Девушка-палатин увидела Валку и поджала губы.
– Ваша милость! – произнесла Валка.
– Ах, доктор Ондерра, я думала, вы занимаетесь ксеносами. Разве вы не собирались сделать им прививки или что-то в этом роде?
Зубы Валки сверкнули в усмешке, как осколки стекла, однако тавросианка поклонилась, как и я:
– Я другой доктор, ваша милость.
Когда она распрямила спину, позади сестры появился Дориан и заговорил баритоном, приближавшимся к отцовскому басу:
– Ага, здесь у вас уютное гнездышко!
Его слова прозвучали неискренне. Оба они казались здесь ужасно чужими в своих костюмах из водоотталкивающего шелка с яркой расцветкой и богатой вышивкой – гупелянд
[21] Дориана в особенности поразил меня как роскошью, так и неуместностью в этой лачуге.
Ко мне непрошено вернулась давняя мысль о том, что мы, палатины, не были даже настоящими людьми. Голос хихикающего Салтуса снова зазвучал в моих ушах: «Мы оба родились в инкубаторе». Я нахмурился. Нечеловек. Так называли гомункулов и экстрасоларианцев, чьи тела были осквернены машинами. Но только не имперских палатинов. Неожиданно я почувствовал тошноту.
– Ага, привет, мессир Гибсон и доктор Ондерра, – сказал Дориан, приобняв сестру за плечо, и словно бы только теперь заметил нас: – А я-то терялся в догадках, куда вы пропали!
Через мгновение появился вилик Энгин:
– Во имя Земли, что вы здесь делаете? Выходите! Выходите! Там нельзя находиться.
Он вытянул руку, явно собираясь кого-то схватить, но вовремя остановил себя, вспомнив, с кем говорит:
– Эти хижины очень ненадежны! Быстрей, милорд и миледи, быстрей!
Анаис молча обожгла взглядом доктора, словно воровку, пойманную на полпути к ее кошельку, и вцепилась в меня, вырвав из секундной задумчивости:
– Вы должны увидеть этих дикарей! Вилик пообещал, что они станцуют для нас!
Я бросил затравленный взгляд на Валку, но она с безразличным видом смотрела куда-то мимо, и ее усмешка кольнула меня, словно рыболовный крючок.
Глава 51
Слишком фамильярно
– А iudaritre – это «разреза́ть»? – спросил Дориан, переходя с джаддианского на имперский галстани, чтобы уточнить значение слова.
– Совершенно верно, милорд, – с ироничной улыбкой ответил я молодому лорду.
На самом деле правильней было бы «разре́зать» – глагол совершенного вида, но для нашего упражнения это не имело большого значения. Я дернул висевшую на шее цепочку с кольцом, которое отобрал у бригады ремонтников в первый свой день на Эмеше, целую вечность назад. Сквозь защитное поле окна можно было разглядеть космопорт Боросево у самой кромки воды – плоскую забетонированную равнину, изрытую кратерами стартовых площадок. Я поспешно вернулся к джаддианскому языку, памятуя о том поручении, что дал мне граф Матаро в обмен на мою безопасность.
– Трюк с разрезанием состоит в том, чтобы атаковать руку противника, только нужно действовать очень быстро, – продолжил я рассказ о поединке с гладиатриссой Амарей из Миры; она посетила дворец две недели назад, и Дориан все еще был поглощен мыслями о ней. – Особенно если вы вооружены коротким мечом.
Я с удовлетворением отложил карандаш и перевернул блокнот, показывая портрет молодого лорда в гладиаторском доспехе устаревшей модели наподобие тех, что носили мирмидонцы, без высокотехнологичной защиты, которой пользовались Амарей и ее товарищи.
Сын графа оценивающе изучил портрет и спросил об истоках моего таланта:
– Pou imparato iqad… rusimatre?
– Rusimiri, – поправил я и пожал плечами. – Мне всегда нравилось рисовать. С самого детства.
Я снова взял карандаш и посмотрел туда, где сидела Анаис в симуляторных очках, передающих те или иные фантазии прямо на сетчатку глаз и в уши.
– Мой отец не одобрял такие забавы, – продолжил я, показав на нее рукой. – Он говорил, что это неправедное занятие, поэтому я и занялся рисованием. Мой схоласт поддержал меня, заявив, что это классическое хобби. Достойное занятие.
По-джаддиански слово «muhjin» – «занятие» – означало еще и талант, поэтому мои объяснения можно было посчитать тонким хвастовством. Но эта тонкость ускользнула от Дориана.
– У вас очень хорошо получается! Вы должны подумать о работе придворного портретиста. Анаис, иди посмотри!
Девушка не спешила откликаться, и брат взял с тарелки вишенку и запустил в нее. Анаис вскрикнула и подняла очки.
– Адриан меня нарисовал! – гордо объявил он.
Его сестра поднялась с ленивой медлительностью, раздражение на ее прелестном лице сменилось удивлением и восторгом.
– Ах, это просто великолепно!
Она сверкнула геометрически безупречными зубами и склонилась над столом, вознаграждая наблюдателя картиной, открывающейся под верхним краем ее блузки. Покраснев, я отвел взгляд, а Анаис уселась в кресло рядом с братом.
– Не могли бы вы теперь нарисовать меня?
– Мы должны говорить по-джаддиански, миледи, – ехидно напомнил я и вставил карандаш в дешевую пластиковую точилку, выданную мне охраной графских детей взамен отобранного перочинного ножа.
Анаис надула губы и сложила руки чуть ниже груди.
– Ах да, правильно. – Она покачалась на задних ножках кресла. – Мне показалось, вы говорили о Колоссо.
– Говорили! – воскликнул Дориан и постучал пальцами по блокноту, размазав мягкие карандашные штрихи. – Поэтому он и нарисовал меня мирмидонцем.
Он повторил сестре мой рассказ о поединке с Амарей из Миры, в котором я обездвижил ее костюм, постепенно выводя его из строя мелкими разрезами.
Когда Дориан закончил, Анаис одобрительно захлопала и спросила:
– Вы не собираетесь вернуться?
– Alla… Колоссо? – перепросил я.
«На Колоссо?»
Я не знал, как называется по-джаддиански Колоссо и есть ли у них вообще такое слово.
– Да! – просияла Анаис. – Вы могли бы вернуться туда гладиатором! Это совершенно безопасно!
– Ни в коем случае!
Я вцепился в подлокотники кресла, чтобы не вскочить. Несправедливые обвинения Валки опять зазвучали в моей голове: «Скажите, мессир Гибсон, вам нравится убивать рабов для развлечения своих хозяев?» Я отвел взгляд вниз и в сторону:
– У меня много друзей среди мирмидонцев, ваша милость.
Лицо Дориана разочарованно вытянулось, а Анаис сказала:
– Что ж, долго это, конечно, не продлится…
Она не сразу поняла смысл своих же слов, и когда до нее все-таки дошло, ее смуглое лицо слегка позеленело.
– Простите, – пробормотала она, опустив глаза.
Палатин Адриан Марло почувствовал бы себя оскорбленным. Адриан Гибсон не мог позволить себе такую роскошь.
– Благодарю вас, миледи, за то, что вы понимаете мое положение.
Строго говоря, я не мог даже признать, что мне нанесено оскорбление. Она сама словно бы испугалась собственных извинений.
– Простите, ваша милость. Мнение доктора Ондерры об играх несколько… повлияло на меня.
– Доктора Ондерры, – повторила Анаис. – Стоит ли говорить об этой тавросианке? Она скоро уедет.
Я внутренне напрягся и перевернул лист блокнота, чтобы скрыть свое состояние. Скоро уедет? Конечно же, в Калагах. Исключительно мощные эмешские приливы прекратятся, и тогда из глубин моря появятся залы и пещеры развалин. Валка приехала в город только для того, чтобы поработать с умандхами, с пользой потратить период межсезонья. Как только можно будет продолжить дело всей ее жизни, она снова отправится туда.
В мои раздумья ворвался голос Дориана:
– Ее мнение об играх? У них в Демархии совсем не сражаются?
Мои губы дернулись, и я с трудом сдержал недовольство – точного ответа на этот вопрос у меня не было. Я не сомневался, что у них существуют какие-то состязания, но понятия не имел, в какой форме они проводятся.
– Просто не думаю, что у них есть настоящие Колоссо, ваша милость. Может быть, лучше спросить об этом у доктора?
– Они слишком заняты тем, что поклоняются своим машинам, – усмехнулась Анаис, перегнулась через стол и опустила подбородок на руки.
Какое-то время я изучал ее лицо, держа наготове заново отточенный карандаш. Затем принялся за работу.
– На Тавросе не поклоняются машинам.
– Все равно они еретики. – Девушка покачала головой, по-прежнему лежавшей на руках.
Я начал прорисовывать контуры ее лица.
– Не понимаю, как отец ее терпит, – добавила она.
Я скривил губы, припомнив, с какой очевидной дружелюбностью она представляла мне доктора. В наивном недоумении я задумался над этой переменой, не понимая своей роли в ней.
– Ты же знаешь, сестра, что ее экспедицию спонсирует сэр Эломас Редгрейв. Калагах – это всего лишь старые катакомбы. Почему бы не позволить внепланетнице покопаться там? Чем это может нам навредить?
– Просто она мне не нравится. Гиллиам говорит, что она ведьма и отдала себя во власть машинам, – Анаис вздрогнула, – что она уже больше не человек.
Сын графа почесал иссиня-черные волосы. От лорда Лютора ему достались высокие скулы и словно бы прищуренные глаза, хотя они каким-то образом создавали впечатление искренности, а вовсе не недоверия. Казалось, он постоянно чему-то удивляется.
– Гиллиам – священник. Он и должен так говорить. Готов согласиться, что жители Демархии странные, но в докторе нет ничего нечеловеческого. Если честно, я считаю, что она просто великолепна. Вы согласны, Адриан?
Моя рука дрогнула, и я чуть не выронил карандаш.
– Что? – Я посмотрел ему прямо в глаза. – О да.
Я не стал добавлять, что за последнюю неделю провел пару вечеров в ее обществе, обсуждая умандхов и необычные места, которые она посетила.
– Она блестящий ксенолог. Вы знаете, что она была на Иудекке и видела гробницу Симеона Красного в Атхтен-Варе?
– Правда? – Дориан приподнял ухоженные брови, широко раскрыв темные глаза. – Это невероятно!
Анаис со вздохом села и взяла свои очки:
– Не знаю, что вы в ней нашли. Внепланетники вроде нее…
Я усмехнулся и сказал с некоторым холодком:
– С позволения вашей милости, я тоже внепланетник.
У девушки хватило такта промолчать, но тут вмешался Дориан. Он склонился над столом, повторяя движение сестры:
– Скажите, я могу забрать портрет, который вы нарисовали?
Невольно я крепче сжал карандаш. Меньше всего мне хотелось вырывать листы из своего блокнота. Он был само совершенство. И все же я не мог отказать сыну лорда.
– Конечно, ваша милость.
С бессмысленной аккуратностью я оторвал плотный белый лист и подтолкнул его через стол молодому лорду. Чувствовал я себя при этом так, будто сам себе ломал кости.
– Как вы думаете, отец разрешит мне драться на Колоссо? В роли гладиатора.
Я взглянул на него поверх начатого портрета Анаис:
– Может быть. Мой отец разрешил сражаться моему брату.
Дориан мгновенно воодушевился:
– После моей эфебии я чувствую, что должен это сделать. Он не доверил мне убить сьельсина.
Я нахмурился, набрасывая контуры волос Анаис:
– Насколько я понимаю, отрубить голову не так-то просто. Понимаете, Белый меч сделан не из высшей материи. Уверен, что ваш отец просто хотел, чтобы все было сделано должным образом.
– И в любом случае эту церемонию проводила Капелла. – Анаис снова поднялась. – Старая Лигейя любит, когда все делается должным образом.
Она отвернулась, оттолкнувшись от стола, а затем снова повернулась ко мне с врожденной грацией:
– Вы должны научить нас!
Эта мысль никак не вытекала из предшествующего разговора, и я в замешательстве прищурился, глядя на нее:
– Во имя священной Земли, о чем это вы?
С многозначительным видом я положил карандаш под испорченный переплет моего блокнота.
Анаис показала на себя и своего брата:
– Научить нас драться на мечах. Вы были мирмидонцем. Отличным мирмидонцем. Я видела записи с вами.
– Разве у вас нет учителя фехтования?
– Есть, но не очень хороший – всего лишь старый сэр Престон Рау. Отвратительный человек. Вы в сто раз лучше! Дориан, скажи ему, что он лучше.
Анаис просительно посмотрела на брата и похлопала его по предплечью, застав врасплох. Молодой лорд взял вишню с охлажденного блюда на столе, сунул ягоду за щеку и сказал:
– Это может быть забавно. Почему бы не попробовать?
Я замешкался с ответом, и Анаис опередила меня:
– Мы не будем драться по-настоящему. Только учиться.
Она посмотрела на свои руки, потом со смущенным видом взглянула на меня из-под завитков темных волос. Я мысленно вздохнул, понимая, что меня переиграли.
– Но почему мы должны тренироваться во дворе? – простонал Дориан, когда я обезоружил его в двенадцатый раз.
Он отмахнулся от ликтора, пытавшегося помочь ему подняться, тоже в двенадцатый раз. Смуглый мужчина свирепо посмотрел на меня, негодуя, что я так жестоко обошелся с его подопечным.
Скользнув босыми ногами по коротко постриженной траве, я постучал пластиковым учебным мечом себе по плечу. Мы отказались от защитных поясов ради большей свободы общения. Этот шаг взволновал моих учеников почти так же, как их тревожила собственная безопасность. Я объяснил играющему желваками сержанту-охраннику, что вряд ли смог бы убить Анаис и Дориана при свете дня, на глазах у целой декурии дворцовых пельтастов, и тот наконец смилостивился.
– Ваши мирмидонцы тренируются под открытым небом, ваша милость, – заметил я, коснувшись мечом земли под ногами, и оглянулся на Анаис, чей облегающий костюм сверкал, словно белое масло. К ее чести, она не высказала никакого недовольства, предоставив эту незавидную роль брату. – Вам пойдет на пользу, если вы привыкнете сражаться в таких условиях. И когда у вас появится кондиционер, вы лучше это оцените.
Что-то подобное я слышал в детстве от сэра Робана, когда он в первый раз заставил меня бегать по замковому парку, вместо того чтобы упражняться в гимнастическом зале.
Вытирая пот со лба, Дориан переложил меч в левую руку. Парень явно проявлял огорчительную склонность к амбидекстрии, и значит, потребуется вдвое больше времени, чтобы поставить ему правильную работу ног. Анаис не обманывала меня насчет их фехтовальной подготовки. Мне не хотелось говорить ничего плохого о сэре Престоне Рау, но эти детишки были самыми необученными фехтовальщиками, каких мне приходилось видеть в жизни. Неужели сэр Феликс был таким хорошим учителем? Подумав о нем, я вспомнил и о Гибсоне – о том, что случилось с Гибсоном, – и отвернулся от своих подопечных, опасаясь, что они заметят гримасу боли на моем лице.
– Думаю, в этом есть смысл… но, во имя Земли, здесь так жарко!
– Может, ты уже прекратишь ныть? – вставила Анаис, поворачиваясь ко мне лицом. Она держала тренировочный меч под наклоном, вытянув руку вперед в стандартной защитной стойке. – Ты же сам говорил, что будет забавно.
Дориан досадливо скривился, уселся в тени увитой зеленью беседки напротив стены двора и положил меч рядом с собой.
– Я сказал: может быть забавно. А это просто… изнурительно.
– Простите, ваша милость, – обернулся я к нему, – но если вы хотите драться на Колоссо, вам придется привыкать.
– В доспехах гладиаторов есть водяное охлаждение! – возразил Дориан.
Теперь настала моя очередь недовольно скривиться. Гримаса превратилась в рычание, потому что Анаис внезапно атаковала меня, целясь во внутреннюю часть бедра. Я отразил ее выпад, даже не обернувшись, и сосредоточился на ответном ударе в плечо. Запоминающая ткань ее костюма покраснела в том месте, куда я попал, и Анаис мгновенно насупилась.
– Как вам это удалось?
– Вы предпочитаете те же самые выводящие из строя порезы, – объяснил я, имея в виду настоящий поединок. Я изобразил для нее движение в два раза медленней. – Наносите легкие удары в левое бедро, раз за разом, в одну точку. Попробуйте что-нибудь…
Анаис взревела и опустила меч, как это делает палач. Она не отличалась силой, и я без труда отбил атаку, шагнул в сторону, развернулся и прижал лезвие клинка к ее животу. Памятуя о наблюдавших охранниках, я не довел удар до конца, хотя боль быстрее научила бы ее не повторять допущенную ошибку. Она отпрянула назад, давление клинка оставило на животе красную полосу, напоминающую жестокий рубец. Я невольно пожалел о том, что у нас в Мейдуа не было таких костюмов. Если бы Феликс не придерживался традиций так строго, то Криспин не смог бы отрицать, что я поразил его.
– Вам просто нужно потренироваться.
Мы продолжили с тем же успехом, что и в предыдущий час, Дориан и Анаис по очереди сражались со мной. Ни один из них так и не задел меня, но этого и следовало ожидать. Пельтасты в золотисто-зеленой броне дома Матаро настороженно замирали при каждом ударе, но вмешивались все реже и реже, поскольку стало очевидно, что я не собираюсь убивать их подопечных учебным пластиковым оружием.
Дориан успешно отразил одну из моих атак, но споткнулся, делая ответный выпад, и упал, испачкав колени о траву. Я почтительно протянул ему руку и помог подняться, но тут в воздухе разнесся знакомый протяжный голос Гиллиама Васа.
– Ах, вот вы где, юные лорд и леди!
Увидев меня рядом с потрепанным Дорианом, он замер, и его несимметричные ноздри затрепетали.
– Опять ты?!
– Лорд и леди попросили меня позаниматься с ними фехтованием, ваше преподобие.
Я спрятал клинок за спину и поклонился:
– Уже удаляюсь.
– Нет, Адриан! – шагнула вперед Анаис.
Гиллиам Вас оглянулся на сопровождающих, которые приотстали, как только он вошел во двор.
– Мастер Дориан, леди Анаис, ваш отец послал меня за вами.
Графские дети направились к нему, а я подобрал их оружие, довольный тем, что превратился в неприметного слугу.
– Что случилось, Гил? – спросил Дориан.
«Гил?»
– Ничего особенного. Лорд Балиан желает, чтобы вы сопровождали его, – он развел руками, – полагаю, речь шла о полете на орбиту.
Гиллиам пригладил напомаженные волосы на лбу, очевидно, ему не доставляли неудобства ни жара, ни густой приторный воздух. Я попытался проскользнуть мимо, но он схватил меня за локоть неожиданно сильными пальцами:
– Одну минуту, мессир Гибсон!
– Конечно, ваше преподобие.
Я отошел в сторону с тремя мечами, зажатыми под локтем, нащупывая в кармане мои красные очки, чтобы создать хоть какой-то барьер между собой и жутким священником. Гиллиам проводил графских детей до двери и передал на попечительство пельтастов. Я остался бесцельно бродить по залитому солнцем двору, приминая босыми ногами мягкую траву.
Когда Гиллиам вернулся, я стоял в тени беседки, опираясь на один из учебных мечей, другие два лежали у ближайшей колонны.
Без всяких предисловий он ухватил меня за предплечье и наклонился ко мне:
– Что за игру ты затеял, внепланетник?
– Прошу прощения?
– Еще недавно ты был ничтожеством из колизея, а теперь… теперь ты… устроил поединок с молодым лордом.
Я недоуменно выгнул бровь над овальной оправой очков.
– Какой там поединок? Капеллан Вас, графские дети просто попросили меня показать несколько приемов из моего прошлого в бойцовских ямах. Было бы невежливо отказать им.
– Невежливо? – повторил Гиллиам, обнажив искусственно спрямленные зубы. – Невежливо?
Он отпустил меня и неуверенно шагнул назад, словно только после двукратного повторения вспомнил значение этого слова.
– Кое-кто при дворе его светлости считает недопустимым, когда человек твоего… твоего положения так близко общается с палатинским сословием, – заявил он.
В ответ я удостоил его едкой, понимающей усмешки.
– А что не так с моим положением? Граф сам велел мне заниматься с его детьми.
– У лорда Балиана не совсем традиционные понятия о приличиях, – едва ли не весело сказал Гиллиам.
Возможно, это была не случайная двусмысленность? Как известно, древние предрассудки время от времени поднимают голову даже в среде палатинов. Гиллиам покраснел, очевидно осознав свою ошибку. Эта неосторожность лишь разозлила его, и он грозно сдвинул брови над глазами разного цвета.
– Послушай, ты слишком фамильярно ведешь себя с графскими детьми. Это… непристойно. Ты понял?
И это говорил незаконнорожденный интус, мутант, живое воплощение непристойности! В самом деле, при всем моем развитом чувстве юмора такая ирония показалась мне слишком злой. Я с трудом сдержал тонкую усмешку.
– Непристойно? – повторил я, притворяясь дураком. – Если вы думаете, что я хоть раз прикоснулся к леди Анаис, то уверяю вас: у меня и в мыслях этого не было.
Что им Гиллиам, что они Гиллиаму? Или это просто строгость дворцовых нравов? Защита палатинской крови от посягательств низкорожденного, каким меня считал Гиллиам? Он был палатином, но наделенным физическими недостатками в большей мере, чем любой гомункул. Я часто замечал, что такие изгои крепче всего цепляются за символы, в которых им было отказано. Эти слабые и лишенные способностей люди обычно крайне агрессивны и хвастливы. Но он был палатином, а я, как он полагал, нет, и это было для него очень важно. Спесь, и ничего больше.
– Прикоснулся к леди Ана… – У него перехватило горло, когда он повторял мои слова. – Такой выродок, как ты, и молодая леди…
Гиллиам вздрогнул, челюсти его заходили так, будто он пытался прокусить вываренную кожу, и на мгновение мне показалось, что он меня сейчас ударит.
Опираясь на свою догадку, я очень осторожно, самым вежливым тоном произнес:
– Ваше преподобие, уверяю вас, что мои намерения в отношении молодых леди и лорда совершенно невинны. Я нахожусь при дворе только потому, что так распорядился граф. Была бы моя воля, я улетел бы с планеты на первом же корабле.
Я не стал добавлять, что сбежал из своего дома и что его светлость удерживает меня здесь, чтобы самому спастись от инквизиции. Страшно было подумать, что сделали бы инквизиторы Капеллы с этим благородным домом, приютившим такого беглеца, как я.
– Тогда объясни, зачем ты шпионил?
– Зачем я… что? – Мои глаза под красными очками ошеломленно заморгали. – Это вы о той камере в колизее?
Гиллиам волком посмотрел на меня:
– Ты пробрался в тюрьму его светлости. И не говори мне, что твои намерения были совершенно невинными.
– Еще какими невинными! – возразил я, возможно, с излишней горячностью. – Ну хорошо. Допустим, не совсем невинными, но безобидными. Я просто хотел увидеть это существо. Поговорить с ним.
В этом, по крайней мере, был какой-то смысл. Мне пришлось признать, что желание увидеть Макисомна со стороны выглядит отнюдь не невинным, и даже тот факт, что именно так все и было, служит слабым оправданием.
– Связь с врагом – это тяжкий грех, мессир Гибсон. Один из двенадцати, – прошипел капеллан, машинально осеняя себя знаком солнечного диска. – Что ты собирался узнать у этого чудовища?
– Понятия не имею. Просто хотел посмотреть на него глазами незатуманенными.
– Глазами незатуманенными, – передразнил меня Гиллиам напряженным высоким голосом, хотя по тому, как разошлись брови на его хмуром лице, я понял, что удивил его. Значит, он ожидал услышать другой ответ.
– Зачем? – холодно спросил он.
– Простое любопытство, – пожал я плечами, понимая, что этот ответ – пусть даже почти правдивый – не удовлетворит капеллана; наверное, мне следовало сказать «навязчивая идея». – Я хотел увидеть представителя единственной расы, бросившей вызов гегемонии человечества во Вселенной.
– Богохульство! – рявкнул он. – Ни одна раса не может бросить вызов человечеству!
Казалось, он сейчас снова схватит меня. Я отшагнул назад, пластиковые мечи задрожали в моих руках.
– Скажите об этом экипажу корабля, который восстанавливают на орбите, – почти шепотом ответил я. – Скажите об этом своим охранникам.
Теперь все встало на свои места. Неприязнь Гиллиама ко мне вызвана не только моим предполагаемым низким происхождением. Не только тем, что он считает меня шпионом, представляющим опасность для его лорда. Он считал меня еретиком. Вероятно, я и был еретиком, учитывая мой интерес к ксенобитам.
Капеллан скривил рот, и я почти физически ощутил, как желание ударить меня мелькнуло в его одурманенном мозгу. Но он лишь решил зайти с другой стороны.
– Насколько я понял, ты говоришь на их богомерзком языке.
– Не очень хорошо.
– Возможно, это даже к лучшему.
Гиллиам повернулся, собираясь уйти, но добавил:
– Можешь называть это невинным любопытством, если тебе так хочется, но придет время, и граф утратит интерес к тебе. Ты ведь знаешь, мальчик, какое наказание полагается за связь с врагом?
– Конечно знаю.
Несмотря на жаркий день и неприязнь к уродливому священнику, я почувствовал озноб и словно бы услышал, как катары точат керамические ножи и как шипит железо, остывая на ветру. Палачи Святой Земной Капеллы вполне заслужили свою зловещую репутацию. С еретиков, осквернивших себя общением с нелюдью, живьем сдирали кожу, потом их распинали и оставляли мучительно умирать.
Угроза прозвучала, и Гиллиам усмехнулся:
– Подумай над тем, что я сказал, и держись подальше от молодых лорда и леди.
Он уже был на полпути к двери, возле которой его ждали двое федератов, когда я окликнул его:
– Одну минуту, ваше преподобие!
Гиллиам неуклюже остановился – возможно, одна нога была у него короче другой? – и выжидающе посмотрел на меня. Не желая, чтобы известные своей раздражительностью охранники направили на меня станнеры, я остался стоять у беседки. Мне хотелось сказать капеллану что-нибудь угрожающее, что-нибудь внушительное. Хотелось припугнуть эту маленькую горгулью. Но ничего другого, кроме насмешек над его уродством, не приходило на ум, и, как бы я к нему ни относился, все же не мог опуститься до подобного поступка. Поэтому я просто шагнул вперед и снял очки, чтобы посмотреть на священника фамильным лиловым взглядом:
– Не стоит думать, будто вам все известно.
Глава 52
Небольшой разговор
Меня мало заботил Гиллиам Вас. Хоть он и был священником Капеллы – по меньшей мере капелланом, а не простым анагностом, – за проведенные на Делосе годы я хорошо изучил этих могущественных противников. Кроме того, интус появлялся редко и ненадолго. И меня постоянно отвлекали другие дела. Наши прогулки с Дорианом и Анаис продолжались. Дети графа стали гораздо лучше говорить по-джаддиански, и это меня радовало. На Эмеше в скором времени ожидали посла из Княжеств Джадда, и граф с лордом Лютором желали, чтобы члены их семьи произвели впечатление на сатрапа знанием языка и культуры Джадда.
Мне еще не приходилось видеть палатинов Джадда, знаменитых eali al’aqran. Когда-то джаддианцы были гражданами Империи. Связанные этнической общностью – их далекие предки населяли Средиземноморье и покинули Землю одними из последних, – более девяти тысяч лет назад они восстали против Форума и Императорского престола. Вопреки ожиданиям, эти некогда отсталые миры на самом краю Галактики сумели добиться независимости, а джаддианские нобили получили право самостоятельно контролировать генетическую судьбу своих детей. Несмотря на малочисленность – всего восемьдесят княжеских семейств и их преданные вассалы, – они были очень сильны армией клонированных солдат-мамлюков и крепкими традициями воинской службы, которые посрамили бы даже Турецкую империю древности. Никогда больше мятежные князья не преклоняли колени перед нашим священным императором. Освободившись из-под власти Капеллы – хотя многие в Княжествах продолжали поклоняться Матери-Земле, – джаддианские нобили совершенствовали свои кровные линии, используя евгенику так, как им ни за что не позволила бы Империя, и заявляли о превосходстве своих генетических программ и образа жизни. Они были нацией сверхлюдей, полубогов.
Я надеялся их увидеть. Истории о хрустальном дворе Альказ ду Бадра, о гареме князя Альдии, об искусстве и нечеловеческой быстроте мастеров меча маэсколов давно уже стали в Империи легендами, такими же экзотическими, как ужасные сьельсины, и странными, как слухи о Воргоссосе и прячущихся среди звезд экстрасоларианцах.
После того дня в резервации Улакиль мы с Валкой проводили вместе много времени. При всех различиях нас объединяло уважение ко ксенобитам и неприязнь к Капелле. Она поняла, что я тогда говорил искренне, на мгновение вырвавшись из-под надзора Империи. Она видела во мне мальчика, сбежавшего с Делоса, чтобы не лететь на Весперад, и не презирала меня.
Однако меня по-прежнему не выпускали за пределы дворца без сопровождения, поэтому на новые откровенные беседы с Валкой рассчитывать не приходилось. Несомненно, во дворце нашлись бы места, где мы могли бы переговорить с глазу на глаз, но знали о них только сам граф и его приближенные, а о том, чтобы спросить, где это, не могло быть и речи. И вот однажды я оказался возле двери в апартаменты Валки, не в первый и не в последний раз. Она никогда не приглашала меня войти, мы прогуливались по дворцовым колоннадам и сводчатым залам или спускались к террасовым садам, которыми изобиловала южная часть зиккурата.
Валка не открыла дверь ни на мой первый стук, ни на второй. Я долго простоял в неловком молчании, пересчитывая черные и темно-желтые плитки, выложенные «елочкой» на полу. Мимо меня прошли логофеты, сопровождавшие какого-то важного внепланетника в дюрантийском одеянии. Они едва удостоили меня взглядом, а я притворился, будто поглощен тем, что показывал голографический экран на противоположной стене: причудливые завихрения розовых и фиолетовых облаков, окутывающих геометрически строгие очертания мандарийского монастыря из белого камня. Табличка в углу туманного пейзажа сообщала, что это храм Башан на Цай-Шэнь.
Цай-Шэнь больше нет. Ее разрушили сьельсины. Я задумался о том, сохранили ли эти камни белый цвет или война превратила их в черные. Какая жестокая шутка богов или самой судьбы настроила этот экран на пейзаж Цай-Шэнь? Я протянул руку сквозь изображение и прижал пальцы к металлу стены. Затем развернулся, стараясь не думать о том, что этот храм и вся остальная планета превратились в расплавленное стекло. Экран зашипел и погас, оставив только вечерний свет, что проникал сквозь высокие окна по обеим сторонам от него. Скачки напряжения были таким обычным делом в замке, что я даже глазом не моргнул, зато решился снова постучать в дверь и подергал ручку.
– Валка?
Дверь оказалась не заперта. Может, ее специально оставили открытой? Или замок испортился из-за перебоев с питанием? В любом случае я уже открыл дверь в помещение, куда не должен был заходить.
«Ну хорошо, дружище, ты идешь или нет?»
Даже без света я заметил, что комнаты Валки богаче и просторней, чем мои. При этом здесь был ужасный беспорядок. Я остановился на мгновение, заметив зеленое нижнее белье на полу комнаты, в которую зашел без разрешения. Этот беспорядок делал Валку человечней, хотя я, как всякий юноша, цеплялся за распадающийся идеальный образ. Одежда была разбросана по полу, висела на спинке стула, лежала поверх документов и магазинных чеков на маленьком сервировочном столике и на большом обеденном столе. Мне пришлось напомнить себе, что объект моих нежных чувств – это живой человек, а не бесплотная мечта.
Собравшись с мыслями, я откашлялся и произнес слабым голосом:
– Доктор Ондерра? Дверь была не заперта, и я… Мы собирались встретиться сегодня вечером.
Ответа не последовало. Сознание того, что я проник в чужое жилище, все возрастало – и это была чистая правда, – но я уже зашел слишком далеко, чтобы отступать.
Не решаясь двинуться дальше, я снова заговорил:
– Доктор Ондерра? Валка? Это я, Адриан.
Наконец я отыскал ее, она сидела спиной ко мне на широком подоконнике, скрытая за занавеской. Обойдя забытые на полу брюки, борясь с противоречивыми эмоциями и мыслями о том, что Валка может оказаться неодетой, я осторожно подошел ближе и встал так, чтобы она увидела меня.
Она сидела одетой, но с закрытыми глазами. Задремала?
– Доктор?
Она открыла глаза, но не сразу поняла, где находится и кто я такой.
– Адриан? Как вы сюда попали?
Низко и порывисто поклонившись, я сказал:
– Дверь была не заперта. Я не знал, специально ли вы оставили ее открытой или это случилось из-за перебоев… – Я обвел рукой темную комнату. – Пора в самом деле как-то с этим разобраться. Если в комнатах посла двери будут так же не закрываться…
– Значит, – усмехнулась Валка, – мне повезло, что такой молодой человек, как вы, ворвался в мою комнату, чтобы защитить меня.
Я смутился и замолчал, пока не вспомнил, что Валка намного старше меня, что она результат генетических изменений, мало отличающихся от моих собственных. Я понял, что она подтрунивает надо мной, покраснел и счел за лучшее отвести взгляд.
– Простите.
– Прощаю, – сказала она с улыбкой на бледном лице. – На первый раз.
Именно этот момент выбрал свет, чтобы снова включиться с легким жужжанием, которого мы не замечали, пока оно не стихло. При освещении беспорядок в комнате выглядел еще ужасней. Я смущенно попятился, глядя на сервировочный столик возле дивана, накрытого скомканным одеялом. Помимо недоеденного ужина, стол занимали бумаги – как новые, так и пожелтевшие, вероятно старше меня. В отличие от обстановки в комнате почерк у Валки был поразительно аккуратный. Я не смог разобрать тавросианскую вязь, но сразу опознал эскизы рельефного письма умандхов. Валка зарисовала несколько обручей, слипшихся между собой, словно мыльные пузыри. Они мне напомнили… напомнили…
– Вы когда-нибудь видели ударитану сьельсинов?
Я похлопал себя по карманам, лишь с запозданием вспомнив, что не прихватил ни ручку, ни блокнот. Помимо обычных портретов, пейзажей, а также иллюстрированных цитат, там были образцы, которые я хотел показать.
– Еще раз, пожалуйста? – удивленно захлопала глазами Валка.
– Их письменность! – радостно улыбнулся я. – У вас, случайно, нет…
Валка, словно из пустоты, достала ручку и бросила мне. Я машинально схватил ее и угнездился на краешке дивана, затем нашел среди беспорядка чистый лист бумаги.
– Можно?
Она разрешающе махнула рукой. Чернила были плохие, но это меня не остановило.
– Бледные используют такое нелинейное письмо в искусстве. В поэзии, на монументах и так далее.
Я протянул ей листок с наскоро вычерченными значками. Пока Валка их рассматривала, я встал и подошел к занавеске, за которой она сидела, чтобы посмотреть через плечо.
– Видите, они используют относительный размер и взаимное расположение логограмм для передачи грамматической структуры, – я показал на вьющуюся цепочку знаков, постепенно уменьшающихся в размерах, – так что вся эта строка – эта фраза – подчинена одной теме.
Она посмотрела на меня, изогнув бровь. Внезапно стушевавшись, я почесал затылок.
– Возможно, я ошибся в одном из знаков, но смысл вы поняли.
– Так вы считаете, что у рельефных орнаментов умандхов такой же принцип?
Валка вернула мне листок, и я сел на прежнее место.
– Не могу сказать точно – они просто напомнили мне письменность сьельсинов. Гиб… мой наставник, когда обучал меня, рисовал рамки вокруг различных частей фразы. Выглядит очень похоже. – Я взял один из листов с переплетающимися кругами умандхов и показал ей. – Умандхи когда-нибудь связывали свои символы таким образом? Или это просто колокольчики, как те, что вы показывали мне в Улакиле?
Она посмотрела на меня, широко улыбаясь. Слишком широко.
– В чем дело?
Свет зашипел, а она протянула руку и выхватила у меня свои заметки:
– Я экономлю бумагу, придурок.
При этом она продолжала улыбаться, так что ее слова не задели меня.
– Ох, – улыбнулся я в ответ и скомкал листок.
– Не смейте! – запротестовала Валка и встала со своего места у окна.
Она притащила из другой комнаты подушку, чтобы сесть удобней, и показала жестом, чтобы я передал ей мой рисунок.
– Можно, я это сохраню? – спросила она.
Должно быть, я скорчил удивленную гримасу, и она добавила:
– Для вдохновения.
За окном снова начался дождь, а вдали, над зелеными водами, темная туша шторма терлась спиной о крышу мира, разбрасывая вокруг обжигающие молнии, словно искры из-под точильного камня.
В разговоре наступила пауза, и я спросил:
– Почему вы сидели здесь в темноте?
– Что? – повернулась она ко мне.
Очевидно, ее отвлекло что-то, чего я не видел. Это было странно, потому что она смотрела не в окно, а в пустой угол рядом с кухней.
– Простите, я просто задумалась. Вы знаете, что приливы скоро отступят от Калагаха?
Я прислонился спиной к диванной подушке. У Валки был такой же диван, как в моей комнате, роскошный, обитый коричневой кожей.
– Значит, вы уезжаете?
– Только на сезон, – ответила она, – и еще не сейчас. Он очень длинный, местный год. На Эмеше «скоро» означает не совсем то, что в других мирах.
Валка повернула палец к потолочным балкам, показывая на небо. Затем направилась на кухню, а я смотрел, как она уходила, как налила, с упавшей на глаза челкой, воду в стакан и осушила его в один глоток.
Я замечал такое движение у друзей-мирмидонцев и у себя самого после ночных пирушек по случаю очередной победы на арене.
– С вами все в порядке?
– Голова болит, – без всякого выражения сказала она, прикрыв рукой глаза. – Ничего серьезного.