злодеяние? Даже эти вот старые клюшки не поднимают вопроса о розыске, так? Так. Ну вот и незачем множить сущности без нужды. Тем более что единственная жертва, известная мне, даже жертвой себя не считает, более того, грезит наяву о возвращении своего милого мужика, и от других требует грезить тем же.

Хотя нет, нет. Мне бы не хотелось, чтобы он возвращался к семейному очагу. Что-то мне подсказывает, что добром это не кончится. Однако куда более мудро посидеть подождать развития событий, нежели влезать в чужие дела, ломая дрова, разве нет?

Выяснилось, что кости считают по-иному: «Пока вы медлите, будущие удачи могут пострадать, а тайные замыслы врагов возмужают»… ишь ты! Что же, интересно, может натворить этот альфонсик? Растоптать девичьи мечты (или чужие куличики)?

Глава 15

Добравшись до места, Максим сверился со своими заметками и извлек все необходимое для очередного визита: свежую сорочку, клубный жилет со значком универа, темный парик с неформальными кудрями, собранными в хвост, вставил зеленоватые контактные линзы. Заклеил специальным пластырем татуировку. Длительное время разминал лицевые мышцы, особенно челюсти и лба, чтобы удалить с физиономии все следы спазма ярости. Посидел некоторое время, прикрыв глаза, вызвав перед мысленным взглядом видение поочередно бескрайнего морского простора, цветущей сакуры и прочей умиротворяющей ахинеи.

Пристально, как бы со стороны, изучил себя в зеркале – и остался условно доволен. Выйдя из машины, обошел ее несколько раз, сдерживая движения. Надо придать им угловатость и неравномерность, как пристало пылкому юнцу, мечтателю. Добившись нужного эффекта, вбежал на третий этаж и тихонько, трепетно постучался в дверь.

Трудно представить, чем занималась обитательница этой квартиры – возможно, кропала новый шедевр при свете керосинки, – но дверь она открыла немедленно. Пылающий огнем Большой Публицистики взгляд огромных выцветших глаз, поджатые губы, худое, аскетичное лицо – два профиля и ни одного фаса. Волна некогда огненных, теперь – грязно-седых волос, спадающих на плечи. Никаких причесок и прочего подавления.

– Что вам тут угодно? – вопросила она хорошо поставленным лекторским голосом. Максим попробовал осуществить маневр, который всегда срабатывал (пылкий поцелуй на пороге) – но теперь не сработал.

– Тебя выпустили из твоей шарашки или что там? Почтовый ящик? Ты перестал работать на оборонку? Ты изменил свой взгляд на войну? Зачем ты пришел сюда, туфлями посиять? – язвила она, уворачиваясь от объятий с ловкостью бывалого, пусть и тощего боксера.

Впрочем, за порог его все-таки впустили. Один – ноль в его пользу, и это только начало. Хотя дамочка продолжала обливать его словесными обличениями:

– Мне не так важно, что ты пропал на полгода. То, что ты предал наши идеалы, свое мировоззрение, растоптал все, что могло нас объединять, – вот это страшно!

Он, склонив голову, молчал с видом благоговейным и сокрушенным. Она, наконец, иссякла, и заявила с пафосом отчаяния:

– Я переболела тобой, Алексей.

– Это все из-за того, что я честно выполнял свой долг? – печально спросил Максим. – Что отправился работать на благо родины… что ж, пусть так. Но я при первой возможности поспешил к тебе. У меня всего двадцать четыре часа, и мы бездарно потратили уже двадцать минут…

– Девятнадцать! – немедленно обличила она, вскинув руку и глянув на крупные мужские часы. – За полгода – ни звонка, ни месседжа, ни-че-го! А теперь ты минуты считаешь!

– Это неправда, – тихо, но твердо заявил он, – я писал тебе. Каждый день, по нескольку раз, даже там, где не было связи!

– Зачем?!

– Я верил, что как только она появится, ты получишь мои послания.

– Ты писал? Каждый день?! – требовательно, но уже без былой решительности, переспросила она.

«О, слышу знакомые нотки… как это там? Просят они: «Нас обмани»? Ну а как же, для тебя иллюзии – это твоя жизнь, кислород. Помести тебя в атмосферу чистой правды – ты же помрешь тотчас».

Он вдруг представил ее рыбой, хлопающей ртом на берегу, и едва не хохотнул. Пришлось изобразить подавленный вздох и нежно проворковать:

– Как ты могла подумать… забыть… не чувствовать… Лидочка!

– Не смей. Не надо, Леша, – она уже тихонько хихикала, высвобождая руки, в то время как Максим, сглатывая тошноту, покрывал поцелуями сухие сморщенные ладошки в уродливых сиреневых перстнях.

…Еще минут сорок спустя – тут не Маргарита, особо много не надо, она предпочитает умственные упражнения, – они уже сидели на кухне, попивая чай с одиннадцатью секретными органическими компонентами, и, выкурив по «айкосу», с нежностью взирали друг на друга.

Максим огляделся: тут все без изменений. Зачахший кактус на подоконнике. Раскрытый ноутбук, недописанный пост – классический, длинный, со множеством вопросительных и восклицательных знаков. Разве что подписчиков стало побольше. Грязные чашки, залитая сбежавшим кофе плита, засохшие бутерброды, фантики.

«Безумное чаепитие», – подумал он. Как жаль, что в этом храме интеллекта нельзя нормальную сигарету выкурить.

К тому же видно, что некий червяк Лиду глодал, потому что она все-таки снова подняла вопрос об отсутствии активной переписки:

– Алексей, я все-таки недопонимаю, зачем ты, со своим интеллектом, данными своими, работаешь в этой сфере. Ты мог бы трудиться преподавателем, образовывать умы, а не лазать по шахтам и тайге, где даже интернета нет… что это за места такие? Между тем ты выглядишь свежим, ухоженным…

С горькой усмешкой он заметил, максимально смиренно и кротко:

– Неужели я даром потрудился, излечивая тебя от ревности?

– Это другое, – открестилась пожилая Джульетта и покраснела. Ее лицо утратило аристократическую удлиненность и внезапно обнаружило тенденцию к собиранию в кулачок. Получилась довольно противная старушечья физиономия.

«Да уж, лучше ей не улыбаться», – подумал Максим, изображая потупленный взгляд.

Она признала, что да, согласна (хотя брюхо старого не помнит), но все-таки непонятно, как могли потеряться многочисленные послания.

«Ну что цепляется-то не по делу. Вот все у нее так. Столб ей поставь – придерется томов на двадцать, не меньше. Сколько там времени-то? М-мать. Надо торопиться».

И приступил к задуманной операции:

– Лидочка, ты опытный боец информационного фронта. В наш век полной виртуализации пропадает что угодно: и послания, и принципы, и целые эпохи пропадают из людской памяти. Все безжалостно вымарывается и наносится сверху. Все течет, все изменяется, – и поспешно добавил, увидев, что лицо у нее снова вытягивается: – Исключая мои чувства к тебе. Это совсем другое, ты права. Помнишь, как мы впервые встретились?

– Ты был в дурацком черном плаще и глупой шляпе…

– Пусть так. Но розы…

– Розы были вполне. Равно как и твои сияющие ботинки.

– А мне показалось, что я встретил ту, чья душа была слита со мной еще во времена всеобщего хаоса…

Он трепался и трепался, модулируя голосом, прекрасно помня о том, какой эффект он оказывает на дам – неважно, что говорить с таким тембром, главное, негромко, проникновенно и без остановки. И да, все складывалось наилучшим образом: Лида сидела, пригорюнившись, чуть не роняя слезу в чашку, и сиротливо дымилась забытая в руках «айкосина».

– …иной раз приходишь в недоумение, наблюдая, как смелы и самоуверенны люди, как нагло утверждают, что «планируют» что-то сделать, купить, полагая в основание своих упований исключительно материальное, текучее, как будто деньги могут дать спокойствие, продлить мгновения быстротечной жизни.

– Ты и твой идеализм, – серебристо (как ей казалось) рассмеялась она, – конечно. Таких, как мы, деньгами не купить. У нас есть все, что необходимо думающему человеку – чистая совесть и незамутненный разум.

Максим увидел, как уже затряслись у нее губы, как загорелись потусторонним огнем бесцветные глаза, серьезно обеспокоился: «Э, нет, сейчас не время для митингов кровоточащей совести».

И решительно направил пока еще управляемый поток в нужное русло.

– Конечно. Все эти финансовые подушки – просто реверанс брюху.

Она автоматически погладила свой живот, провела по бокам (на которых, несмотря ни на что, уже образовывалась подленькая складка) и промямлила:

– Лешенька, и все-таки нельзя не признать, что определенная прокладка для безопасности не помешает.

– В нашем мире? С нашим правительством? – горько вопросил он. – Неужели ты по-прежнему наивна, девочка моя…

– А что такое? – с показным равнодушием спросила она. – У вас там о чем-то говорят?

Он запечатлел на подвядших губах целомудренный, но в меру горячий поцелуй:

– Не сто́ит тебе забивать мою любимую головку вздором. Давай просто жить. Ведь завтра с утра мне снова на запуск, зато прямо сейчас мы с тобой счастливы, хотя у нас нет ничего, кроме друг друга…

Она немедленно помрачнела, даже слегка надулась, и Максим ощутил охотничий холодок под ложечкой.

«Вижу, есть. Припасла чего-то, и явно не гробовые. Она недавно каталась на заграничный шабаш единомышленников, вряд ли за свой счет… знать бы, много ли… хотя бы полмильончика».

– Как нет, кое-что все-таки есть, – неохотно призналась Лидия.

– Не в таких же масштабах, чтобы беспокоиться.

– Я что-то тебя не понимаю. Что должно произойти?

Максим встал, придал лицу выражение суровой непреклонности, и встал у окна. Мужественно играя желваками, он кожей ощущал на надлежащей половине лица жгучие Лидины взгляды.

– Я не могу тебе сказать всего, девочка моя, – прямо, по-мужски отрезал он, – грядут суровые времена, и, что бы ты ни говорила, нам всем, проживающим в этой стране, придется работать на оборонный комплекс. Кулуарно, конечно, не открыто и крайне осторожно обсуждаются вопросы о национализации…

– Ну конечно! Я знала! – заявила она, хлопая ладонью по столу. Серебряная ложечка взлетела и горестно звякнула о пол. – Все как всегда в этой стране. Что теперь? Как тогда, экспроприации? Изъятие золотовалютных ценностей? Налог на победу? Что, что? Говори же!

«Правильно говорят: бабе ярость в радость, лишь румянец ярче. Она даже похорошела в своем идиотическом негодовании. Стало быть, много припасла. А ну-кась, пробный мячик…»

– Да, налог на вклады свыше полумиллиона рублей.

И, увидев ее реакцию, он мысленно возликовал: «Ах ты ж, елки, бинго!»

– Что это значит, – процедила Лида, вспыхнув, затем побледнев, – если больше, тогда что?

– Сорок два и семь процентов в совокупности, – твердо соврал он, памятуя, что круглым цифрам доверия меньше.

– Хорошо. Но я могу ведь вклад разбить.

– Все вклады на одно имя учитываются. И к тому же систему страхования вкладов предполагается ликвидировать. Конечно, если пожелаешь, можно перекинуть на Серегу, как обычно, карточка же у тебя, а этот алкаш и не вспомнит.

– Можно. Но меня смущает, что нет информации тут, – она указала на ноут.

– Как это нет? – возмутился Максим, достал гаджет и принялся возить по нему пальцами с видом человека, который готов прямо сейчас представить все возможные доказательства, ибо их море.

– Странно, почему-то не показывает…

Лидия ничуть не удивилась.

– Ну конечно, – ядовито заметила она, – скажет кто обывателям правду. И на когда же этот грабеж намечен?

А вот тут нужна пауза, понял Максим. Считая про себя, чтобы не спешить, он зашел с тылу, обнял, принялся целовать за ушком, потом потянул со стула…

– Перестань, – нервно отмахнулась она, – вечно ты!

Он немедленно перестал, вернулся на свое место и демонстративно закурил свою, настоящую сигарету. В напряженной тишине было слышно, как Лидия уже терзается муками совести. И, разумеется, не выдержала первой:

– Лёсичка, не обижайся.

Он молчал.

– Ну прости старуху.

– Не оскорбляй мою любимую женщину! – потребовал Макс, украдкой глянув на часы. Около часу ночи. Когда ж до нее дойдет уже, спать охота.

– Есть еще время, с первого числа будет объявлено.

Ее глаза покинули надлежащие пределы и скакнули на лоб:

– Что-о-о-о? Шутишь ты так, что ли?

– С чего это? – «удивился» он.

– Сегодня тридцать первое!

– Быть не может. Я думал, меньше. Вдали от цивилизации быстро забываешь о времени, – Максим демонстративно потянулся и зевнул, – ах, как же оно быстро летит… помнишь, как это у Гете?

Но его пассии было не до вечных ценностей: она, вскочив, забегала по кухне, хрустя пальцами, обогащая атмосферу кухни перлами житейских мудростей и мата. Максим терпеливо ждал, и это продлилось недолго.

– Отвези меня. Банкомат в двух кварталах.

– Зачем? – «удивился» он, достаточно натурально.

– Надо снять хотя бы что-то, – решительно заявила Лидия, – хотя бы что-то спасти. Не желаю! Потом можно будет что-то придумать, а пока надо действовать. Поехали. Да поворачивайся же!

Всего меньше часу ушло на эту финансовую операцию. Лишь на мгновение Максим потревожился относительно того, что Лида увидит полное отсутствие толп у банкоматов и что-то да заподозрит, но получилось с точностью до наоборот. Она восприняла это как лишнее подтверждение достоверности полученной «инсайдерской» информации:

– Быдло, – многозначительно провозгласила она, поглядывая на запоздалых сограждан, спокойно шествующих мимо банкоматов.

– Это точно, – поддакнул он, – я в машине подожду, не буду тебе мешать.

Мешать-то ему очень хотелось, страсть как не терпелось удостовериться в том, что он не ошибся в своих предположениях. Как же его раздражало это нарочито величественное шествие к банкомату, эти манерные жесты, задранный нос с брезгливо раздутыми ноздрями.

«Да шевелись ты!»

Ведь ссылка-приглашение на вступление в закрытый клуб инвесторов прокиснет всего через какие-то десять часов. И вот, наконец, они снова дома.

Пока он на кухне готовил легкие закуски к шампанскому, престарелая Лидия шуршала в комнате. Наверное, распихивала по углам пачки денег.

Ничего, он умел и искать, и ждать.

… – Алексей, – начала она после длительных раздумий, когда бутылка шампанского уже близилась к концу, – насколько я понимаю, завтра ты снова отбываешь?

– Сегодня.

– Тогда слушай и не возражай.

Лидия удалилась обратно в комнату, снова шуршала там, как мышь в крупе, и, наконец, вернулась.

– Вот, – сказала она торжественно, выкладывая на стол две новехонькие пачки банкнот, – и чтобы без отказов. Тебе они нужны больше, чем мне.

Оценив наметанным глазом размеры подаяния, Макс от чистого сердца сообщил, что такая сумма ему ни к чему:

– Мне не нужны эти деньги, Лидочка. Я на полном обеспечении. Нет, не возьму.

– Не возражай, пожалуйста. Я настаиваю. Я не говорила тебе, но валютный вклад, с остатками гранта, я переоформила на тебя. Мне не нужны проблемы, на старости лет загреметь в иноагенты…

Полюбезничав и пококетничав, он все-таки уложил деньги в суровый мужской рюкзак. Так, на бензин и командировочные. Ничего. Остальное тоже будет, и очень скоро.

– …Милый, накапай, пожалуйста, снотворного, – по звукам судя, уже сняла вставную челюсть. – Пора бай-бай.

– Конечно, девочка моя, – ответил он, выполняя и перевыполняя просьбу.

За окном стояла глубокая ночь, луна висела над городом огромная, пустая, белая.

– Лёсичка, ты где?

– Пробудилась дорогая и зовет меня, нагая, как тебя – Эндимион, – пробормотал Максим, – иду, милая.

…Потрудиться напоследок, отыскать припрятанные по шкафам презренные купюры, тщательно протереть все поверхности, перемыть посуду, аккуратно запереть дверь и выкинуть ключи в слив канализации – на все про все ушло не более часу.

Максим вышел из подъезда, закурил и, мурлыкая «Хор солдат» из «Фауста», дал газу. Он вернулся к старому знакомому банкомату, внес поочередно на две свои карты по двести пятьдесят тысяч.

Осталось активировать ссылку-приглашение, надо спешить, максимум прибыли получает лишь первый.

Когда откроется банк, он заберет и валюту. Наличные – подаренные новопреставленной двести тысяч, – пусть пока поваляются в рюкзаке. На непредвиденные.

Глава 16

Пока я шарилась по магазинам в поисках забвения и чего-нибудь новенького в гардеробчик, на связь вышел Киря.

– Сколько лет, сколько зим!

– Привет, старушка. Я у твоей башни. Выйдешь у плетня постоять?

– Киря, я в магазине сейчас, а что, срочно?

По голосу судя, товарищ полковник смутился и ковыряет ботинком пол:

– Танечка, у меня к тебе просьба личного характера.

– Ну-ну? Интригующе.

– Да, понимаешь, крестница…

– Машка?

– Ну да. Я ей обещал реферат накатать, да закрутился, завал сейчас. Танюшка, не в службу, а в дружбу – выручи!

– Да купи ей в интернете и не парься.

– Да что ты! Это ж каустик въедливый, тотчас все поймет и устроит истерику. А там и тяжелая артиллерия подтянется, жена с кумой. Тань, ну не вредничай. Тебе что сто́ит, а материал я тебе подсобрал.

– Ага. Стало быть, материал подсобрал, а писать некогда.

– Ты бы меня спасла.

Ох, ну знает же, куда надавить! Что Таня, что задорный спаситель мира – одно и то же! Старею и добрею.

– Ладно, через полчаса буду дома.

– Таня, ты святая. Я подскочу.

… – Спасительница! – поприветствовал меня старый друг. – Благодетельница! Вот тебе материальцы, а с меня причитается.

– Это что? – тихим, богобоязненным голосом осведомилась я, взирая на стопку увязанных оперативок, протягиваемых мне товарищем полковником.

Киря правильно расшифровал мое невербальное послание и засмущался:

– Да так, по мелочи. Ну, завалялось кое-что.

Я спросила прямо:

– Киря, ты издеваешься?

Он немедленно замямлил, что ничего плохого не имел в виду, просто завал по службе, а Машке на втором курсе особо много и не надо-то, и темка-то элементарная…

– Какая?

– Ну так… примитив. Латентные экономические преступления.

Я взвыла.