И в этот момент, словно высоко наверху кто-то услышал мои стенания, ветер заметно ослабел и снежная пелена стала постепенно рассеиваться. Слева от меня показался большой дом, стоявший обособленно от всех остальных. К нему вела засыпанная снегом дорога, по сторонам обозначенная высокими деревьями. На фоне белого снега дом выглядел приземистым и напоминал карточный домик, вырезанный из куска плотной бумаги. Какое-то внутреннее чувство подсказало мне, что это именно тот самый дом Валенс, который мне нужен. Воодушевленный таким открытием, я повернул морду Раунса в нужном направлении и поехал к цели. Но через некоторое время конь заупрямился, и я понял: здесь что-то не так.

С удовольствием спрыгнув на землю, а это всегда приятно после столь долгой верховой езды, я поднял переднюю ногу животного и внимательно осмотрел копыто. Так и есть, там застрял небольшой камень. Сняв перчатки, я попытался вынуть его, но безуспешно. Пальцы окоченели до такой степени, что я едва мог пошевелить ими, да и конь неожиданно стал рваться у меня из рук. Тогда я решил, что нет смысла стараться самому, лучше пройтись пешком до дома и поручить это дело какому-нибудь конюху. Тем более что старик Раунс нуждается в еде и питье, да и старик Ник Ревилл не прочь немного отдохнуть, отогреться и перекусить.

Уже перед самим домом я вдруг заметил, что моя левая нога тоже нуждается в помощи. И дело даже не в том, что сапоги давно прохудились и пропускают воду, к этому я привык. В конце концов, я бедный актер, вынужденный носить обувь, пока она не развалится на части. Просто медная пряжка на моем левом сапоге ослабла и могла отвалиться в любую минуту. Конечно, это не бог весть какая ценность, но я любил эти пряжки, сделанные в форме любовного узла. Не желая окончательно потерять ее где-нибудь на дороге, я оторвал пряжку и сунул в карман камзола.

Крепко держа Раунса под уздцы, я направился к дому. Вид с земли был не такой завораживающий, как со спины коня, да и снег снова повалил крупными хлопьями. На самом деле дом оказался полуразвалившимся строением, но я безумно обрадовался, увидев густой дым, валивший из двух труб и мгновенно смешивавшийся с белым снегом. Значит, внутри есть люди и есть тепло, а это самое главное.

Приближаясь к высоким воротам, я снова подумал, как объясню этим хозяевам причину своего появления в поместье Мэскилла. Не мог же я назваться заблудившимся коробейником или одиноким охотником. И мысленно представил себе такой разговор:

— Кто вы такой?

— Меня зовут Ревилл. Николас Ревилл. Я работаю в театре «Глобус» в Саутворке. Это один из районов Лондона. (
Пауза.) Я актер Королевской труппы.

— Королевской труппы!

— (
Скромно.) Совершенно верно, Королевской труппы.

— Это производит впечатление.

Должен сразу сказать, что не часто употребляю это словосочетание в общении с теми, кто находится за пределами моей профессии и не понимает тайны актерского мастерства, но все же должен признать, что принадлежность к Королевской труппе для непосвященных означает гораздо больше истинного содержания этого понятия.

Вскоре после прибытия в Лондон Якова (шестого короля в своей родной Шотландии, но первого короля Англии под тем же именем, который до сих пор правит нами) наша театральная труппа постепенно преобразовалась, сменив название с Чемберленской на Королевскую. По правде говоря, Яков Шотландский не очень-то интересовался работой нашего театра в отличие от его предшественницы королевы Елизаветы. Супруга-консорт Якова королева Анна (родом из Дании) отдавала предпочтение театру масок, что, на мой взгляд, не имеет никакого отношения к настоящему театральному действу. Все, что мы получаем до сих пор в виде королевского признания наших заслуг, — это четыре с половиной ярда красной материи на каждого актера, чтобы сшить себе красный камзол и бриджи для торжественной процессии во время коронации. Кроме того, вся труппа дополнительно получает пару гиней, и это все наше богатство, которого едва хватает для стрижки бород по великим праздникам.

И не надо обольщаться насчет всех этих громких титулов, когда речь заходит о высокопоставленных патронах. Все, что нам нужно от этих джентльменов и леди, так это их пристрастие к театру да тугой кошелек. Мы простые люди и на большее не рассчитываем.

Однако это нисколько не объясняет, почему я оказался в столь холодный снежный день, возле полуразвалившегося дома в какой-то сельской глуши. Как вы уже, вероятно, догадались, сейчас середина зимы. Откровенно говоря, я приехал в Кембридж, чтобы обсудить возможность летних гастролей для нашей Королевской труппы. Лето вообще для нас самое благодатное время, которое мы проводили в пути. Во-первых, хорошо покинуть знойный и задымленный Лондон, хотя это самый замечательный город в мире. Во-вторых, всегда неплохо познакомить с нашим искусством жителей других городов и приходов королевства, в особенности во время больших праздников. А самое главное заключается в том, что в другие месяцы наши дороги становятся практически непроходимыми.

Нам уже приходилось играть в Оксфорде, но в Кембридже — никогда. Университетские города — очень хитрые места. Здешние люди считают себя очень умными и всегда презрительно ухмыляются при встрече с «необразованными» актерами, хотя, по моему мнению, наш главный драматург Уильям Шекспир намного умнее и образованнее всех студентов колледжа, вместе взятых. В дополнение ко всему сами власти порой считают, что актеры вольно или невольно разжигают страсти и вызывают массу неприятностей. Во всяком случае, так было в Оксфорде, который мы посетили в прошлом году вскоре после смерти королевы Елизаветы. Однако лично мне понравился довольно теплый прием в Кембридже, где некоторые высокопоставленные чиновники заверили меня, что будут рады видеть Королевскую труппу следующим летом.

Поэтому для меня это бизнес, порученный мне братьями Ричардом и Катбертом Бербейджами, а также другими акционерами, которые руководят театром «Глобус». Или по крайней мере часть моего бизнеса, другая же заключается в том, чтобы поговорить с людьми, живущими в этом занесенном снегом домике. Как и многие другие театральные коллективы, вне зависимости от того, крупные они или мелкие, мы всегда рады ставить частные спектакли наряду с публичными. Понятия не имею, почему это семейство Мэскилл решило пригласить нас на следующее лето, хотя обычным поводом для такого частного спектакля служат торжества по случаю брачной церемонии. В свое время мы уже отметили грядущие свадьбы замечательными спектаклями «Сон в летнюю ночь» и «Ромео и Джульетта» (хотя последняя пьеса могла показаться довольно странной людям, намеренным заключить долгий и счастливый союз). Так вот, наши акционеры хотят узнать, есть ли в этом доме соответствующее место и условия для постановки спектакля. Судя по внешнему виду, его вряд ли можно назвать многообещающим. Я еще раз посмотрел на приземистое старомодное строение с низким потолком, где зимой наверняка гуляют сквозняки, а летом слишком душно. А с другой стороны, если крыша этого дома не упадет на наши головы во время спектакля, то он вполне подходит. Но даже если и рухнет, мы все равно сумеем что-то изобразить во дворе или на поляне.

Пока я размышлял об этом, мой конь оказался у ворот, представлявших собой узкую арку в кирпичной стене с двумя небольшими окнами наверху. В этот проход могла проехать телега, но мне пришлось бы как следует нагнуться. Из трубы сторожевого домика поднимался столб черного дыма. Я поднял руку, собираясь постучать в деревянную дверь, но, к моему удивлению, она открылась сама. Я даже руку не успел опустить, как в проеме показалась голова мальчугана с оттопыренными ушами. Мое появление его нисколько не удивило, как будто он ожидал моего прихода. Это впечатление еще больше усилили его слова.

— Еще один, — проворчал он и пристально уставился, пытаясь получше разглядеть меня сквозь пелену плотного снега.

Но если его первые слова меня просто удивили, то последующие повергли в шок и показались совершенно необъяснимыми.

— Хотя не могу сказать, что у вас есть нос.

— Простите?

— Нос. У вас нет носа.

— Может быть, он отвалился на таком холоде, — сказал я, с трудом удерживаясь от сильного искушения ощупать лицо и проверить, на месте ли мой нос. — Это поместье Валенс?

Ушастый парень молча кивнул, продолжая бесцеремонно меня разглядывать. Может, здешние жители приходят сюда каждые четверть часа и подставляют свои носы для инспекции? Если бы я не был столь ошарашен таким отношением, то непременно подумал бы, что этот ушастый парень просто ненормальный или смеется надо мной. Я собрался было пуститься в пространные объяснения, когда он отошел от маленькой двери и исчез. После чего послышался лязг металлического засова, и большие ворота со скрипом отворились, открывая покрытый снегом двор.

Я повел прихрамывающего на одну ногу Раунса сквозь арочные ворота. Справа показалась небольшая распахнутая настежь дверь, из которой доносился запах дыма и готовящейся еды. Только сейчас я вспомнил, что не ел с того момента, как покинул Кембридж. На пороге появился мужчина и схватил за воротник парня, который все еще стоял у ворот, пропуская меня. Затем притянул его к себе и влепил подзатыльник. Тот завизжал, как пес, которому наступили на хвост.

— Дэйви, когда ты научишься уважительно относиться к людям старшего возраста? — спросил он. — Я слышал твою болтовню насчет носа.

Нетрудно было догадаться, что это отец парня. Хватило одного взгляда на такие же оттопыренные, как кувшины, уши. Кипя негодованием, он повернул сына спиной и поднял ногу, чтобы врезать ему под зад. Я без колебаний остановил его жестом. Мужчина удивленно посмотрел на меня, но ногу все-таки опустил. Раунс тревожно дернул головой и зафыркал. Я тоже почувствовал себя не в своей тарелке. Что здесь происходит? Может, это сумасшедший дом, где люди почему-то озабочены носами?

— Оставьте его в покое. Уверяю вас, мальчик не хотел причинить мне никаких неприятностей, — сказал я, размышляя, как теперь поступит этот человек и не найти ли мне благовидный предлог, чтобы убраться отсюда, пока не поздно. Откровенно говоря, если бы снег не усилился, а мой Раунс не повредил ногу, я бы немедленно повернул коня и помчался назад в Кембридж, так и не выполнив свою миссию. И если бы сделал это, то избавил бы себя от неловкости, не говоря уже об опасности.

— Не хотел причинить неприятностей? — сердито переспросил мужчина, глядя на мальчика, который проскользнул в узкую дверь, успев бросить на меня удивленный взгляд. — Вы не знаете его.

— Да, я не знаю его, как, впрочем, вообще никого в этой деревне.

Человек, по-видимому привратник или сторож, посмотрел на меня с нескрываемым подозрением, как будто я знал по крайней мере нескольких обитателей этого дома. Правда, он все же не поинтересовался, зачем я сюда приехал.

— Надо бы посмотреть моего коня, — попросил я. — Кажется, в его копыте застрял небольшой камень.

— Девочка отведет вас на конюшню.

Он крикнул кому-то в глубь комнаты. В ту же секунду на пороге появилась крупная девушка, в которой тоже угадывалось родство с этим человеком, хотя ее лицо, с красными глазками и узким ртом, походило на мордочку поросенка. От нее повеяло кухней и только что приготовленной едой. Она подошла к Раунсу, погладила его по морде и взяла из моих рук поводья.

Не проронив ни слова, девушка повела нас в большое строение квадратной формы, к которому лепились небольшие низкие пристройки. Все здесь выглядело крайне запущенным. Крупные хлопья снега слепили глаза, а ноги промокли от слякоти.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— А как вас зовут? — ответила она вопросом на вопрос.

— Ник Ревилл. Я актер.

— Вы играете дурака?

— Я никогда не играл дурака. Во всяком случае, на сцене.

— Сюда приходят одни дураки.

Разговор прервался, поскольку мы подошли к полуразрушенному зданию, примыкавшему к дому. Девушка громко свистнула, и из развалюхи вышел неуклюжий молодой парень с длинной прядью светлых волос, спадавших на правый глаз, как у лошади. Увидев девушку, он заулыбался во весь рот:

— А, это ты, Мег.

— Эндрю, позаботься об этой лошади.

— Я бы лучше позаботился о тебе.

Мег захихикала.

— У моего коня… — начал я объяснять суть дела, но неуклюжий парень взял Раунса под уздцы и повел в конюшню, загадочно посмотрев через плечо на девушку.

Мег немного поколебалась, потом решительно взмахнула рукой, показывая мне в сторону дома, а сама последовала за ним в конюшню.

Я совершенно растерялся, встретив сначала странного привратника и его детей, а затем этого не менее странного конюха, который не дал себе труда даже посмотреть на меня. А я-то намеревался произвести на них впечатление своей принадлежностью к Королевской труппе. Если все обитатели дома Мэскилла будут обращаться со мной таким образом, на что вообще я могу рассчитывать? А мне прежде всего следовало установить принципиальную пригодность дома для проведения театральной постановки следующим летом. Однако в данный момент главным было все-таки поскорее согреться.

Я повернул к центральному входу с резным крыльцом, которое выглядело последней пристройкой из всего этого комплекса. У меня было подозрение, будто за мной пристально следят, и оно подтвердилось, когда дверь неожиданно распахнулась, едва я приблизился. Однако за ней никого не оказалось. На двери висело кольцо, обмотанное тряпками, так что постучать было практически невозможно. Обычно это делают, предупреждая гостей, что в доме больной человек. Я поднял кольцо, и оно мягко стукнулось о створ. Вскоре послышались шаркающие шаги, дверь отворилась, и на пороге показался грузный мужчина средних лет в серой шапке.

— Входите, — пригласил он слабым голосом.

Неужели это тоже слуга? Непохоже, конечно, но все может быть. Я вошел, и он плотно закрыл за мной дверь. Внутри все было не так, как я себе представлял. Передо мной раскинулась огромная старомодная гостиная с высокими потолками и галереей, куда вела резная лестница. На первый взгляд, да еще с актерской точки зрения, эта комната выглядела вполне прилично. Справа от входа стоял большой обеденный стол, а напротив двери расположилась огромная печь с дымоходом, в которой приятно потрескивали дрова, слабо освещая все пространство гостиной. У домашнего очага, наклонившись к огню, стоял еще один мужчина, а неподалеку на стуле сидела женщина. Все трое напряженно молчали и смотрели на меня с любопытством и, как мне показалось, некоторой усталостью. Еще в Лондоне мне сказали, что главу семейства зовут Роджер Мэскилл, а один из акционеров «Глобуса» отметил его репутацию веселого и общительного человека. Даже на первый взгляд было видно, что ни один из мужчин не соответствует этому описанию.

— Николас Ревилл, к вашим услугам, — представился я, отвешивая поклон и понимая, что этим людям нужно преподнести урок хороших манер. — Актер.

— Актер? Какой актер? — спросила женщина скорее с удивлением, чем с признанием важности моей профессии.

— Из лондонской Королевской труппы, — добавил я, сделав особое ударение на слове «Королевской». Однако по выражению ее лица понял, что сие не произвело на нее абсолютно никакого впечатления. По мрачным физиономиям этих странных людей можно было подумать, что я с луны свалился, а не приехал из Лондона.

— Вы прибыли повидать Элиаса? — спросил мужчина, открывший мне дверь.

Он пересек комнату и остановился позади стула, на котором сидела женщина. Мои глаза немного привыкли к слабому свету, и то, что я принял за серую шапку, на самом деле оказалось седыми волосами, которые были коротко подстрижены и плотно прилегали к голове наподобие детского чепчика. Пока я раздумывал, кто такой Элиас, поскольку он явно не являлся тем Роджером Мэскиллом, о котором мне говорили в Лондоне, мужчина позади стула спросил:

— Вы пришли сюда, чтобы поговорить со стариком?

— Полагаю, что так, — ответил я.

И в этот момент, словно по театральному сценарию, в комнату через боковую дверь вошел старый человек, тяжело опираясь на палку. Он сделал несколько шагов и остановился, вперившись в меня сквозь очки на длинном носу слабыми старческими глазами, — долговязый и необыкновенно худой, будто уже давно приготовившийся к смерти. Возможно, это и был тот самый старик Элиас, о котором они говорили. Я через силу улыбнулся и так же деликатно представился, на этот раз уже не упоминая о Королевской труппе. В ответ старик приложил ладонь к уху и громко переспросил:

— Ревилл? — Причем сделал это с таким выражением лица, будто увидел перед собой какой-то диковинное животное.

— От него нет никакого толка, — неожиданно сказал человек, стоявший у домашнего очага.

Это были его первые слова, и я не понял, к кому именно они относятся. Реплика могла в равной степени касаться как меня, так и вошедшего старика. А тот продолжал пялиться на меня, точь-в-точь как тот парень у ворот. В конце концов я решил, что это не может быть Элиас. И так захотелось выбежать из комнаты и отправиться в Кембридж пешком, оставив коня в этом жутком доме! Однако меня остановило не только любопытство, но и возмущение дурными манерами, которые демонстрировали эти странные люди. И я сказал то, что должен был сказать:

— Послушайте, не знаю, что вы думаете обо мне и моих делах, но я действую от имени всей своей актерской труппы и намерен во что бы то ни стало поговорить с главой вашего семейства. А потом я оставлю вас в покое, причем сделаю это с превеликим удовольствием.

Теперь настала очередь женщины вмешаться в разговор. Она поднялась со стула, нетерпеливо махнула рукой и недовольно проворчала:

— Я отведу вас к Элиасу.

Когда она встала, я понял, что на самом деле она гораздо моложе, чем мне показалось сначала. И последовал за ней к лестнице, будучи абсолютно уверенным, что старик должен быть наверху. Однако я ошибся. Женщина взяла со стола толстую свечу и повернула куда-то влево, в глубь дома. Я протянул руку, чтобы остановить ее.

— Мадам, я…

— Еще не время, — прервала она и кивнула в сторону гостиной, из которой мы только что вышли.

Я обернулся и растерянно посмотрел на трех мужчин, замерших в тех же позах. Один из них стоял у домашнего очага, второй устало облокотился на спинку пустого стула, а старик в очках по-прежнему опирался на свою трость посреди комнаты. При этом первый пробормотал что-то вроде «передайте привет мистеру Гранту», но не уверен, что хорошо расслышал его слова, поскольку в тот момент счел их совершенно бессмысленными. Поэтому оставил его реплику без ответа.

Женщина вела меня по длинному узкому коридору, пока мы не вошли в небольшую комнату, напоминающую странную прихожую. Слабый отблеск свечи высветил справа две двери.

— Элиас в этой комнате, — прошептала она, показывая рукой, в которой держала свечу, на одну из них.

Я наклонил к ней голову, чтобы расслышать ее, если она сообщит мне что-то еще, но она не проронила больше ни слова. И тут я вспомнил об обвязанном тряпками кольце на входной двери и спросил:

— Он болен?

— Да, очень, — прошептала она в ответ и поспешила добавить: — Он при смерти, и они все надеются, что осталось недолго.

Они? Должно быть, она имеет в виду трех мужчин, оставшихся в гостиной. Мне стало еще больше не по себе.

— В таком случае, как мне кажется, нет никакого смысла разговаривать с ним… — пробормотал я. — Если он так болен… Мне не хотелось бы его беспокоить… Я пришел засвидетельствовать почтение моих акционеров, а заодно поинтересоваться, нет ли у хозяина вашего дома каких-либо пожеланий относительно предполагаемого спектакля, который он хотел бы посмотреть летом следующего года.

— Спектакля? — удивилась она.

— Да, — подтвердил я. — В этом нет ничего удивительного, поскольку наша Королевская труппа часто выезжает со своими пьесами. У нас это действительно хорошо получается. Обычно мы играем что придется, но сейчас решили заблаговременно выяснить, нет ли у заказчика каких-либо специальных пожеланий. Это помогло бы нам собрать нужные вещи и подготовить костюмы, прежде чем отправиться сюда из Лондона.

Все это я произнес скороговоркой, шепотом, порой и сам не понимая, что говорю и зачем. Меня не покидало чувство, будто здесь происходят ужасные вещи, к которым я не должен иметь никакого отношения.

— Элиас любит смотреть спектакли, — задумчиво сказала она после непродолжительной паузы, — но я впервые слышу, что на следующее лето запланировано нечто подобное. Откровенно говоря, я очень удивлена, что он загадывает на такой длительный срок. Спектакль в этом доме?

— Мадам, — прошептал я, — вы ставите меня в дурацкое положение. Я приехал сюда, точно зная, что следующим летом мистер Мэскилл хочет посмотреть спектакль, поставленный нашей труппой. Причем не только он один, но и все его, так сказать, семейство. Мне сообщили, что это связано с каким-то торжеством в жизни мистера Мэскилла. Возможно, свадьбой или чем-то в этом роде.

— Мэскилл?

— Да, Мэскилл.

Она неожиданно рассмеялась глубоким грудным смехом, который показался мне приятным, хотя на самом деле в душе что-то перевернулось.

— Вот в чем дело, — весело сказала она. — В этом доме живут Хэскиллы, а не Мэскиллы. Моя фамилия тоже Хэскилл. В нашей деревне вообще нет никого с такой фамилией, хотя, как мне кажется, какая-то семья проживает с другой стороны Кембриджа. Вы, вероятно, не туда повернули, мистер Ревилл, и приехали не в тот дом, который вам нужен.

Тот факт, что она запомнила мое имя с первого раза и не ошиблась в его произношении, почему-то показался мне особенно оскорбительным. Совершенно бесполезно объяснять ей, что по этому пути меня направил некий доброжелатель из одного университетского колледжа. Слишком поздно я сообразил, что он плохо слышит, и мне пришлось буквально кричать ему на ухо. Должно быть, он неправильно меня понял, когда я говорил ему о местонахождении этого дома и этой семьи. Вместо «Мэскилл» ему послышалось «Хэскилл», и он подробно рассказал, что тот живет в Иклтоне, к югу от Кембриджа. И даже карту нарисовал, как туда добраться, от которой я не отступал ни на шаг. Нет, здесь никто не виноват, кроме меня самого. В этот момент я был несказанно рад полумраку, царившему в этой комнате, иначе она увидела бы мои покрасневшие щеки и выступивший на лице пот.

«Какой же ты дурак, Ревилл! Двадцать раз дурак!»

Ну и посмеялись бы надо мной мои друзья-актеры, если бы узнали об этой идиотской истории (чего они, конечно же, никогда не узнают)! Нужно как можно скорее бежать от этих Хэскиллов, причем даже не важно, как именно — на коне или пешком. Надо вернуться в Кембридж, несмотря на снегопад и ночную мглу, а завтра утром отыскать настоящего Мэскилла, где бы он ни находился.

А в этом странном доме делать нечего.

Не знаю, что подействовало на меня в тот момент — заговорщицкий тон или приятный шепот, которым мы говорили с этой женщиной, ее неожиданная молодость или загадочность ситуации, но я вдруг спросил у нее:

— А почему они надеются, что он скоро умрет? Кто они такие? Кто этот Элиас? И кто вы сами, в конце концов?

Все эти вопросы, возможно, показались ей слишком прямолинейными, но я был так расстроен тем идиотским положением, в котором оказался по собственной глупости, что некоторой грубостью вполне можно было пренебречь.

— Я Марта Хэскилл, — тихо сказала она. — Элиас — мой дядя и глава этого семейства. Мой отец был его младшим братом. А те, что остались в гостиной, тоже наши родственники, но более дальние.

— Они ждут, пока умрет ваш дядя?

Она снова рассмеялась. Может, у нее нет сердца? Не знаю почему, но инстинкт подсказывал мне, что это не так.

— Элиас всегда был вредным и своевольным человеком. Мой дядя действительно тяжело болен, в этом нет никаких сомнений. Но он сам во всем виноват, затеяв эту глупую игру. Примерно три года назад он неожиданно объявил по всей стране и за ее пределами, что смертельно болен. Сразу же сюда слетелись все его кузены, как стервятники на поле брани. Он хотел посмотреть, кто из них готов хоть как-то помочь ему или просто выразить сочувствие. А когда немного поправился, с удовольствием наблюдал за их растерянностью. Конечно, они привезли ему подарки и подношения и, естественно, не могли потребовать их обратно. А некоторые даже изменили свои завещания в его пользу, надеясь пережить его как минимум на несколько лет.

— А что, у этого джентльмена нет жены?

— Она давно умерла.

— И детей нет?

— И детей нет, — эхом повторила она.

— А вы только что упомянули о своем отце. Что с ним?

— Все уже давно умерли. Я сейчас самая близкая родственница Элиаса по крови.

— Так в чем же дело?..

Задав этот вопрос, я хотел сказать, что она, вне всяких сомнений, должна быть единственной полноправной наследницей его полуразрушенного поместья, если, конечно, этот Элиас наконец-то прекратит свою игру и благополучно отойдет в мир иной. Но, учитывая, что мы с Мартой познакомились всего несколько минут назад, а с моей стороны это было не более чем досужее любопытство, вопрос мог показаться ей бестактным, даже произнесенный шепотом и при тусклом свете свечи.

Тем более что в этот момент из комнаты раздался голос, который, как я догадался, мог принадлежать только Элиасу, — тонкий, сиплый и вместе с тем пронзительный.

— Вы слишком долго шепчетесь! Марта, я тебя узнал, но кто там с тобой?

— Ну что ж, Николас Ревилл, теперь вам придется войти в комнату и поговорить с ним, — испуганно прошептала она. — Объясните ему, как перепутали фамилии Мэскилл и Хэскилл. Думаю, это позабавит старика.

Последнее предположение прозвучало не очень убедительно, но я понимал: это единственное, что я мог сейчас сделать для нее, а не для того, кто лежал в постели за дверью. Кроме того, мне стало интересно поговорить с человеком, которого все считают странным и своевольным и который сознательно преувеличил серьезность своей болезни, чтобы досадить потенциальным наследникам. Это было настолько необычно и неестественно, что могло случиться только в какой-нибудь забавной пьесе.

Она взяла меня за руку и повела к двери. Я переступил через порог и оказался в небольшом помещении, теплом и мрачном. Но поразило меня не это, а спертый воздух, обычный для душной, давно не проветриваемой комнаты. К этому времени мои глаза уже освоились с темнотой, хотя здесь было довольно светло.

Тусклый свет поступал из небольшого очага, расположенного в другом конце комнаты, обставленной пыльной мебелью: сундуки, столы, какие-то мягкие стулья, а также прочие предметы, небрежно сдвинутые в дальний угол. Окно на противоположной стене было занавешено такой плотной шторой, что вечерний свет сюда почти не проникал. Все здесь выглядело чрезвычайно древним, особенно широкая кровать с резными деревянными ножками, поддерживавшими ее массивное основание. Под ветхим цветным одеялом полусидел человек, опираясь на гору мягких подушек. Возле него суетилась огромная женщина в коричневом теплом халате. Я был крайне удивлен, увидев ее здесь, поскольку не слышал из коридора, чтобы они разговаривали. Остановившись возле кровати, я вдруг ощутил, что заговорщицкий тон, которым мы обменивались с Мартой, мгновенно исчез.

Элиас Хэскилл махнул худощавой рукой в сторону женщины, которая все поправляла его подушки:

— Довольно, Абигейл, мне так удобно.

— Спасибо, Абигейл, — поблагодарила ее Марта.

Женщина молча кивнула, забрала пустую бутылку со стола, потом бросила на меня косой взгляд и неохотно вышла из комнаты.

Когда за служанкой закрылась дверь, Марта Хэскилл подошла к кровати.

— Дядя, к нам пришел человек, который хочет поговорить с вами.

На голове Элиаса был белый ночной колпак, а на узком лице с длинным носом выделялись глубокие, как темные пруды, глаза. Две свечи ярко горели с обеих сторон его резной старомодной кровати. Картина напоминала древнюю гробницу.

— Что вы мне принесли? — спросил он.

— Ничего.

— Из ничего получится ничего.

— А мне ничего и не надо от вас, сэр, поскольку я оказался здесь… по недоразумению.

Его голос был тонким, зато ум поражал своей остротой и живостью. Элиас Хэскилл выглядел нездоровым, однако нельзя было сказать, что он на грани смерти.

— Это Николас Ревилл, дядя, — представила меня Марта. — Он актер. Поехал не по той дороге и заблудился.

Она быстро объяснила ему все обстоятельства, в силу которых я неожиданно оказался в доме Хэскиллов, а не Мэскиллов. Рассказ вновь напомнил мне о моем глупом положении, но я подумал, что вполне заслужил это. Оглядев комнату, я рассеянно подошел к очагу и заметил над ним большую букву «Х», выложенную фруктами и зелеными листьями. Она составляла центральную часть живописного орнамента и, по всей видимости, символизировала начальную букву фамилии хозяина дома. А чуть выше на стене висел большой меч, обрамленный с обеих сторон не менее живописными гобеленами. На одном из них была изображена Юдифь, приподнимающая руками отсеченную голову Олоферна, а на другом — святой Христофор, переносящий через реку на спине младенца Иисуса. Я оглянулся и увидел улыбающегося Элиаса.

— Актер, да? — спросил он. — Я помню старые лондонские театры. Помню даже Красного Льва.

— Это было задолго до меня, сэр, — вежливо сказал я, но уже с большей симпатией к этому человеку, помнившему таких знаменитостей.

— Актер оказывает громадное влияние на обычных людей, — произнес он благожелательным тоном, который разительно отличался от всего услышанного мной в этом доме.

Мне осталось лишь улыбнуться в знак благодарности, а также в подтверждение того, что я желаю ему хорошего здоровья. В этот момент я впервые почувствовал себя более или менее раскованно. Кто-то коснулся моего правого колена. Поначалу я решил, что это Марта, и весьма опечалился, что она остановилась на этом месте. Я посмотрел вниз и так резко отпрянул, что чуть было не угодил в самый центр домашнего очага. Прижавшись спиной к стене, вытянул вперед руки, словно изготовившись отразить внезапное нападение.

На полу лежало странное скрюченное существо и смотрело на меня невинными детскими глазами. Нет, это был не ребенок, а какой-то ужасный старик с испещренным мелкими морщинами лицом, чересчур длинными руками, совершенно лысой головой и огромными глазами.

Оказалось, что на самом деле это и не ребенок, и не старик, а существо, о котором я часто слышал, но видел лишь однажды. Это животное находилось не в зверинце Тауэра, как вы могли бы предположить, а на лондонской верфи, где гуляло в сопровождении матроса. Они оба, и матрос, и это животное, были очень хорошими друзьями и прекрасно ладили друг с другом. Поэтому, когда шок от увиденного прошел, я понял, кто передо мной.

— Вы заняли его место у огня, — пояснил Элиас Хэскилл.

Я был так потрясен увиденным, что какое-то время не находил слов для ответа и только заметил, что улыбка старика стала более широкой и доброжелательной. Даже Марта заулыбалась от этих слов.

— Грант не любит огня, — сказала она, — потому что однажды обжег себе шерсть. Однако до сих пор пребывает в уверенности, что место перед очагом по праву принадлежит ему. Он недоволен, когда кто-то занимает то место, на котором вы сейчас стоите.

Грант? Неужели толстяк в гостиной просил меня передать привет этому странному существу? Кто мог подумать, что господин Грант окажется самой обыкновенной обезьяной? Еще при входе в это поместье я подумал, не является ли это заведение каким-нибудь частным бедламом. Тогда это была довольно смелая мысль, а сейчас я уже не сомневался, что оказался в сумасшедшем доме. Или все это мне приснилось в кошмарном сне.

— Откуда он у вас появился? — спросил я, понимая, что должен хоть что-то сказать в этот момент.

Зверь продолжал таращить на меня свои огромные глаза, а я отвечал ему тем же. Грант сидел на коротких, покрытых густой шерстью задних лапах, упираясь в пол длинными передними. Мне стало страшно, что он может в любой момент сорваться с места, прыгнуть на меня и ухватить за шею. Именно такую сцену я видел на лондонской верфи, когда матрос шел с обезьяной на руках, обнявшей его за шею, как это делает маленький ребенок. Они были очень похожи друг на друга, обезьяна и матрос. Теперь я понял, откуда в доме этот странный затхлый запах. Он явно исходил не от больного человека, а от этого существа с коричневой шерстью, которое ползало у моих ног.

— Грант приехал к нам из Африки, — пояснил Элиас. — Сначала он принадлежал сотруднику колледжа в Кембридже, его тоже звали Грант. Незадолго до своей смерти он передал эту обезьянку мне.

— Но зачем, ради всего святого? — воскликнул я.

— Однажды я сказал ему, что это существо обладает гораздо большим умом, чем все человеческое сообщество, вместе взятое. Причем он не только умнее, но и добрее многих людей. Этот сотрудник, Грант, был чрезвычайно рад, что я согласился приютить у себя обезьяну, а я, в свою очередь, с удовольствием взял ее на попечение, когда мой друг умер. Вы только посмотрите, что он вытворяет.

Я взглянул на обезьяну и даже ахнул от удивления, когда она встала на задние лапы и замахала передними над парой перевернутых вверх дном горшков, предназначенных для хранения всяких домашних безделушек. Заметив, что я пристально слежу за ним, Грант поднял один из них, и я убедился, что он пуст. Потом он поднял второй горшок, и в нем что-то блеснуло. Я подался вперед и, увидев нечто знакомое, невольно полез в карман. Медной пряжки, которую я специально оторвал от сапога, чтобы не потерять в непогоду, там не оказалось. Не знаю, как это получилось. Может быть, я уронил ее, когда вошел в комнату, или животное каким-то чудом вытащило ее из моего кармана. Впрочем, сейчас меня это мало беспокоило. Я наклонился и протянул руку, чтобы вернуть свою вещь, но Грант, сердито ворча, завертелся волчком.

— Это игра, — успокоил меня Элиас Хэскилл. — Пусть поиграет.

Я отошел, стараясь скрыть свое удивление, смешанное со злостью и неудовольствием.

Обезьяна тем временем обошла горшки и остановилась неподалеку от меня, передвигая их по гладкому полу. Конечно, я сразу же понял, что она делает, поскольку не раз видел подобные трюки на улицах Лондона. Полагаю, вам тоже доводилось наблюдать эту игру под названием «поймай кролика». Правда, на улице этот трюк исполняется с помощью трех кружек, а не двух, но мы должны простить обезьяне сию вольность. Игрок обычно поджидает какого-нибудь деревенского неотесанного мужлана и уверяет его, что он ни за что не угадает, под какой кружкой или скорлупой кокоса находится какая-нибудь маленькая вещица. При этом он быстро передвигает их с места на место. Сначала деревенский мужик выигрывает несколько раз, и это вдохновляет его на новую и самую крупную ставку. И вот тогда он проигрывает, к своему несказанному удивлению.

Все подобные трюки на улицах Саутворка выполняли достаточно проворные люди, но я никогда не видел, чтобы это проделывала самая обыкновенная обезьяна. Обычно принято считать, что обезьяна не может быть такой хитрой и ловкой, как человек, поэтому я без труда проследил, под каким горшком находится моя пряжка. Когда Грант закончил передвигать горшки, я показал пальцем на один из них, но хитрое существо подняло совсем другой горшок. Марта громко рассмеялась, а я вдруг ощутил глубокую досаду на нее, на Гранта и больше всего на себя. Опасаясь, что игра может продолжаться всю ночь, я бросил отчаянный взгляд на Элиаса Хэскилла.

— Я знаю, актер, о чем вы подумали, — улыбнулся старик. — Но в отличие от людей Грант никогда не отнимает чужие вещи. Вот смотрите.

Элиас щелкнул тонкими пальцами. Обезьяна быстро повернула голову на звук, а затем оставила свои перевернутые вверх дном горшки и неохотно поплелась в другой конец комнаты с видом человека, который никак не может решить, как ему передвигаться — на двух ногах или на четвереньках. Только сейчас я обратил внимание на большую клетку из деревянных прутьев в дальнем конце комнаты. Обезьяна по имени Грант вошла в клетку и закрыла за собой дверцу. Это выглядело так, будто преступник вернулся в свою камеру после прогулки. Не долго думая я быстро подобрал с пола пряжку и сунул в карман камзола.

— Вы еще не ели с тех пор, как приехали к нам? — спросил старик и быстро добавил, не дожидаясь моего ответа: — Думаю, что нет. Эти стервятники в гостиной слишком заняты ожиданием моей смерти, чтобы проявить хотя бы элементарное гостеприимство. Марта, принеси пива нашему гостю актеру.

Все это время девушка снисходительно наблюдала за обезьяной и ее трюками, но, услышав просьбу дяди, безропотно вышла из комнаты. Элиас Хэскилл показал рукой на сундук у кровати, покрытый толстым одеялом. Я молча уселся на него и посмотрел на больного старика, не опасаясь больше показаться слишком назойливым и любопытным.

— Ну, актер, я действительно похож на притворщика?

— Не понимаю, какое притворство вы имеете в виду, мистер Хэскилл.

— Я слышал, как вы разговаривали за дверью с моей племянницей. Марта не одобряет мои игры, как она это называет. Не удивлюсь, если она уже сообщила вам, что я специально симулирую болезнь, дабы досадить этим стервятникам в гостиной.

Под стервятниками он, несомненно, имел в виду тех трех мужчин, с которыми я столкнулся в большой комнате. Мне показалось странным, что он называл своих двоюродных братьев хищными птицами, а с другой стороны, человек, который держит в спальне обезьяну, вероятно, так и должен относиться к другим людям, вне зависимости от того, родственники они ему или нет.

— Ваша племянница ничего не говорила о притворстве.

И действительно — сейчас, более внимательно посмотрев на старика, я увидел его нездоровый румянец. Кожа на его лице была испещрена мелкими морщинами, словно древний пергамент или хитрая мордочка обезьяны. Его глаза показались мне мрачными, как потемневшая от ила вода в пруду, правда, с некоторым налетом живости или злобы на самом дне.

— Нет, Николас Ревилл, я нисколько не притворяюсь, — грустно заметил старик. — Хотя, конечно, моя смерть не так близка, как все они надеются. Я отошлю их домой, словно паршивых псов с поджатыми хвостами, словно отстеганных кнутом дворняжек!

От стервятников он перешел к дворняжкам. Думаю, я выглядел ошарашенным от столь нелестных эпитетов, несмотря на мягкий тон, которым они были произнесены. А старик тем временем продолжал:

— Вам, наверное, интересно, почему я решил поиздеваться над этими стервятниками. На самом деле, актер, я над ними не издеваюсь. Они сами издеваются над собой, гнусные вороны-падальщики. Слетелись сюда, потому что боятся лишиться хоть каких-нибудь лакомых кусков наследства. Они больше боятся друг друга, чем собственной алчности. Именно так я их и называю — алчные, жадные вороны-стервятники, и это вполне соответствует их истинной сущности. Да, чуть не забыл про вальдшнепов. Эти птицы отличаются особой тупостью.

Он пристально посмотрел на меня, явно желая понять, какое впечатление произвели его слова. Слабый свет от свечей над его изголовьем стал настолько тусклым, что желтоватая кожа на лице преобразилась, и я подумал: возможно, старик действительно не так болен, как хочет показать. Иначе говоря, болен скорее душевно, чем физически. Однако потом он высказал несколько замечаний, вызвавших у меня серьезные сомнения относительно его душевной болезни. Это был совершенно здравомыслящий человек, прекрасно понимающий суть происходящих событий.

— Не надо смотреть на меня с таким подозрением, Николас. У вас есть своя публика для представлений, а у меня — своя. И эту публику нужно постоянно дразнить несбыточными мечтами.

– Можно дать не тот ответ, которого от тебя ждут, – усмехнулся Бондарович.

— Мы дразним свою публику несуществующими надеждами, — заметил я, пораженный этим сравнением. — К тому же они не уходят домой с поджатыми, как у паршивых собак, хвостами. Напротив, идут воодушевленными или обнадеженными, а чаще всего и то и другое.

– Хотя бы на одно из моих предложений вы согласны? – чуть сдавленным голосом спросила Роза – Одно исключает другое: либо охранять, либо искать деньги, – ответил Бондарович. – Что вам нужнее, решайте сами, без меня.

— Род Хэскиллов очень древний, — грустно сказал Элиас, проигнорировав мое замечание. — Обычно принято считать, что старые семьи обязательно должны быть богатыми, в особенности если с течением времени они сократились до нескольких человек. В данном случае она состоит из меня и Марты, а эти вороны, стервятники и псы с поджатыми хвостами все еще надеются на какие-то богатства. Богатства, ха!

– Тогда, – Роза зло сузила глаза, – я обойдусь без вас. Может, мне повезет.

Послышался звук открываемой двери, и в комнату вошла Марта с большой кружкой в руке. Я с благодарностью взял у нее кружку и почти сразу же осушил до дна. Это было первое питье, к которому я приложился после своего отъезда из Кембриджа рано утром.

– Собираетесь искать деньги сами? – недоверчиво поинтересовался Прищепов.

— Дядя, господину Ревиллу придется остаться у нас на ночь, — сказала Марта. — Снегопад усилился, и сейчас даже днем вряд ли удастся найти дорогу к городу.

– Есть вещи и люди, к которым привыкаешь, – Роза положила руки, сцепленные замком, на колени, нервно сжала пальцы. Чуть слышно хрустнул сустав. – Я привыкла к богатству и к независимости, это моя жизнь.

— Пусть остается, — охотно согласился старик. — А развлекать его будут наши гости. Мне интересно, какое мнение у него сложится об этих людях. Николас, приходите ко мне после ужина поговорить, а заодно расскажете о своих впечатлениях. Марта, отведи его в комнату на верхнем этаже. Ступайте. Я немного устал. Тем более скоро мне придется принимать парад кузенов, которые непременно придут пожелать мне спокойной ночи.

– Жизнь – это не люди и не вещи, жизнь – это ты сам, – ни к кому конкретно не обращаясь, произнес Банда.

Элиас откинулся на подушки и закрыл глаза. Марта, с тонкой свечой в руке, вывела меня из комнаты. За дверью стояла толстая служанка, которая поправляла подушки больному.

— Мой дядя очень устал, Абигейл, — предупредила ее Марта. — Не думаю, что в данный момент он будет рад видеть кого бы то ни было.

– Я считаю до трех, – серьезно сказала Роза. – Или вы соглашаетесь, или..

Однако женщина осталась на прежнем месте, застыв, как часовой на посту. Я сказал об этом Марте, когда мы удалились на приличное расстояние.

Александр не мог сказать «нет», хотя Артем Прищепов рассчитывал именно на это, несмотря на весь ужас своего финансового положения.

— Да, Абигейл строго охраняет Элиаса. Вообще-то у нас в доме несколько слуг, но лишь ее можно назвать настоящей домоправительницей, если, конечно, не считать одну из Парсонсов, которая хозяйничает на кухне.

– Раз…

— Парсонсы?

— Да, это целая семья, вы их видели у ворот нашего поместья.

Бондарович прикрыл глаза. «Не хватайся за большее, когда можно обойтись меньшим\',» – вспомнил он одну из своих заповедей.

Мы прошли по коридору и свернули за угол.

– Два…

— Вы думаете, что это слишком большой дом для такого малого количества прислуги? — спросила Марта и взглянула на меня через плечо, словно прочитав мои мысли.

– Налейте нам, пожалуйста, воды, – произнес Банда самым обыденным тоном, хотя ситуация требовала от него совсем другого поведения Можно было подумать, что он сидит в баре и обращается к официантке.

— Да, иногда ваш дом напоминает мне пустой лабиринт, — улыбнулся я.

— Когда-то семейство Хэскилл было очень большим, с многочисленными детьми и родственниками, но сейчас остались лишь дядя да я. Ну и, конечно, все наши кузены.

– Но сперва я скажу «три».

Мы подошли к старой деревянной лестнице, под скрип ступенек поднялись на второй этаж и остановились у низкой двери. Марта открыла защелку, и дверь со скрипом отворилась. Она осветила свечой небольшую комнату с простой кроватью и узким окном.

– Я согласен, – чуть более поспешно, чем следовало бы, произнес Банда.

— Я прикажу служанке принести еще несколько одеял, — пообещала Марта и зажгла от своего огня свечу в канделябре, стоявшем на полу в грязной миске.

— Ничего, я привык к холоду, — успокоил я.

Про Артема Прищепова никто не вспоминал, словно его согласия и не требовалось. Роза поднялась и слегка дрожащими руками принялась наливать минеральную воду в высокие тонкостенные стаканы. , – Не стоит волноваться – я бы все равно сказал «да».

— Знаете, в графстве Кембриджшир особый холод, — сказала она. — Говорят, сильный ветер и снег приходят сюда прямо из Московии.

– Я, наверное, показалась вам слишком жесткой?

— Если бы вы видели мою квартиру в Лондоне и пожили в ней хотя бы немного, то узнали бы, что такое настоящий холод и настоящая сырость.

– Именно.

— У вас нет своего дома, господин Ревилл? — удивилась она.

– Значит, – вздохнув, произнесла Роза, – я могу рассчитывать на вас?

— Пока нет. Я арендую квартиру.

– Да, можешь, – кивнул Мамаев, – принеси, пожалуйста, мои бумаги. Они в «дипломате» в моем кабинете на столе. Найдешь, надеюсь?

Она, казалось, хотела задать мне еще какие-то вопросы — возможно, женат ли я и есть ли у меня дети (на что я ответил бы отрицательно), но сказала совсем другое:

– Найду, – кивнула Роза, посмотрела на Банду, на Артема, вздохнула и добавила:

— Я никогда не была в Лондоне.

– Хорошо Сейчас принесу.

— Вы должны посетить нас. Это большой город.

Она легко поднялась из своего низкого кресла. Ее платье при этом приподнялось, и Александр Бондарович быстро отвел глаза. Когда девушка наконец вышла из комнаты, он набросился на Рахмета:

— Я нужна здесь дяде. Когда меня нет в доме хотя бы полдня, он становится раздражительным и капризным. Я живу с ним с тех пор, как умер мой отец.

– Это что значит?! – закричал он. – Вы что, дочь свою под пули ставите? Крыша поехала? Деньги голову вскружили?

Рахмет терпеливо выслушал его и затем возразил:

— Вы очень преданная племянница.

– Я вовсе не хочу, чтобы Роза находилась рядом с вами под пулями. Нет, я хочу совсем другого. Я хочу, чтобы вы были рядом с ней, когда она окажется под пулями. Я хочу, чтобы наряду со всеми другими делами вы еще и охраняли мою дочь, и за это я заплачу дополнительно.

— Он хороший человек, хотя, конечно, со своими причудами. У вас нет с собой вещей, господин Ревилл?

Наконец-то прозвучала эта полная самодовольства фраза – правда, и произнесена она была чуть ли не с мольбой в голосе. Это-то и дало возможность Банде вновь почувствовать себя хозяином положения.

– У вас нет денег.

— Давайте отбросим формальности. Зовите меня просто Николас. Я не предполагал ночевать в доме Мэскиллов, и уж тем более в доме Хэскиллов. Когда я выехал сюда рано утром, снега не было и в помине, и я рассчитывал вернуться домой засветло в тот же день. Все, что у меня есть, — это рекомендательное письмо от моих акционеров, остальные вещи остались в гостинице в Кембридже.

– Вы же беретесь их найти.

— Я попрошу Абигейл подыскать ночную рубашку. В этом доме есть практически все, но так надежно спрятано, что нужно хорошо знать, где искать.

– Уже начинаю жалеть об этом.

— Может, по этой причине ваши кузены и приехали сюда? Думают, что здесь спрятаны сокровища?

– Думаете, мне было легко? Ей пришлось дважды считать до трех, прежде чем я согласился.

— Возможно, — улыбнулась она. — Николас, мне пора позаботиться об ужине. Спускайтесь вниз, если хотите.

Банда хотел возразить, но в это время Роза вернулась в комнату. В руках у нее был атташе-кейс.

— Постойте, — остановил я ее. — А какую причину мы с вами придумаем, чтобы объяснить другим людям мое присутствие в этом доме? Надеюсь, вы не станете рассказывать историю о моем непростительном промахе с дорогой? О том, что я сбился с пути и вместо Мэскиллов попал к Хэскиллам?

– Это мой первый взнос и документы, – объяснил Мамаев. – Он погасит первые проценты.

Он взял у дочери портфель и взвесил на руке.

Это может показаться странным, но если за ужином она перескажет присутствующим мое глупое объяснение насчет блуждания по снежной дороге, я сразу покину этот дом и отправлюсь в обратный путь, несмотря на темноту ночи и жуткий снегопад. Смерть лучше унижения.

Банда молча следил за его действиями, прикидывая, в какой пропорции там могут находиться деньги и бумаги.

— Не волнуйтесь, Николас, — успокоила она меня. — Я придумаю какой-нибудь благовидный предлог, объясняющий ваше присутствие. В конце концов, все гости находятся здесь под надуманными предлогами.

– Одному из вас придется съездить в Москву, – сказал Мамаев, положил «дипломат» на журнальный столик, установленный между креслами, и открыл его ключом, который вытащил из кармана.

С этими словами она вышла из комнаты, а я подошел к окну (для чего требовалась всего пара шагов — именно такой ширины было мое жилище) и протер стекло, чтобы посмотреть во двор. Толстое стекло сильно искажало открывшийся вид. Только сейчас я сообразил, что мы обошли дом по периметру и я находился в комнате, которая располагалась над парадным входом и выходила на передний двор поместья. Снег был настолько густым и плотным, что я ничего не мог разобрать, кроме больших ворот и сторожки, куда вошел некоторое время назад. В этот момент я вспомнил о своем верном коне Раунсе и понадеялся, что о нем как следует позаботятся в конюшне. Правда, для этого девушка Мег и конюх Эндрю должны оторваться друг от друга хотя бы на минуту, чтобы напоить и накормить коня, а также осмотреть его копыто. Несмотря на мою глупую ошибку и еще более глупое объяснение, меня приняли здесь довольно хорошо, во всяком случае Марта и Элиас Хэскилл. Конечно, это странное место, и я вдруг вспомнил слова толстушки Мег, которые она сказала мне во дворе: «Сюда приходят только дураки».

В «дипломате» и в самом деле были деньги. Довольно много денег – тысяч сто пятьдесят-двести различными купюрами и несколько папок с бумагами.

– Что ж, раз так, значит, можно приступать к делам, – бодрым голосом сказал Банда, повернулся к Артему и, кивнув на «дипломат», спросил:

Как я уже сообщил Марте, весь мой багаж составляла одежда, в которой я приехал, поэтому не было никакого резона оставаться в пустой комнате. Не долго думая я поднял с пола тонкую свечу, спустился вниз по скрипучей лестнице и двинулся по длинному коридору, по которому мы с Мартой прошли некоторое время назад. Проходя мимо кухни, я увидел там склонившуюся над столом толстую женщину, энергично орудовавшую ступой, и остановился. Она подняла голову и посмотрела на меня. Это была домоправительница Абигейл, по всей видимости, оставившая на какое-то время свой сторожевой пост у двери Элиаса. Очаг и несколько свечей ярко освещали кухню, и я без труда заметил на ее лице признаки удивления, если не сказать раздражения и даже некоторой подозрительности. Правда, потом она узнала меня и немного успокоилась.

– Ну что, Артем, слетаешь в Москву с этим хозяйством?

— Вы остаетесь здесь на ночь, господин?

После недолгого разговора с банкиром Банде удалось на короткое время остаться с Артемом наедине. Ни слова не говоря, он достал из кармана универсальную отмычку и вскрыл кейс. Банда листал документы, запоминая названия фирм, номера счетов. Можно было бы, конечно, так не спешить – вызваться самому лететь в Москву и по дороге сделать даже копии документов, но это означало бы потерю драгоценного времени. Вскоре Банде пришлось убедиться, что документы – это всего лишь правдоподобная «липа», изготовленная Мамаевым для затягивания переговоров. Да, счета были настоящими, но из этого отнюдь не следовало, что денег у банкира нет. Можно тратить миллионы и получать прибыли вдвое больше, чем потрачено. Рахмет же показывал только убытки.

— Похоже, что так.

– Тебе обязательно заглядывать куда не следует? – поинтересовался Артем.

— Значит, вам понадобятся дополнительные одеяла?

– Я хочу знать, в каком дерьме сижу вместе с тобой, – не отрывая взгляда от бумаг, ответил Бондарович.

– У нас нет выбора.

– Не говори сразу за двоих.

Прищепов хотел возразить, но Банда говорил таким тоном, что ему трудно было возражать.

Вечером того же дня Банда выгнал из гаража особняка машину – не очень новый, но достаточно скоростной и одновременно совершенно неприметный «фольксваген». На нем он не спеша поехал в сторону центра города к морскому вокзалу. Он вел машину чисто механически – голова его при этом была занята самыми разными мыслями.

* * *

Распрощавшись с Мамаевым, который торопился вернуться в свой банк, а заодно должен был отвезти в аэропорт Артема, Банда всерьез принялся за Розу. Нет, это вовсе не означало, что он заглядывался на нее. Наоборот, Банда постарался забыть о том, что она женщина, да при этом еще и очень привлекательная. Он решил выудить у Розы все, что она могла знать – расспрашивал ее о последнем периоде ее жизни, о встречах и разговорах, происшедших за это время, но так ничего и не смог выяснить.

Роза была или очень умна, или очень скрытна.

Она только смотрела на него кристально чистыми глазами да поправляла время от времени платье, отчего у Банды каждый раз перехватывало дыхание. А Роза на каждый вопрос отвечала односложно: «да» или «нет», иногда для разнообразия «не знаю», «не думала».

Продолжалась эта пытка до тех пор, пока Банда не понял: девушка либо и вправду ничего не знает, что было весьма вероятно, либо настолько умело притворяется, что с наскока ему ее притворство не пробить, – если, конечно, молчаливость являлась притворством, в чем Банда уже практически не сомневался.

– Послушайте, Роза, я привык всех, с кем работаю, называть на «ты».

– Согласна. Хотя, если признаться, у меня язык не поворачивается называть вас Александром.

– Почему?

– Какое-то неудобопроизносимое имя.

– Я не заметил, чтобы ты, меня и раньше так называла.

– Наверное, и мое имя кажется тебе немного непривычным. Первое время, когда его слышишь, тебе представляется цветок, но потом привыкаешь.

Все поменяется местами, и после при слове «роза» тебе сперва буду вспоминаться я, и только затем уже чайная роза. А привычки, Александр, не меняются до самой смерти, – девушка пристально поглядела Банде в глаза. В ее голосе не чувствовалось ни угрозы, ни кокетства, она лишь констатировала факт.

– Так ты не уверена в своей охране?

– Да, но считала за лучшее пока что притворяться, будто все в порядке. Меня никто не трогает, и я никого.

– Сейчас мы все выясним. Тебя сколько парней сейчас охраняет?

Роза показала три пальца.

Банда кивнул, приоткрыл дверь и сделал одному из охранников, находившихся за дверью, знак войти в комнату.

Тот помялся немного, не зная, стоит ли ему подчиняться этому незнакомому и странно себя ведущему человеку, и посмотрел на двух своих товарищей, как бы спрашивая у них совета, как поступить: подчиниться Банде или послать его подальше. Все зависело от Розы: даст она знак – он войдет. Роза, как назло, смотрела в окно и не поворачивала головы.

Тогда охранник, к которому обратился Александр, пожал плечами, ухмыльнулся и, покачав головой, сказал:

– Прошу прощения, но мне нельзя. Не имею права покидать свой пост.

– Что ж, – миролюбиво произнес Банда, – нельзя так нельзя. Тогда я к тебе выйду. Я – человек гордый, но могу и сам к тебе подойти.

Он вышел из комнаты и приблизился к охраннику, который ухмылялся, не подозревая, что его ждет. Банда ни на мгновение не сомневался в том, что если и эти охранники кем-то перекуплены, как и погибшие ночью на автостоянке, то при первом же удобном случае, когда поблизости не будет посторонних глаз, они не замедлят разобраться с ним.

Поэтому он предпочел опередить события и попытаться убить двух зайцев: сразу же поставить на место охранников и одновременно узнать то, что ему было необходимо знать. Подойдя к охраннику, который глыбой возвышался у стены, Банда, продолжая улыбаться, ударил его ногой по щиколотке, а затем ребром ладони по шее. Тот не ожидал такого и, даже не попытавшись защититься, скорчился от боли, присел и замотал головой, теряя сознание.

Два его приятеля сразу же бросились ему на помощь, но Александр был готов к этому и встретил их натиск, почти одновременно ударив одного пяткой прямо в переносицу, а другого кулаком в солнечное сплетение. Этим он сразу же вывел обоих из игры, не успев даже как следует размять мышцы.