Я построила, а потом редактировала свой дом: обставляла, украшала. Я понимала Зою Бажанову, которая была увлечена своим гнездом. Это тоже творчество и тоже искусство.
– Конечно, конечно, разве любимых убивают? – с иронией заметила я.
Я выбирала люстры, ковры, мебель, гонялась за каждой мелочью. Я обставляла свой дом по своему представлению о жилище. Прежде всего дом должен быть крепким, как у поросенка Наф-Нафа, который строил дом из камней. Должны быть широкие стены, дорогая малярка, смуглое дерево, вечная крыша. После этого можно покупать занавески и все остальное. А украшать развалюху — это то же самое, как брызгать французские духи на немытые подмышки.
Главное — базис, а потом надстройка.
История дома Павла Антокольского меня задевает до глубины души. Почему? Потому что усилия Зои Бажановой пошли насмарку. Буфет маркизы де Помпадур со временем ушел к соседям за бесценок. Ее уникальные деревянные скульптуры были сожжены во дворе. Дерево сухое, огонь поднимался столбом. Буквально — фашизм. Соседи спрашивали: «Зачем вы это делаете?» Им отвечали: «Некуда девать». Они жгли жизнь Зои.
– Да при чем тут эта любовь-морковь? – с недоумением спросил Толоконников, не поняв моей иронии.
Интересно, видела ли Зоя это пламя из своего царствия небесного? Хорошо бы не видела.
Моя наследница — дочь. Не буду называть ее имя. Она этого не любит. Она вообще не любит никакой публичности.
– Ну, понятное дело, что ни при чем. Вам же, Толоконников, только деньги от Елизаветы нужны были, ведь так?
Я складываю руки перед грудью, как оперная певица, и умоляю свою дочь:
— Не продавай мой дом.
— Когда?
– Да, деньги! – с вызовом заявил Толоконников. – А чего тут такого-то? Лизка, по-вашему, правильно себя вела, да? Сначала ко мне липла, проходу не давала, а потом нашла какого-то мужика, охмурила его, как последнего лоха, и быстренько замуж выскочила! А ребенок-то мой! За девять месяцев до его рождения Лизка и знать не знала этого своего мужа. Нет, может, и знала, конечно, но спала-то она со мной. А не с ним! Усекаете разницу? И совсем немного я попросил у нее. Подумаешь, полтора «лимона»! У них там, дома, только что стены не оклеены «тугриками», они даже не заметят эту «полторашку». И пусть продолжает Лизка жить с этим своим лошком, кто против-то.
— После меня. Здесь все мои деньги, все мои усилия, дом — это я! — продолжаю я свою арию.
– Этот, как вы его называете, «лошок», между прочим, коммерческий директор одной преуспевающей фирмы, – сказала я.
— Не продам, — обещает дочь. — Я сама буду в нем жить.
– Да мне фиолетово, кто он! – воскликнул Толоконников. – Хоть самый главный «авторитет»! – перешел на привычные ему категории Георгий. – Я хочу свое получить! Мне, блин, тоже надо как-то жить! Я тоже хочу семью завести, вот, познакомился тут со Светкой, жить стали вместе. Не могу же я у нее на шее сидеть.
Врет. А может, и нет.
Я едва сдержала смех. Ничего себе, рассуждение! Не может он сидеть на шее. Да это самое любимое его занятие. У скольких женщин он уже сидит на шее? Зинаида, Капитолина, Алевтина, теперь вот Светка какая-то, с которой он познакомился. Да у Толоконникова целый гарем образовался! Тоже мне, султан Сулейман из «Великолепного века»!
— В крайнем случае: сдай. Но не продавай.
– Да… Только «полторашки»-то нет, – унылым голосом проговорил Толоконников. – Кто-то успел раньше меня… Ну ничего, я его найду, гада. И свои деньги верну.
Дочь отмахивается. Ясно, что она будет жить в другое время, где будут другие реалии и другие дома. А мои книги сожгут в открытом пламени. Но не обязательно. Ведь они не занимают много места.
Так, вопрос с деньгами надо прояснить. Брала ли Лиза кредит? Собиралась ли платить? Тогда убийца мог забрать крупную сумму. Или все же не собиралась? Документов на кредит я в ее бумагах не обнаружила.
Единственная надежда на внучку. Она любит дачу. Она в ней выросла. Это ее родовое гнездо.
Я покачала головой:
– Все не так просто, Толоконников. Вы находитесь под подозрением. Под очень большим подозрением. Под подозрением в убийстве Елизаветы Александровской.
Павел Антокольский умер в 1978 году. Прошло сорок лет после его смерти. Антокольского не помнят. Его забыли. А Маяковского не забыли.
– Да вы че опять-то? – взвился Георгий. – Я ж только что вам все объяснил, по полочкам разложил.
Мой стих трудом
громаду лет прорвет
и явится
весомо,
грубо,
зримо,
как в наши дни
вошел водопровод,
сработанный
еще рабами Рима.
– Но вы не дали четкого ответа на вопрос, что вы делали два дня назад с девяти часов утра перед квартирой Александровских. Ведь Елизавету нашли именно там. Вы были в ее доме в это время? – задала я провокационный вопрос и внимательно посмотрела на Толоконникова.
Маяковский оказался провидцем. Его стихи действительно громаду лет прорвали.
– Нет, конечно! Че я там забыл? Мы договорились встретиться с ней у фонтана напротив консерватории, на проспекте. Зачем бы я поперся к ней домой? Я и пришел туда, к фонтанам, как договорились. Стою, жду ее, значит. А она не идет. Ну, я решил тогда, что она снова отлынивает. А сегодня вот от вас узнаю, что…
И Цветаеву не забыли и не собираются забывать. «Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед». И это сбылось.
– А зачем же вы побежали от меня сегодня? – спросила я. – Зачем стали убегать?
Антон Павлович Чехов при жизни считался скучным, его прозу называли «мелкотемье». А его современник Боборыкин широко печатался и гремел. Прошло сто лет. Чехов — классик. А по поводу Боборыкина осталась фраза: «Что там набоборыкал Боборыкин?»
– А черт его знает… Привычка такая… Откуда я знал, кто это. Я же думал, что это Светка домой пришла. А оказалось, что не Светка…
Время — беспристрастно. Оно никому не сочувствует. Оно отделяет зерна от плевел. И только. Но иногда пропадают и зерна. Кто знает, отчего зависит человеческая память…
– Кто-нибудь может подтвердить, что вы были у фонтана на проспекте? – спросила я.
– Да вы че? Кто же это может подтвердить? Я же один туда пришел, – ответил Толоконников.
Внуки Антокольского — Андрей и Катя.
– Ну, это только ваши слова. Почему я должна вам верить? Вы вот сказали, что пошли на проспект, к фонтанам, а на самом деле могли спокойно себе прийти к Елизавете и…
Андрей живет в Бразилии, стал профессором, преподает в университете. Катя на шестнадцать лет моложе Андрея. У нее рано прорезался талант художницы. Кипса отдала дочь в художественную школу.
В этой школе юная Катя познакомилась с мальчиком Мишей. Они встретились раз и навсегда, слились в одно и больше никогда не разъединялись.
– Да бли-ин! – Толоконников в отчаянии рубанул кулаком воздух. – Да за каким хреном я бы стал убивать Лизку?! Я же рассчитывал постоянно с нее деньги тянуть! А не один только раз. Вы что же, не понимаете, что ли?
Миша — викинг с золотыми волосами, мимо него невозможно пройти. Он писал иконы, подражая Андрею Рублеву.
Когда Мише исполнилось восемнадцать лет, его призвали в армию. Всеобщая воинская повинность. Миша не мог жить без Кати. Он лег в больницу, чтобы получить фальшивый диагноз и «откосить» от армии.
Армия тех времен — зона. Ломала молодых людей в прямом и переносном смысле. Дедовщина была свирепой. Многие призывники ложились в психушку и имитировали шизофрению — диагноз, с которым не брали в армию.
– Очень даже хорошо понимаю. Психология у шантажистов простая как сибирский валенок. Думаю, что и Елизавета прекрасно понимала, что одним разом вы не ограничитесь.
У Миши никакой шизофрении не было в помине, но что-то случилось с ним в этом стационаре. Поговаривали, что Мишу подсадили на наркотики. А может, он сам подсел. Проявилась какая-то генетическая поломка. Подробности я не знаю, но из больницы Миша вернулся законченным наркоманом. Стал пить и колоться.
Катя пыталась бороться с его пьянством. Как? Она пила вместе с ним, чтобы Мише досталось меньше. В результате Катя пристрастилась к алкоголю и к наркоте. Они стали вместе пить и колоться. Попали в лапы к дьяволу.
Миша внушил Кате великую любовь, но он же ее и уничтожил. Я имею в виду Катю, а не любовь.
– Ну, так и че теперь?
Наркотики стоят дорого. Миша начал тащить из дома и продавать ценные вещи, включая редкие книги из библиотеки Павла Григорьевича.
Наркомания никого не щадит. Когда наступает ломка, отдашь все, только бы уколоться и забыться. Ушел из дома драгоценный буфет, исчезли антикварные люстры — бронза с хрусталем. С потолка свисали голые лампочки, имеющие название «лампочка Ильича».
– Что теперь, спрашиваете? Скажите-ка мне, Толоконников, вы кому-нибудь рассказывали о том, что собираетесь содрать с Елизаветы полтора миллиона? – спросила я.
С наступлением темноты подъезжали машины, оттуда выходили мутные молодые люди и скрывались в доме. По ночам компания варила зелье. Потом кололись, буквально жгли вены. Лампочки Ильича вызывающе ярко светили в ночи. Ужас. Но это ужас для меня, а для них — рай.
– Да вы че? Дурак я, что ли? – Толоконников, кажется, даже обиделся, что я о нем так плохо подумала.
Дом опускался все ниже, как спившийся человек.
– Так, значит, никому не рассказывали. Стало быть, и о том, что вы собирались встретиться с Елизаветой на проспекте у фонтанов, тоже никому не говорили?
Дом Павла Антокольского, прежде бездетный, просторный и изысканный, превратился в притон.
При Зое это был дом-музей, при Кипсе — общежитие, при Кате — притон.
Однажды Миша в состоянии измененной реальности взял вилы и пошел к соседу, писателю Григорию Бакланову, жившему в конце улицы. Стал стучать в дверь.
Бакланов вышел на крыльцо и увидел бородатого, с вилами, как бог Посейдон, с безумными глазами. Любой бы испугался, когда его навестили ночью с вилами. Григорий Яковлевич вызвал милицию и написал заявление.
– Да… блин! Нет! Конечно, нет! – Толоконников уже почти орал. – Если только Лизка сама кому-то выболтала.
На другой день к нему явилась беременная Катя и встала на колени. Бакланов забрал заявление.
Катя ждала третьего ребенка. У них уже были два сына. Наркомания и любовь не противоречат друг другу. У наркомании — свои результаты, а у любви — свои. Дети.
– А зачем ей это нужно было?
– А хрен ее знает! – Толоконников обреченно махнул рукой.
В жизни молодой семьи появился черный человек. Это был Мишин работодатель по имени Иван Иваныч. У него было другое имя, но я не хочу говорить, чтобы не обижать потомков. «Иван Иваныч Иванов утром ходит без штанов. Иванов Иван Иваныч надевает штаны на ночь» (народное).
Он заказывал Мише иконы. Миша писал очередную икону либо копировал с мастеров. Потом они ее искусственно старили. Существует какая-то техника: посыпают песком, ходят по ней ногами, запускают древесного червя, который точит и прошивает дерево. В результате в руках оказывалась древняя икона, и даже самый просвещенный эксперт не замечал поделки.
– А может быть, кто-то подслушал вас? – высказала я предположение.
Иван Иваныч поднаторел на сбыте фальшивой старины. Миша с его помощью что-то зарабатывал, а уж как зарабатывал Иван Иваныч с помощью Миши, можно себе представить.
Опытный жулик предпочитал рассчитываться не деньгами, а дозами и тем самым вовлекал Мишу и Катю все глубже в омут погибели.
– Это вы о чем? – недоуменно спросил Толоконников.
Иван Иваныч нацелился на Катино наследство, а наследство немалое: квартира на Арбате, дача в престижном поселке.
Иван Иваныч купил молодой семье квартиру в спальном районе в блочном доме. Выселил их на задворки, а себе забрал их квартиру возле театра Вахтангова. Это была та самая квартира № 38, которую когда-то получил молодой Павлик Антокольский.
– Ну, вот вы сказали, что договорились с ней встретиться у фонтанов. Вы же по телефону договаривались об этой встрече с Елизаветой?
Качество жизни семьи резко понизилось. Иван Иваныч огреб себе миллионное состояние.
– Ну, да, по телефону.
Когда я узнала об этой сделке, у меня волосы встали дыбом.
– Так вот я и спрашиваю: поблизости в это время кто-то находился? Ведь кто-то мог случайно оказаться в это время рядом и услышать ваш разговор, – объяснила я.
В эти дни я встретила Катю за калиткой. Она стояла спокойная, исполненная достоинства, как будто защитила докторскую диссертацию. Я спросила:
– Да нет, вроде бы никого рядом не было, – растерянно проговорил Толоконников.
— Катя, почему ты так живешь?
Она долго молчала, потом сказала:
– А где вы вели разговор? Здесь? – продолжала я задавать вопросы.
— Скучно мне.
— У тебя трое детей. Дел по горло. Какая скука?
– Нет, у Светки, в магазине, – сказал Георгий.
Катя не ответила. Какой смысл повторять одно и то же…
Наркотики постепенно выжирали всю ее душу. Там ничего не осталось, кроме страстного желания повторить еще и еще.
– Это ваша женщина, у которой вы снимаете квартиру? – уточнила я.
Мне стало жалко Катю. Вернее, не жалко, а страшно. Я поняла, что она прошла точку невозврата. Обратного пути нет. Только вперед, в пропасть.
– Ну да, она. И телефон ее. Я с ее телефона позвонил, у меня своего пока что нет, – объяснил Толоконников.
Получив квартиру, Иван Иваныч нацелился на дачу, но умер в расцвете лет. Горит в аду. Бог шельму метит.
– Может быть, кто-то находился рядом, пока вы договаривались с Елизаветой? А вы и не заметили? – продолжала допытываться я.
Катя и Миша погибли, не дожив до тридцати пяти лет.
Катя пропала без вести. Ее не нашли. Ее никто не видел мертвой. Она словно вознеслась. И я бы этому не удивилась.
– Да не было там никого! Я в подсобку пошел специально!
Миша умер от передоза. Его похоронили.
Маленькие дети остались одни, без родителей, без денег, затерянные где-то в спальном районе.
– Значит, так, Толоконников. Давайте еще раз все уточним, – предложила я. – Стало быть, вы договорились с Елизаветой, что требуемую вами сумму она принесет к девяти часам утра к фонтанам на проспекте.
Я вспоминаю, как однажды тридцать лет назад мы дружной компанией отправились на прогулку. Вокруг поселка еще не было заборов, все леса и поля наши.
Миша шел впереди и нес на плечах кудрявого трехлетнего Данчика. Данчик двумя руками держался за Мишину голову, а Миша придерживал его за ножки.
– Да, все точно, – подтвердил Георгий. – Только говорила она как-то…
Стояла середина лета. Высокие травы. Ветерок шевелил Мишину промытую золотую бороду. Счастье!
Дети остались круглыми сиротами. Как жить?
– Как? Что-то было не так? – тут же спросила я.
И тут появилась их бабушка, Мишина мама. Бабушку звали Алла Григорьевна. После смерти мужа она приняла монашество. Жила при монастыре. В миру ее стали звать «матушка Нина». Далее матушка переехала в Ивановскую область, купила там хороший деревянный дом, неподалеку от храма. Со временем построила еще три, для каждого внука.
– Да нет, вроде все так, Лизка не отказывалась. Но… знаете что? Мне вдруг показалось, что она хочет меня кинуть!
Старец Троице-Сергиевой лавры благословил приобщение мальчиков к Богу. Вера в Бога — это был единственный путь к спасению детей. Старший внук Иван стал иеромонах, получил имя «отец Иосиф». Сейчас он принял сан священника. Говоря бюрократическим языком, пошел на повышение.
– Это как? Что вы имеете в виду?
Данчик и Вася стали верующие.
Я помню, как однажды на даче появились Данчик и его двоюродный брат Мика. Это было до отъезда в Иваново, но матушка Нина уже присутствовала. Они добрались своим ходом. Это далеко. Мальчики устали, проголодались. Я позвала их к себе в дом. На столе лежал хлеб и палка вареной колбасы. Колбаса была свежая, розовая на срезе, пахла чесночком.
– Ну, что она только для виду согласилась прийти на встречу. А деньги не принесла, вот!
Я сделала мальчикам внушительные бутерброды. Они смотрели молча. По их детскому горлышку прокатился кадык.
– Почему у вас возникло такое предположение? – спросила я.
— Нельзя, — тихо сказал Данчик.
– Потому что голос у нее был злой. И даже какое-то злорадство, что ли, в нем было. Типа, фиг тебе, а не полтора «лимона», – объяснил Толоконников.
Шел пост. Верующие не ели мяса.
Так что же все-таки произошло перед входной дверью квартиры Александровских? Елизавета доверила свою тайну относительно отца Кристины только своей подруге Валентине. Ей было также известно и о вымогательстве Толоконникова. Но Валентина ничего не знала о том, какое решение приняла Елизавета по поводу шантажа Георгия. Все, что последовало после последнего разговора Елизаветы и Георгия по телефону, я знаю только со слов Толоконникова.
— Да ладно, — я махнула рукой, — ничего не случится.
Что может измениться, если голодные дети съедят по бутерброду?
Значит ли это, что деньги украл тот, кто убил Александровскую? В принципе, если кто-то подслушал телефонный разговор Толоконникова и Елизаветы, то он мог прийти к Александровской, убить ее и завладеть деньгами. Но для этого необходимо было знать, где проживает Елизавета. Маловероятно такое стечение обстоятельств.
— Нельзя, — страдальчески молвил Данчик.
Я не стала настаивать. То, что их удерживало, сильнее голода.
Но возможен еще один вариант. Александровскую убил кто-то, кто совершенно и не подозревал о такой сумме денег, которые находились у нее в сумке. Тогда получается, что убийство никак не связано с шантажом, который затеял Толоконников.
Старший Иван, он же отец Иосиф, остался при храме. Застрял в служении Богу. Ничто мирское его не интересует.
Мальчики выросли, превратились в красавцев-викингов. Абсолютно без вредных привычек.
Так все-таки кто же убил Елизавету Александровскую? Георгий Толоконников или кто-то другой? Скорее всего, не он. Зачем ему было убивать Елизавету? Это ведь означало срубить сук, на который он уселся. Это было бы просто вопреки здравому смыслу. Хотя ведь мне доподлинно не известно, что произошло на самом деле между Георгием и Елизаветой. Александровская уже ничего не сможет рассказать, чтобы прояснить эту ситуацию. Ну, а Георгий Толоконников… Я знаю лишь то, что рассказал бывший любовник Елизаветы, знаю лишь эту версию. Но как можно верить уголовнику? Он ведь запросто мог соврать, выдумать прямо на ходу это объяснение для того, чтобы отвести от себя подозрение в убийстве. В общем, сейчас у меня вопросов не стало меньше. Наоборот, они даже прибавились.
Братья приобрели специальность. Вася пошел по стопам отца: пишет иконы, оформляет церкви.
Я встала и, подойдя к Толоконникову, быстро приковала его наручниками, молниеносно выхваченными из сумочки, к ножке старого полированного обеденного стола, благо он стоял рядом с диваном, на котором сидел Георгий.
Данчик работает в кино. Специалист по свету. Востребован. Операторы за ним буквально гоняются. Талантливый осветитель — нарасхват.
– Эй! Вы чего это? Мы так не договаривались! – вскричал Толоконников. – Че за дела в натуре?
Мальчики — уже не мальчики, молодые мужчины. Они работают, зарабатывают, ездят на машинах. В машинах мелькают красивые подруги.
Матушка Нина жива-здорова, пожинает плоды трудов своих. Дай ей Бог здоровья и долголетия.
– Мы с вами, Толоконников, еще вообще ни о чем не договаривались, – ответила я. – А наручники – это так, на всякий случай. А то вы увлекаетесь бегом, как я уже заметила. А мне некогда с вами в догонялки играть. Кстати, – я мотнула телефоном. – Вот запись нашего с вами разговора. В ваших же интересах повторить полиции все то же самое, слово в слово.
Дом Антокольского стоит как стоял. Он покрыт серой шубой, темный, постаревший, с проплешинами, как старый пес. Шуба местами отваливается, рамы рассохлись.
Я вышла из комнаты и в коридоре набрала Кирьянова.
Васе и Данчику принадлежит первый этаж.
Одно время Вася хотел дом продать и на полученные деньги приобрести квартиру в Москве, но дом не купили. Для бедных — дорого, а богатым он не нужен. Зачем богатому человеку половина старого дома? Обычно такие строения сносят и ставят новые дома, по своему вкусу. А этот дом снести невозможно, потому что на втором этаже еще один собственник. Денис.
– Володь, привет, – сказала я, услышав в трубке знакомое кирьяновское «алло». – Слушай, пришли своих ребят к дому номер шестьдесят пять по Слонова. Это тебе вдогонку к подруге Лизы, Валентине.
Братья смирились и оставили дом в покое. Родовое гнездо устояло. Не перешло в чужие руки.
Данчик делает пристройку, чтобы жить автономно от брата. Это правильное решение, поскольку у каждого впереди целая жизнь.
– А что там интересного, в этом доме? – поинтересовался Владимир.
Денис занимает второй этаж дома Антокольского — ту часть наследства, которую отбила в свое время его прабабушка Наталья Николаевна Щеглова.
Второй этаж довольно просторный, с балконом. Балкон выходит на мой участок.
На балконе часто появляется Денис в оранжевых трусах. Я ему не мешаю своим присутствием, а он не мешает мне.
– В этом доме проживает некий Георгий Толоконников, он недавно освободился из мест не столь отдаленных. Оказалось, что до того, как его посадили, он встречался с Елизаветой Александровской. У нее ребенок от этого самого Толоконникова. Только Елизавета скрыла этот факт от всех, даже от отца и матери. Ну, а Толоконников, освободившись, сделал нехитрые подсчеты и понял, что этот ребенок его. Он начал вымогать у Елизаветы кругленькую сумму за молчание, и они даже договорились встретиться у фонтанов напротив консерватории на проспекте. Потому что Александровская, видимо, приняла решение заткнуть рот этому шантажисту. Временно, естественно. Сам понимаешь, что Толоконников одним разом не ограничился бы. Он бы продолжал тянуть деньги с Александровской. Так вот, Володя, надо бы привезти этого Толоконникова в управление и допросить.
Денису сейчас за сорок. Я не знаю, где он работает, и работает ли вообще. Собирает бездомных кошек и собак. У него в наличии восемь кошек и шесть собак. Собак он держит на улице, в вольере. В основном это бездомные дворняги всех видов и мастей. Одну из них зовут Франческа. Она толстая, как кусок бревна, на длинных тонких ногах. Мордой напоминает медведя. Ей совершенно не подходит такое изысканное имя: Франческа.
Я спрашиваю Дениса:
– Сделаем, Таня, – коротко сказал Кирьянов.
— Ты с ней по-французски разговариваешь?
— Я с ней вообще не разговариваю, — отвечает Денис. — Она тупая.
Я дождалась приезда оперативников, передала им с рук на руки Георгия Толококнникова, а сама пошла в магазин «Соки-воды», в котором работает очередная подруга Толоконникова – Светлана.
Недавно я встретила его по дороге в аптеку. Денис шел за антибиотиком для больного дрозда. Он нашел его в траве со сломанным крылом и теперь лечит. Божий человек.
Денис довольно красивый, похож на мать. В Москве у него есть квартира. Он ее сдает и живет на эти деньги. Можно сказать, рантье. Деньги маленькие, но бедность его не удручает. Я его люблю. От него как будто исходит свет.
Магазин был небольшой, но продавали в нем не только соки с водой. Две продавщицы отпускали покупателям, правда немногочисленным, замороженные полуфабрикаты, а также сыр, колбасу, сосиски и спиртное.
Денис держит кошек в помещении, потому что боится за их жизнь. Если кошек выпустить во двор, собаки их порвут.
На втором этаже буквально общежитие кошек. За ними никто не убирает, поскольку в доме нет женщины. Шерсть лежит как иней на мебели и на полу. Грязища. Зверинец. Вонища. Но свое не пахнет.
Одна из женщин, невысокая, довольно приятная на вид молодая женщина подошла ко мне и спросила:
Отец Дениса живет в Бразилии, сделал большую карьеру ученого, как я уже говорила.
– Вы что-то желаете? У нас все свежее.
Отец и сын не общаются. Раскол произошел во время дележа наследства.
Но Андрей и Денис конечно же помнят друг о друге и страдают, каждый по-своему.
– Мне нужна Светлана, – сказала я.
Жена Андрея Анна, успешно заменившая Милочку, серьезно занимается литературным наследством Павла Антокольского. Она единственная из всех потомков поддерживает память о знаменитом родственнике: пишет о нем книги, часто ездит в Россию, читает лекции. Это очень важно для литературного наследия Павла Григорьевича. Сейчас наступило время, неблагоприятное для поэзии. Люди живут трудно. Не до стихов.
– Светлана – это я, – улыбаясь, сказала женщина. – А что случилось?
Дом Павла Антокольского претерпел многие состояния: музей, общага, притон, зверинец. Это не конец. Дом продолжает развиваться и медленно возрождаться.
Привидений в доме нет, но тени витают: Павлик и Зоя, Леон и Кипса, Наталья Щеглова, Милочка, Миша и Катя, взявшись за руки.
– Мне нужно с вами поговорить. Я частный детектив и расследую дело об убийстве женщины, – объяснила я.
Дом пережил всех. Стоит старый, мудрый, нахохлившийся. Он много видел и много страдал.
– Господи! – ахнула Светлана. – А кого же убили-то? – спросила она.
Наступает ночь. Денисовы кошки выходят на волю. Прыгают на мой участок, мнут мои цветы и писают на мои грядки. Не скажешь ведь им: не ходите. Они и так по целым дням сидят в помещении, а им хочется воли. Все-таки они — маленькие тигры. Хищники.
Собаки начинают выть в своем вольере. Они воют самозабвенно, как будто поют. Буквально вокал. А иногда рыдают. Я не могу заснуть. Я лежу, слушаю собачьи рулады, и мне кажется, что они оплакивают молодость дома — золотые времена, когда дом еще не опустился, а стоял сильный и прекрасный и в нем жила любовь, талант и красота — то, что ценится превыше всего.
– Я должна вас, Светлана, сразу предупредить об ответственности за дачу ложных показаний, – строго сказала я, не отвечая на ее вопрос.
– Да я… Я же ничего не знаю… – растерянно забормотала Светлана.
– Скажите, вы слышали такое имя и фамилию – Елизавета Владиславовна Александровская? – спросила я.
Икеа
– Нет, никогда о такой не слышала, – ответила Светлана.
Это было лет пятнадцать назад. А может, двадцать.
Но Юра продолжал сыпать именами:
– А Георгий Толоконников вам знаком? – задала я новый вопрос.
В начале Калужского шоссе, на выезде из Москвы, воздвигли мебельный магазин. Это был гигантский куб синего цвета, а на нем желтыми буквами написано слово «ИКЕА». Что это обозначает — никто не знал, но, поскольку магазин шведский, значит, и слово шведское, и знать его необязательно.
Шведский язык относится к редкой языковой скандинавской группе. На нем же говорят финны и, кажется, чукчи. Очень трудный язык для славянского уха, практически непроизносимый.
– Да, конечно, – тут же с готовностью ответила Светлана.
— И еще Светлана Шварц тебя интересует. Жена дрессировщика Олега, вроде бы покойная.
– Кем он вам приходится? – спросила я.
Мне позвонила культур-атташе Швеции и по совместительству моя подруга Марьяна.
— А дрессировщик — это тот парень, с которым случилось несчастье на арене. Он сейчас в больнице, выживет или нет, неизвестно.
— У меня к тебе просьба, — начала Марьяна. — Ты должна присутствовать на открытии «Икеи» и сказать приветственную речь от лица литературных кругов.
– Ну… – замялась женщина. – Мы пока живем вместе. То есть Гера у меня живет, тут недалеко, совсем рядом. Это частный дом, он мне от родителей достался. Но мы собираемся с Герой пожениться. Официально расписаться, Гера обещал. Мы познакомились с ним через интернет, переписывались сначала. Потом, когда он освободился, то приехал ко мне, вот…
— Твой приятель?
— Каких еще кругов? — не поняла я.
Светлана замолчала.
— Ну, от лица московских писателей.
— Просто знакомый.
– Светлана, вы помните, где находился Георгий два дня назад утром? – спросила я. – Вспомните, это очень важно, – подчеркнула я.
— А почему я?
— Ну да, ну да, конечно, — поддакнул ей Юра. — И почему тебя интересует судьба этого человека?
— Потому что я тебя знаю, а с другими я не знакома.
– Как же, я все помню. Гера каждое утро провожает меня на работу, сюда, в магазин. Мы начинаем работать в восемь часов утра.
— Хорошо, — согласилась я. — Почему бы и нет?
– Значит, с утра Георгий был здесь с вами? – уточнила я.
Я любила Марьяну за то, что она была другая, чем я. Прямая противоположность. Я люблю людей, непохожих на меня. Это не значит, что я не люблю себя. Просто я от себя устаю, а от Марьяны — никогда. Она красивая, умная и таинственная.
Сашенька замялась.
– Да, да, – закивала Светлана. – Можете спросить у моей сменщицы, она тоже подтвердит. Ларис, иди сюда, – позвала она вторую продавщицу.
Я тоже умная, но это незаметно. Я скрываю свой ум, чтобы оставаться женственной и нравиться мужчинам.
— Понимаешь, одной моей знакомой подарили кольцо. Она стала проверять, что за кольцо, и выяснилось, что кольцо это было похищено у коллекционера Захватова.
– Что такое? Что случилось? – спросила подошедшая Лариса.
— А когда открытие? — уточнила я.
— Во вторник. В шесть часов утра.
— Всплывают новые подробности! Рассказывай!
– Лариса, – обратилась я к ней. – Скажите, два дня назад приятель Светланы был здесь в утреннее время? Примерно часов с девяти.
— Что? — Мне показалось, что я ослышалась.
Сашенька так и поступила. Незаметно она и сама увлеклась рассказом и поведала Юре все те открытия, которые сделала вчера вечером. Юра слушал внимательно, не перебивая. Когда девушка закончила, он присвистнул.
– Да он даже раньше девяти здесь был. Как раз к открытию они со Светой пришли, – ответила Лариса.
— В шесть часов утра. Это традиция «Икеи».
— Но для этого мне надо встать в четыре часа утра!
— Пожалуй, даже хорошо, что я тебе перезвонил.
Я кивнула и вышла на улицу. Собственно, ничего нового я так и не узнала о том, кто мог быть убийцей Елизаветы Александровской. Но, по крайней мере, выяснилось, что подслушать телефонный разговор Георгия и Елизаветы здесь вряд ли могли.
— Я за тобой заеду.
— А что? Не хотел?
Я села в машину и поехала на кладбище. Ведь, как правило, убийца довольно часто приходит на место последнего упокоения своей жертвы. Или же посещает непосредственно то место, где было совершено преступление. По какой же причине жертва так притягивает к себе своего палача? Я много раз задавала себе этот вопрос. Может ли быть такое, что тот, кто отнял жизнь, вдруг почувствовал угрызения совести или даже раскаялся? Нет, это вряд ли. А вот отпраздновать свое торжество, придя на кладбище и наблюдая за скорбными лицами провожающих в последний путь, – такое объяснение будет, пожалуй, наиболее верным.
— Во сколько?
Но Юра как-то замял этот вопрос. Он начал расспрашивать дальше.
— В пять. До «Икеи» от тебя час езды.
Я встала немного в стороне от довольно внушительного количества людей, которые собрались у свежевырытой могилы. Сейчас мне необходимо было сосредоточиться и довериться своей интуиции, ведь она меня еще ни разу не подводила. Моя «чуйка», как и двенадцатигранники, всегда подсказывала мне правильные решения.
А потом сказал:
— Предположим, ты за мной заедешь, но я все равно должна встать в четыре. Умыться, собраться…
Вот и сейчас, в случае если убийца Елизаветы Александровской заявится на кладбище, я была убеждена, что мне удастся его определить. Но как это сделать, если я не знаю, кто это: мужчина или женщина и как он или она выглядит. Придется быть очень внимательной и наблюдать за всеми, кто собрался около металлического ограждения могилы. Бывает так, что преступник зачастую выдает себя необычным поведением или случайно вырвавшейся фразой.
Я оглядела собравшихся людей. Большинство из них мне были, естественно, незнакомы. Но я сразу же узнала Владислава Геннадьевича, Иллариона, Анастасию Николаевну, Игоря Анатольевича, Валентину, а также коллег Елизаветы: начальника КРУ Валентина Леонидовича Ксенофонтова и Валерию.
— Ну да.
— Повторного визита к этой Ольге Вороной нам будет не избежать!
Некоторым особняком держалась небольшая группа нищих. Они, как правило, приходят на кладбище за подаянием и стоят обособленно. Вроде бы никого подозрительного нет. Я подошла к Владиславу Черноземельникову.
— Значит, ночь не спать.
– Владислав Геннадьевич, – окликнула я владельца строительной компании.
— Нам? То есть тебе и мне?
– А-а, Татьяна Александровна.
— Ну да.
Мужчина подошел ко мне.
— А что? Ты против? Ты не хочешь меня видеть?
— А кого-нибудь другого нельзя позвать?
– Еще раз мои соболезнования, – сказала я.
— Можно, но неудобно. Язык не поворачивается.
Черноземельников едва заметно кивнул.
— А меня удобно?
– Владислав Геннадьевич, скажите, вам известен Георгий Толоконников? – спросила я.
— Нет, дело не в этом.
— Тебя легко просить.
Черноземельников вдруг изменился в лице и со злостью в голосе спросил:
– Где он? Где этот негодяй?
«Смотря кому и смотря о чем», — подумала я.
– Так вы знаете Толоконникова? – снова повторила я свой вопрос.
Сашенька замялась. Если они с Юрой пойдут к Вороной, та обязательно вспомнит Сашу. И также вспомнит, что Сашенька была в компании Тимошки и Елисея. А Юрка такой ревнивец. Неизвестно, как он отреагирует. Да и это кольцо на пальце у Сашеньки, как-то нехорошо получается. Ведь выходит, что она просит у одного своего жениха, чтобы он помог другому жениху выкрутиться из беды.