– Неужели ты не видишь, что она вообще ни с кем не считается? Никого не уважает?
– Ты несправедлива.
– Я несправедлива? Знаешь, я многих людей в жизни повидала, и по работе с кем только ни приходилось сталкиваться, и у нас в доме кто только ни бывал. Ты же сам помнишь. О-го-го какие! Глыбы! И ни от кого такого высокомерия не исходило. А те люди что-то да значили в стране… Больше всего ненавижу высокомерие, от любого, хоть от кого, и от статусного, и от нестатусного. Не зря у верующих гордыня – один из самых страшных грехов.
– Мамуль, ну ладно тебе. Что ты так завелась? Я, наоборот, думал, вы со временем подружитесь, две мои самые любимые женщины…
Мать молчала. Спина ее сделалась напряженной, словно окаменела.
– Не любит она тебя. И никогда не любила. И не полюбит, как бы ты ни старался. Потому что не может. И замуж за тебя вышла из-за твоей славы. Такие люди только самих себя любят. Они с папенькой даже когда друг на друга смотрят, у них счетчики в глазах прыгают. Не замечал? Горько мне все это говорить, но лучше тебе знать. Ты ослеплен и еще долго не прозреешь. Пока что-нибудь не произойдет.
– Что ты имеешь в виду?
– Не знаю. Просто чувствую, не к добру твоя женитьба. Сердце болит за тебя.
Олег не хотел ссориться с матерью или что-то доказывать. Мало ему было Ксении, так теперь еще и этот тяжелый разговор. Он встал из-за стола, стул проскрежетал по плитке. Компот розовел на столе нетронутый.
В сумрачном коридоре он остановился, не зная, куда идти. Двойные стеклянные двери гостиной справа были прикрыты. Мать всегда их затворяла, когда что-то готовила, оберегала комнату от кухонных запахов. Там стоял его старый рояль – наверное, единственное создание, с кем бы он сейчас поделился всем, что накопилось внутри.
Близкая, родная душа, готовая все понять и принять. Неужели так и будет всегда и, кроме инструмента, мне и довериться некому? Неужели мать права и стоит трезво посмотреть на все, что сейчас происходит? А если это клевета и она просто ревнует к человеку, которому я теперь посвящаю почти все свободное время? Не уделяю ей, как прежде, внимания?
Звонок мобильного прервал его мысли. На экране высветилось: «Петер Линц». Интересно, зачем он понадобился этому дельцу. Больше года не общались, ровно с того самого злосчастного концерта в Цюрихе.
Голос Линца, как всегда, был полон оптимизма, но, что удивительно, сегодня он говорил по-русски. Да, с сильным акцентом, но довольно неплохо. Он был женат на москвичке, настаивавшей, по его словам, чтобы сыновья их не отрывались от русских корней и воспитывались в русской традиции. И сам Линц в какой-то момент заговорил на языке Толстого и Пушкина. Но в деловых ситуациях обычно использовал английский. Это позволяло держать со всеми дистанцию. Но то ли в его бизнесе прибавилось российских музыкантов, то ли он решил направить на Олега все свое обаяние… После дежурных и как будто заученных наизусть фраз про жизнь и здоровье близких Петер нетерпеливо перешел к делу.
– Мы работать с тобой много лет. Нельзя теряться. Надо продолжить сотрудничать, я считаю.
– И как ты себе это представляешь?
– Имею варианты. Ты готовишь классическую программу, хорошую. Немецкие романтики. Сделаем серию таких концертов. Германия и Франция. Включим и другие. Обязательно анонсировать твой фонд. Благотворительность хорошо, очень хорошо. Das ist gut.
– Зачем вам в Европе знать о наших алкоголиках?
– Мы сделать акцент на помощь жертвам. Это good. Это должно быть touching. Публика так любит. Ты правильно строишь свой пиар. Я аплодирую стоя. Много пресса, публика реагировать. Радио, ТиВи обсуждают благотворительные проекты. Надо обязательно представлять твой фонд. Мы с тобой такой шум поделаем!
Только теперь Олег понял, зачем он понадобился Линцу. Он ему нужен в новом качестве – как общественный деятель, а вовсе не как пианист, имеющий собственную, уникальную манеру исполнения.
– Петер, давай так. Ты человек деловой. И я буду говорить с тобой прямо. Я готов продолжать с тобой и даже наделать шума, как ты выражаешься.
Олег изумлялся тому, насколько уверенно звучит его голос, насколько решительно он настроен, несмотря на все, что пришлось выслушать от матери и Ксении совсем недавно.
– Great! Я всегда верил в тебя.
Олег только усмехнулся и продолжил:
– Но есть одно «но». Я хотел бы возобновить отношения ровно с того места, где они прервались.
– Не понимаю, – кажется, Линц был обескуражен.
– Организуй выступление в том же зале с той же программой.
– В Тонхалле? С двадцатый век? – немец аж раззадорился. – Ты crazy? Зачем такой риск?
– Не знаю зачем, но мне это нужно. Сегодня как никогда. И чем раньше ты мне это устроишь, тем будет лучше.
– Oh mein Gott… Ты отлично знаешь, что публика в Цюрихе konservativ.
– Гонорар не имеет значения.
Давно Олег не чувствовал себя в такой боевой форме.
– Я подумать. – Линц несколько секунд молчал. – Там regionale фестивали. Почти до конец августа. Дальше перерыв. И в сентябрь регулярные концерты.
– Но имей в виду, через полтора месяца мне надо быть в Москве, несколько выступлений подряд с оркестром. Поэтому только середина или начало сентября.
– Окей. Узнаю – позвоню или напишу.
Линц отключился. Олег прокручивал в голове разные сценарии на ближайшие недели. Продюсер-немец со своим звонком оказался для него настоящим подарком, даже спасением. С его помощью он сможет скрыться ото всех хотя бы на неделю. В первую очередь ему хотелось сбежать от Ксении. Он страшно злился на нее. Мог ли он подумать, что его жизнь осложнится из-за какой-то там секретарши? Она заставила его вести себя не свойственным ему образом: бояться звонков, избегать встреч, разговоров.
Но проблема не только в Ксении. Ему не хотелось видеться и с Марго. Какой-то внутренний стоп-кран отключил все желания, Олег надеялся, что временно. Ему надо было что-то доказать себе и миру. Но что? Да, он большой пианист, и это всем известно. Что он любит женщину, достойную этой любви? Он всегда думал, что это так, но мать посеяла сомнения. Он что, слепец? Наивный мальчишка, готовый на все ради благосклонности принцессы? Нет. Взрослый человек, способный оценить ситуацию. И он это докажет. А пока… Он и мать не хотел видеть. Но эта старая квартира, их общий с матерью дом, была последним его пристанищем.
На следующий день мать, устав от молчания Олега, решила уехать и пожить пока на даче, в тиши и сладком одиночестве. Хотя какое уж там одиночество – соседи скучать не дадут. Она быстро собрала сумку и уже к полудню исчезла. Даже не попрощалась. Правда, Олег так яростно налегал на раскатистые пассажи из «Конкорд-сонаты» Айвза, что мог и не заметить. Он прервался, услышал тишину в комнатах, и в тот же момент раздался телефонный звонок. Олег пообещал себе, что будет отвечать только Линцу.
– Ты счастливый, – не здороваясь, начал немец. – Меня знают в Тонхалле. Это помогает. Еще причина нам работать вместе. Mit einem Wort, в первые числа сентября дают сцену в большой зал для твоего klavierabend. Будут еще говорить точнее. Репетируй программа немедленно. Провал тебе не прощу. Тут моя репутация…
– Не провалюсь, – отчеканил Олег.
– Crazy… но мне нравится.
В трубке послышались гудки. Олег стоял ошарашенный, хотя только и мечтал об этом разговоре. Теперь надо все продумать и правильно рассчитать время. Сегодня же он позвонит Ксении и сообщит, что уезжает за границу на гастроли. И пусть зря не беспокоит. Но придется связаться с банком, хотя бы тридцатник ей перевести на первое время.
Марго тоже надо сообщить о гастролях, и как можно раньше. Он скажет, что уезжает в ближайшие дни, а не через две недели. Рейс в Цюрих забронирует так, чтобы прилететь за несколько дней до концерта. Лучше в Швейцарии проведет какое-то время, чем здесь. Итого остается на Москву около десяти дней. И он их проживет невидимкой…
* * *
Олег раскланивался перед ярко озаренной публикой. В партере ряд за рядом слушатели поднимались из кресел, вот уже и на балконе все стояли. Аплодисменты переходили в шторм.
Раззолоченный и разубранный зал Тонхалле вдруг напомнил помпезную станцию московского метро – то ли «Белорусскую», то ли «Комсомольскую». Может, ему показалось, но гигантские люстры раскачивались, как бывает, когда стремительно налетает поезд. Бронза, матовые, будто заиндевелые, плафоны в форме огромных клубничин, каскады хрусталя – если бы эти махины вдруг обрушились, это было бы достойным завершением сегодняшнего концерта.
В прошлый раз тот же самый зал, встретивший финал «Конкорд-сонаты» тусклым молчанием, предстал перед Олегом странно жухлым. Его дворцовый тускло-золотой декор, казалось, вот-вот облетит, как ноябрьская листва. Лица публики виделись ему тогда какими-то целлулоидными, кукольными, почти одинаковыми. Тут и там зияли, словно лунки от удаленных зубов, пустые бархатные кресла.
Сейчас же зал сиял улыбками, и оттого слушатели казались Олегу почти такими же родными, как его любимые старики в дачном поселке. Он озирался и щурился, пытаясь выделить среди блистающих дам свою Марго. Она могла опоздать, и ее, вероятно, посадили куда-нибудь подальше, на балкон. Не может быть, чтобы она не приехала.
Тонхалле, наряду с подмосковным клубом, становился для Олега знаковым местом. Здесь линия судьбы переломилась во второй раз. Он все сделал правильно: вновь выступил именно в этом зале, сыграл ту же программу. Теперь публика его не отпускала, и он, нарушая концепцию концерта, выбрал для своего биса все же немецкий романтизм. Хотелось порадовать Линца и всех, кто сегодня пришел.
Наверняка кто-то его сравнил с Горовицем, чьи непревзойденные записи Шумана знал каждый меломан, – Олег же исполнил финальную пьесу из «Детских сцен». Пусть сравнивают, все равно он будет играть это по-своему: и паузы делать иначе, и «задумываться» в других точках. Давно он не испытывал такого подъема и воодушевления. К сцене пробирались пары, нагруженные огромными букетами. Кто-то тихо произнес «спасибо». Значит, наши.
Олег до последнего мгновения вглядывался в публику. Маргариты нигде не было. Развернулся и зашагал за кулисы с полной охапкой колючих влажных роз.
В коридоре его встретил сияющий Линц. Его отполированная лысина горела, как лампа. Острые уши, державшие тяжелые очки, тоже пламенели. Линц от возбуждения привставал на цыпочки, будто пытаясь на волне успеха сделаться выше.
– Поздравляю! – похлопывая Олега по плечу, произнес продюсер. – Шуман ist herrlich.
– Петер, как видишь, все получилось!
– Я тебя называть «русский crazy». By the way. У меня договор. Будем подписывать?
– Петер, дорогой, дай мне буквально несколько минут.
– Нет проблем.
Олег прикрыл дверь артистической, свалил розы в белое бархатное кресло и быстро извлек из сумки мобильный телефон. Среди пропущенных звонков увидел номер матери и Ксении. Какого черта опять она? Марго в списке не было. Он прокрутил ранее набранные, немного помедлил, моргая и прикусывая нижнюю губу, и наконец позвонил. После долгих гудков жена ответила.
– Привет, – в голосе Олега звучали радость и легкая обида.
– Привет, – лениво и как будто зевая пропела Маргарита.
– Ты вроде обещала приехать.
– Извини, не получилось. Такая разбитая все эти дни. А твой концерт мне явно не поможет.
Фоном из трубки ползла густая сладкая музычка, точно из бутылки наливали приторный сироп.
– Ну что ж, жаль… – Олег был разочарован, и злился на себя за то, что не может скрыть досаду. – Думал, мы здесь с тобой погуляем, мне в этот раз номер шикарный сделали в Хаятте, все рядом. Но, видимо, надо ехать в Москву. Скоро серия концертов.
– Видишь, тебе опять не до меня.
– Ты когда возвращаешься?
– Ой, ты знаешь, только стала расслабляться. Италия, конечно, творит чудеса. А Амальфи – это лучшее, что можно было придумать. Ванны, массаж, море спокойное. Ты же понимаешь, здесь сейчас самое сладкое время. С детьми все разъехались, тишина. А в Москве что? Дождь, да слякоть, да холод. Бр-р-р… Как подумаю, ужас берет.
– То есть ты решила там остаться, – попытался шутить Олег.
– Ну-у-у, на месяц как минимум, а там посмотрим.
Маргарита добавила несколько холодных слов и оборвала соединение.
Олег какое-то время сидел на стуле, раскачиваясь, зажав ладони между коленями вместе с пикающей телефонной трубкой. Он вспоминал последний разговор с матерью, и на сердце снова становилось едко. Но на рефлексии сейчас не было времени.
В дверь постучали. Сахаристый женский голос по-немецки напомнил про автограф-сессию. Тут же в артистическую сунулся Линц.
– Могу я к тебе?
– Заходи.
Линц просочился весь, радостной припрыжкой доскакал до стола и извлек из темно-синей кожаной папки договор. Олег быстро пролистал бумаги, показавшиеся ему на этот раз слепяще белыми, и поискал глазами ручку. Продюсер протянул свою – неизменный, черный с золотом и белой шестиугольной звездочкой, «Монблан».
– Главное, не забыть ее тебе вернуть, – подмигнул Олег.
Продюсер чуть улыбнулся, приподнимая, как зверек, тонкую верхнюю губу, и радостно закивал.
Олег поставил где положено свою петлистую закорючку. Линц разделил экземпляры, отдал один Олегу и объявил, что будет его ждать в ресторане Хаятта. Подойдя к двери, Петер обернулся:
– И еще. Утром деньги будут на счет. Все. Жду тебя.
Олегу надо было идти к публике, общаться, подписывать программки. Но так не хотелось. В один миг навалились усталость и апатия. Так иногда бывало после концертов. Подъем резко сменялся упадком сил, и желание было только одно – уединиться в тиши номера, повесив табличку «Не беспокоить». Он медлил в артистической, шагал от окна к двери, стараясь угомонить тревожные мысли. Проходя мимо стола, сгреб договор и еще раз пролистал. Взгляд упал на суммы и сроки выплат. Только теперь он заметил, что цифры были явно занижены, не те, о которых говорилось изначально. Значит, Линц скорректировал свой процент и даже не предупредил. Раньше он такого себе не позволял.
Олег помотал головой, будто оглушенный бык. Подписать документ и не посмотреть в нем на главное! Не на такие поступления в следующем году он рассчитывал: ему так хотелось побаловать свою Марго, а кроме того, доказать матери и самому себе, чего он стоит. Но, в конце концов, у него же есть вклад в банке тестя, и буквально через пару-тройку недель он сможет взять оттуда хорошие проценты и увеличить активы фонда, а самое главное – купить то кольцо с изумрудом, на которое как-то положила глаз Маргарита.
Он не мог забыть, как они, возвращаясь с делового завтрака, организованного банком для вип-клиентов, шли по Столешникову переулку. В одной витрине Марго увидела перстень с крупным, почти неестественно ярким изумрудом и даже попросила зайти в магазин – просто посмотреть. Ее глаза загорелись, голос потеплел. Продавцы сбежались к посетителям со всего пустого бутика, будто муравьи к гусеницам. Чуть ли не облизывая Маргариту, уговорили примерить несколько украшений. Надо признать, Маргарита была восхитительна. Особенно ей шло зеленое. Видимо, сказывалась кошачья внешность, а возможно, и натура. Олег таял от красоты жены и в какой-то момент произнес:
– Я тебе подарю это кольцо, моя любовь. Только не сегодня.
– Правда?! – изумилась Марго.
– Обещаю…
Вот об этом обязательстве Олег ничуть не жалел. Он любит Марго, и, что бы там ни сулило будущее, он сдержит слово. Как раз к ее приезду из Италии должно все получиться. А сейчас… Его ждут зрители и Линц.
* * *
У стойки регистрации бизнес-класса было свободно. Пассажиры рейса «Цюрих – Москва» суетились рядом, за столбиком с лентой, спеша сдать багаж и получить посадочный талон. Посадку на самолет уже объявили, и пассажиры экономкласса проявляли заметную нервозность. Олег возвращался домой налегке: он давно перестал покупать в таких поездках сувениры и подарки, поэтому к его ручной клади, небольшому чемоданчику на колесах, ничего не прибавилось.
Сотрудница «Аэрофлота», брюнетка с туго стянутыми в пучок волосами, улыбаясь, взяла из рук Олега паспорт и билет. Чертами лица она напоминала Ксению: те же четко прорисованные брови и губы и, главное, серо-голубые глаза. Олега охватила тревога, обдавшая изнутри колючим холодком. Глядя на него в упор, девушка загадочно улыбнулась – возможно, узнала – и протянула посадочный: «Выход номер семь».
Олег рассеянно побрел к гейту. Ему вдруг отчетливо представилось, что Ксения приедет его встречать в «Шереметьево», чтобы он уж точно не смог никуда от нее улизнуть.
Его накрыло то же чувство, с которым он прожил две недели до отъезда в Швейцарию, – страх столкнуться с кем-либо из своих женщин, нежелание видеть, говорить, объясняться, общаться. С Ксенией все понятно: она с ее цепкой хваткой не даст ему покоя еще долго, пока не вытрясет из него деньги, работу, другие возможности. Но он не хотел встречаться и с матерью. Она обязательно продолжит разговор о Марго, будет упрекать и делать нелицеприятные замечания. Даже мысли об этом его изматывали, лишали энергии, не давали сосредоточиться на музыке. Что касается Маргариты, он дал себе слово предстать перед ней только в качестве победителя – либо после концерта в Цюрихе, либо с бархатной коробочкой от Картье.
Чтобы стать победителем, следует собраться, не дать никому отвлечь от главного. Тогда, на все время до отъезда из Москвы, он превратился в невидимку. Первым делом отключил звук на телефоне – чтобы не вздрагивать каждый раз от рингтона звонков Ксении и отвечать лишь коллегам и Линцу. Да и то не сразу, а когда появлялись возможность и настроение.
К счастью, мать тогда решила остаться на даче подольше, пока держалась летняя погода, пока ее подруги-соседки не вернулись с внуками в Москву к первому сентября. Олег знал, что для матери август в загородном доме был своеобразным бархатным сезоном – уже не так жарило солнце, работы в саду и цветнике сходили на нет, можно было отдаться прогулкам к пруду, чаепитию с соседками.
А тем временем Олег полностью окунулся в свои рабочие задачи. Оставаться один на один со своим «Стейнвеем» в родительском доме было теперь особым удовольствием. После холодной квартиры жены он стал по-другому смотреть на привычные вещи. Гостиная с роялем казалась не такой уж и тесной. Наверное, белые, свободные, слишком хайтековские пространства не для него – в них не сосредоточишься, звук рояля там был бы неуместен. А здесь… Он вслушивался в каждый аккорд, в каждую ноту и убеждался, каким глубоким бархатом отзываются эти звуки в этой уютной обстановке, где он может играть бесконечно.
Но наступало время уезжать в филармонию на репетицию с оркестром. Его вылазки напоминали шпионские спецоперации. Свою машину он не брал – его запылившийся, облепленный первыми пожелтевшими листьями самурай терпеливо ждал во дворе под деревом. По автомобилю сразу было видно – хозяин в отлучке.
По телефону Олег вызывал такси и, только когда желтая машина появлялась у подъезда, сбегал осторожной трусцой по лестнице. Втянув голову в плечи и озираясь по сторонам, спешно нырял на заднее сиденье. Но и в салоне продолжал вертеть головой и украдкой вглядываться в прохожих. Он как будто ссутулился, стараясь казаться меньше, и на окружающих посматривал исподлобья.
Олег ненавидел себя за такое поведение, но поделать ничего не мог. Он злился на Ксению, так легко заставившую его поступать не свойственным для него образом. Да и вся эта суета ради того, чтобы превратиться в человека-невидимку, только делала его еще более заметным. На него как будто обращали внимание даже те, для кого раньше он не представлял интереса. Сможет ли он когда-нибудь избавиться от этого наваждения?
* * *
Из зоны прилета Олег вышел, слегка пошатываясь. Проведя после бессонной ночи четыре часа в самолете, где ему и в бизнес-классе не удалось расслабиться, он чувствовал себя разбитым. В ушах звенело. Олега настигло узнаваемое ощущение: как только ты приземляешься в московском аэропорту, на тебя наваливаются все проблемы разом.
Первой проблемой была Ксения. Встречающие стояли плотной стеной за ограждением и как будто ревниво, с затаенной завистью наблюдали за счастливчиками, прилетевшими из сказочных стран. Ксении среди них, к счастью, не обнаружилось. По дороге к выходу глаза Олега невольно выхватывали из толпы женщин определенного типа. Так среди нарядной публики в Цюрихе ему хотелось узнать свою возлюбленную Марго. Теперь же его мысли больше, чем нужно, занимала успевшая ему осточертеть Ксения. Вдруг его обожгло: навстречу бежала брюнетка с короткой стрижкой и фигурой аккуратной кегли. За темными очками глаз было не видно. Но через минуту стало понятно – это не Ксения. Олег ругнулся под нос, достал из кармана собственные темные очки и, надев их на ходу, шагнул в сторону стойки заказа такси. На полпути его перехватил мужчина средних лет в темном костюме и белой рубашке:
– Довезу до центра на «Мерседесе», недорого.
– Вы вроде не таксист, – среагировал Олег, но отказываться не хотелось.
– Считайте, что таксист, – добродушно подмигнул водитель.
– Ладно, поехали…
Олегу нестерпимо захотелось укрыться от толпы, от всех этих кеглеобразных женщин, оказаться дома и расслабиться.
По нагретой солнцем плитке он прошел за водителем к черному «Мерседесу», стоявшему поодаль за колонной, почти на съезде от стеклянного терминала. Олега порадовало, что у машины были тонированные стекла. Как только он расположился на заднем сиденье и водитель включил двигатель и кондиционер, стало немного легче и он уже спокойнее мысленно перебирал пункты, требовавшие его внимания.
Прежде всего он позвонил в банк. Там ему подтвердили, что утром на счет поступила сумма и через пару-тройку дней ее можно будет перевести на карту, деньги будут в его полном распоряжении. Олег просуммировал все свои последние поступления и ожидаемый процент по вкладу в банк Африканыча. Получалось, что через три недели, если верить тестю, Олег сможет воспользоваться своими деньгами и наконец осуществит свою мечту – купит для Марго заветное кольцо с изумрудом. А если его уже кто-то купил?
– Мы не могли бы проехать мимо Столешникова? Мне надо быстро кое-что проверить.
– Без вопросов. Я встану поближе на Петровке и буду вас ждать.
К витрине уже знакомого магазина Олег подходил волнуясь. Он не сразу заметил то, что искал глазами. Продавцы многое поменяли местами, и теперь будущий перстень Марго красовался на выдвинутом бархатном квадрате справа. Зеленый лепесток на искрящемся белом. Было что-то символическое в этом образе. Точно так же на белом бархате кресла в артистической Тонхалле зеленел лист, оторвавшийся от стебля розы. Все подаренные цветы Олег раздал местным администраторшам.
* * *
Осень в Москву пришла сразу. Буквально на следующий день после приезда Олега солнце как будто отключили. В городе воцарились сумерки: серый день вползал в окна с самого утра и оставался в доме до самого вечера. Зажженный в гостиной свет помогал найти нужную книжку или ноты, но разогнать сентябрьскую хмарь был не в силах. Дождь за окном моросил не переставая. Налетающие порывы ветра решительно сдирали листву с ближайших лип. Вихрь ворошил собранные в кучи листья, и они летели во все стороны, а некоторые добирались до окон четвертого этажа и клеились к стеклу редкими желтыми сердечками.
Олег сидел за роялем и листал ноты четвертого концерта Бетховена. Серия выступлений в Зале Чайковского начиналась уже на следующей неделе. Оставались три последние совместные с оркестром репетиции. Вся фортепианная партия уже давно была в пальцах Олега. Оставалось уточнить по нотам отдельные мелочи – в паузах, длительностях, аппликатуре. Он старался еще раз убедиться, что его руки помнят все правильно.
Несмотря на закрытые двери, Олег улавливал звуки, доносившиеся из коридора или других комнат. Мать обычно тихо возилась на кухне, прокрадывалась к себе в спальню, старалась незаметно собраться и уехать к подругам или на дачу. Все комнаты были изолированными – их соединял длинный узкий коридор. Все условия, чтобы никто никому не мешал.
Олег уловил, как на кухне перестала литься вода из крана, как тяжелую кастрюлю поставили в холодильник и его дверца захлопнулась. Послышались шаркающие шаги матери в дальней части квартиры, где двери их спален смотрели друг на друга. Затихли.
В последнее время они почти не разговаривали. После заявления, что Маргарита Олега не любит, мать к этой теме не возвращалась. Она ни в чем не упрекала сына, не указывала ему, как поступать или как жить дальше. Мать как будто еще больше отстранилась от Олега, ушла в себя. Все их общение сводилось к одним и тем же вопросам и ответам: «Есть будешь?» – «Я не голодный» – «Когда вернешься?» – «Не знаю».
Впервые он почувствовал резкое отчуждение матери после неудачи в Цюрихе. Она уже тогда держала дистанцию. Даже если навещала его на даче, где он в то время от всех прятался, и привозила кастрюли с котлетами, то старалась все делать незаметно, ненавязчиво и как можно скорее уехать. Уже много лет он не слышал от нее фраз: «давай поговорим», «что с тобой не так», «как тебе помочь», «мы с тобой все обсудим». А когда-то она была сильной, энергичной, готовой поддержать любого, кто в этом нуждался, тем более собственного сына. Но после смерти отца все изменилось. Мать сдала. Олег понимал уже тогда, что она сама нуждается в поддержке, но как-то так получалось, что ему хватало своих дел и забот. Концерты, поездки, гастроли, девушки – все это отвлекало и отнимало много сил. Олегу было не до матери. Да и то, что он просто рядом почти всегда, – уже казалось ему вполне достаточным, чтобы она была в порядке и не чувствовала себя брошенной и забытой. Так и повелось. Каждый крутился неподалеку на своей орбите, но эти орбиты практически не соприкасались.
Удача в Цюрихе ничего не изменила. Она не стала поводом для общения матери и сына. Отмечать триумф никто не собирался – ни подарком, ни шампанским. Сувениров Олег не привез, впрочем, как обычно. На столе стояли неизменные котлеты, на плите – кастрюля с супом. Таким образом мать как будто прочерчивала красную линию, пересекать ее было запрещено. Она явно избегала психологических проблем. В прошлый раз депрессия, видимо, расценивалась ею как разрушительный фактор, и теперь эйфория была ей ни к чему.
Олег захлопнул партитуру. Надо собираться на репетицию в филармонию. Он услышал, как мать одевается в прихожей, и решил подождать, когда та уйдет. Только после звука поворачивающегося ключа в замке Олег вышел из гостиной. В квартире было оглушающе тихо.
* * *
Работа с оркестром прошла слаженно, без каких-то неожиданностей. За пультом дирижера был сам маэстро Елисеев. Конечно, он уже не молод, но его опыт и чуткость действовали на музыкантов самым волшебным образом. Они понимали его с полувзгляда, с полужеста. Олег получал от репетиции истинное наслаждение. После удачи в Цюрихе все складывалось наилучшим образом и здесь, в Москве, – будущая серия концертов тоже должна стать триумфальной. В этом Олег видел особый знак, сигнал, что жизнь поворачивается к нему самой прекрасной своей стороной.
Выходя из зала, он включил телефон. На экране высветилось пять неотвеченных звонков от Ксении. Ну когда же она отвяжется?
– Привет, старина! – незнакомый мужчина, пробегая мимо, дернул его за рукав.
– А, привет, – ответил Олег рассеянно, но так и не смог вспомнить, кто это.
Задумчиво надевая плащ, Олег поднялся по лестнице к служебному выходу филармонии. Сейчас на Тверской он поймает такси и быстро доедет до дома. Возможно, и зонт не понадобится.
За стеклянными дверями он увидел беременную кеглеобразную женщину в темном пальто. Лицо с трудом угадывалось под зонтом. Но это явно была она. Ксения смотрела в его сторону, и отступать было поздно. Он открыл дверь и вдохнул холодный влажный воздух улицы.
– Здравствуй, Олег. Избегаешь меня?
– Здравствуй! Ну почему сразу избегаю? Просто пытаюсь работать, как видишь.
– Вижу. Поэтому и не хочу, чтобы у тебя были проблемы.
– Ты что, мне угрожаешь? – Олег начал выходить из себя.
Налетевший откуда-то сверху порыв ветра рассыпался мокрым горохом дождя, простучавшим по зонту, дверному стеклу, плитке под ногами.
– Кажется, ты не о том думаешь. Я просто хочу тебе помочь…
– Ты? Помочь? Ну-ну, давай валяй!
– Прекрати этот тон. Дай мне сказать. Потом будешь ерничать.
– Слушаю тебя внимательно, – Олег тяжело выдохнул, поджал губы и закрыл на пару секунд глаза.
– Там наш Африканыч как-то странно себя ведет. Забронировал срочно билет в Ларнаку, хотя никогда в это время на Кипр не ездил… Да что ж такое! – Зонт Ксении выворачивался наизнанку, и она не без труда расправляла его, дергая за край купола.
– Помочь? – Олег вдруг узнал свою обычную тягу предстать героем перед слабым.
Раздражение почти исчезло. Лицо Ксении на мгновенье смягчилось, но тут же снова сделалось упрямым:
– Спасибо, справлюсь… В общем, он перевел часть денег банка на непонятные счета. Ходят слухи, что у нас хотят отобрать лицензию, а твой тесть, видимо, так просто сдаваться не собирается. И как будто играет на опережение. В общем, Африканыч больше песен не поет и громко не хохочет. Притих.
– Слушай, ну мало ли, у человека поджелудочная забарахлила, – ответил Олег с деланой небрежностью, но его неприятно кольнули слова «отобрать лицензию». – При его жизнелюбии не мудрено.
– Знаешь, ты можешь думать что угодно и про меня, и про тестя своего. Но я категорически рекомендую забрать деньги из банка. Еще есть шанс их спасти. И даже если все не так и тревога ложная, ты хозяин своего счета, в конце концов вправе перестраховаться.
– Ксень, спасибо тебе, конечно, за заботу. Но что-то мне подсказывает, что все это просто сплетни. Ну неужели Африканыч, если бы что-то и было такое, не сообщил бы Маргарите, а Маргарита не сказала бы мне? В конце концов, мы же в одной лодке. И ты, кстати, в ней же…
Дождь почти прекратился. В воздухе висела мельчайшая морось, отчего все уличные запахи помножились сами на себя: бензин, выхлопы, мокрая пожелтевшая листва редких деревьев.
– Не веришь, значит. Не доверяешь… И напрасно. Девчонки зря говорить не будут. И я со своим животом сюда бы не приперлась. – Ксения, ежась от ветра, подтянула пухлый жатый серо-синий шарф повыше к лицу. – Ну да ладно. Делай как знаешь. Мне, в конце концов, ни холодно, ни горячо. Пока.
Олег смотрел вслед потяжелевшей за это время Ксении. Она шла утиной походкой, и раскрытый зонт над ней раскачивался в такт шагам. В конце концов она скрылась за углом, направляясь к метро.
Этот разговор выбил его из колеи. С одной стороны, вести были неприятные и довольно тревожные. Если все так, как описывала Ксения, то под ударом и активы фонда, и его срочный вклад, на который он так рассчитывал. С другой стороны, он не мог до конца поверить, что тесть способен поступить с ним и с фондом подобным образом. Слишком чудовищно. К тому же это скажется и на благополучии его дочери. Нет, скорее всего, Ксения не может ему простить его безучастности. Вот и сгущает краски. И эта ревность – ко всем и ко всему – будет длиться вечно. Женщины такого не прощают.
Самое главное, буквально через несколько дней можно будет взять деньги со срочного счета, причем с хорошим наваром, а значит, бархатная коробочка ознаменует еще одну его победу. Разве он этого не заслужил? Он столько сделал ради этого момента, столько прошел. Все знаки последних дней указывали на удачу.
Он шагнул на проезжую часть и поднял руку. Надо будет попросить таксиста проехать мимо Столешникова…
* * *
На следующее утро Олег первым делом позвонил в банк. Линия была занята. Он набрал номер приемной тестя. Тишина. Он снова стал названивать по всем известным банковским телефонам. В ответ раздавались лишь короткие гудки. Быстро одевшись, он бросился к своему самураю. Решил, что так будет быстрее. Слава богу, машина завелась, и он, не дождавшись, когда прогреется двигатель, наспех расчищая дворниками лобовое стекло от налипшей листвы и вжимая педаль акселератора, помчался к банку.
Как только Олег повернул с Ордынки в переулок, в груди похолодело. У дверей банка собралась толпа. Кто-то возмущенно жестикулировал, кто-то – с бегающими глазами – звонил по мобильному. Олег поставил машину в стороне и подошел ближе. Внутри у него все дрожало. Банк был закрыт, на дверях висело какое-то объявление. Олег не стал пробираться к нему сквозь толпу и отошел в сторону, чтобы позвонить Маргарите. Она долго не брала трубку. Олег уже хотел нажать на отмену, но услышал томный голос жены:
– Привет, это ты?
– Узнала, уже хорошо. – Олега трясло. – Что, черт возьми, происходит?
– Ты о чем?
– Банк закрыт, телефоны не отвечают, тут у входа толпа. Очень жаждет увидеть Бориса Африканыча. Ты в курсе, где он?
Маргарита помедлила.
– А я тут при чем? – ответила своим ленивым разнеженным голосом.
– То есть ты ничего не знаешь… А в Москву когда собираешься?
– В Москву? Я еще не решила… И да, вот что хотела сказать…
Снова в трубке повисла пауза. Где-то далеко, фоном, послышалась слащавая музычка. Через несколько секунд раздался голос Маргариты:
– Я тут подумала… Наверное, мне не стоит к тебе возвращаться. Так что не жди меня…
В телефоне запикало. Но Олег продолжал держать мобильник у уха. Короткие гудки быстро прекратились, и установилась тишина. Ее бесконечность ощущалась как холодный и абсолютно пустой космос. Откуда-то из глубины поднималась волна жара, заливала ноги, грудь, подбиралась к голове. Воздуха не хватало. Задрав подбородок, Олег оттянул ворот водолазки. Широко открытым ртом ловил свежесть ясного сентябрьского дня. Над стоявшей в тени переулка толпой безмятежно синело яркое небо с графичным узором голых ветвей. По виску поползла капля пота, и от легкого ветерка вдруг стало очень холодно. Будто всю кровь выкачали и спустили по невидимому шлангу куда-то вовне.
Олег машинально перебирал контакты: звонил Маргарите, потом Африканычу, в отдел работы с юрлицами, но в ответ раздавалось только фатальное пиканье. Из толпы то и дело слышались гневные выкрики обворованных вкладчиков. Какой-то округлый мужичок в чеховской бородке на правах стихийного лидера горячо обращался с банковского крыльца к пострадавшим, предлагая создавать списки и планировать дальнейшие действия.
Сев за руль, Олег отчетливо ощутил биение мягких молоточков в висках. Попытался дышать, как когда-то его учил отец перед выходом на сцену – чтобы справиться с волнением и страхом. Но сосредоточиться не получалось, дыхание не слушалось, и вновь накатывал ужас вперемежку с бессилием.
Олег все же завел машину, надеясь, что по дороге немного успокоится. Мысли путались, обгоняя одна другую. Выруливая из переулка на Ордынку, он не сразу заметил на переходе мальчишку с рюкзаком за плечами и только в последнюю секунду затормозил.
– Черт! Черт! Черт! – закричал он в голос, ударив ладонями по рулю.
Надо контролировать свои действия. Так нельзя.
Но контролировать получалось плохо. Олег ехал медленно, сзади сигналили особенно нетерпеливые и раздраженные водители, самые пронырливые обгоняли. Ему было все равно. Мысли крутились в голове, будто белье в барабане стиральной машины. Он никак не мог понять, какой удар более сокрушительный: обман тестя или предательство жены. Поступок одного многократно усиливал боль, причиненную другим. Олегу казалось, что смятение его передается и самураю. Машина дергалась, ерзала, теряла полосу.
Несколько раз звонил телефон. Два раза подряд – из филармонии. Один звонок был от бухгалтера фонда. Один – от Линца. Говорить сейчас с кем-то – на это просто не осталось сил. В какой-то момент он услышал резкую настырную мелодию. Ксения…
Ей-то что надо? Хочет напомнить, что была права? Ну уж нет…
Как вообще я умудрился довести ситуацию до такого края? Я дурак? Идиот? Почему доверял лживым до предела людям? Как пустил их в свой круг? Как не заметил той липкой паутины, которую плели эти арахниды? Почему легко в нее угодил?
Олег не представлял, что скажет тем, кто вкладывал деньги в его фонд. Он совсем не думал о том, что потерял собственные средства – практически все, что было заработано и отложено за годы его карьеры. Это сейчас не важно. Но фонд!
Как будто только теперь Олег осознал, что значит для него его детище, сколько усилий, времени, внимания в него вложено. Что скажет он соседям по поселку? Эти старики принесли ему свои кровные, пенсионные, а он их так подставил. С сыном Ильиничны Вадимом не легче, даже если это были далеко не последние его деньги. Кроме того, пострадали многие, которых лично Олег не знал, но от этого на душе не менее тошно.
Он мысленно перебирал компании, ставшие жертвователями фонда. Всех он не помнил. Но были и крупные, серьезные партнеры – их вклады внушали трепет. И если одни давали средства безвозмездно и отчета не требовали, то с другими заключались договоры. А договоры подразумевали отчетность: о благотворительных концертах, целевых программах, рекламе на мероприятиях. За всем этим приглядывал Николай Сергеич, тот самый фронтовик. Как же он был против того, чтобы переводить активы в банк Африканыча. Согласился, потому что верил Олегу. При мысли о фронтовике Олег едва не воткнулся в бампер переполненной маршрутки. Вот только не хватало аварии с человеческими жертвами!
* * *
Открыв дверь квартиры, Олег услышал включенное на кухне радио. Кажется, в новостях упоминали банк Африканыча. Мать явно не слушала. Пребывала в предобеденном угаре – на сковороде что-то шкворчало, из крана лилась сильная струя воды. На свой особый манер мать стучала дуршлагом об раковину – видимо, мыла овощи. Знакомые с детства звуки…
Услышав Олега, она вышла в коридор, вытирая руки бело-синим клетчатым полотенцем:
– Обедать будешь? Почти все готово.
– Спасибо, не голоден, – резко бросил Олег, тряхнув своей кудрей.
– Что с тобой? На тебе лица нет. Что-то с Маргаритой?
– И с Маргаритой тоже. – Он с сарказмом взглянул на мать: – Ты рада?
– Вот только не надо мне грубить!
– Слушай, давай не будем начинать. Тем более что тебя это не касается.
Мать обиженно поджала губы и дернула плечом.
– Извини, – как можно сдержаннее буркнул Олег. – Мне надо побыть одному.
Он торопливо, на ходу, бросал в спортивную сумку какие-то вещи, огибая то с одной, то с другой стороны мать, стоявшую как вкопанная посреди коридора.
– Надеюсь, ты закончила свою страду на даче? Хочу там пожить недельку.
– Ну хорошо, – мать развела руками. – Делай как знаешь.
Нарочито спокойный тон матери еще больше его завел.
– И пожалуйста, не звони мне, хотя бы пока. И не привози своих кастрюль… с котлетами. Сам все куплю.
VII
Как только они с Машенькой открыли дверь квартиры, в глаза бросился мигающий огонек автоответчика. Елена Васильевна до сих пор была противником мобильных телефонов, считая их баловством и ненужной тратой денег. Поэтому первым делом, зайдя в дом, она проверяла оставленные сообщения. Но не успела она нажать на нужную кнопку, как раздался звонок. Взволнованная Жанна Аркадьевна буквально обрушилась на Елену Васильевну лавиной своих новостей.
– Елена Васильевна, дорогая, не могу до вас дозвониться. У меня такие неприятности! – в голосе послышались слезы. – Меня обокрали! Прямо на фабрике! Нас привезли на экскурсию, показать, как делают ковры. Это ужасно! Меня ведь предупреждали, что с турками надо быть настороже…
Затрещали помехи, и голос Жанны Аркадьевны, звучавший теперь так, будто она мгновенно переместилась на другой конец земли, стал перемежаться трубным высмаркиванием.
– Они вытащили кошелек прямо из сумки, хоть я ее крепко держала. А там все – и карта с валютой, и наличные.
– Жанна Аркадьевна, голубушка, не надо так убиваться. Деньги – дело наживное…
– Я в шоке, просто в шоке… Что делать? Вокруг чужие люди, к ним не обратишься. Хорошо, что другую карту я оставила в сейфе отеля.
– Может, я вам могу чем-то помочь? Наверняка есть способы перевода. Только не расстраивайтесь так. Могу вам отправить хоть сегодня, банк рядом. Тысячи долларов хватит? Вы сколько еще там пробудете?
– Еленочка Васильевна, золотая вы моя, как бы я была благодарна и признательна. Как только приеду, сразу отдам. Запишите номер карты…
Машенька стояла в проеме двери, опершись на косяк, и смотрела на Елену Васильевну глазами, полными ужаса:
– Что-то случилось?
– Ничего страшного, так, мелкие неприятности. Не думай о них.
– Это она… Она прилетела.
Остановившимся взглядом Машенька смотрела перед собой в одну точку. Опять мир вокруг рухнул, жизнь остановилась. Было непонятно, куда двигаться, с чего начать, да и надо ли. Какой смысл? Если все, что бы она ни сделала, о чем бы ни думала, разобьется об этот страх, охватывавший ее всякий раз мгновенно, всю целиком, парализуя до какого-то каменного состояния. Ни вдохнуть, ни выдохнуть.
– Да нет же, она еще в Турции, – Елена Васильевна с не меньшим ужасом наблюдала за оцепеневшей Машенькой, не зная, как ее успокоить.
– Я всегда чувствую, что это она, еще только когда раздается звонок. Даже когда она далеко, я все равно как будто ее ощущаю. Я ненормальная?
– Ты абсолютно нормальная. Пойду накапаю тебе валерьянки.
– Она мне не простит, – Машенька, понурившись, поплелась за Еленой Васильевной. – И поступить на товароведческий не даст. Сразу убьет.
Елена Васильевна вдруг отчетливо поняла, что каждый день отсрочки появления Жанны Аркадьевны значит для Машеньки много. Это не только отложенные упреки, нападки, повторные болезненные переживания неприятностей и девочкой, и ею самой. Каждый день Машеньки в отсутствие матери добавлял ей еще немного робкого права жить так, как она хочет: планировать поступление, мечтать о работе с книжками, встречаться с подругами и вообще быть с теми, кто не считает ее никчемным и неблагодарным бездарем.
Елена Васильевна отсчитывала зависающие на краю склянки и падающие в граненую стопку темно-бурые капли лекарства.
– И сколько мне осталось? В смысле, когда она вернется? – Машенька взяла из рук Елены Васильевны рюмку с похожей на крепкую заварку, но терпко пахнущей жидкостью.
– Я не совсем поняла. Видимо, дней через десять.
Машенька побелела еще больше.
– Так мало…
* * *
Каждое утро Елена Васильевна, проходя мимо кабинета, видела спину Машеньки. Еще в пижаме, с растрепанными после ночи волосами, она склонялась над письменным столом, заваленным книгами, и что-то строчила.
– А ты как будто и не ложилась. Доброе утро!
– Ложилась-ложилась…
– Иди умойся и будем завтракать.
– Я сейчас, только допишу.
Елена Васильевна старалась не мешать Машеньке. Когда та притащила от Киры две сумки учебников и книг для поступления, она даже испугалась: зачем так много, не перегрузит ли себя девочка, не сорвется ли. Силенок ведь не бесконечно, а нервная система и вовсе вызывает беспокойство. Выдержит ли? Но в Машеньке как будто переключатель какой-то щелкнул. Она теперь была другим человеком – серьезным, вдумчивым, упрямым, стойким. Неужели это все Кира со своим умным взглядом? А Машенька все твердила: «Только бы успеть сдать математику, математику сдам, мне уже проще будет, ну не выдернет же она меня от вас так просто, если хотя бы первый экзамен будет у меня в кармане, Кира еще обещала достать прошлогодние варианты с решениями, должна позвонить сегодня».
Машенька сидела допоздна, и Елена Васильевна даже ночью слышала осторожные шаги по квартире, тихие щелчки дверей на кухню, в туалет. Бедная девочка! А может, совсем не бедная? И это единственный способ спасения для них обеих – бороться за каждый день, за каждый час? Теперь они – команда, и без помощи Елены Васильевны Машеньке не победить.
В день экзамена Машенька ушла из дома рано. Удивительным образом все сегодня напоминало Елене Васильевне то июньское утро, когда Машенька завалила специальность в Гнесинке. После нескольких ветрено-дождливых дней установилась настоящая летняя погода. Солнце щедро заливало теплым золотом промытые зеленые дворы, и, прореженный сквозь замершую в безветрии листву, этот свет добирался до стекол книжных шкафов в глубине дома, отпечатываясь желтыми пятнами на корешках и выхватывая отдельные имена и заглавия.
Звонок в домофон раздался, как и тогда, неожиданно, и оттого показался особенно резким.
– Это я, – сквозь шумы послышался голос Машеньки.
– Открываю.
Елена Васильевна изо всех сил пыталась казаться спокойной и рассудительной. Но почему она так долго поднимается? Как будто тут не третий этаж, а небоскреб. Открыла входную дверь и прислушалась к шагам на лестнице. Где-то внизу раздавались голоса Машеньки и соседки по лестничной клетке. Наконец, ступая устало и тяжело, показалась Машенька.
– Ну что, какие новости?
– Сдала. На отлично.
– А чего идешь как с похорон?
– А что толку? Все равно три дня осталось. Не успею я. И все будет зря.
Машенька теребила замки на босоножках, но они не давались. В бессилии попыталась стянуть обувь с ноги – не получилось. Пнула отчаянно тумбу прихожей и разревелась.
– Ну подожди, нельзя же так, сядь сюда и успокойся. – Елена Васильевна поспешила за водой на кухню, сквозь звон посуды она чуть не кричала: – Может, и не три дня, а больше! Откуда мы знаем?
Все последующие дни Машенька почти не выходила из кабинета. Елена Васильевна по-прежнему видела, как девочка и ранним утром, и поздним вечером сидит, склонившись над столом, поднимая изредка голову и долго вглядываясь куда-то за окно, или как, перебравшись на кушетку и подогнув под себя ноги, пролистывает очередной учебник, помечая что-то карандашом.
Машеньку было не узнать. Взрослый самостоятельный человек, полностью осознающий, что он в этой жизни для себя хочет. Машенька тихо выползала из своей норки, только когда раздавался телефонный звонок. Елена Васильевна замечала, как девочка вся в себя вжималась. Лишь когда становилось ясно, что это не Жанна Аркадьевна, Машенька исчезала в своем укрытии.
Прошло пять дней. Август добавил в городскую листву немного оттенков охры. Был сдан успешно последний, третий экзамен. Оставалось дождаться официального зачисления, но обе понимали, что это только формальности. Набранных баллов для вечернего отделения было более чем достаточно. Но тревога, однажды поселившаяся в душе, не находила разрешения – субдоминанта и доминанта никак не хотели переходить в тонику и все топтались на месте, сменяясь более вычурными аккордами, отдаваясь внутри все растущим смятением.
В то утро телефон разразился звонком сразу после восьми. Елена Васильевна что-то уронила на кухне, Машенька, застилавшая кушетку, бросила покрывало на пол. Как ошпаренные, они одновременно выскочили в прихожую. С трепетом, но сохраняя спокойный вид, Елена Васильевна подняла трубку, и родной голос запел:
– С днем рожденья тебя-я-я, с днем рожденья тебя-я-я…
Елена Васильевна губами проартикулировала в сторону Машеньки «Андрюша», чтобы та расслабилась.
– …с днем рожденья, дорогая мамуля, с днем рожденья тебя-я-я.
– Спасибо, родной, а я и забыла, – Елена Васильевна расчувствовалась, но постаралась не подать виду.
– Как это, забыла? Чем ты там вообще занята?
– Нет-нет, ничем особенным, дела по дому поднакопились, – Елена Васильевна не хотела раскрывать всех перипетий с Машенькой. – Расскажи лучше, как ты, где сейчас?
– Отыграл программу в Париже, Берлине. Сегодня вот в Зальцбурге сольник, хочу тебе посвятить. И слава богу, уже скоро домой. Правда, просят еще в Вену заехать, на мастер-классы, но не решил пока. Ты только не перегружай себя там, по дому…
Не успела Елена Васильевна положить трубку, как раздался звонок домофона.
– Это курьер, вам доставка.
Боже мой, как же я забыла? Надо привести себя в порядок. В прошлом году двое коллег нагрянули без предупреждения, среди дня, такой сюрприз. А потом и Олег заезжал, и сейчас может…
Елена Васильевна засуетилась, не понимая, в какую сторону бежать – то ли к двери, то ли к зеркалу.
– У вас день рождения? – спросила, округлив глаза, похудевшая и осунувшаяся Машенька. – А я никакого подарка не купила. Но что-нибудь придумаю.
В квартиру вплыл огромный букет белых и красных роз, еле помещаясь в тесной прихожей и закрывая собой самого курьера. Юноша тем временем вручил цветы имениннице, поставил на тумбу пакеты с какими-то коробками, похожими на упаковки кондитерских изделий, попросил расписаться в бумагах и испарился.
– Вот это да… – Машенька изумленно уставилась на все это роскошество и, растерявшись, даже не успела предложить помощь. – Какая же вы счастливая, Елена Васильевна.
– Да, я очень счастливая, девочка моя, и ты будешь такая же.
Звонки раздавались постоянно, и Машенька всякий раз вздрагивала, ожидая худшего. Еще один курьер принес корзину цветов от Олега, а вскоре раздался от него и звонок. Он горячо поздравлял и желал всего невероятного и абсолютно несбыточного, шутил, как обычно, подтрунивая над собой и Андреем, вспоминая нелепости и приключения, происходившие в этот день много лет назад. Елена Васильевна всегда по малейшим ноткам в голосе считывала его состояние. В этот раз в нем слышалось что-то неладное, но это неладное усиленно пряталось за наигранной веселостью и оптимизмом. Сегодня, наверное, не стоит выяснять, но Андрюше сказать надо: он, как друг, должен знать.
Было несколько звонков от бывших коллег, знакомых, почитателей Андрея. Они знали об особых отношениях матери и сына и, поздравляя Елену Васильевну, как будто чествовали прославленного пианиста. Елена Васильевна это понимала и подобные звонки принимала, несколько смущаясь.
Когда на какое-то время телефон затих, Елена Васильевна заметила, что Машенька, как заговорщик, прячется в кабинете и что-то торопливо шепчет в свой маленький мобильник. Дождавшись, когда она закончит, Елена Васильевна торжественно объявила:
– В честь моего дня рождения приглашаю тебя и Киру в кафе. Кстати, тут неподалеку есть симпатичная кондитерская, я сейчас им позвоню.
– Ура-а-а-а-а! – Машенька набросилась на Елену Васильевну с объятиями. – Как же я вас обожаю…
* * *
Они сидели в кафе уже больше часа. И уходить никому не хотелось. Кира немного задержалась. Но, судя по тому, как они с Машенькой все шушукались по телефону, было понятно, что возникли какие-то проблемы с подарком. Когда же Кира, сияющая, появилась у столика и сразу вручила сверток в подарочной серебристой бумаге с атласной синей лентой, Елена Васильевна растаяла. И неважно, что там внутри, девчонки так старались.
– С днем рождения!
– Поздравляем! Это от нас обеих! Извините, я опоздала…
– Елена Васильевна, вы откройте, – с нетерпением попросила Машенька, – а то так неинтересно.
Елене Васильевне пришлось как можно аккуратнее развязать бант, снять упаковку. На обложке книги красовался портрет так почитаемого в их семье Петра Ильича… Нина Берберова. Чайковский. Ничего себе, девочки, выбрали. Нашли то, что ей не удавалось годами.
На лице Елены Васильевны отразились и изумление, и восхищение, и даже недоумение.
– Но как вы догадались? Я искала ее несколько лет назад, и все безуспешно.