– Ну я не против переехать куда-нибудь.

В окне директорского кабинета мелькнул свет — наверняка от телефона. Во время собрания ей было жаль Елену Георгиевну, которая металась от одного родителя к другому, приговаривая бесконечное «нас же записывают». Сейчас она наверняка распустила тугую косу, которая стягивает в ней все живое, достала коньяк, который прячет на верхней полке шкафа за статуэткой пеликана и, спрятавшись от камер, пьет его из обычной чайной кружки у окна, не включая свет. Как и положено одинокому человеку, Софья развлекала себя сама, изобретая истории о знакомых людях, — в ее картине Елена Георгиевна была той самой не очень-то сильной женщиной, что плачет у окна.

– Куда переехать? У нас ипотека за эту квартиру еще не погашена. – Им предстояло расплачиваться за квартиру в роскошном районе Синдзюку еще тридцать лет. – Да и с ребенком – знаешь, сколько внимания дети требуют? – у тебя на маму времени просто хватать не будет. И не ты ли хотела при первой возможности вернуться к работе?

А кто же он? По виду любитель походов, сплавов на байдарках и песен у костра под гитару. Свитер недостаточно плотной вязки чуть сильнее нужного облеплял не тучное, но крупное коренастое тело. Наверняка старый, оставшийся от более тощих лет. Или же подарок женщины, которая пыталась придать спутнику утонченный вид, а получила обратный эффект. Нависающий лоб, мясистый нос, едва заметные узкие губы — лицо из тех, что скорее из вежливости называют «волевыми». В темно-русых волосах видна проседь, густую бороду давно надо бы подровнять — хотя трудно его упрекать в такое время в неаккуратности. А Вася похож на отца, поняла она. На месте и неловкость — только уже не подростковая, а взрослая, как будто он не знал, как именно расположить свое большое тело в пространстве. Хотя в такой ситуации кому-нибудь было бы ловко и уклюже?

– А мама твоя что говорит?

Молчание становилось все более душным, превращаясь в откровенную нелюбезность. Она откашлялась и пробормотала:



– Сказала, хочет попробовать в одиночку пока справляться. И город, в котором мама уже прижилась, покидать она вряд ли захочет.

— Вася надолго останется в больнице?

– Обо мне не беспокойся, – заверяла Юрико, провожая вчера сына. – Я еще в полном порядке, – для придания пущей достоверности своим словам она улыбалась, но это успокаивало разве что саму Юрико.

— Неделю-две.

— Вы говорили с ним о возвращении в школу? После каникул уже, видимо?

– Я на следующей неделе приеду. Если что-то случится, ты мне сразу звони! – Идзуми не удалось натянуть улыбку в ответ. Он переступил порог дома. Лицо матери, на которое нельзя было спокойно смотреть, скрылось за створкой раздвижной двери.

— Нет, не говорил.

* * *

— А если он не захочет?

– Тогда будем искать кого-нибудь, кто будет присматривать?

— Я пойму. Но доучится здесь. Хотя бы этот год. Учебный.

– Мама говорит, пока не нужно. Но в ближайшее время, наверное, придется. На начальном этапе, скорее всего, можно будет рассчитывать только на приходящую сиделку или искать пансионат с амбулаторным посещением.

Отрывочные резкие предложения звучали не очень-то вежливо, но Софья не могла не отметить приятный, будто поставленный голос. Из тех, что хочется слушать.

Вчера Идзуми связывался с менеджером из соцзащиты, номер которого ему дали в больнице. Приятный голос женщины-специалиста, вероятно, средних лет, в деталях ознакомил с доступными видами поддержки больных деменцией.

— А вы не думали о переводе в другую школу?

– А как там все устроено?

— А вы не слишком быстро сливаетесь?

– Сиделка, как я понял, приходит домой, готовит, помогает принять ванну и все такое. А в пансионатах амбулаторного посещения помимо того, что кормят, помогают с гигиеной, еще проводят разные процедуры и мероприятия для поддержания состояния. Утром увозят в пансионат, вечером – домой.

— Я не поэтому, — она поморщилась от неожиданного упрека.

– Такие услуги, наверное, в копеечку влетят?

— Точно? Вам же предлагали руководство раньше.

После вопроса Каори в вагон хлынул свет: поезд выехал на надземные пути. За окном внизу расстилалось спортивное поле университета. Студенты в обтягивающей белой форме бегали, размахивая палками с сеткой наверху.

— Было дело.

– Нет, знаешь, там вполне себе недорого. Тем более по страховке.

— Если б взяли, то все было бы иначе.

Идзуми уже знал, что студенты играют в так называемый лакросс, – название ранее подсказала Каори. Говорят, это достаточно суровый вид спорта, но под лучами ласкового весеннего солнца резвящиеся молодые люди выглядели так беспечно…

— Едва ли. Я не религиовед.

– А когда одной ей станет совсем никак, что будем делать? Не дай бог она снова, как в этот раз, забудется где-нибудь в магазине или на улице…

— Было бы, к кому прийти пожаловаться на, прости господи, религиоведа.

– Сейчас ничего не поделаешь: все пансионаты стационарного пребывания забиты, люди в очередях по несколько лет ждут – так просто туда не попасть.

Софья сжала кулак.

Каори нежно провела рукой по округлившемуся животу, словно сообщая ребенку: «Не переживай, у нас все будет хорошо». Вчера она поделилась тем, что малыш в последнее время стал часто пинаться. Тогда Идзуми прикоснулся к животу жены, и по его ладони пробежала волна удара – он явно не рассчитывал, что толчок будет такой силы.

— Нам явно не хватает еще одного пассажира.

– Известие о наличии у близкого человека деменции – это не конец. Наоборот: это только начало, – убеждала женщина из соцзащиты по ту сторону провода. – Я должна вас предупредить: даже лучший пансионат и постоянная опека близких не дают гарантии, что развитие болезни замедлится. Но при этом вам во что бы то ни стало нельзя опускать руки!

— Кого-то забыли?

После этого воззвания женщина в телефоне стала описывать принципы работы специальной медицинской страховки и дотошно объяснять разницу между видами специализированных организаций по уходу за больными деменцией. Информацию она излагала вполне доходчиво, но Идзуми большую часть все равно не удалось запомнить.

— Да. Психолога. Если вы решили меня подвезти, чтобы пристыдить…

* * *

— Простите, вы правы. Мне и правда не помешал бы сейчас психолог.

После фотосъемки музыкантов для обложки альбома Идзуми не стал возвращаться в компанию, а отправился в парикмахерскую, куда обычно ходил. Со всеми этими поездками по больницам да улаживанием рабочих вопросов он так закрутился, что не стригся уже два месяца.

— Как и всем нам. — Софья кивнула, отметив, как легко он признал свою грубость.

– Вот это шевелюру вы отпустили! – приговаривал, расчесывая волосы сидящего в кресле Идзуми, его всегдашний парикмахер.

— Так вот, Вася. Если его перевести и сделать вид, что ничего не случилось, то проблема не решится. Будет замалчиваться, потом полыхнет. Такое всегда дает о себе знать. Тем более он, как и Оля, какое-то время в любой школе будет звездой. Вам ли не знать.

Он был в леопардовой блузке, которая, казалось, прилипала к худощавому телу. Ноги обтягивали ярко-красные штаны, а завершали образ ботинки на высокой платформе. Встретишь такого на улице – и не подумаешь, что этот матерый панк-рокер простой парикмахер.

— Пожалуй.

— Пожалуй. Только вот в вашей роли у нас Ольга. А Вася мальчик для битья.

– Да, утром их уложить – целая трагедия.

Замутило, в руку будто стрельнуло.

– Если регулярно не приводить в порядок то, что находится на голове, недолго и совсем себя запустить. – По губам парикмахера пробежал хохоток, и под нижней губой заколыхалась подвеска лабрета. За отталкивающей на первый взгляд внешностью скрывался человек, который умел расположить к себе, и Идзуми это цепляло.

Слишком мало времени прошло, как же он не понимает?



– Седых волос у вас что-то прибавилось.

Покажите, как вы его ударили.

Он отделил прядь, зажал ее между средним и указательным пальцем, натянул и щелкнул ножницами.

Выходит, у вас была возможность замахнуться?

Вы же говорили, что били не глядя, почему ударов так мало?

– Да, не мудрено… Слишком критично? – Идзуми – нет чтобы говорить с парикмахером через зеркало – то и дело невольно поворачивался к нему в моменты диалога.

У вас был опыт обращения с оружием?

– На затылке вот прямо-таки заметно.

Вы знали, куда бить?

Это ОНИ вам показывали, куда бить?

Парикмахер деликатным движением развернул голову Идзуми обратно к зеркалу и продолжил уверено размахивать ножницами: кончики волос так и сыпались на пол. Никто в этом салоне не мог сравниться с ним в мастерстве. До Идзуми даже доходила информация – ею как-то во время мытья головы поделился новичок-подмастерье, – что по планам панк-парикмахер в следующем году станет управляющим салоном.



– Если седина вас смущает, можем закрасить. Хотя, по-моему, вам и так хорошо: есть в ней что-то элегантное.

— Остановите машину, пожалуйста.

— Что?

Пока Идзуми обдумывал предложение парикмахера, до его обоняния донесся едкий запах краски для седых волос. Обнаружилось, что в кресле у соседнего зеркала сидела женщина средних лет, на длинные локоны которой была нанесено вещество белого цвета. До этих слов Идзуми и не замечал, какие манипуляции проделывали сейчас с другими клиентами.

— Метро. Остановите машину.

Юрико тоже закрашивала седину. Начала она это делать примерно в то время, когда Идзуми поступил в университет. Маме, по всей видимости, было неловко, что возникла такая необходимость: чтобы сын не заметил, первую купленную тогда краску она поставила на нижнюю полку шкафчика под раковиной, причем заставила упаковку хранившимися про запас кондиционерами для белья и шампунями. Но Идзуми все-таки наткнулся на спрятанный предмет. В тот момент он впервые почувствовал, что мама стареет.

— Я могу довезти вас до дома.

— Не стоит. Ваша жена, должно быть, уже беспокоится.

На прошлой неделе Идзуми обнаружил еще один мамин тайник: между страницами книги о деменции был заложен белый конверт. На нем было указано название больницы в соседнем городке. Идзуми, стараясь не издать ни единого звука, выдвинул стул и присел за обеденный стол. На подоконнике стояли три вазы. Все они были пустые. Сверху раздавался тикающий звук секундной стрелки настенных часов. Идзуми оторопел: прошло уже три часа с того момента, как мама ушла спать. Тем не менее он снова опустил взгляд на конверт и после долгих раздумий все-таки извлек из него несколько сложенных в три раза бумажек.

— Она в больнице с Васей. И она бы не стала беспокоиться. Мы в разводе. — Он сделал паузу и подчеркнул, повернувшись к ней: — Официальном.

В лобной и теменной долях головного мозга обнаружены участки, где нарушается процесс распределения крови по областям. Наблюдается снижение кровотока, особенно в височной и затылочной долях.

— И тем не менее…

На бумагах были снимки мозга в разных срезах. Документы из конверта оказались не чем иным, как результатами медицинской экспертизы. Вынесен предварительный диагноз: деменция, болезнь Альцгеймера. Подтверждение диагноза станет возможным при анализе последующего течения болезни. С проставленной на медицинском бланке даты прошло почти полгода.

— Софья…

— Львовна, — привычно продолжила она.

Если вспомнить, как раз в то время мама часто названивала Идзуми. Бывало, она поинтересуется, как у него дела, а Идзуми просто буркнет что-нибудь невнятное. Он мог и вовсе кинуть трубку со словами: «Прости, сейчас не могу говорить». И ведь он даже к ней все это время не ездил, хотя здесь каких-то полтора часа на электричке.

— Софья, я так и не представился. Андрей.

Спустя годы учительства ее имя, брошенное без отчества, казалось голым. Он протянул ей руку, она машинально подала свою в ответ. Вечно озябшим пальцам было неожиданно приятно оказаться в теплой мужской ладони. Вот только быстро отпускать он не собирался.

Наблюдая за отражением фигуры замешивающего темно-коричневую краску парикмахера, Идзуми копался в памяти. Он все больше убеждался в том, что симптомы стали проявляться еще полгода назад. Теперь-то Идзуми понимал, что тогда по телефону мама безмолвно молила о помощи. Но он этого не услышал. Если бы только он раньше заподозрил неладное! Кто знает, может, сейчас болезнь бы не продвинулась так далеко. Идзуми представил, как мама в одиночку проходила обследование, и внутри все сжалось от чувства вины.

— Софья, позвольте вас подвезти.

Разведенная в пластиковой миске масса стала постепенно менять темно-коричневый цвет на белый. Наблюдая за изменением оттенка краски для седины, Идзуми задумался, что и он теперь стареет. Вот уже через пять месяцев у него родится ребенок. Да-а, вот так жизнь пролетит, и не заметишь.

Она все еще качала головой, но не так уверенно. А он говорил, поглаживая ее ладонь:

— Простите, если вдруг задел. Но ваша история задела меня, так уж вышло. Честно говоря, я вообще думал не приходить сегодня. Знал, что будет бестолковый ор. Думал отдельно поговорить с вашей директрисой. А Инна сказала, что явится педсостав. Вот я и захотел на вас взглянуть. Посмотреть, какая вы вживую. Наверняка неловко такое слышать, я понимаю. Но о вас теперь многие знают. И не всегда то, что вы бы сами о себе рассказали. Я поэтому и попросил вас взяться. Вы должны понять моего сына. Никому не было до него дела, пока он не ославился. Никто ничего не знал. Даже я. Я узнал о проблемах сына не от него и даже не от его матери, а вот так. Это пакостное чувство. У вас же нет детей, верно?

— Зачем вы спрашиваете? Об этом вы наверняка тоже знаете.

7

Несправедливо обвинять его в своей неудавшейся личной жизни, но…

Указательный палец правой руки судорожно стукнул по дверному звонку несколько раз. Раздалось соответствующее количество режущих слух звуков. Послышались приближающиеся шаги, они застыли по ту сторону двери. Казалось, человек притаился. Видимо, он всматривался в глазок. По крыше барабанил дождь. Дверь все еще держали закрытой. Тогда рука сжалась в кулак и требовательно стукнула два-три раза. По ней тоже хлестали капли воды с неба.



– Идзуми! Ты же здесь?

Раздался треск поворота ключа. Темно-шоколадного цвета дверь осторожно приоткрылась.

Понимающие рыбьи глаза смотрят в упор. Я знаю, поверьте.

– Здравствуйте… Вы что-то хотели? – спросил человек, чье лицо все еще пряталось за дверью.

Одинокие женщины за тридцать часто становятся жертвами подобных преступников.

– Мой сын, Идзуми, он не у вас?

– Идзуми-сан?..

Они осыпают вас комплиментами, обещают боготворить, а вы и рады верить.

– Да. Он все еще не вернулся домой. А тут еще такой дождь хлынул, так и продрогнуть можно. А я же переживаю, вдруг заблудился. Да вот он уже и в школу ходит – как он мог потеряться. Но сердце разрывается, не могу я сидеть сложа руки. Подумала, может, он к вам заскочил… С вашим сыном они же хорошо ладят, играют вместе частенько…

Но взамен они всегда просят помочь в каком-нибудь деле ради всеобщего блага.

Мама Миуры-куна выглянула из-за двери. Она изумленно уставилась на гостью.

У вас было то же самое?

– Что ж вы молчите? – Голос уже готов был сорваться на крик, но Юрико изо всех сил его сдерживала. Между тем ей показалось, что по второму этажу кто-то прошелся. – Так он и правда у вас?

Мать Миуры-куна отвела глаза в сторону, и это только убедило Юрико в том, что женщина недоговаривает.

Как они на вас вышли?

– Это же Идзуми? На втором этаже!



Юрико дернула ручку двери и ввалилась в дом.

Она выдернула руку, та горела.

– Постойте! Вы что себе позволяете! – возмутилась мать Миуры-куна, которая успела схватить Юрико за запястье. Лицо хозяйки дома было одним бежевым пятном: на нем не было глаз, рта, носа…

– Отпусти меня! – Юрико выдернула руку и, не разувшись, метнулась на лестницу. – Идзуми! Идзуми! Идзуми, сейчас мама тебя спасет!

Даже после работы она под надзором, колпаком, прицелом, следствием, судом (отметьте предложение с рядом сочинительных членов предложения) — не официальным, так общественным. Человек снимаемый, человек прослушиваемый, человек надзираемый — остается ли человеком или превращается в муху в стакане? «Ребята» кивали, с восхищением отмечая глубину ее рассуждений.

«Ой, Никайдо-сан – тоже мне нянька – и эта тут как тут! Постоянно она ко мне домой вламывается! А мне от нее сберкнижку да кошелек прячь! Еще и живот от голода сводит. Дайте я хотя бы есть буду тогда, как захочется! Да и помыться – я уж, что, совсем, что ли? – и сама могу! Я же вам не дите малое какое-то!»

Юрико поднялась по лестнице и распахнула первую попавшуюся дверь. Там, за письменным столом, сидел один только Миура-кун и жевал какую-то булочку.

Андрей же смотрел с сочувствием, что вывело ее из себя. Да кто он такой, чтобы ее жалеть?

– Миура-кун, ты не знаешь, где сейчас Идзуми?

— Тридцать два года, образование высшее гуманитарное, характер нордический, группа крови вторая, резус положительный, приезжая, привита от кори, оспы и чумы, нет жилплощади, мужа, детей, вредных привычек, любовника, кошки и аллергии тоже нет. Только на неуместные вопросы, разве что. — Гнев в ее голосе все набирал силу.

Мальчик выпучил наполненные ужасом глаза. «И этот тоже что-то скрывает!»

Он улыбнулся:

– Куда вы дели Идзуми? Отвечай!

— Тридцать восемь, образование техническое, группа крови третья отрицательная, местный, одна бывшая жена, один настоящий сын, одна квартира, машина, дача и вредная привычка, ноль кошек и любовниц. Что думаете?

От крика пришли в движение валявшиеся на столе хлебные крошки. Они, словно муравьи, разбежались в разные стороны.


— Я думаю, что вы умеете составлять анкеты для сайта знакомств. Удачи вам в этом непростом занятии.

– Уходите немедленно! – Мать мальчика нагнала Юрико и снова схватила ее за руку.

– Зачем вы его от меня прячете? Что мы вам сделали? За что вы так с нами?

— Знаете, Софья, а я сомневаюсь насчет нордического характера.

Внезапно с улицы покатился ужасающий вой: будто неистовствовало страшное чудовище. Дом заскрежетал и начал сильно качаться из стороны в сторону. За окном пронеслась громадная тень. Я без раздумий бросилась к окну – посмотреть, что творится снаружи. Электропровода ходили волнами между столбами, бились хлыстом. Хоть бы Асаба-сан не пострадал! Быстрее, быстрее! Прочь из этой комнаты, из этого дома. За дверью сразу обдал ливень. Дома цепочкой скользили вниз по склону. Я пыталась спуститься по улице, но, сколько ни шла, оставалась на прежнем месте. Мама… Похоже, она пока не решилась на новое замужество. Надеюсь, она хорошо кормит Идзуми. Без папы ей, наверное, нелегко сейчас приходится. Окна проплывающих мимо зданий были заставлены разнообразными куклами. Они приветствовали меня: «О, Юрико-сан, с возвращением! Мы рады видеть вас вновь!» А сновавшие туда-сюда тени нашептывали: «Да уж, Идзуми по вам уже, наверное, истосковался! И ведь носит земля таких никудышных матерей!» Вы ничего не понимаете! Я… да Идзуми… Идзуми уж точно!

— Сомневайтесь сколько угодно. Прощайте, Антон.

Я шаталась по пустой проезжей части. Сколько я ни брела, на всем пути мне не повстречалась ни одна машина, не подвернулся ни один человек. Привычного пения птиц – и того не было.

Он усмехнулся:

Асаба-сан, где же ты? Я оторвала взгляд от стелющейся теперь без уклона дороги и обнаружила, что она упирается в море. На воде колыхался белый корабль. Когда я добралась до него, дождь мгновенно прекратился. Ах, нет, он не прекратился: похоже, кто-то раскрыл надо мной зонтик. Да это же Асаба-сан!

— А вот это вы нарочно.

– Прости, Юрико. Заждалась? – нежно улыбнулся он мне.

В одной руке он и правда держал черный зонтик.

Софья выскочила из машины и поторопилась к метро, пряча горевшее лицо в шарф.

– Нет-нет, все в порядке. Ты же знаешь: я могу бесконечно смотреть на этот корабль.



Асаба-сан кивнул с пониманием и прижал меня к себе.

– Я тебе сейчас кое-что скажу. Только Идзуми не должен этого знать. Так вот, я никогда прежде еще не чувствовала себя такой счастливой.

* * *

На глаза навернулись слезы. Разве можно быть еще счастливее?

Он морщится:

Снова прокатился дикий чудовищный вопль. На нас неслась огромная волна. Она обдала корабль, отчего тот завалился на бок.

— Не понимаю, зачем вы вообще взяли под свое руководство этот класс? Проблемный, судя по всему? Тем более так скоро после… — он качает головой. — Неужели вам не хватило стресса до этого? Я же советовал вам отдохнуть, поехать в отпуск.

Идзуми! Где же ты? Ты уже сам вернулся? Ты же не мог пропасть с концами?

— Далеко бы я уехала со своим-то паспортом?

Пепельно-серое небо озарилось половинчатой вспышкой фейерверка. Вот поднялась еще одна, и еще, и еще… Нижнего полукруга искр было не видать, их словно ровно подтерли ластиком. Нужно скорее найти Идзуми.

— Так зачем далеко, домой бы скатались, у вас там зимой хорошо. Я вот только на прошлый Новый год катался. А что так смотрите? Я вот, знаете ли, тоже невыездной, — он недовольно хмыкает.

– Асаба-сан, прости. Я должна пойти к сыну.

Софья задумывается:

– Постой, Юрико!

— Когда происходит нечто такое и нет дела, которое тебя занимает, то это нечто сводит тебя с ума. Так хоть чем-то мозги заняты. К тому же он был прав. Я уже отмахнулась от этого класса раз.

Я не дала себя остановить молящему голосу, который так и тянул назад. Я запрыгнула на корабль и начала шагать со ступеньки на ступеньку по лестнице, ведущей вниз, к каютам. Идзуми наверняка проголодался. Нужно будет приготовить ему сладкий тамагояки. И его любимый хаяси райсу. Как же хочется есть… Куда бы в этот раз спрятать сберкнижку? Мику-тян, дорогая, бери фа и ре как следует. Сколько раз можно повторять! Не нужно сопровождать меня в ванную! Помыться я и сама могу! Вот только понять бы, где это я… Я уперлась в какую-то дверь, что ж, открою ее. Маленькие стульчики, задвинутые за миниатюрные столики. Большая-пребольшая школьная доска. Идзуми дисциплинированно тянет вверх прямую – вплоть до кончиков пальцев безукоризненно ровную – руку. Урок чтения? Мелос не мог мириться с этим: он воспылал яростью. Его наполнила решимость стереть с лица земли деспотичного короля, погубившего сотни жизней оттого, что в каждом встречном он видел предателя. При всем при том сам Мелос был обыкновенный деревенский пастух. Всю жизнь он только играл на дудочке и возился с овцами.

— И часто он так делал?

— Что именно?

* * *

Зонт выворачивался наизнанку под порывами бушующего ветра, превращаясь в нечто бесформенное и неуправляемое.

— Давил на чувство вины.

День близился к закату, и струи дождя становились все сильнее, а ветер – все агрессивнее. Два часа прочесывания округи, а Юрико так нигде и не видать. Дождевая вода рекой текла вниз по склону, заливаясь в кроссовки.

Да, она многому научилась у Андрея.

– Мама! – бесконечно выкрикивал Идзуми, но его голосу было даже не пробиться через заглушающий все стук дождя.

И этому тоже.

По телевизору ведущий прогноза погоды сообщал, что, по данным гидрометцентра, сегодня ночью на территорию Токио и соседних префектур придет тайфун.

– Может, сегодня уйти с работы пораньше… – призадумался Идзуми.

тебе его и не очень жалко, верно?

– Давай тогда дома что-нибудь на ужин приготовим. Что бы ты хотел? – Каори опустила раскрытый журнал, который держала в руках.

— Ребята.

– Гедза!

– Да, сто лет уже домашние не ели. Лепить будем вместе, как в старые добрые?

Двадцать пар глаз смотрят на нее. Настороженность, любопытство, благоговение, страх — и никогда доверие. Они слушались ее, они уважали ее, они хвастались обладанием ею перед другими классами и школами. Но они боялись ее.

– Конечно!

После случившегося многие дети вели себя пришибленно. Были среди них те, кто в свое время сказал Васе слишком много, но были и те, кто переживал, что так и не сказал ему ничего.

Оля за последнюю пару недель заметно осунулась.

Вечером по пути с работы Идзуми зашел в супермаркет, и, когда в его корзинке уже лежали фарш и тесто для гедза, тревожно завибрировал телефон. На экране светилось: «Никайдо-сан (сиделка)». Идзуми мгновение помедлил и бросил взгляд на улицу, где уже вовсю колыхались деревья. «Юрико-сан отказывается принимать ванну…» «Юрико-сан в последнее время, кажется, переедает…» «Юрико-сан говорит, что у нее пропадают деньги…» Если Никайдо выходила на связь, это могло значить только одно: с мамой что-то произошло.

Едва ли она могла предвидеть, как именно срикошетит ее месть.

Каждый звонок в результате заставлял Идзуми впадать в панику, но сама сиделка только любезно повторяла: «Вы не переживайте! Ничего страшного!»


– Касай-сан, Юрико-сан нигде нет! – раздался, как только Идзуми поднял трубку, непривычно беспокойный, срывающийся голос Никайдо. – Когда я пришла, ее уже не было. Я сначала прошлась по окрестностям, поискала, но так нигде и не нашла. Я уже вызвала полицию.

Едва ли она могла догадаться, что травить мальчика окажется проще, чем не имеющую ни одного аккаунта матушку. Матушку будто и не задело — она попросту исчезла из кабинета и списка педсостава на школьном сайте. О новой кандидатуре пока не заговаривали, решив повременить с занятиями до следующей четверти, а то и года.

– Опять мама… – Идзуми невольно вздохнул.

Тем временем Софья вживалась в роль классного руководителя. Сама она видела себя максимально далеко от какого бы то ни было руководства, поэтому почерком первой ученицы написала в ежедневнике «План», поставила цифру 1 и обвела точку рядом. Когда точка распухла до размеров отъевшейся мухи, вдохновение окончательно покинуло Софью. Сейчас главным было не допустить появления нового врага. Или не стать таковым для них. Оля вновь могла бы попасть под удар, но после случившегося ее не трогали. Избегали, побаивались, но не трогали.

– Простите, что не углядела, – тяжело дыша, извинилась женщина.

По всей видимости, она все еще отчаянно продолжала поиски. Идзуми прекрасно понимал, что в произошедшем нет вины Никайдо. Она ходит к Юрико три раза в неделю, делает для мамы все, что только успевает. Само собой разумеется, что она не может присматривать за Юрико круглыми сутками.

Так же как Софью.

Идзуми пробежался между прилавками, вернул на прежнее место продукты и у выхода закинул свою опустевшую корзинку на другие, составленные башенкой. Но корзинка упала неровно. Идзуми, не сбавляя темпа, направился к выходу с мыслью оставить все как есть, однако не смог себя пересилить. Он вернулся и поставил корзинку как следует.

Популярные, спорные, пренебрегаемые, избегаемые, средние — среди социометрических групп Софья всегда считала себя средней, но за последние пару месяцев она, кажется, побывала в каждой из них. После всех шатаний им была нужна именно средняя учительница, так что Софья нашла среднее решение и предложила вместо классного часа отправиться в больницу к Васе.

«В связи с неблагоприятными природными условиями поезда задерживаются», – предупредила система оповещения пассажиров метро. Оставалось немного времени до начала вечернего часа пик, а в поезде было непривычно безлюдно. Капли дождя стекали по диагонали вагонных стекол, словно шторки, сдуваемые вбок порывами ветра.

Вечером родительский чат разрывался. Кто-то не хотел отпускать ребенка в больницу (далеко, долго, бесполезно, заразно), кто-то до сих пор обвинял во всем Васю («Не хватало только связываться с суицидником и садистом!» — написал кто-то, но потом быстро удалил). Сначала она пыталась объяснять, почему это важно. Потом плюнула и написала, что договорится с остальными учителями, чтобы не было домашнего задания на весь следующий день. Как она и ожидала, этот аргумент перевесил любые этические колебания.

Последние два месяца все шло из рук вон. Каори чувствовала себя не очень хорошо, и Идзуми взял на себя дела по дому. Уже приближались роды. Он освободил в комнате место для детских вещей, купил кроватку, одеяльце и все прочее, что к ней должно прилагаться. На работе тоже не клеилось: продюсер телекомпании, с которой планировалось заключить договор о сотрудничестве, наотрез отказывался выделить эфирное время в более поздние сроки, и Идзуми приходилось изощряться, чтобы перекроить график работ над релизом. Начальник Осава, как и следовало ожидать, не стал обременять себя решением проблем, так что Идзуми был вынужден разбираться в одиночку. Не обошлось без сложностей и при создании того клипа, который и до этого не давал покоя из-за грандиозных планов Нагаи: расходы серьезно превысили бюджет, обнаружилась ошибка в условиях одного договора, исполнители то и дело добавляли забот. В итоге Идзуми буквально жил на работе и нередко торчал там даже в выходные. Он физически не мог выделять Юрико более двенадцати часов в неделю.

Началось все плохо. Васе было стыдно, ребятам неловко. Инна, мать Васи, взглядом цеплялась в каждого, отыскивая виновника несчастья. Оли это не касалось: на нее Инна смотрела куда теплее.

– Ты послушай, что Никайдо-сан себе позволяет: она без какого-либо предупреждения приходит, дверь сама открывает, заходит и ведь даже не здоровается! – выговаривала Юрико, стоило сыну прийти к матери: она словно только и ждала, когда он придет, чтобы выговориться. —

Чтобы отвлечь нахохлившуюся женщину, Софья предложила выпить кофе, надеясь, что та хоть на пять минут согласится оставить подбитого птенца. Нехотя, с оглядкой, но Инна вышла из палаты.

И что-то я в последнее время сбережений не досчитываюсь. Небось, она подворовывает.

– Не неси чепуху!

На улице она тотчас вытащила пачку тонких сигарет и затянулась. Софья, кутаясь от холодного ветра в шарф, невольно залюбовалась: высокая, стройная, с нежным лицом, пальцами пианистки и волосами женщин с картин Боттичелли, она напоминала статуэтку — из тех, что стоят на верхней полке за стеклом бабушкиного серванта. Восхищаться, но не трогать. Как все невысокие женщины, Софья привыкла смотреть на людей снизу вверх, но рядом с Инной ее это не смущало и не раздражало: казалось, только такого взгляда мать Васи и заслуживает.

– И с приемом ванной – это уже ни в какие ворота. Я ей говорю, сама помоюсь. А ей все как об стенку горох. Я же ей не дите малое, чтоб со мной так обращаться!

В те времена, когда Идзуми с мамой жили вместе, Юрико – будь она даже чем-то действительно недовольна – никогда не жаловалась. Лучше оставить все возмущения при себе и просто перетерпеть – вот было ее жизненное кредо. Но теперь, казалось, настал предел терпению, и все негодование неизбежно выливалось наружу.

Почему же они развелись? Вернее, как они — такие разные — вообще могли сойтись? Софья представила, как Инна, морщась, перебирает мужнин гардероб, отпихивая пропахшие костром вещи от своего шелкового брючного костюма, наверняка прячет от него любимую куртку лесника, которую отстирать невозможно, а выбросить боязно, как Андрей принимается ее искать и они начинают ругаться — из-за мелочи, все как будто бы из-за мелочи, но картина семейного счастья складывается из таких вот мелочей, которые копятся и копятся, пока семья не идет трещинами, рассыпаясь, усыхая до того самого «брака», которым хорошее дело не назовут.

– Да и пока она поесть приготовит – полвека пройдет. А мне – сиди жди голодная. Конечно! Зачем она тогда вообще нужна, если я все равно в итоге ем то, что сама покупаю в магазине? – выговаривала Юрико, уплетая любимые паффы с кремовой начинкой.

Андрей не был похож на человека, который готов отступаться от своего. И он явно не привык смотреть снизу вверх. На собрании в актовом зале, стоя перед возвышающейся сценой, он тем не менее говорил с остальными на равных.

Идзуми принес с собой около четырех пирожных, но они тут же были сметены. И это сделал тот человек, который всю жизнь ел как птичка. Кажется, у нее даже щеки немного пополнели. Может, просто наконец заявили о себе природные потребности организма. Только что пообедали, а Юрико тут же:

Инна первой нарушила молчание:

– Ох, как в животе урчит! Идзуми, ты что будешь на обед? Приготовить хаяси райсу?

– Нет, мам, я не голоден, – успокаивал ее Идзуми, изо всех сил выдавливая из себя улыбку.

— Надеюсь, вы знаете, что с этим всем делать.

В прошлом месяце ему поступил звонок из газовой службы: мама не выключила газ. Вероятно, она что-то хотела приготовить, но забыла об этом. После этого инцидента газ у них в доме был перекрыт.

— Я тоже надеюсь. — Софья не могла напрасно подбадривать ее. — Понимаю, вы хотите конкретный план-перехват, но его нет. Я просто пытаюсь быть честной с вами.

* * *

— Что ж, возможно, и это уже немало. — Красивое изящно-нервическое лицо исказилось. — Знаете, я все еще не понимаю, как так можно. Как дети могут быть такими жестокими?

Идзуми сошел на ближайшей к маминому дому станции.

Софья хмыкнула:

У турникетов его уже ждала Никайдо. Ее маленькую фигурку целиком закрывал дождевик.

— С недавних пор я тоже задаюсь этим вопросом, только… Как люди могут быть такими жестокими?

– Простите, пожалуйста. – Она низко склонила голову. Женщина, при любых обстоятельствах сохранявшая оптимизм – в некоторой степени, можно сказать, нездоровый, – теперь усиленно сдерживала дрожь. Даже она поддалась страху, и у Идзуми сердце упало. – Мы все это время искали вашу маму, но она словно сквозь землю провалилась. У вас есть какие-нибудь предположения, где она может быть?

— Конечно.

Идзуми хотел бы поделиться догадками, но у него их не нашлось. Он понимал, что кидаться на поиски под таким дождем – это чистой воды безрассудство, но он не мог сидеть и ждать у моря погоды: Идзуми раскрыл зонт и побежал вверх по склону к дому.

В глазах Инны промелькнуло понимание. Она знает.

Как-то вечером на позапрошлой неделе маму застали стучащей в дверь чужого дома – на расстоянии минут пятнадцати ходьбы от ее собственного. К счастью, хозяин не стал раздувать трагедию из настырной «попытки проникновения на частную территорию», и дело удалось спустить на тормозах. Примчавшегося тогда Идзуми мама журила: «Куда ж ты запропастился? Ты представляешь, сколько я тебя искала!» Сын огрызнулся в ответ: «Мама, ну сколько можно!»

Естественно, она знает. Все знают. В мельчайших подробностях. Пока Софья выдумывает истории об окружающих, они-то знают настоящую историю о ней. Рука отозвалась болью, и Софья поторопилась продолжить:

— Это мы их учим жестокости. Я уверена, большинство тех, кто заливал грязью аккаунты Васи, уже давно отпраздновали совершеннолетие. Дети по мозгам, взрослые по виду. Как же на них легко повлиять, уму непостижимо.

Он взял мать за руку, и так они пошли по черным ночным улочкам городка. «Идзуми, нам сюда!» – Юрико шла впереди и тянула за собой сына. Идзуми наблюдал за суетливо движущейся маминой фигурой, и она напоминала ему актеров в немом кино с увеличенной скоростью воспроизведения.

Инна закусила губу.

Юрико проворно шла вперед, но на развилке озадаченно остановилась. Для того, вероятно, чтобы скрыть свое смущение, она начала закидывать сына вопросами:

— Сколько лет было тому… которого вы?..

– Как у тебя там дела? Как на работе? Вы уже определились с именем малыша? – Чересчур громкий от неловкости голос Юрико разносился по уснувшему городу.

— Девятнадцать. Только исполнилось.

– Говори потише! – укорил Идзуми и поймал себя на мысли, что ему стыдно за маму.

— Еще совсем мальчишка.

«Люди с деменцией не по собственной воле шатаются в одиночестве. У них в голове возникает навязчивая мысль, которая убеждает, что нужно куда-то идти, что-то или кого-то искать. Есть такие, кто пытается добраться до некогда значимого места. Кто-то просто пытается сбежать из дома. Поэтому относитесь, пожалуйста, к этому с пониманием», – предупреждал врач Идзуми, но тому все еще не удавалось контролировать свои эмоции до конца, и он то и дело повышал тон. В кафе, на станции, у пансионата – в любых общественных местах, когда Юрико начинала вести себя шумливо, Идзуми каждый раз ее одергивал: «Мама, веди себя прилично. Ты же не ребенок, в конце концов!» А про себя сокрушался: «Мама не должна была такой стать!»

* * *

— Да.

– Мама! – сколько бы Идзуми это ни выкрикивал, никто не отзывался.

— Вам жаль его.

В доме стоял густой мрак. По прихожей была разбросана обувь – теперь при описании такого положения вещей можно было говорить «как обычно». Идзуми оставил потрепанный ветром зонт на тумбе и прошел в гостиную. Даже свет не смог рассеять ощущение бездыханности дома. И только насыщенные краски гортензий, что Идзуми с Юрико купили на прошлой неделе, оживляли пространство комнаты.

— Ему промыли мозги. Но это не оправдание.

Призрачная надежда на то, что мама каким-то образом уже вернулась домой, растаяла, Идзуми рухнул на диван. Об пол стучали капли воды, срывающиеся с насквозь промокших его волос. Бушующий снаружи ветер шатал деревянную конструкцию дома. Куда Юрико понесла нелегкая в такую-то погоду?



Идзуми пытался найти в памяти хоть какую-нибудь подсказку, которая помогла бы отыскать маму, и в голове прозвучали как-то брошенные ей слова…


Покажите, как вы его ударили.

Каждый раз Идзуми замечал, что за время его отсутствия участки маминого сознания крошились с неимоверной скоростью. «У каждого пациента болезнь протекает по-разному. Иногда кажется, что состояние критически ухудшилось, но следом спонтанно возникает своего рода ремиссия. Однозначно судить о положении невозможно», – безучастно объяснил врач, когда Идзуми пришел узнать, как далеко зашла болезнь Юрико. «Да и мама же у вас молодая еще, а Альцгеймер с ранним началом быстро прогрессирует».



Начиная с прошлого месяца Идзуми заезжал к маме по пути с работы и старался по возможности оставаться с ней на ночь. В это позднее время суток она нет-нет да и выбиралась бродяжничать. Сын ее приводил домой, переодевал обратно в пижаму, а она сопротивлялась.

– Я живу не здесь! Хочу скорее вернуться домой! – заявляла Юрико и сквозь слезы снова пыталась натянуть платье.

А что, если через тот осколок в нее попала часть его крови? Что, если это она змеиным ядом засела внутри так крепко, что не дает уснуть по ночам, заставляя раз за разом прокручивать всю свою жизнь в поисках ответа на один простой вопрос?

В итоге Идзуми, конечно, удавалось ее успокоить, она отправлялась в спальню, но посреди ночи вдруг просыпалась и теперь затевала какую-нибудь уборку.



В очередной раз, когда Идзуми проснулся ночью от шума и отправился на поиски его источника, он дошел до туалета. Он нашел маму сидящей на корточках в стороне от унитаза. Идзуми почувствовал, как что-то прохладное коснулось пальцев ног. Он опустил глаза и увидел, как по полу растекалась желтого цвета полупрозрачная жидкость, по виду – топпинг со вкусом ванили. Он не сразу осознал, что это была моча.

Почему я?

Идзуми снял с Юрико обмоченную пижаму, убедил маму встать в ванную, где обдал ее водой из душа. Ему не хотелось наблюдать наготу матери. В какой-то момент он не выдержал, глядя на неподвижно стоявшую Юрико, и с его языка сорвалось: «Ну намылиться ты хотя бы можешь сама?» Мама медленно потянулась за мылом, взяла в руки брусок и снова озадаченно застыла. Видимо, у нее из головы вылетело, что же с этим делать дальше. По ссутулившимся плечам стучали струи воды. «Прости, мам». Идзуми опустил голову, взял из рук Юрико мыло и стал намыливать ее тело.



После ванной он вытер мать полотенцем и протянул ей специальные подгузники для взрослых и новую пижаму. Однако она все не могла понять, что именно делать с этими вещами, и несколько раз то надевала, то снова их снимала. От неловкости или, может, от недосыпания она то и дело спрашивала: «Идзуми, ты хорошо поел? Ты не голоден?»

— Нет, конечно. — Инна выдохнула дым в другую сторону, но у Софьи в глазах все равно защипало. — Знаете, когда я все это прочитала… — она чуть всхлипнула, — я представила, что там был бы Вася, у нас секция неподалеку… Но там были вы. Хорошо, что там были вы. Но вы же были и в этой школе, — внезапно обрушилась на нее Инна, — и ничего не сделали!

С той ночи состояние мамы немного улучшилось, последние несколько дней Идзуми даже не получал звонков от Никайдо и потому решил наконец-то провести вечер дома с Каори.

* * *

— Я не знала.

«Сейчас не то время, чтобы сидеть сложа руки», – решил Идзуми, надел на голову полиэтиленовый дождевик, который нашел в доме, и ринулся на улицу. Ветер стал еще сильнее. В садах соседних домов неистово колыхались цветы. Казалось, их вот-вот оторвет от земли. Под ногами ручьями струились потоки мутной дождевой воды, кроссовки и носки в одно мгновение промокли насквозь.

— Я тоже! — Инна всхлипнула. — Он ничего не рассказывал. Все так быстро случилось, и я не успела даже поговорить с ним. Это все Андрей со своим «мальчики не жалуются»! Боится, что я его забалую. А я когда зашла к Васе в профиль и прочитала все, что там писали, все, чего они ему желали, как его оскорбляли, чуть с ума не сошла. Да я сама бы вскрылась! Я хотела нанять каких-нибудь амбалов, чтоб, знаете, чтоб их всех там, чтоб хоть как-то мозги на место встали!

Идзуми вспомнилась предновогодняя ночь, когда он нашел маму сидящей в одиночестве на качелях. Теперь было очевидно, что уже тогда давали о себе знать симптомы болезни. Идзуми корил себя за то, что не додумался сразу сходить с мамой в больницу. Терзаемый сожалениями об упущенном времени, он добрался до детской площадки, но обнаружил там только пустые качели, раскачиваемые ветром. Ему пришла в голову новая мысль, он решительно развернулся и побежал к дому Миеси.

— Это бы не помогло.

Открывшая дверь Мику, завидев вымокшего Идзуми, тут же позвала маму. Миеси сообщила, что Юрико спускалась по склону улицы еще днем, чуть позже обеда. Она также добавила, что Юрико сказала ей, будто идет встречать сына. Идзуми поблагодарил подругу, попросил прощения за то, что побеспокоил, и бросился дальше. Из-за спины он только услышал удаляющийся крик Миеси: «Тебе помочь?»

— Знаю. — Инна притушила сигарету. — Просто я очень давно не спала…

Еще раз проверить площадь у станции, супермаркет, цветочный магазин? Но если мама спускалась в ту сторону в обеденное время, то, получается, с того момента прошло уже больше пяти часов. Идзуми посетило плохое предчувствие, комок стал в горле. Он мчался вниз по склону, изо всех сил стараясь не упасть и для этого всем весом упираясь в стопы. Все в желудке тряслось от бега. Звук капель, падавших на дождевик, сливался в одну мелодию с прерывистым дыханием. «Мама, ну где же ты?» Идзуми высматривал по сторонам мамину фигуру, и тут внезапно вспомнил…