– Им было слишком больно жить. И они хотели умереть.

– Дерьмо собачье! – Она заставляла себя дышать, выпускать пар.

– Я всего лишь давал им понять, что в их решении нет ничего ненормального. Когда вся общественная система тебе чужда, когда собственный разум тебя не слушается, по крайней мере тело остается в твоем распоряжении.

Ресницы Иви затрепетали. Она потрясла головой.

– Как ты это делал?

– Запах.

Она широко распахнула глаза.

Он негромко усмехнулся.

– С тобой приятно говорить. Ты сразу все понимаешь. На самом деле это нетрудно. Конечно, и не очень легко. Нужны годы подготовки и долгие часы планирования. Но если заронить им в голову мысль с помощью запаха, дальше все идет практически само по себе. Остается только проявить немного терпения и не спеша подвести их к концу. Никто ничего не узнает и не заподозрит. Живые всегда найдут оправдание для мертвого. Убийства расследуют, но самоубийство… – Он покачал головой. – Ты поплачешь, повздыхаешь – и оставишь все в прошлом. Никому не нравится долго тосковать. Или копаться в причинах. Разве с тобой было не так?

У Иви не находилось слов.

– Возможно, это в человеческой природе, – добавил он без осуждения.

Ошарашенная его откровенностью, Иви почувствовала, что вся горит. В голове как будто поднималось и разбухало тесто, готовясь взломать черепную коробку.

– Ты шептал им на ухо. В конце концов, они все делали сами. Никаких доказательств твоего участия нет, – прошептала она. Ей было трудно дышать.

– Никаких.

Иви с трудом заставляла себя смотреть ему в глаза.

– И ты думаешь просто так отделаться после того, как рассказал мне все это? Даже если ты меня убьешь, я оставила достаточно подсказок, чтобы тебя нашли. Ты должен понести наказание за то, что натворил.

– Я никуда не бегу, – сказал он, разочарованно выпятив нижнюю губу. – Ты до сих пор не поняла, скольких усилий мне стоило заманить тебя сюда. И зачем? Уж точно не для того, чтобы убить.

– Тогда…

– Смерть Джиджи Чан предназначалась для тебя.

– Чтобы я уничтожила все улики, чтобы на меня повесили убийство и чтобы я добралась до тебя. – Она смотрела на него в ожидании ответа. – Но она была не первой.

Он кивнул.

– Пятой. До нее было еще четверо, включая Уэйна Чэна. Я брызнул «Мадам Роша» у них в комнатах. Но там убирала другая девушка из вашей компании.

– Ширли, – пробормотала Иви.

– Мне не везло, поэтому я попробовал другой подход. Джиджи Чан стала поворотной точкой.

– Ты не хотел оставлять зацепок, ведущих к тебе, но хотел, чтобы я тебя нашла. – Иви до сих пор не понимала. – Все началось давным-давно, и я всегда была твоей целью.

– Именно так. – Его тон становился все более и более отсутствующим.

– Почему?

– Ты знаешь. – Иви не могла понять, что таится за его хитроватой улыбкой. – Просто не хочешь верить.

– Потому что ты увидел меня в тот день спящей на кровати? Ты узнал о моей работе и о моем обонянии? Да? Хотел найти такого же фрика, как ты сам?

– Конечно, твое обоняние играет важную роль, оно было ключом к успеху всего предприятия, но главное ты упускаешь, – прошептал он. – Ты знала это с самого начала.

Наконец-то она все поняла.

– Ханс, – мягко выдохнула Иви.

Он не произнес ни слова.

– Почему он? – прошептала она хрипло. – Почему?

– Он по-настоящему мне нравился. – Казалось, он вот-вот заплачет. – Я серьезно.

– Заткнись. – Ее лицо исказилось. Она вложила все свои силы в это слово.

– Ты знала, что он спал под дверью вашей матери? На полу. – Его голос дрогнул. – Она грозилась убить себя, повеситься, надышаться угарного газа, броситься под автобус. Он не мог спать, потому что боялся проснуться утром и обнаружить мать мертвой.

Не веря, Иви хватала ртом воздух; демоны разрывали ей сердце, подавленные воспоминания возвращались вновь.

– Ваша мать резала себе запястья и отправляла ему фото кровавых ран. «Если я умру, – говорила она, – ты будешь свободен так же, как твоя сестра». Что ему оставалось делать? Сказать тебе? Нет, он взял на себя всю ответственность. Хотел защитить сестру, которая и без того настрадалась. Не хотел ее больше тревожить.

– Моя мать не могла… она бы не стала… Как же так? Она боится боли…

– Но она это делала, – резко возразил он. – Твой брат говорил, что сможет сохранить матери жизнь и продержаться сам, но для этого ему нужны таблетки. Он принимал пять разных препаратов. Ты не поймешь, ибо никогда не пила их. Они превращали его в ходячего мертвеца. Чуть ли не в инвалида. Ему даже встать было тяжело. Но он все равно умудрялся поддерживать в доме идеальный порядок, готовить, учиться и спать под дверью у вашей матери по ночам. Можешь себе представить, каково ему было?

– Я хотела его забрать. – Иви продолжала трясти головой. Шок еще не ощущался в полной мере, но уже был невыносимым. – Я столько работала!

– Тебе не понять. Ты давно уехала. И отлично устроилась. Училась, потом нашла работу. Собиралась жить долго и счастливо со своим прекрасным принцем. Ты понятия не имела, как мучается Ханс.

Иви видела, что он сломлен изнутри – в точности как она сама.

– Ты ничего не знаешь, – попыталась она возразить, но ее слова прозвучали легковесно перед лицом мучительной правды.

– Я знаю гораздо больше, чем ты. Это ты не понимаешь. Сколько ему было, когда ты уехала? Ты оставила его, школьника, с матерью, с которой сама не могла жить. – Его голос стал возбужденным. – Ты когда-нибудь присматривалась к его улыбке? Ты поняла бы, если б присмотрелась. Он защищал тебя. Говорил, что его сестра – лучший человек в мире, самый умный, самый классный, самый потрясающий.

– Я хотела, чтобы он переехал ко мне… – Бесполезный шепот.

– Он постоянно упоминал о том, что ты уехала, чтобы обеспечить ему лучшую жизнь, свить для вас обоих гнездо в Тайбэе. Что ты тяжело трудишься, выносишь ужасные условия. Он оправдывал тебя, когда ты его не навещала: ты слишком занята на учебе, устала на работе, и если б не ссора с матерью, ты бы приехала домой. Он даже говорил, что тебе нужно отдыхать, что он сам позаботится о себе. За каждое решение, которое ты принимала, он находил тебе оправдание. Ханс сильно скучал по тебе, но не мог оставить вашу мать одну. Не знал, что ему делать.

Он медленно отступил назад, раскинув руки в стороны.

– Он говорил, что чувствует себя воздушным змеем на конце натянутой веревки. Поднимается выше и выше, вот-вот оторвется и улетит в космос.

Иви поняла, что стискивает челюсти и вся дрожит. Что безмолвно плачет перед человеком, который рассказывает ей историю Ханса.

– Он пытался вернуться обратно на землю, но на другом конце веревки не было никого, чтобы ему помочь. Он уплывал и уплывал, пока веревка не порвалась и возвращаться стало некуда.

Иви заметила, что он тоже плачет.

– Какой запах ты выбрал для него? – Ее губы побелели.

– Тебе лучше не знать. – Он медленно покачал головой.

– Мой? – спросила она. Слезы хлынули у нее из глаз. – Так ведь? И запах моря…

Он не ответил ей напрямую.

– Ханс любил тебя больше всех на свете. Я помню, как он сидел на пляже в школьной форме и всхлипывал. Тогда я впервые увидел его. Мы часто возвращались туда вместе, погулять по песку или поплавать. Заходили в хижину, где вы бывали детьми. Та старая дама так и не вернулась, поэтому я взломал замок и заменил его на новый.

Он вытащил из кармана связку ключей и положил на землю. Иви узнала брелок, который купила Хансу в их первую поездку в зоопарк Тайбэя. Валяная игрушка – кит в красной майке с надписью «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ». Он был грязный. В точности как ее.

Иви потянулась к карману; по ее губам стекали слезы. Море подступало все ближе.

– Я достаточно сказал, чтобы ты во всем разобралась. – Его глаза были пустыми, щеки мокрыми. – Я долго бегал, и у меня нет больше сил. Тебе тоже некуда деваться, так что это к лучшему. Да, чуть не забыл. Меня зовут Чэнь Шаочэн. – Он продолжал отступать к краю крыши. Иви хотелось сказать что-нибудь, чтобы его остановить, но слова застряли у нее в горле. – Ханс называл меня Айзеком. Коротко – «Ай». Это имя, которое я сам себе выбрал. Будет лучше, если ты запомнишь его. Ханс очень тебя любил, – добавил он ласково. – Я не хотел тебе этого говорить, носил этот секрет в себе годами, пока не увидел тебя лежащей в той постели. Я понял, что это судьба, что больше прятаться не получится. Понял, что ты сумеешь мне помочь. У меня были сомнения на твой счет, но в конце концов я оказался прав. Кому, как не тебе, знать, на что человек способен ради любви. Теперь понимаешь, почему я ждал тебя? Я хотел, чтобы ты увидела.

Он поставил ногу на невысокий бордюр крыши, пошатнулся и едва не упал. Потом улыбнулся. Он больше не боялся.

«Я еще не закончила с тобой, – хотела сказать Иви, но слова не шли с языка. Она знала, каким будет его следующий шаг. – Нет… и думать не смей!»

– Он действительно мне нравился. Во всех смыслах. Это была любовь.

– Тогда почему? – запинаясь, пробормотала она. Грудь сдавило, словно тисками. – Я не понимаю. Ты не можешь…

– Ты похожа на него. – Он рассмеялся.

Иви кинулась к нему и хотела схватить, помешать спрыгнуть, когда он одними губами произнес:

– Помоги мне.

Он уже падал, спиной вперед. Мгновение спустя она услышала, как его тело ударилось о землю.

Приземление не было мягким.

16

Первый раз был подобен миссии или эксперименту. Я готовился несколько месяцев, так тщательно, как только мог, гадая, сумею ли это сделать и должен ли поступать так. Я ужасно терзался. До тех пор, пока не почувствовал как-то ночью, сидя на краю постели, как у меня внутри что-то онемело. Включился инстинкт выживания. Отчуждение было способом избежать боли. Я получил сообщение утром, за завтраком – кофе с сэндвичами, купленными в магазинчике на первом этаже. Я только-только положил их на стол, когда телефон зазвонил.

Он привязал полотенце к лесенке на второй этаж двухэтажной койки в общежитии, встал на колени и сунул голову в петлю. Надо было обладать немалой решимостью, чтобы покончить с собой таким способом. Коллеги и товарищи по учебе приносили мне свои соболезнования. Я моргал изо всех сил, пытаясь заплакать. Слезы выразили бы скорбь, сопереживание, тоску, но, сколько я ни старался, мои глаза оставались сухими. Я смотрел в пол и думал о слиянии двух рек. Мои коллеги решили, что я стесняюсь плакать на публике, и позволили мне сбежать в ванную в одиночестве. Их сочувственные взгляды жгли мне спину. В бледном белом свете я был похож на зомби.

Я не пролил ни слезы, но изо всех сил вцепился в раковину и изверг из себя желто-зеленый вонючий желудочный сок.

Я понимал, что больше выбирать из своих подопечных нельзя: это привлечет внимание и оставит слишком много зацепок. Кроме того, это стало бы эмоциональной пыткой. Я просто не смог бы этого вытерпеть.

Консультанты поддерживают личные отношения с подопечными, пытавшимися совершить самоубийство, но разглашать персональную информацию им строго запрещается. Вот только папки с делами высятся громадными стопками на рабочих столах, и никто не заметит, если я загляну в одну-другую. Не говоря уже о том, что пароль от компьютера у знакомого человека легко разгадать – например, день рождения плюс несколько цифр из номера страховки. Или день знакомства с партнером и начальная буква его имени. Наш директор использовал пароль, который любой тайванец сразу раскусит: 5k4g4ji32k7au4a83. «Это мой пароль» – пароль так себе.

Я научился не оставлять цифровых следов. В конце концов, я принадлежу к поколению, которое всему учится из интернета, от готовки до преступлений. То, что казалось служебным рвением, было на самом деле агонией. Я перерабатывал, задерживался допоздна. Ученики старшей школы, подопечные коллег, даже представители группы высокого риска из базы данных – все были потенциальными мишенями. В таком возрасте они не уверены в своем будущем, одновременно счастливы и напуганны, дерзки и трусливы в любых проявлениях. Те, в ком надежда мешается с отчаянием, наиболее уязвимы. Я выбирал осторожно, начиная с жилищных условий, оценок и психологических тестов, от младшей школы и далее. Один только отчет о посещении на дому может дать детальное представление о человеке.

Любой социальный работник, сотрудник службы защиты детства или психолог, не зря получающий зарплату, при визите на дом включает все свои внутренние радары. От него не ускользают никакие подробности – начиная с прилегающей территории и заканчивая обстановкой. Обувь на пороге указывает на возраст и пол жильцов, даже на особенности их характера, а также на потребительские привычки. То, где стоят компьютеры, какие картины или религиозные изображения висят на стенах, есть ли в поле зрения пакеты с лекарствами, и выписаны ли те одним и тем же врачом, имеется ли у подростка собственная комната, запирается ли она изнутри, висят ли там шторы, нет ли где шариков для вдыхания веселящего газа или зажигалок со снятым защитным колпачком для порошкового мета… Перечень мусора из урны, содержимого холодильника или флаконов на полочке в ванной порой рассказывает целую историю. Но у меня был собственный подход: изучать запахи, доносящиеся из квартиры.

Домашний запах – целая симфония. По нему можно понять, что заставит человека совершить вторую попытку: например, случайная встреча на улице. Каждая деталь должна быть частью тщательно продуманного плана.

Если у вас на визитной карточке написано «Консультант по суицидальным намерениям», в вас сразу видят божьего человека. Покажите ее, и никто не станет задавать лишних вопросов. Люди привыкли судить других по внешности и роду занятий, не пытаясь разобраться, что прячется за фасадом. Если вы выглядите прилично и улыбаетесь, вас ни в чем не заподозрят.

Подружиться со своей мишенью, столкнуть ее с запахом, выслушать ее жалобы – таков был мой модус операнди.

Запах может пробудить скрытые воспоминания, которые тлели, словно угольки среди пепла. Тальк возвращает нас в детство – в беззаботные летние дни, когда вы играли в ванне с резиновым утенком. Вы так и видите его красный клюв, разноцветную потрескавшуюся плитку, хлопья пены от шампуня. Сложно сказать, чем он пахнет, но запах словно живой. От него хочется скорее воскликнуть: «Ма-а-м!» Она тут же прибежит с ворохом стираного белья в руках и спросит: «Что случилось?» И вы порадуетесь, увидев, как она испугалась.

Представьте человека, который идет по улице, и вдруг его нос улавливает что-то. Он останавливается в недоумении, нерешительно оборачивается вслед прошедшей мимо фигуре. Девушка, которая только что прошла, пользуется теми же духами, что его первая любовь. Как давно это было! Он уже не помнит, как назывался тот парфюм и как выглядела та подружка. Но он стоит на месте, словно ударенный молнией. Запах пробудил спавшие в нем воспоминания. Прошлое накатилось на него спустя пять, десять, а то и двадцать лет. Он женат на другой женщине, у него двое ребятишек и скучная работа, позволяющая выплачивать ипотеку. Утром он встает и отправляется в офис. Вечером возвращается домой и садится ужинать. По привычке занимается сексом. Его дни и ночи не плохи и не хороши. Заснуть и проснуться – роскошь, потому что он вырывается из повседневности, а потом из тягостного сна. Он живет будто в формалине. Однажды он проходит по улице и вспоминает, какая была погода, когда он впервые поцеловал свою подругу, ее потную шею, то, как она закусила губами резинку, подняла руки и собрала волосы в хвост. Как он заметил край ее кружевного белья. И как ее волосы мазнули его по носу.

Девушка, прошедшая мимо, конечно, не его бывшая. Она не может ею быть. Почесывая седоватую щетину на подбородке, он пристально глядит ей вслед, но она уже исчезла в толпе. Он не знает, чувствует ли облегчение или горечь утраты. Ему хочется плакать.

Запахи – мощные стимулы, провоцирующие воспоминания.

Каждая попытка воссоздать запах – это вызов. Вот, например, одеколон, которым пользовался отец того парнишки. Я выбрал для него лимон, сладкий апельсин и грейпфрут в качестве базовых ноток, потом добавил эссенцию азарума и листья дикого апельсина, чтобы придать глубины. Закончил перечной мятой. У меня получилось крошечное количество прозрачной жидкости. Я перелил ее в стеклянный флакон. Когда парень выходил в туалет, я брызгал ею на его рюкзак. Я наблюдал за его выражением, когда он возвращался. Ничего особенного. Я несколько раз корректировал формулу: убрал мяту, потом добавил мускатный орех, бергамот и, наконец, немного древесного мха, чтобы придать ноты серьезности и стабильности. Удар попал в цель. Никогда не забуду его лица: как будто он столкнулся с источником своего самого сильного страха, с настоящим дьяволом. Он так и застыл на месте.

Травму невозможно забыть. Она живет у человека в мозгу и может непроизвольно включать его защитные системы. С каждым вздохом, каждым шагом, каждым щелчком пальцев тело вспоминает ментальные повреждения. Время лечит не все раны. Периодически они открываются. Тревожащие воспоминания превращаются в русскую куклу, в матрешку, которую хранят в потайном ящичке глубоко в сердце, но запах – ключ к этому ящичку.

Щелк!

Плотину прорывает, и катастрофа становится неизбежной.

– Извините, – говорят мальчики и девочки.

А потом срываются.

– Это я виноват, – говорят они.

А потом возвращаются домой, и им снятся кошмары.

Они пьют и танцуют, курят и накачиваются наркотиками, смеются и плачут.

Одна девочка, которая вечно грызла ногти, сохраняла их кусочки – у нее была коллекция. Когда кожа на пальцах рук воспалялась, она принималась за ноги. Как будто занималась йогой.

Один мальчик выдергивал у себя волосы, пока не начинал болеть каждый фолликул. У него на голове образовалась проплешина, и он пошел в ночной магазин купить шапку. Потратил на нее триста шестьдесят долларов, накопленных из карманных денег. Продавец не согласился сделать скидку.

Одна девочка колола себе руки мамиными иглами для вышивания, пока те не превратились в кровавое месиво. Это было ее произведением искусства. Она слизывала кровь языком.

Другой мальчик начал объедаться, и чем слаще или острее была еда, тем больше она ему нравилась. Он объедался и вызывал у себя рвоту, а потом объедался снова. Выблевывая непереваренные гамбургеры, он чувствовал себя свободным.

Другая девочка занималась сексом со стариками и молодыми, с мужчинами и женщинами, с учителями, охранниками и соседями. Ей это не нравилось, она просто хотела ощутить запах чужого тела вместо своего.

Еще один мальчик пил мочу – самым непристойным способом. Он караулил в туалете кинотеатра и смотрел, как желтая струя течет у незнакомца из члена. Ему хотелось поглотить и впитать в себя всю грязь. Почувствовать, как она наполняет его изнутри.

Еще одна девочка сидела молча за своим рабочим столом и смотрела на механический карандаш и на канцелярский нож…

Моя работа заключалась в том, чтобы выявить травму. Газ, лекарственные травы, хлорид, уголь, жженый запах тормозных колодок, табачный дым, дешевое вино… Что бы это ни было, запах вызывал призраков, которые превращали жизнь человека в кошмар. Попавший на рюкзак, на школьную форму, на чехол мобильного телефона, на кошелек, на зонтик он становился вездесущим. Чувствительность к запахам у всех людей разная, так что дозу необходимо строго контролировать. Поначалу запах должен быть едва уловимым. Дальше я брызгал им снова и снова, пока не переходил определенный порог. Время поворачивало вспять, боль возвращалась, заполняя собой всю жизнь и загоняя жертву в ловушку, из которой нет выхода.

Запах напоминал о провале. О том, что ты не оправдал ожиданий родителей, не защитил тех, кто зависел от тебя, не исполнил свою мечту. А еще о потерях. О матери, которая бросила своих детей, о члене семьи, о сестре, погибшей в автокатастрофе. Печенье, пирог, детская присыпка, ароматизированная игрушечная собачка, шампунь, которым мыли домашнего любимца, – все это может напомнить о счастливом детстве, несравнимом с тягостной реальностью настоящего.

Я использовал запахи, чтобы пробуждать воспоминания, а потом предоставлял эмоциям делать свою работу. Боль неизменно подталкивала человека к саморазрушению.

Однажды утром все они открывали глаза и, уставившись пустым взглядом в потолок, решали не просыпаться больше никогда.

17

Иви вспомнилась фраза из романа: «Есть вещи, которые определяют выбираемый путь, и мы редко можем точно указать на них». Это касалось детского опыта, который направляет нас на определенный путь в жизни еще долго после того, как сам случился. Смысл этой фразы она поняла отнюдь не сразу.

Говорят, когда люди умирают, в их глазах запечатлевается последняя сцена их жизни – до того, как гаснет свет. Глядя вниз с крыши, она не могла увидеть глаза Айзека – только его руки и ноги, разбросанные в стороны под причудливыми углами, и кровь, медленно растекающуюся в стороны от мертвого тела, как будто кто-то выдавливал его плоть, похожую на красный сок.

Она присела и прислушалась к крикам людей внизу.

«Там были дети, – внезапно подумалось ей. – А он прыгнул, даже не задумавшись».

Люди внизу плакали и всхлипывали, ругались и стонали. Когда на крышу ворвались полицейские, Иви встала на колени и завела руки за голову.

– Держите руки так, чтобы мы могли их видеть! – кричали ей. Один из офицеров наставил на нее пистолет, двое других медленно подходили к ней сбоку. – Лечь вниз! Не шевелиться!

Иви послушно следовала их приказам. Они выкрикивали еще какие-то команды.

– Простите, госпожа. – Визгливым голосом полицейский офицер, стоявший слева, начал зачитывать ей права, будто с телесуфлера. – Вы арестованы. У вас есть право хранить молчание…

Наручники воняли. Иви почувствовала запахи пота, мочи, отбеливателя и табачного дыма и только потом металла на своих запястьях. Она сморщилась и отвернулась. Офицер напомнил, что ей лучше сотрудничать с полицией.

– Можете идти сами? – спросил он, поднимая ее на ноги.

– Он спрыгнул, – пробормотала Иви.

– Что?

– Просто спрыгнул. – Она сделала паузу. – Но я не остановила его.

– Понятно. Давайте дождемся, пока будем в участке, там вы повторите всё снова.

Ответ был простой формальностью. В действительности он ее не слушал.

– Можете идти самостоятельно?

Иви кивнула – и с удивлением поняла, что у нее подкашиваются ноги. Полицейские тоже это заметили. Без церемоний один из них подхватил ее под руку и помог спуститься по лестнице. Она не осмеливалась смотреть по сторонам, слышала только детский плач.

«Они же ничего не видели, правда?»

Голова ее покачивалась, как фонарик на веревочке, дергаясь в стороны при каждом шаге. Внизу лестницы полицейский крикнул:

– Дайте нам пройти!

Иви увидела инвалидное кресло.

* * *

Солнце освещало полицейский участок через окно, и тень Иви падала на стену напротив. Ее усадили поблизости от автоматических стеклянных дверей, и люди, приходившие в участок, невольно оглядывались и посматривали на нее, пока разговаривали с дежурным. Одна ее рука была прикована к стальной перекладине на уровне плеч. Ей было до ужаса неудобно сидеть так; она чувствовала себя деревом, которое пытаются выкорчевать из земли.

Иви подалась вперед, чтобы посмотреть на настенные часы, но увидела только их нижний правый край, на котором не было ни минутной, ни часовой стрелки. Она сидела там, кажется, уже целую вечность. Запястье болело; рука, которую сначала ломило, теперь онемела. Слава богу, обоняние уже пропало. Вонь металла была просто отвратительной.

Иви вспомнилась лесенка в детском саду, со следами пота бог знает какого количества детей и со ржавчиной внутри, которую могла унюхать только она. Иви приносила с собой дезинфицирующие салфетки, чтобы полазить по лесенке, и протирала перекладины снова и снова, как настоящая сумасшедшая, а не просто любительница чистоты. Ей вспомнились и другие поверхности, вроде жутких подголовников в поездах и еще более жутких – в кинотеатрах. Вот почему она постоянно носила худи: не могла вытерпеть прикосновения их ткани к своим волосам. Обычному человеку было не под силу уловить весь спектр запахов, исходивших от материала, к которому прикасались многочисленные головы. От одной мысли об этом Иви непроизвольно ежилась.

Шапка, маска, дезинфицирующие салфетки… Она посещала кинотеатр в полном снаряжении. Неважно, что происходило на экране – целовались ли влюбленные или отец рыдал над фотографией умершей дочери, – Иви не могла сосредоточиться на фильме. Ее отвлекали запахи. Но в выдвижном ящике стола она хранила кипу билетов – сувениров из ее жизни с Хансом.

Человек, который подтолкнул ее брата к самоубийству, только что спрыгнул с крыши у нее на глазах, а она вспоминает какие-то тривиальные подробности…

Истеричная женщина в фиолетовом свитере и мотоциклетном шлеме на голове, рыдая, ввалилась в участок и стала кричать, что у нее украли кошелек. Полицейский в очках постарался ее утешить, одновременно подсовывая бланки для заполнения.

– Я припарковала мопед и пошла в «Фэмили Март» забрать заказ. Меня не было всего минуту…

Женщина все говорила и говорила, стуча пальцами по стойке. Потом оглянулась и встретилась глазами с Иви. Сознавая, как она выглядит в этот момент, Иви не отвела взгляд и уставилась на женщину дерзко, бесстрашно и нахально. Женщина почувствовала, что напрашивается, и смутилась – начала теребить браслет-четки на руке. Иви опустила голову, предельно утомленная, измученная голодом и жаждой. Когда она уже собиралась позвать на помощь, стеклянные двери раздвинулись и вошли две знакомые фигуры. Выражение их лиц было бесценно – сделай из них мемы, и они мгновенно разлетятся по Сети.

– Я так и знал! – воскликнул детектив Чэнь, ткнув в нее пальцем. – Я вам говорил. Я с самого начала знал, что нельзя ее отпускать!

Инспектор Ляо молчал, меряя ее непроницаемым взглядом. Иви отвела глаза. Дверь одного из кабинетов открылась, и вышли двое полицейских; они вытянулись перед детективами по стойке смирно и приветствовали их с преувеличенной почтительностью.

– Приготовьтесь мне доложить, – сказал инспектор Ляо и прошел в кабинет. Двое полицейских последовали за ним.

Детектив Чэнь еще раз пробормотал что-то вроде «я же предупреждал», потом бросил на Иви взгляд, полный отвращения, и захлопнул за собой дверь. Иви опять осталась одна. Каждый раз, когда дверь открывалась, она думала, что ее позовут внутрь. Флуоресцентные лампы на потолке горели, казалось, все ярче и ярче. Она дважды сходила в туалет – оба раза в наручниках. Те натирали запястья, руки не слушались, плечи болели, спина тоже. Иви несколько раз проваливалась в сон. Ей казалось, что она слышит шум моря.

Дверь снова открылась, и оттуда вышел полицейский, поигрывая ключами. Он снял с Иви наручники и провел ее в допросную. Там сидел инспектор Ляо.

– Вы знаете, что делать. – Он жестом показал ей садиться. Иви молча подчинилась. Потерла пальцами глаза, чуть ли не царапая кожу. Ее веки были тяжелыми, слизистые пекло. Мозг отказывался подчиняться. Она поморщилась и почесала кончик носа.

– Начнем, когда вы будете готовы. – Инспектор Ляо переплел пальцы и положил руки на стол.

– Лишь бы вы были довольны.

– Доволен чем?

Иви распахнула глаза, покрытые красной сетью прожилок, подалась вперед и сказала:

– Не прикидывайтесь дурачком. Вы знаете, что я имею в виду.

– Сбор улик, допросы, отчеты – нам есть чем заняться.

– Как скажете.

– Вы уже ели?

Иви фыркнула.

– Если вы не голодны, давайте начнем. Вы первая. Знаю, у вас есть вопросы.

– Что вы выяснили? – Она поглядела на папку.

– А как вы думаете?

Мгновение Иви молчала. Что следовало сказать? Что они могли найти? Дневник Ханса? Рисунки Уэйна Чэна?

– Не знаю. – Она не могла четко мыслить. Реальность казалась ей расплывчатой, мысли разбегались, воспоминания откручивались назад, как видеопленка на обратной перемотке. Она подперла голову ладонями, потерла уши. Кожа была горячей. – Вещи Джиджи Чан.

– Это связано с Хансом? – спросил он.

– Я не знаю, – сказала Иви, кривя рот. – Честно, не знаю.

Инспектор Ляо не собирался облегчать ей задачу. Он долго ждал этого момента – когда она окажется перед ним в состоянии физической и психологической слабости, когда легче будет проделать дыру в ее аргументации. Потому что в остальное время разговаривать с ней было все равно что катить камень в гору. Однако Иви не собиралась уступать. Она уже стала собой прежней, язвительной и упрямой. Ляо хотел потомить ее на медленном огне, но она не поддавалась. Ее лицо было непроницаемым, и хоть Иви чувствовала себя полумертвой, язык ее оставался острым как бритва. Они сражались друг с другом до тех пор, пока солнце не начало медленно вставать, возвещая приход нового дня, и на улице не заворковали голуби.

Иви была измотана, душой и телом. Она кусала нижнюю губу, время от времени сдирая с нее кусочки кожи. Сгрызла ногти до мяса, стараясь не заснуть. Инспектор Ляо посмотрел на часы.

– Ладно, – сказал он, разминая шею и запястья. – На сегодня хватит.

Затем встал, открыл дверь и попросил дежурного, который недавно сменился, вызвать Иви такси. Сам проводил ее к выходу.

– Езжайте отдохните, – сказал инспектор. Иви показала ему средний палец.

Она едва добралась до своей квартиры под крышей. Глаза закрывались; казалось, что она поднимается вверх по узкой горной тропе. Едва не остановилась перед дверью Ховарда, которая напоминала оазис в пустыне.

«Позвони! Войди и ляг спать на той двуспальной кровати».

Но она сделала несколько глубоких вдохов и потащилась дальше наверх. Не стала даже переодеваться – так и повалилась на постель, завернулась в покрывало, словно хот-дог в булку, и провалилась в глубокий сон.

До тех пор пока…

– Эй! Ну-ка, отдай!

– Нет!

– Не беги!

– Давайте-ка построимся парами!

Выход детей на прогулку, – кошмар для взрослых. Шаги гулким эхом разносились по ее квартире. От этого звука Иви и проснулась.

Она натянула одеяло на голову, когда зазвонил телефон. Проигнорировала его, но он продолжал звонить. Время от времени делал паузы и звонил снова, как будильник, который пытаешься выключить. Это сводило с ума. Иви спрятала голову под подушку и застонала. Надо было бросить телефон с крыши. Иви высунула руку из-под одеяла и поискала трубку на журнальном столе.

«Черт! – Она едва не выругалась вслух. – До чего ж холодно!»

Телефон продолжал звонить, как будто хотел убить ее. Каждая трель вспарывала ей мозг. Пальцы стремительно замерзали, но наконец ухватили трубку. Иви спрятала руку обратно под одеяло и ответила на звонок.

– Алло? – откуда-то издалека донесся голос Ховарда.

– Чего тебе надо?

Телефон был ледяным. Оторвав голову от подушки, пропитанной слюной, Иви не могла понять, что происходит. Ее мучила мигрень, а ему не терпелось что-то сказать. Она хотела спать, а его одолевала тревога. Иви бросила трубку, но он перезвонил опять. Его адвокатская контора официально сделала ее своим клиентом. Ей выделили двоих адвокатов: один – Ховард, второй, конечно же, Энджи Вэй.

«Просто потрясающе».

Новая девушка защищает бывшую, а бойфренд – пятое колесо в телеге. Ситуация казалась предельно неловкой. Потом Иви решила, что ей наплевать. Есть проблемы и посерьезнее.

– Мой босс хочет, чтобы мы сегодня устроили встречу. У тебя найдется время?

Иви чувствовала его тревогу и понимала, чем она вызвана.

– Энджи не знает, – наконец сказал Ховард.

– Понятно, – ответила она.

Он предложил встретиться в офисе.

– …Либо в кафе, если тебе удобнее.

Иви проигнорировала его.

– Не забудь позвонить в дверь, – сказала она. Пусть сами приходят. И очень хорошо, если Ховард не станет пользоваться своим ключом.

Иви не хотелось вставать и прибирать в квартире; она даже не сменила вчерашнюю одежду. Повесив трубку, просто отшвырнула телефон в сторону и снова закуталась в свой кокон, но продолжала вертеться с боку на бок. Чем дольше она лежала, тем сильней ощущалась тревога. В конце концов Иви неохотно поднялась. И увидела свои носки. Простые черные, без оборок. Может, именно такие и нужны скучным людям вроде нее. Она уставилась на них так, будто они могли сменить цвет и узор – если только смотреть подольше. Подумала было, не надеть ли свежую пару, но решила не утруждаться. Все силы ушли на то, чтобы встать.

Вода после морозной ночи была ледяной; Иви как будто совала руки в снег или клала на язык лед. Кисти покраснели, суставы закоченели. Она вся тряслась, но продолжала и продолжала плескать воду себе в лицо. Потом подумала: «Будь что будет», открыла кран на полную и стала ждать, пока наберется вода. Когда та дошла почти до краев раковины, погрузила туда голову.

Она смотрела, как вода убегает в сток. А дальше куда? В канализацию, на водоочистительную станцию, в реку Тамсуй и, наконец, в Тайваньский пролив, правильно? Черт, носки промокли. Раковина переполнилась.

Иви открыла глаза и рот и стала выпускать пузыри воздуха – прямо в море.

… – Здравствуйте, госпожа Ян. Ховарда вы знаете. А я Энджи Вэй. Мы адвокаты из бюро «Ай-Чэн и партнеры».

– Я в курсе, кто вы такие.

Госпожа Вэй была одета в деловой костюм цвета пыльной розы. Она была светлокожая, стройная, с короткой стрижкой и серьгами-кольцами в ушах.

– Разувайтесь за дверью. – Иви отправилась на кухню, предоставив им самим проходить. – Хотите пить? У меня только вода и козье молоко. – Заглянула в холодильник. – Простите, молока тоже нет.

Энджи прошла в комнату, осторожно переступив через мусор и флаконы с духами. От напитков вежливо отказалась. Беспорядок в гостиной, похоже, нервировал ее, но она все равно улыбалась и делала вид, что всё в порядке.

Иви отвернула крышку с бутылки минеральной воды и отпила чуть ли не половину. Ховард подошел к ней и прошептал на ухо:

– Что у тебя с волосами?

Иви не ответила.

– Ты простудишься, – прошипел он.

Она захлопнула дверцу холодильника; та скрипнула и опять распахнулась. Иви попробовала еще раз, но дверца не поддавалась.

– Позволь мне, – сказал Ховард еле слышно. Она сделала шаг в сторону. Дверца закрылась.

Вода струйками сбегала с ее волос, оставляя след на полу и напоминая Иви, что она еще жива. Девушка смела картонные коробочки из-под еды, бумажный пакет с жареной кониной и пластмассовую ложку со стола в гостиной в мусорную корзину, отодвинула одежду на диване в угол, а книги, документы и фотографии собрала в кучу и прижала к груди.

– Располагайтесь. – Она и сама не могла понять, прозвучало это вежливо или с сарказмом, и не знала, какой оттенок хотела вложить в свои слова.

По-прежнему улыбаясь, Энджи присела. Ховард явно был смущен. Иви решила отнести материалы, которые держала в руках, в спальню. Окинув взглядом графики и схемы на стенах, она ощутила бессмысленность происходящего. Больше некуда спешить. Все мертвы, все кончено. Пора остановиться.

Она разжала руки, и бумаги упали на кровать. Одна фотография слетела на пол. Это был Уэйн Чэн.

Ей хотелось так и оставить снимок на полу, но, сделав пару шагов, она вернулась, подобрала его и сунула между страниц книги.

В гостиной все было готово. Энджи внимательно изучала документы в папке. Ховард разложил бумаги на коленях, но глазами блуждал по комнате. Он теребил свои пальцы и облизывал губы.

– Насколько нам известно, госпожа Ян, вчера в участке вы сделали заявление.

Энджи говорила быстро, но четко, умело расставляя акценты – что-то сокращала, о чем-то напоминала. Однако Иви сложно было сосредоточиться, и до нее долетали лишь отдельные фразы – островки в море белого шума. Так она услышала, что учительница Лю заявляет, будто Иви столкнула ее сына с крыши намеренно. Коллеги из «Следующей остановки» тоже дали показания – все, включая босса. Полиция нашла в комнате у Айзека набор для рисования, принадлежавший Джиджи Чан, а также несколько альбомов с набросками Уэйна Чэна и другие предметы, не являвшиеся его собственностью.

– Члены семьи подали несколько…

Глядя на Энджи, Иви сравнивала ее с собой. Они были совсем разные, она и эта девушка. Энджи держалась очень уверенно – давали о себе знать и происхождение, и одаренность, и, безусловно, внешние данные. Она без усилия улыбалась и вела себя естественно. Выглядела такой нормальной, что нормальный человек на ее фоне показался бы эксцентричным. Никаких трещинок – как безупречная скорлупа яйца.

Внезапно Иви захотелось ее понюхать.

Она мечтала узнать, как пахнет нормальный человек, на что похожа нормальная жизнь. Плачет ли она после того, как занимается любовью с Ховардом? Вскрикивает ли от радости, когда видит, какая хорошая на улице погода? Бывало ли у нее хоть раз такое чувство, что сил жить дальше просто нет? Засыпает ли она спокойно, не боясь, что окажется в кошмаре или, тем более, что не сможет наутро встать? Не страшится ни ночной темноты, ни света дня?

В улыбке Энджи не было ни тени. Богиня восходящего солнца. Иви подумала про хрустящие свежеиспеченные круассаны.

– Госпожа Ян? – Энджи заметила, что ее подопечная отвлеклась. – Вы меня слушаете? Я могу повторить, если…

– Думаю, нам надо сделать перерыв, – сказал Ховард.

Иви моргнула, поднялась с дивана и шмыгнула на кухню. Она не знала, что собирается делать, ей просто хотелось спрятаться и перевести дыхание.

Энджи растерялась. Ховард что-то прошептал ей на ухо и тоже встал.

– Пойдем-ка покурим. – Он вывел Иви на балкон и притворил дверь. Иви оттолкнула его руку.

– Что? – воскликнула она. – Покурим?

– Не будь такой, – прошептал Ховард.

– Какой?

Он не знал, как это выразить. На всякий случай заглянул в гостиную.

– Я не хотел, чтобы…

– Ты молодец. Она красивая и умная и вроде хороший человек. Твоей матери понравится. Ей только стоило бы отрастить волосы подлиннее.

– Иви, прошу тебя!

– Она не дурочка. Рано или поздно она поймет, если ты и дальше будешь продолжать. Я не хочу, чтобы мои адвокаты перессорились.

– Погоди. – Ховард преградил ей путь, не давая уйти. – Я должен тебе кое-что сказать.

– Ладно. – Она скрестила руки на груди. – Давай, выкладывай.

– Я больше этого не выдержу, Иви. Я так не могу.

– Как? – Она изобразила удивление.

– Я все расскажу Энджи. И сам разберусь с твоим боссом.

– Не надо. В любом случае спасибо вам.

– Ты… – Ховард выглядел потерянным, словно не знал, как поступить. После нескольких попыток заговорить он сдался. – Ладно, ничего…

Затем развернулся и потянулся к ручке двери, но тут Иви схватила его за плечо. Опешив, Ховард оглянулся на нее.

– Черт! – Иви уставилась на него разъяренным взглядом. – Что это за «ладно»?

– Ты делаешь вид, что всё в порядке. Похоже, ты сама не понимаешь, как выглядишь сейчас.

Ховард повысил голос. Ему уже было все равно, услышит его Энджи или нет. Он видел, как Иви сражается со всем миром, и не мог этого выносить. Разве он не обещал сделать ее счастливой? Очевидно, у него не получилось.

– Я знаю, что ты…

– Что ты знаешь? – спросила она медленно. Каждое ее слово было подобно кинжалу. – Ховард, сколько раз я говорила тебе, что не нуждаюсь в твоей жалости?

– Это не жалость, Иви. Я хочу тебе помочь. Все хотят…

– Я никогда не знаю, что ты испытываешь, Ховард, жалость или тревогу. Ты и сам этого не знаешь. Я живу ужасной жизнью, но это не твое чертово дело. И вот ты приходишь и пытаешься перетащить меня в свою блистательную жизнь… А мне она не нужна. – Иви быстро распалялась. – Перестань притворяться прекрасным принцем. Ненавижу, когда ты пытаешься меня спасать.

– Я тебя не спасаю, – ответил Ховард, уязвленный ее внезапной враждебностью. Хоть и обиженный, он попытался еще раз достучаться до нее. – Но нельзя закрываться от других людей. Все знают, что тебе больно, и всем хочется…

– МНЕ. ЭТО. НЕ. НУЖНО, – прорычала Иви. Как будто сошла лавина или плотину прорвало. В этих словах были сила, злость и скорбь, копившиеся у нее внутри и теперь хлынувшие наружу. Иви взорвалась. – Мне не нужно твое проклятое сочувствие, не нужно, чтобы ты меня спасал; я не хочу продолжать жить, ты понимаешь? Почему нельзя оставить меня в покое? Почему мне не позволяют признать, что я никогда этого не преодолею, по крайней мере при этой жизни? Ты никогда не задумывался о том, чего я по-настоящему хочу. А я не хочу, чтобы мне стало лучше. Все хотят, чтобы я была счастлива, но что это означает? И с какой стати мне быть счастливой? Как люди, подобные мне, могут быть счастливы? Я не могу оставить прошлое в прошлом, я чувствую себя дерьмом собачьим, и мне больно. Каждое утро я просыпаюсь с таким чувством, будто меня душат. Мой младший брат мертв, а я не могу пролить ни единой слезинки. Но такова уж я, ты понимаешь? Мне надо испытывать боль.

– А что насчет меня? – спросил Ховард. – Моя боль не считается?

Воздух вокруг стал разреженным. Иви показалось, что она ступила в вакуум. Люди принимают любовь, только когда считают себя достойными ее. Грустно, не правда ли? Да, грустно. Они вступают в отношения, чтобы заполнить дыру, оставшуюся после расставания. Пытаются залечить свои собственные или чужие душевные раны. Построить идеальный город на руинах. Не обращая внимания на шатающийся фундамент, они стоят у обвалившихся стен и убеждают себя, что все будет в порядке. Раны и шрамы, любовь и ее отсутствие – все это продолжения их самих. «Как? – спрашивают они. – Как я пришел к этому?»

– Ты чувствовала себя брошенной и ненужной, но ведь и я тоже. – Они смотрели друг другу в глаза. На мгновение Иви показалось, что по лицу Ховарда пробежала тень. Его взгляд стал беззащитным. – У тебя был выбор, но ты предпочла отказаться от меня.

– Никакого выбора не было, – ответила Иви, помолчав. Слова дались ей с трудом.

– Я такой дурак! – Ховард безнадежно склонил голову. – Остался зачем-то жить здесь… Ты никогда об этом не думала? В тот день я тоже потерял человека, которого любил больше всех на свете. Девушку. И она больше не вернулась.

– Мне надо было остаться одной. – Это было все, что она могла сказать. Причин было множество, они переплетались между собой, но изложить их словами не получалось. – Каждый раз, когда ты говорил, что хочешь мне помочь, мне становилось только тяжелее. Тебе не нравится такая версия меня, но я не могу снова стать такой, какой тебе нравлюсь. Можешь ты принять человека, стоящего перед тобой сейчас? «Он не вернется», – повторяют мне все вокруг. Я знаю это, потому что и сама уже не вернусь.

Иви открыла балконную дверь и, не глядя на Энджи Вэй, проскочила в ванную. Заперлась там и слушала, как они тихонько переговариваются. Слов было не разобрать. Возможно, Энджи все слышала, а может, Ховард придумал какое-то объяснение. Или вообще ничего не сказал.

Иви прижалась затылком к двери. Никто сейчас не видел, как мучительно она тоскует. И слава богу.

18

Иногда у меня было такое чувство, что я пытаюсь выбраться из дома и не могу найти ключ. Я захлопывал дверцу холодильника, а она открывалась снова. Крышка какой-нибудь банки была слишком тугой, и я не мог ее отвернуть. В такие моменты я ощущал себя полностью раздавленным. Плакал из-за любой мелочи.

Боль накапливалась до определенного уровня, после чего наступало онемение. Я не мог продолжать так дальше, поэтому упаковал вещи и отправился в пятидневную поездку. Я и денег взял ровно на пять дней. Поехал почтить память их всех. Я стоял перед их нишами в колумбарии. Складывал руки, как для молитвы, но ничего не мог сказать. Закончив, я стал думать, что делать дальше.

– Возле моря всегда обретаешь свободу, – говорил один мой знакомый из психиатрического клуба. Он прекрасно держался и обычно выглядел спокойным, но в действительности не справлялся с жизнью. – Если не знаешь, куда идти, иди к морю.

Итак, я отправился на пляж. Поехал на поезде. Пляж в Тоучэне был слишком туристическим, а в Жуйфане слишком унылым. Я искал и искал, но не мог найти тот, на котором хотел бы упокоиться навеки. В конце концов я ткнул пальцем в карту и приехал в Синпу.

И понял, что там мое место. Запах той станции, недавно вымытой платформы, гниющего дерева, раковин на пляже и морского бриза. Что же, пусть будет так. Я стал думать о том, пойти босиком или в обуви, бросить рюкзак или взять с собой. Оказывается, надо продумать множество вещей, когда решаешь убить себя. Какой у меня был план? Как я все себе представлял? Мне хотелось дождаться волшебного момента на закате и войти в море исполненным поэтических чувств. Это был бы хороший способ расстаться с жизнью.

Присев на песок, я снял кроссовки, вытряхнул из них камешки и аккуратно поставил рядом. Огляделся, не желая никого потревожить. И тут заметил мальчика в школьной форме, сидевшего с восточной стороны, опустив голову между коленей. Мальчик плакал.

Это было душераздирающе.

Я повидал много людей, которые плакали вот так. Я понимал их отчаяние.

«Ты знаешь, в каком ты состоянии; не делай этого, Айзек. Не слушай, не смотри, просто поспеши и закончи начатое».

Но все-таки я встал и пошел к магазинчику на пляже купить напиток.

– Держи. – Дотронулся до плеча мальчика картонной упаковкой холодного чая. Он поднял глаза – его лицо было мокрым от слез и соплей. – Выпей.

Мальчик взял картонку, не уверенный, что с ней делать. Я присел с ним рядом и отряхнул с ладоней песок.

– Спасибо, – хрипло сказал он. Потом хлюпнул носом. Ему явно хотелось добавить что-то еще. Я протянул ему пакет бумажных платков. – Спасибо, – повторил мальчик.

Он перестал плакать и насухо вытер щеки.

Мы очень долго сидели рядом, не говоря ни слова. Сначала розовый оттенок заката, а потом и все цвета радуги пролились на моего нового знакомого, который постепенно успокаивался. Наконец его дыхание стало ровным.