– У вас много японских друзей?

– Нет, много нет. Хороших друзей один-два человека. Хорошие друзья – трудно. Вы самый лучший друг…

Уже намного позже я узнала, что это были картины художника Мияги Ётоку…»

Где-то

Экспонат № 64

Письменный стол Б. Вукелича

Рихард Зорге был гражданином Германии, и, естественно, часть материалов, связанных с его биографией, находится в этой стране. Однако ситуация с местами их хранения еще более непрозрачная, чем в Японии, и мы можем только предполагать, что тот или иной предмет, документ или фотография могут находиться в Европе. Исключением, пожалуй, является небольшой письменный стол журналиста Бранко Вукелича, за которым работал и сам агент «Жиголо», и его шеф – «Рамзай». В 2020 году младший сын Вукелича, родившийся в Токио, но живущий в Сербии, переправил стол из Токио в Белград, и теперь реликвия хранится в библиотеке «Адлигат».

Экспонат № 65

Фото Р. Зорге в юката работы В. Клингеберга, октябрь 1937 года

Широко известно (и продается одним из фотобанков за немалые деньги) фото Зорге в японском халате юката и с повязкой тэнугуи на голове. Происхождение фото не указывается, хотя это совсем не секрет. Снимок сделал чиновник германского Национального олимпийского комитета Вернер Клингеберг, когда осенью 1937 года посещал Японию в связи с планировавшимися на 1940 год Олимпийскими играми в Токио. Там он близко познакомился с будущим немецким послом и генералом Ойгеном Оттом и его «тенью» – журналистом Рихардом Зорге. Известно даже, где и когда сделана фотография: октябрь 1937 года, летний домик посла Германии в пригороде Дзуси – поселке Акия на полуострове Миура.

Под фото две подписи. Одна, видимо более ранняя, поясняет, кто на нем запечатлен: «Зорге и Зузи» (Сузи, Зюси – Сузанна Кноллер – секретарша Клингеберга). Вторая нацарапана явно после 18 октября 1941 года: «Шпион Зорге» (Spion Sorge). Вероятно, оригинал фото хранится либо в семейном архиве Клингебергов, либо в архиве НОК Германии. Интересно, что полностью снимок воспроизводится исключительно редко. Обычно из него вырезают фигуру Зорге, который, лишенный расслабленной окружающей обстановки, выглядит неестественно и несколько странно, возможно, подвыпившим. Не поэтому ли его и стараются публиковать именно в таком варианте?

Группа экспонатов № 66

Фото Р. Зорге с принцем Титибу; материалы из японской газетной хроники

Гораздо больше известен чрезвычайно атмосферный снимок, сделанный 6 апреля 1935 года в порту Иокогамы, когда в Японию впервые прибыл император Маньчжоу-Го Айсиньгёро Пуи. Зорге там на заднем плане, как будто выглядывает из-за кулисы, видно его плохо, но тут как раз нет сомнений в том, что это он. Точно так же четко идентифицируется посол Германии в Токио Герберт фон Дирксен, пожимающий руку… кому?

Легенда, прилагающаяся к снимку, отсылает к работе уважаемого японоведа – Юрия Владимировича Георгиева. Согласно ей, Зорге, во-первых, прислал это фото в Москву в 1937 году с сообщением о том, что на первом плане с Дирксеном – император Японии Хирохито.

Во-вторых, мнение Центра не могло порадовать Зорге: «Тот факт, что “Рамзай” на представлении Дирксена японскому императору был допущен в личную палатку императора, доказывает, что он считался там полностью своим человеком. Если бы он был вскрыт и использовался вслепую, то отношение к нему было бы как к советскому агенту (хотя и вскрытому тайно от него), и он ни под каким видом не был бы допущен в палатку императора. Следовательно, если считать, что “Рамзай” вскрыт, то приходится заключить большее: что он не только вскрыт, а и работает на японо-германцев в качестве дезинформатора советской разведки».

Вполне вероятно, Георгиев видел какой-то документ с приведенной выше цитатой. Но по-прежнему неясно, на что именно ссылался Юрий Владимирович, когда это писал и в связи с чем. Упомянутого им заключения Центра не нашлось ни в одном из сборников материалов по делу Зорге, равно как нет там сообщения об отправке снимка в Москву. В интернете же по меньшей мере сразу несколько авторов, дословно и аккуратно, как школьники младших классов, переписавших друг у друга этот кусок, ссылаются все на того же Георгиева. Все они одними и теми же словами замечают, что японский зоргевед Ватабэ Томия даже исследовал эту историю специально и установил, что на снимке руку Дирксену пожимает не император Сёва, а его младший брат – принц Титибу (до англоязычного интернета сообщение Ватабэ не дошло, и в западной версии Дирксен здоровается с императором Сёва).

Но точно ли это принц Титибу? Почему он знакомится с германским послом во время визита императора Пуи? А главное, почему Зорге прислал это фото в Москву спустя два года после встречи в Иокогаме, после того как сам «Рамзай» уже побывал в Москве, и с чего вдруг это обычное журналистское фото привлекло такое внимание разведки? – ответов на эти вопросы нет. Возможно, помогло бы установление местонахождения оригинала, но… Как обычно в истории с меморабилиями Зорге, нам об этом остается лишь мечтать – как мечтал в 1989 году советский журналист об общественном, частном или государственном музее Рихарда Зорге. С той только разницей, что некоторые вещи и документы мы утратили навсегда из-за ухода их хранителей, а некоторые, наоборот, стали доступнее благодаря интернету, так надоевшей многим из нас виртуальной реальности, но не только.

Кинозоргиана

В доинтернетовскую эпоху в роли главного симулякра реальности подвизались кинематограф и его ученик и конкурент – телевидение. Самые яркие, выпуклые и настолько популярные образы, что многие из них живы до сих пор, создавались именно для больших белых и маленьких голубых экранов. Неудивительно, что, когда мир и царящие в нем «мастера искусств» узнали о феноменальном разведчике с по-киношному драматическим характером и трагической судьбой, экранизация истории о нем оставалась вопросом времени. Удивляет другое: попыток перенести образ Зорге на экран мало. Если не считать картин, снятых о друзьях и агентах Зорге, где он не является главным героем (например, о Рут Вернер в Восточной Германии или о Одзаки Хоцуми в Японии), по состоянию на конец 2021 года их всего-навсего четыре (в 1970 году появилась еще одна – «Дело Зорге» («Der Fall Sorge») Германа Кугельштадта, но это телевизионный фильм и весьма своеобразный. Актерский состав в нем выглядит так, как будто подбирали актеров в коридоре киностудии по принципу кто свободен, а не кто похож. Актеру Арно Ассману, исполнившему роль Зорге, в момент съемок было 62 года. Стоит напомнить, что Зорге погиб в 49. В роли основных персонажей-японцев (Исии Ханако, инспектор Охаси, прокурор Ёсикава) снялись немцы, во второстепенных – китайцы, говорящие по-немецки, и только Одзаки Хоцуми сыграл японец, а в основу сценария были положены многочисленные, изначально выходившие как бы сериями, публикации журнала «Шпигель». Понятно поэтому, что телевизионный Зорге был почти все время пьян, большая часть действия происходила в немецком ресторане «Рейнгольд», выглядящем на экране как обычный хороший европейский ресторан 1960—1970-х годов, и где Исии Ханако работала гейшей. Начинается фильм с того, что Зорге вместе с Одзаки убивает японца, пробравшегося в квартиру, а рассказывать о московских сценах – тратить время впустую. Достаточно упомянуть, что главе Разведупра Урицкому помогает полковник реально существовавший Борович, а после его ареста – совершенно фольклорный полковник Петрович. Жена Рихарда – Екатерина Зорге (так!) работает в месте, на котором висит вывеска на неизвестном науке языке: «Объявить нефтяноN общетво»… Не случайно даже в германской прессе рецензии на телефильм выходили сдержанные:

«Очень мало удалось узнать о том, что заставило Зорге служить Советам… Непонятно, что привлекло его в коммунизме, которому он столько лет оставался верен… В фильме он, как положено герою боевика, выполняет свой долг и обязанности… Прекрасная игра актеров (особенно Арно Ассмана) компенсирует отсутствие глубины сюжета»^{149}.

Последняя фраза применима к большинству фильмов о Зорге. Беспомощность именитых режиссеров разных стран, стоящих на отличных друг от друга (порой противоположных) идеологических и художественных позициях, в изображении на экране тех событий и главного героя вызывает непроходящее изумление. Посмотрим еще несколько примеров кинозоргианы.

Практически неизвестная отечественному зрителю первая попытка запечатлеть художественный образ Зорге на экране принадлежала Файту Харлану – немецкому режиссеру, у которого имелось даже нечто общее с его экранным героем. Как и Зорге, Харлан участвовал в Первой мировой войне (и оба пошли на фронт добровольцами под влиянием националистических лозунгов), в начале 1920-х годов симпатизировал левым идеям, а позже стал членом нацистской партии. На этом их крайне зыбкое сходство заканчивается, ибо Зорге нацистом был мнимым, в НСДАП вступил для легального прикрытия нелегальной работы и с одобрения московского Центра. Файт Харлан искренне и всей душой симпатизировал Гитлеру. Зорге долгие годы проработал бок о бок с евреями – в советской разведке их было особенно много. Харлан ненавидел сынов израилевых всеми фибрами души. Это о его картине 1940 года «Еврей Зюсс» (слово Jud, стоящее в оригинальном названии, у нас обычно переводят как «еврей», хотя в отличие от современного Jude оно имеет оскорбительный оттенок) Геббельс написал: «Антисемитский фильм, какой мы только можем себе пожелать». Сын Харлана Томас, став писателем, посвятил свою жизнь обличению нацизма и о фильме отца говорил, что «простил бы ему, если бы он снял дрянную заказуху, но тот снял именно мастерский антисемитский фильм, который мог оправдать скотство миллионов».

В 1942 году Харлан-старший вошел в историю с картиной «Великий король» – самой дорогой на тот момент в истории немецкого кино. Получив за нее Кубок Муссолини, он уже в 1945 году побил собственный рекорд фильмом «Кольберг», в съемках которого были задействованы части вермахта и, говорят, даже власовцы. Отчитываться за рекорды пришлось уже после войны, когда Харлана – одного из немногих деятелей культуры Третьего рейха дважды (!) отдавали под суд по обвинению в «преступлениях против человечности».

Экспонат № 67

Мини-постер с рекламой фильма «Предательство Германии. Дело доктора Зорге», 1955 год

Чудом избежав тюрьмы и получив отказ в денацификации, Харлан обратился к скандальной истории о советском шпионе. Возможно, он хотел, как сказали бы сегодня, «улучшить свой имидж», показав, кто «настоящий патриот», а кто нет. Соавтором сценария стал его сын Томас, конфликт которого с отцом тогда еще, видимо, не был настолько острым. Однако само название этой киноверсии приключений «Рамзая» не оставляет сомнений в том, на чьей стороне стоял режиссер, хотя его и подвергли жесткой критике в журналах «Шпигель» и «Цайт» за недостаточно жесткую, по их мнению, позицию по отношению к разведчику-коммунисту. Известно, что под влиянием извне Харлан даже изменил название с немного личного «Предателя Гитлера» на обобщающее, а потому более понятное «Предательство Германии. Дело доктора Зорге».

На самом же деле, Харлан, считавший себя наследником традиций германской лирики и мастером трагедийного кино с выраженной любовной линией, постарался сделать ее главной и в фильме о Зорге. Главная героиня – секретарша германского посла в Японии Катарина фон Вебер (вымышленную героиню сыграла красавица жена режиссера Кристина Зёдербаум) искренне любит Зорге, роль которого исполнил много и успешно игравший «роковых злодеев» Пауль Мюллер. Любит настолько, что не только ворует для него секреты родины, но и уничтожает улики, когда тому грозит разоблачение после знаменитой мотоциклетной аварии в 1938-м. Любовная линия если и не затмевает шпионский сюжет, то выступает на равных с ним. Это ожидаемо разочаровывало тех, кто знал о съемках и являлся свидетелем подлинной истории Зорге.

Исии Ханако потом вспоминала: «…сообщалось о том, что будет снят совместный японо-немецко-итальянский фильм, что известный западногерманский режиссер привез актера в Японию и сейчас находится в процессе создания фильма о деле Зорге. Все это сопровождалось фотографиями. Почему-то я забеспокоилась. Какую они создадут экранизацию “дела Зорге”… С исполнительской точки зрения, наверное, они смогут умело отразить характер, так как они профессионалы, но нельзя исключать возможность того, что сама суть дела окажется искажена в зависимости от позиции авторов. Хотя этот фильм и должен был выполнить функцию обычного коммерческого проекта – запасть в душу простым людям, показать шпионскую историю, то есть должен был получиться мощный триллер, полный алкоголя, женщин и денег, но все же я не могла дождаться, когда он выйдет.

Дело это затевалось в Японии, и в Японии же сообщалось о его окончании. О том, что там происходило на самом деле, знала лишь небольшая группка японцев, связанная со съемками картины. Они хранили молчание и не делали заявлений. Но без участия в работе многих людей сама по себе съемочная группа не сможет создать правдивую экранизацию. Я не питала надежд».

Идеологическая позиция Файта Харлана была понятна тем, кто его знал, а документальная основа «дела доктора Зорге» самому режиссеру стала известна, скорее всего, по книге шефа военной разведки американского экспедиционного корпуса в Японии генерала Чарлза Эндрю Уиллоуби. Можно предположить, что оттуда же режиссер взял и некоторые подлинные фразы «Рамзая», не стеснявшегося признаваться в верности коммунистическим идеалам, находясь в японской тюрьме, и ставшие лишним поводом для обвинений бывшего наци в симпатиях к «красным». Оттуда – из книги Уиллоуби пришла в фильм и идея о том, что именно Зорге является главным виновником нападения Японии на США. Думается, именно масштаб «предательства», когда главный герой, хоть и злодей, но злодей поистине вселенского масштаба (на что, естественно, способен только представитель расы «сверхлюдей», то есть истинный ариец Зорге), в сочетании с желанием снять грандиозную любовную трагедию и подтолкнул Харлана к созданию этого фильма. Впрочем, у Зорге по версии 1955 года есть и недостатки, которыми герой обязан своим рязанским корням.

Картина Харлана стала одним из первых этапов масштабного конструирования устойчивого образа Зорге как вечно пьяного дебошира, у которого парадоксальным образом что на уме (немецком – с размахом, отточенностью и вниманием к деталям), то и на языке (русском – пьяный шпион не стесняется разговаривать в германском посольстве на наречии своей матушки, и арийский разум в это время мирно спит). Карикатурная анекдотичность подобного поведения во многом способствовала тому, что ныне фильм этот практически забыт даже на Западе, а Восток с ним и вовсе не знаком, хотя при желании можно заказать копию на DVD.

Наконец, для настоящих знатоков кино интереснее попыток Харлана скрестить политическую интригу с любовной оказалось то, что японского контрразведчика Осаки в этой картине сыграл советский невозвращенец, звезда еще немого кино Валерий Инкижинов, мама которого, как и в случае с Зорге, была русской, вот только папа – не немец, а бурят. Буддоподобный лик Валерия Инкижинова – выходца из Бурятии, ученика Льва Кулешова, Всеволода Мейерхольда и Сергея Эйзенштейна – виден на заднем плане нашего рекламного постера. Актер, сыгравший главную роль в картине Сергея Пудовкина «Потомок Чингисхана», в 1930 году не вернулся из командировки в Париж, успешно изображая потом в ненашенском кино и всякого рода азиатов, и просто советских комиссаров, и, как видим, главного противника советского разведчика Зорге[29].

Экспонат № 68

Афиша французского фильма «Кто вы, доктор Зорге?», 1961 год

Следующая попытка подступиться к делу Зорге была предпринята не справа, а слева, и возможно, как профессиональный киноответ на «Предательство Германии». Во всяком случае, когда в 1955 году немецкая картина увидела свет, там же, в Германии, вышла книга лично знавшего Зорге немецкого дипломата Ханса Отто Мейснера «Дело Зорге». Для последовавшего за этим французского фильма работа Мейснера отчасти послужила основой, а ее автор снялся в ней в роли… самого себя, резко усилив иллюзию достоверности в кинокартине «Кто вы, доктор Зорге?».

Французский режиссер Ив Сиампи, известный у нас как Чампи, во время войны сражался с гитлеровцами в Африке и во Франции, а потому его трактовка событий не могла быть двусмысленной. Зорге – настоящий коммунист, рыцарь без страха и упрека, для которого не могло быть цели выше, чем спасение мира и построение счастливого общества трудящихся. Это дало возможность показать совместный франко-итало-германо-японский фильм Сиампи «Кто вы, доктор Зорге?» в Советском Союзе, что неожиданным образом сделало картину в нашем Отечестве легендарной.

Рассказывали, что еще на закрытом показе фильм увидел Никита Хрущев, поразился мощи и масштабам образа советского разведчика в исполнении Томаса Хольцмана и потребовал отчета: где герой и что с ним? О результатах поиска ответов на эти вопросы вы узнаете из рассказа о соответствующих экспонатах, а пока еще один фрагмент из воспоминаний Исии Ханако:

«В апреле 1960 года меня посетила госпожа Киси Кэйко, супруга режиссера Ива Сиампи. Как только Сиампи приехал в Японию для съемок совместного японо-французского фильма “Шпион Зорге. Ночь перед Пёрл-Харбором”, в журналистских кругах поднялась шумиха. Сценарий был создан при участии Ханса-Отто Майснера, автора ставшей известной в Европе книги “Человек с тремя лицами”, которую называли рассказом очевидца о Зорге. Его книга была переведена и издана также и в Японии в октябре 1958 года под названием “Шпион Зорге”. Поскольку я читала эту книгу, беспокойство мое усилилось.

Киси приехала в Японию чуть раньше режиссера Сиампи и настроилась пообщаться с людьми, причастными к делу Зорге, с тем чтобы фильм получился как можно более правдивым. В моем случае все ограничилось разговором с красивой актрисой, пришедшей в сопровождении фотографа журнального издательства. Однако у меня осталось хорошее впечатление о ней, как о нисколько не жеманной, привыкшей к популярности, умной женщине. Я заняла ее тем, что показала ей альбом и подарила ей один том своей книги. Она сказала, что познакомит меня с мужем и сценаристом господином Майснером, когда те приедут в Японию, мы договорились о повторной встрече, после чего она ушла.

Вскоре в Японию приехал режиссер Сиампи, и примерно с июня в газетах стали появляться сообщения о том, что начались съемки. Мы… отправились в штаб-квартиру кинокомпании “Сётику” в надежде, что нам дадут разочек взглянуть на сценарий. Там нам ответили, что все сотрудники выехали на натурные съемки в Токио, на месте никого нет, сценарий взяли с собой, поэтому сказали, чтобы мы подходили, когда будет готов дополнительный экземпляр, и что стиль работы этой съемочной группы сильно отличается от привычного нам японского. Мы договорились, что еще придем, и на этом распрощались…

В конце того года картина вышла во Франции под названием “Кто вы, доктор Зорге?”, по сообщениям корреспондентов, имела ошеломляющий успех и долго шла в кинотеатрах. Фильм был дублирован на японский язык и показан кинокомпанией “Сётику”. Назывался он “Шпион Зорге. Ночь перед Пёрл-Харбором”. Хотя и здесь он был довольно хорошо принят критиками, но хитом не стал. Возможно, из-за разницы менталитетов».

Несмотря на нежелание французского режиссера работать со свидетелями дела Зорге, его фильм вошел в историю. Звание Героя Советского Союза, присвоение его имени улицам, школам, кораблям, установка бюстов и монументов – все это началось с картины Ива Сиампи. Получается, что именно ему мы во многом обязаны тем, что у нас сегодня есть образ Рихарда Зорге как несгибаемого большевика, сыгранного, впрочем, Хольцманом довольно своеобразно и, думается, не без влияния западной литературы. Зорге Сиампи и Хольцмана – холерик с чертами невротика, и не вполне понятно, как такой человек сумел держать в заблуждении спецслужбы Германии и Японии на протяжении восьми лет. При этом ему тоже не чуждо ничто человеческое, хотя роман главного героя с опять же вымышленной баронессой Сакураи (ясное дело, в исполнении жены режиссера Кэйко Киси) выглядит безупречно платоническим.

Вопреки многим недостаткам и режущей глаз идеологической заданности, приходится признать: фильм Сиампи пока что остается самой убедительной попыткой киновоплощения дела Зорге, за исключением показа некоторых деталей истории вроде той же баронессы Сакураи и, конечно же, советских реалий. К счастью, последних в картине немного, и на время демонстрации Владивостока как бескрайней снежной равнины у Северного полюса лучше закрыть глаза и поберечь нервы.

Экспонат № 69

Буклет о съемках фильма «Шпион Зорге» с автографами режиссера Синода Масахиро и актрисы Ивасита Сима, 2003 год

История появления следующего экспоната в коллекции несколько комична. Толстый буклет (больше двухсот страниц и множество фото) фильма «Шпион Зорге», снятого в 2003 году классиком японского кино Синода Масахиро, пару лет простоял на витрине небольшого книжного магазина в центре Токио, не востребованный покупателями. В самом деле, кому интересно читать про съемки фильма о русском шпионе в Японии? Стоила книга совсем недорого, но, каждый раз беря его в руки, я не мог для себя решить, зачем она мне нужна, и после коротких раздумий с некоторым разочарованием ставил ее на место. Когда же появилась идея создания музея «Шпионского Токио», за сценарием пришлось срочно вернуться. Вот только… на полке его уже не оказалось. Вероятно, со стороны мои метания по магазину выглядели смешно и нелепо. Сделав по тесному и запутанному помещению несколько кругов, я, наконец, обратился к продавщице. «Буклет фильма о Зорге? Нет, он еще не продан. Просто мы уценили его на 30 процентов и убрали в шкаф. Вот он, пожалуйста». На радостях я упаковал тогда книгу в чемодан, даже не сняв с нее целлофановой обертки. Когда же, вернувшись в Москву, достал покупку и решил повнимательней изучить, удивлению моему не было предела. Помимо замечательного качества печати и отличных снимков со съемок, я увидел, что одна из последних страниц отведена описанию достижений режиссера, где перечислялись его многочисленные награды, а второй разворот оставался чистым, подготовленным, что называется, «для заметок». Подготовленным по-японски: разграфленным на две части не горизонтально, а вертикально, и с приложением промокательной бумаги на случай, если кто-то будет писать пером или кистью, изящно вынутой из ниндзевского ятатэ, а не банальной шариковой ручкой или карандашом. «Кто-то» и воспользовался, а точнее, воспользовались – или фломастером, или специальной японской кисточкой, похожей на фломастер. На пустой странице стояли два автографа: справа – угловатый, напоминающий корейские знаки, и слева – другой, запутанной бечевкой скорописи, слегка под наклоном. Для меня оба инскрипта выглядели безнадежно нечитаемыми, и лишь моя японская подруга смогла распознать: справа расписался режиссер Синода Масахиро, а слева – его жена, актриса Ивасита Сима.

Зачем живому классику японского кино на склоне лет понадобилось снимать фильм о Зорге, до сих пор остается загадкой. Причем, возможно, и для самого режиссера, который после выхода картины на экран в 2003 году навсегда оставил прославившую его профессию. Если картина Харлана и коммунистический привет ему от француза Ива Сиампи имеют под собой более или менее выраженную идеологическую основу, то в работе Синоды можно углядеть лишь некоторую личную симпатию автора к главному герою в исполнении шотландца Иэна Глена, а в большей степени – к его другу и основному агенту Хоцуми Одзаки (его сыграл красавчик Масахиро Мотоки, не без помощи режиссера легко перетянувший на себя эмоциональное «одеяло» картины). Это вполне объяснимо. Изначально Синода задумал фильм не о Зорге, а об Одзаки: японцам, понятное дело, японцево. С другой стороны, маркетинг правит бал в любой стране, и Япония не исключение. Зрителям трудно продать историю о человеке, которого они не знают или знают плохо. А главный помощник «Рамзая» Одзаки все-таки не фигура мирового масштаба – в отличие от самого Зорге, который попал в список «100 самых известных исторических персонажей Японии ХХ века». Значит, фильм про Одзаки будут смотреть, если назвать его фильмом о Зорге – достаточно режиссеру наступить на горло собственной песне.

Что же касается сюжета этой странной трехчасовой картины, то он наводит на мысли о желании проиллюстрировать в стиле, напоминающем перелистывание комиксов-манга, книгу крупного японского зоргеведа Сираи Хисая «Бесконечное продолжение дела Зорге».

В результате возникают некоторые проблемы с восприятием показанного. Даже с поправкой на всегдашнюю своеобычность японского кино понять, что происходит на экране, зритель может только в случае, если ранее уже был хорошо знаком с историей группы «Рамзая» и больше интересуется внутренними переживаниями Одзаки и Зорге, а не предсказуемым сюжетом. Ускоренный, клиповый способ показа событий, происходивших на протяжении примерно 30 лет, сочетается с бесконечной затянутостью многих эпизодов и оригинальным подходом режиссера к истории, фактам, реальности вообще. Например, русская жена Зорге Катя беременеет от него в 1935 году и теряет еще не родившегося ребенка в 1938-м – да, мы знаем, что японцы иначе относятся к самому понятию времени, но не до такой же степени?

Продолжая разговор о любовной линии, надо заметить, что она в фильме ограничена действительно имевшими место связями главного героя с Екатериной Максимовой, с женой германского посла в Токио Хельмой Отт, с Исии Ханако и – намеком – с его шанхайской подругой Агнес Смедли. Как тут не вспомнить предыдущие две картины о «советском Джеймсе Бонде» и не порадоваться, что расписавшаяся на сценарии красавица-супруга режиссера Ивасита Сима родилась еще до ареста Зорге, в 1941 году, а потому никак не могла сыграть его пассию на экране, удовлетворившись малозаметным эпизодом.

Японские сцены «Шпиона Зорге» безупречны, подбор деталей, аксессуаров – от костюмов до копии книги, использовавшейся «Рамзаем» в качестве ключа к шифрам, – выше всяких похвал. Не случайно к премьере фильма был выпущен еще один отличный буклет, посвященный вниманию авторов картины к подобным мелочам, тоже хранящийся теперь в коллекции «Шпионского Токио». Там подробно рассказано о том, как выглядел радиопередатчик Макса Клаузена или во что любил одеваться Зорге (но вот марка любимого мотоцикла нашего разведчика указана неверно). Тем более непонятно, куда внезапно исчезает все это внимание и японская дотошность, когда речь заходит о спецэффектах и особенно о «русских» эпизодах, смотреть которые невыносимо. Это относится и к сиротской обстановке комнаты Кати Максимовой, где интерьер исчерпывается железной кроватью, на которой она предлагает только что приехавшему Рихарду «заниматься любовью до самого отъезда» (он пробыл в СССР несколько месяцев), початой бутылкой водки с граненым стаканом на столе, самоваром и балалайкой (злые языки говорят, что в шкафу должен прятаться дрессированный медведь), и к сценам в НКВД и ГРУ, снятым в стиле бессмертного «Какие ваши доказательства?!», да вообще ко всему, что в фильме есть «русского».

Пересматривая все эти картины, невольно задаешься вопросом: почему ни у кого из режиссеров, некоторые из которых прославили свои имена другими работами, не получается снять фильм об этом разведчике? Мы слишком много о нем знаем и хотим, чтобы высокий художественный уровень сочетался с исторической достоверностью? А может быть, дело еще в том, что человеку, не связанному с разведкой, трудно понять, как работает разведчик (особенно разведчик гениальный), и, соответственно, реалистично снять его работу? И если бы это получилось, возникла бы новая трудность: смотреть такой фильм простому зрителю было бы скучно, а режиссер вынужден думать и о кассе тоже. Тем не менее время идет, и вот уже и эта картина стала историей[30]. Историей, а значит, и частью нашей коллекции.

Япония в сталинском шкафу

Один из самых распространенных мифов, связанных с именем Зорге, касается якобы имевшей место личной неприязни Сталина к разведчику. Серьезные историки, в том числе глубоко исследовавший деятельность Зорге в Коминтерне Юрий Георгиев, знали и знают: Сталин и Зорге могли видеть друг друга в конце 1920-х годов на мероприятиях Коминтерна, но нет ни единого свидетельства о том, что они общались лично. Как нет ни одного подтвержденного факта знакомства Сталина хотя бы с личным делом Зорге в Разведывательном управлении. Правда, есть история, происходящая из мемуаров сотрудника легальной (под «крышей» советского полпредства) резидентуры в Токио Михаила Иванова, которую любят цитировать некоторые авторы.

«…Рабочий день клонился к вечеру, – вспоминает он. – Я сидел в комнате один и, как обычно, закончив текущие дела, изучал материалы агентурной сети. Тревожно зазвонил телефон. Порученец Проскурова (главы военной разведки с 14 апреля 1939-го по июль 1940-го. – А. К.) распорядился, чтобы я принес “главному” “Личное дело № 1”, как мы называли досье Зорге. Через несколько минут я уже был в приемной комдива. 33-летний Проскуров, как всегда свежевыбритый и бодрый, обычно встречал гостей, поднимаясь из кресла… Вот и тогда комдив вышел из-за стола и, протянув руку, сказал: “Здравствуйте, Михаил Иванович. Звонил товарищ Поскребышев. ‘Хозяин’ интересуется, ‘что там выдумал ваш немец в Токио’? К ночи ждет моего доклада”…

Проскуров взял личное дело Зорге и, закончив чтение, неожиданно спросил: “Скажите, капитан Иванов, а вы лично верите Зорге?” <…> Я об этом думал уже не раз и поэтому сразу ответил: “Да, верю!” Он тут же задал следующий прямой вопрос: “А почему?”

Мне предстояло не просто дать ответ, а фактически поручиться за человека, лично мне не известного… “Я верю Зорге, потому что он информирует нас заранее о событиях, а все его наиболее значительные информации были впоследствии подтверждены жизнью. А это в деятельности разведчика самое главное”. Я тут же назвал его упреждающие сообщения, поступившие за предшествующие заключению “Антикоминтерновского пакта” шесть месяцев, о начале войны Японии в Китае в 1937 году, о событиях в Монголии летом 1939 года.

Проскуров перебил меня и сказал: “Верно, товарищ Иванов! Так в большом деле не обманывают. Будем Рихарда защищать”».

Упоминающийся в этом отрывке Иван Иосифович Проскуров – военный летчик, участник войны в Испании, Герой Советского Союза (медаль «Золотая Звезда» № 33) – возглавил 5-е (разведывательное) Управление РККА 14 апреля 1939 года. Почти ровно через год, 11 июля 1940 года, его сняли с должности за просчеты в организации военной разведки, а еще через год – 27 июня 1941-го (на пятый день войны) его арестовали по фиктивному обвинению в принадлежности к «антисоветской военно-заговорщической организации». 18 октября 1941 года, во время эвакуации из Москвы государственных учреждений, Проскурова расстреляли. Капитан Иванов пришел в Разведупр в июне 1940-го. Когда и каким образом он успел в деталях изучить дело нелегальной резидентуры так, чтобы ручаться за Зорге, не вполне ясно, а учитывая аналогичные несоответствия в воспоминаниях Михаила Иванова по другим эпизодам его военной службы, еще и очень сомнительно. Ветераны военной разведки, в том числе работавшие с делом Зорге (никто и никогда не называл его «делом № 1»), утверждают, что имя резидента-нелегала не раскрывалось никогда и никому – даже Сталину. Это имя знал чрезвычайно узкий круг сотрудников: глава разведки (в переписке с Токио – «Директор»), его заместитель («Вице-директор») и два-три человека, работавшие над проблемами резидентуры. Это подтверждается опубликованными спецсообщениями Зорге, доложенными лично Сталину – ни на одном из них нет его фамилии, только псевдоним: «Рамзай» или «Инсон». Почему глава службы так запросто обсуждает со своим только что пришедшим на службу сотрудником личность сверхсекретного нелегала и просит, чтобы молодой капитан, никогда Зорге не видевший, за него поручился?..

Верить сегодняшним ветеранам и опубликованным документам, бывшему капитану Иванову или не верить никому – вопрос выбора каждого конкретного читателя. Но если Сталин не знал Зорге или не знал, что «Рамзай» (именно с такой подписью он получал бумаги из Токио до мая 1941 года, позже – от «Инсона») – это Зорге, то что вообще Сталин знал о Японии? И откуда?

Экспонат № 70

Книга О. Танина и Е. Иолка «Военно-фашистское движение в Японии», 1933 год

Горький – Сталину, февраль 1934 года:

«Было бы очень полезно выпустить к первому августа книгу на тему “Проблема Тихого океана”, пригласив к участию в работе по этой книге революционных литераторов Японии, Англии, Франции, Китая, С.Ш.С.А., представителей наркоминдела, “Красной армии”, а редактором Радека. Включить в работу по этой книге наших литераторов, которые работали на Дальнем Востоке, в Китае и Японии, я имею в виду: Далецкого, автора книги “Концессия”, Льва Рубинштейна, автора “Тропы самураев”, корейца Кима, т.т. О. Танина и В. Иогана, авторов “Военно-фашистского движения в Японии” (на полях напротив всех указанных фамилий Сталиным поставлен знак вопроса. – А. К.) и др. Книга должна дать массовому читателю точное представление, почему и за что будут грызть и рвать друг друга псы империализма, а также – и главным образом: – о Советском Китае, о Японской армии, корейском пролетариате и т. д.».

Когда после смерти Сталина специальная комиссия разобрала его личный архив, личные вещи, материалы, находившиеся в сейфе, библиотеку, часть обнаруженного отправилась в хранилище, известное сейчас как Архив Президента РФ, часть – в музеи, кое-что осталось на «рабочем месте» в его кабинете. При сортировке книг личной библиотеки советского вождя выяснилось, что из нескольких сотен наименований лишь три посвящены непосредственно Японии. Все три испещрены его пометками, многие слова, предложения, даже отдельные абзацы подчеркнуты и прокомментированы (!). Это не только говорит о том, что владелец их внимательно изучал, но и позволяет предположить, что именно эти издания являлись основным, помимо новостей и докладов, источником представлений Сталина о вероятном противнике на Востоке после 1933 года – времени выхода в свет этой «микробиблиотеки».

Первая из книг, «Военно-морские силы Японии», издана в Москве в 1933 году. Подготовлена специалистами IV Управления Штаба РККА, то есть военной разведки, и в продажу не поступала, распространяясь по особым спискам. Это объяснимо: издание сугубо утилитарное, для специалистов, для работы. Вот небольшой отрывок из него:

«Личный состав [японских кораблей] одет чисто и опрятно, хотя и в недорогие ткани. Рядовые ежегодно получают зимнее и летнее обмундирование, стоимость которого… для строевых матросов – 99 иен и для матросов механических специальностей в 105 иен. На службе отношения офицерского состава с рядовыми моряками простые – нет натянутости. У большинства рядовых… уважение к офицерскому и унтер-офицерскому составу. Жилые помещения на кораблях… содержатся в отменной чистоте.

Пища для команды – смешанная, для офицеров – европейская. В смысле калорийности японская пища значительно ниже европейской. На кораблях пить саке… воспрещено. Весь личный состав… флота по тренировке, выносливости и дисциплине представляет большую боевую ценность. Политико-моральное состояние… в общем вполне устойчивое. Подготовка… ведется на традициях войн 1894 и 1905 годов. По качеству личного состава японский флот несомненно должен быть поставлен выше флотов Англии и США».

Неизвестно, пригодились ли Верховному данные о рационе японских моряков (хотя, думается, фраза о подготовке к новой войне на традициях Русско-японской войны могла значить для Сталина немало), а потому перейдем сразу ко второй книге. В отличие от первой, она широко известна сегодня (даже выложена в интернете): «Военно-фашистское движение в Японии». Выпущена в Хабаровске в том же 1933 году, и тоже «для узкого круга специалистов». На обложке значатся два автора: О. Танин и Е. Иолк. Оба – военные разведчики. Первый – Оскар Сергеевич Тарханов. Его настоящее имя Сергей Петрович Разумов, но он был известен также под именами: Оскар Эрдберг, Оскар Таубе, Оскар Танин, Карио, Ян Чжу-Лай. Работал в Китае и Монголии. Специалист по воспитанию подрастающего поколения, один из учредителей издательства «Молодая гвардия». Расстрелян в начале 1938 года по ложному обвинению. Второй – Евгений Сигизмундович Иолк, он же Е. Иоган, Е. Иогансон, Йота, Е. Барсуков, Яо Кай. Востоковед, тоже работал в Китае, тоже расстрелян, но раньше – в конце 1937-го.

«Военно-фашистское движение…», как ясно из названия, – политическое исследование, отчасти сохранившее свое значение и сегодня (особенно для заинтересованных историков и политологов). Сталин, судя по пометкам, усердно прорабатывал его как пособие, которое могло таить в себе ключ к пониманию политики Японии.

И все же самый примечательный в этой трилогии том третий. Судя по количеству и содержанию замечаний, сделанных на ее полях владельцем, эта книга не просто заинтересовала Сталина. Обширные подчеркивания, отчеркивания, весьма эмоциональные замечания, разворачивающиеся порой в обширные реплики, – все это позволяет судить, с каким вниманием и увлеченностью советский вождь пытался понять психологию японского народа, вчитываясь в это, скажем прямо, не слишком затейливое произведение.

Экспонат № 71

Книга Т. О’Конроя «Японская угроза», 1934 год

Книга «Японская угроза», изданная в 1934 году, в отличие от первых двух, предназначалась для максимально широкого круга читателей. Она написана не разведчиком, или, во всяком случае, разведчиком не советским. Ее автор некий Тэйд (в некоторых источниках – Тэйг) О’Конрой – человек с не самой прозрачной биографией, родившийся в 1883 году в Ирландии под другим именем: Тимоти Конрой. Будущий автор книги, так захватившей Сталина, служил в Королевском флоте в Южной Африке, Сомали и в Персидском заливе. Уволившись, взялся преподавать английский язык иностранцам и выбрал для этого сначала Данию, а затем Российскую империю, повсюду с легкостью заводя связи и обрастая контактами порой на высоком уровне. В 1916 году, преодолев русские просторы по Транссибирской магистрали, где он «изучал быт сибирских крестьян», Тимоти Конрой оказался в Японии, но еще долгое время не мог найти там постоянной работы и пристанища. Побывал в русско-китайском Харбине и участвовал в интервенции в Сибири. Лишь в 1920 году ирландец окончательно осел в Токио, где женился на некоей Кикуко Тэрао, которую представлял как наследницу древнего аристократического рода. На самом же деле девушка, судя по некоторым свидетельствам, работала обычной хостес (как и Исии Ханако) в клубе «О-кику» в центре Токио.

Сам же Конрой нашел себе место преподавателя английского языка в системе престижного и старейшего Университета Кэйо – alma mater Романа Кима, а затем в Военно-морской академии и, по его собственному утверждению, в полиции. Одновременно произошло его превращение из перебивающегося случайными заработками ирландского авантюриста Тимоти Конроя в респектабельного британского профессора Тэйда О’Конроя. Показателен вариант его биографии, приводящийся в предисловии к книге и, похоже, написанный им самим:

«Четырнадцать лет назад профессор О’Конрой женился на японке из аристократической семьи, которая может проследить свое происхождение за много столетий. Его брак состоялся после того, как он преодолел невероятное противодействие со стороны родственников жены. Он в то время преподавал в Кеиоском университете в Токио, который является Оксфордом Японии, и его ученики были будущими правителями империи. В течение нескольких лет он был тесно связан с иностранным отделом центрального полицейского управления в Токио, где имел возможность усвоить японскую точку зрения на различные политические проблемы и на отношение к иностранцам. Во время своего продолжительного пребывания в стране профессор О’Конрой жил почти исключительно среди японцев. С внешней стороны он перенял их образ жизни. Он стал стопроцентным шинтоистом и японцем».

В 1932 году «шинтоист и японец» внезапно вернулся в Альбион, оставив жену в Токио (чем обрек ее на серьезные неприятности), и немедленно издал свою «Японскую угрозу», заслужившую позже столь пристальное внимание самого Сталина.

Больше всего пометок главный советский читатель сделал в разделе книги, посвященном как раз национальной религии японцев – синто или, в том варианте перевода, шинто. Красным карандашом Сталин пометил абзацы в книге, где разъяснялось различие понятий «шинто» и «новое шинто». О’Конрой делал это следующим образом:

«Ныне существуют не две школы или секты, а два рода шинто. Один род – это шинто алтаря, где справляются все ритуалы… Другое шинто не проявляется ни в каких ритуалах и является собственно неошинто, алтарь которого находится в глубине души каждого современного фанатического патриота Дай Ниппон (Великой Японии)».

С религиозными воззрениями японцев бывший семинарист из Гори разбирался упорно. Жирно выделил, обведя несколько раз и написав сверху «Это лицо Японии» следующие размышления О’Конроя:

«Нет никакого сомнения в том, что изучать японский народ, не учитывая шинто, совершенно невозможно. Неоспоримый авторитет этого культа находится под защитой конституции, которая в некотором смысле является письменным оформлением шинтоистского понимания национальной жизни Японии. Этот факт больше, чем что-либо другое, придает конституции величие и неприкосновенность в глазах всего народа. Верховным правителем страны и народа является император. Император – это божественная и неприкосновенная особа – предмет национального обожания и уважения. Император представляет собой центральную фигуру шинто. Он в то же время является предметом поклонения в различных церемониях как олицетворение всех божеств. Следует понимать, что он представляет собой все, чем страна была и будет – он вместилище Аматэрасу О-Ми-ками. В ее лице представлены все боги шинто, и, происходя от богов, она возвышается над ними и занимает особое положение. Все другие боги существуют как ее проявление или как проявление ее высшей божественной воли… Пока живет шинто, будет существовать и Япония, умрет шинто, погибнет и Япония – такова другая аксиома этой расы. При таких взглядах, привитых народу, можно себе представить, насколько крепко последний придерживается своего примитивного культа и насколько он готов до конца следовать за своими правителями».

Сталин явно никак не мог оторваться от обсуждения связи японского язычества и национального характера и сделал пометку «Япония» у следующего фрагмента:

«Сознание того, что они являются детьми богов, что Япония есть страна богов, управляемая божественным императором, помогает японцам стоически выносить их лишения. С самого рождения японцу внушают, что патриотизм является его первой обязанностью по отношению к божественному императору, что Япония всемогуща, что со временем она станет владычицей мира».

К середине книги генсек, похоже, начал даже сопереживать автору. Эмоциональный читательский накал достиг апогея к главам, в которых О’Конрой описывал японские привычки, повседневную жизнь, быт и… обращение с женщинами. Дойдя до фрагмента с рассказом об издевательствах монахов секты Нитирэн над японками, «друг всех советских женщин» не выдержал и вывел на полях гневное: «Ужас», а пример обычной в общем-то для Японии тех времен ситуации, когда муж приходит домой с проституткой и приказывает жене обслуживать их, сопроводил репликой на полях: «Вот мерзавцы», а рассказ о детской проституции: «Вот же сволочи». Страницу, посвященную описаниям кошмарным «водяным» тюрьмам, вождь почти всю заключил в жирную красную скобку и подписал: «Жестокость!» Рассказ о психологическом и физическом подчинении женщины в цирке пометил: «Садизм».

Первым выполнивший анализ чтения Сталиным литературы о Японии Юрий Георгиев обратил внимание, что помимо этих трех книг в библиотеке не нашлось никаких других материалов об одном из самых вероятных военных противников Советского Союза в 1930—1940-е годы. Очевидно, помимо них советский лидер пользовался материалами прессы, аналитическими докладами и оперативными сообщениями спецслужб, активно «обрабатывавших» Японию. На самые интересные он накладывал резолюцию «В мой архив», и среди таких документов, сохранился, например, доклад за подписью «Рамзай», отправленный Сталину руководством военной разведки 14 декабря 1937 года. И это факт, с которым не поспоришь. Хотя загадок в книжной экспозиции нашего музея еще множество.

Люди гибли за словарь

Экспонат № 72

Военный русско-японский словарь, 1934 год

Помимо упомянутых в коллекции «Шпионского Токио» еще немало книг. Это естественно: продукт массовый, до наших дней сохранилось множество экземпляров тех или иных изданий, и стоят они, учитывая время публикации (в основном это довоенный период), недорого. Правда, как музейный экспонат книга выглядит неброско, неярко, непритязательно. Ценность музейная книга обретает при определенных условиях, далеко не всегда напрямую связанных с ее внешним видом. Особое, улавливаемое только ценителями историческое сияние от каждого сохранившегося томика начинает исходить, если удается проследить его судьбу, связать с биографией персонажа, находящегося в фокусе интересов каждого конкретного музея, установить провенанс, как сказали бы профессиональные искусствоведы. С адресными, авторскими экземплярами это просто, как было, например, с книгами из личной библиотеки Сталина. Ставим такие же на полку, рассказывая, что, как и почему важно было прочесть в них «вождю народов». Куда сложнее с изданиями, авторское владение которых не установлено. Вроде бы и вещь в целом интересная, и тема близкая, но отраженного света исторической личности не ощущается. Зачем такая в коллекции? Только место занимать – ведь кому надо, найдут соответствующее издание в библиотеке. Все так, все верно, и все же… бывают исключения. Следующий экспонат – книга, которая могла стоить очень дорого – целых жизней своих авторов, хотя это всего лишь словарь. Она не принадлежала Сталину, на ней не осталось впечатляющих инскриптов, но кое-что о ней тоже известно.

Изучая материалы архивно-следственного дела Центрального архива ФСБ РФ на сотрудника японского отделения Разведупра Владимира Михайловича Константинова, я наткнулся на невзрачный серый листок. Это «Собственноручные показания» другого арестованного – видного советского японоведа, заведующего кафедрой японского языка Военной академии имени М. В. Фрунзе Александра Леонтьевича Клётного, дело которого было объединено с делом Константинова. В отличие от профессионального разведчика Константинова, Клётный не являлся таковым вообще. Ему просто не повезло преподавать японский язык «специальным» слушателям вроде Константинова, и этого хватило для того, чтобы сломать Клётному жизнь.

К общей канве довольно запутанного следствия листок с показаниями не относился практически никак, за исключением упоминания нескольких фамилий. Обвинение Клётному и другим героям этой записки были предъявлены еще до ее написания. И обвинения более чем серьезные: участие в контрреволюционной организации плюс шпионаж в пользу Японии. Судьба арестованных по большому счету считалась решенной (потом окажется, что это не так, но пока что ни судьи, ни подсудимые этого не знали). И тем не менее в пятитомное дело попал этот довольно странный документ от 19 ноября 1938 года. Вот отрывок из него с сохранением орфографии и стиля оригинала:

«Этот словарь был очень нужен японской разведке, так как представлял собой наиболее полное издание из имеющихся на всех языках японских военных словарей и был редактирован сотрудниками Разведупра (японскими агентами: ПОКЛАДОКОМ, КОНСТАНТИНОВЫМ) и отчасти мною, по заданию же японской разведки, довольно тщательно в смысле правильности терминологии (есть несколько незначительных ошибок, но в таком большом деле совсем ошибок избежать трудно).

Дефекты этого словаря: транскрипция японских слов, затрудняющих пользоваться словарем советскими японистами, привыкшими к определенной транскрипции (так называемой “ромадзи”), и загромождение словаря общей лексической частью без всякой на то надобности и, вдобавок, с большим количеством ошибок (эта работа, я полагаю, умышленно проделана самим издательством в лице КРАСНОЙ, которая в то время ведала данным отделом) – японская разведка восприняла не отрицательно, а положительно, [так] как для самих японцев эти дефекты не имели никакого значения, но зато дали им повод через МАЦОКИНА и КРЫЛОВА подвергнуть словарь критике и требовать его полного изъятия из потребления в СССР, что мне стало известно после.

Японская разведка стремилась получить словарь для себя. Пришлось выставить перед японцами тот аргумент, что такой результат издания словаря может прежде всего ударить по нас, т. е. по японской агентуре, так как мы были редакторами, и нас могли привлечь к ответственности, а впоследствии и расшифровать как японских агентов. После этого японская разведка согласилась, что мы правы, и отказалась от первоначального намерения. В редакции иностранных словарей было созвано совещание (участвовали: я, КРАСНАЯ, КОНСТАНТИНОВ, БОГОВОЙ и МАМАЕВ), в котором на критику МАЦОКИНА и КРЫЛОВА была дана соответствующая отповедь.

По приезде в 1936 году в Токио я от ФУСЕ узнал, что японский генеральный штаб и вое[нный]мин[истр] АРАКИ признал “Японо-русский военный словарь” составленным хорошо и дал распоряжение немедленно передать его в Японию фотографическим путем».

Конечно, по прочтении этой бумаги возникла масса вопросов, но прежде всего надо было выяснить, что за словарь «одобрил» одиозный японский военный министр Араки и чем таким ужасным эта книжица могла навредить Красной армии. Авторство ее не вполне понятно. В «признании» указаны лишь редакторы – сотрудники советской военной разведки, настоящие фамилии которых в целях конспирации могли на титульном листе и не значиться. Из косвенных данных упомянуты: время выхода – до 1936 года и некий узкопрофессиональный скандал с участием двух крупных японоведов той поры: Николая Петровича Мацокина и Василия Николаевича Крылова. Немного, но уже что-то.

Историки востоковедения, да и языкознания вообще, наверняка слышали об инциденте, приключившемся в 1935 году на филолого-марксистской почве. Тогда бывший агент Иностранного отдела ОГПУ (оперативный псевдоним «Профессор») и действительно блестящий японовед и настоящий профессор Николай Петрович Мацокин, только что досрочно освобожденный из тюрьмы, где он отбывал наказание за разглашение государственной тайны, обрушился с критикой на вышедший в 1934 году учебник японского языка. Его авторами являлись Петр Антонович Гущо и Григорий Соломонович Горбштейн – оба сотрудники советской военной разведки. Современный российский японовед Александр Сергеевич Дыбовский по этому поводу точно заметил, что высказывания Мацокина характеризовались «высокой политизированностью» и приближались «по своему стилю к распространенному в советской прессе того времени жанру политического доноса, с навешиванием ярлыков и стремлением уличить кого-то в отклонении от принципов классовости, партийности или иных вредительских действиях».

Напуганный предыдущей отсидкой, Мацокин рвался в бой за чистоту партийного языкознания, но Большой террор в 1935 году не успел развернуться в полную силу. Неосторожные люди еще не боялись говорить правду, и совершенно неожиданно для себя Мацокин получил жесткий отпор от сплотившихся вокруг Гущо и Горбштейна других японоведов, в том числе имевших значительный вес в научных кругах: «…на защиту авторов “Учебника” встала востоковедная общественность обеих столиц в лице Н. И. Конрада, Н. А. Невского, А. А. Лейферта, Романа Кима и многих других известных или получивших известность впоследствии востоковедов тридцатых годов». Позже, в 1937-м, Гущо и Горбштейна добьют уже без помощи Мацокина, а тогда профессор нашел новую жертву. Он обрушился с критикой на «Словарь наиболее употребительных в современном японском языке иероглифов» Андрея Алексеевича Лейферта (тоже сотрудника военной разведки), сделав, правда, в конце рецензии неожиданный вывод о… полезности книги. Наконец, Мацокину попала в руки антология китайской и японской средневековой литературы, составленная профессором Николаем Иосифовичем Конрадом, по которой он тоже не преминул ударить с классовых позиций.

Все это довольно любопытно, однако… Под описание Клётного ни один из этих случаев не подходит. Во-первых, в этих скандалах ни разу не фигурировал (или, во всяком случае, остался незамеченным) профессиональный военный разведчик, с дореволюционных времен работавший против Японии, Василий Николаевич Крылов. Во-вторых, попросту не совпадает название. Да и существовал ли вообще этот «Военный русско-японский словарь»?

Да, существовал, и не один. Вот, например, словарь, изданный в 1935 году ОГИЗ РСФСР. На титульном листе значатся авторы-составители: Д. П. Жуков и Б. И. Манзгур. Незадача: ни один из них в «признании» Клётного не упоминается. Даже несмотря на то, что Манзгур – это псевдоним, его носитель – «чистый» японовед Борис Израилевич Язгур, он нам тоже не подходит. Словарь был опубликован под редакцией будущего академика Н. И. Конрада в Главной редакции государственного института «Советская энциклопедия». Состав редакции перечислен: знаменитый полярник О. Ю. Шмидт, старый революционер-шлиссельбуржец, доживший почти до ста лет, Ф. Н. Петров, Я. Старка (этого человека пока не удалось идентифицировать), военный разведчик В. Г. Боговой. Непосредственно выпуском словаря занимались: руководитель японской группы В. Е. Фомичев и его сотрудники А. Е. Дроздова, К. Л. Морской, Г. Я. Мыльников, М. И. Себекин.

Самый примечательный из них – Виктор Евдокимович Фомичев: «из крестьян», в феврале 1935 года допрашивавшийся в НКВД по делу Василия Николаевича Крылова («Ведет себя весьма скрытно и о своем прошлом не распространяется…» – заявил он о коллеге). Тогда, в 1935-м, расследование в отношении «подозрительного» Крылова было прекращено. Чекисты выяснили, что Василий Николаевич столь немногословен, поскольку принадлежит к числу нелегальных сотрудников военной разведки Красной армии, которых пришлось срочно эвакуировать из Харбина в связи с резко возросшей активностью японской контрразведки. И нельзя не обратить внимания на интересную логику тех лет: в компании профессора, будущего академика, Конрада и «почетного академика» Петрова руководителем научной группы по выпуску словаря назначается именно Фомичев – всего-навсего аспирант Института востоковедения, бесследно канувший со временем в Лету…

Что касается других их коллег, относительно точно удалось идентифицировать только майора Германа Яковлевича Мыльникова, вскоре после публикации книги переведенного в Читу на должность начальника штаба разведки Забайкальского военного округа. Можно предположить, что и Морской – это тоже псевдоним, но все же пофамильных пересечений с людьми, перечисленными Клётным, маловато: только «свежеиспеченный» по состоянию на 1934 год выпускник оперативного факультета Военной академии имени М. В. Фрунзе Василий Григорьевич Боговой (разведчик, но не японовед). Тогда… может быть, речь о другом издании?

«Военный русско-японский и японско-русский словарь» вышел на год раньше первого – в 1934-м. «Общая редакция» и состав редакторов примерно тот же: О. Ю. Шмидт, В. Г. Боговой, Я. Старк и присоединившийся к ним латыш Ян Вилюмович Лоя. Но самая примечательная фигура тут не они, а составитель словаря – некто А. С. Игар.

Удивительно, насколько необычные имена и фамилии встречались в Советском Союзе довоенной поры. Листая старые дела, уже не удивляешься Слепоглуховым, Сухомокровым и Чельнальдинам с Оюшминальдами. Несложно предположить, что фамилия Игар тоже существовала. Но… поверить в это мешает такая мелочь, как ее сочетание с инициалами. Причем именно А. С. Игар, а не Игар А. С. Дело в том, что в японском языке есть слово асигару. Так в феодальной Японии называлась пехота – легковооруженные пешие воины (в буквальном переводе асигару и есть – «легконогие»), набираемые, как правило, из крестьян или низкоранговых, бедных самураев. А. С. Игар – АСИГАР – асигару. Рядовой пехотинец советского японоведения. Как будто кто-то из сотрудников военной разведки, кем бы он ни был, обладая чувством юмора, таким образом указал на свой не самый высокий статус в команде военных японистов. Упоминается А. С. Игар и в словаре 1935 года в статье «От редакции»:

«К словарю приложены списки важнейших географических названий Японии, Кореи, Манчжурии, Внутренней Монголии и Южного Сахалина, составленных бригадой А. С. Игар».

Кто же это мог быть? По большому счету наиболее перспективными кандидатурами выглядят лишь двое, если исключить самого Клётного, который о себе писал как лишь об «отчасти» задействованном в этом проекте: Владимир Константинов и Михаил Покладок – те самые «японские агенты», с упоминания которых и начинается «признание» Клётного. Оба, служа в 7-м отделении Разведупра, ведающем Японией, имели возможность составить свою «бригаду» для выпуска словаря. Но кто из них?

Блестящий японовед и сын подпольщика с дореволюционным стажем, Владимир Константинов в 1927 году окончил японское отделение Московского института востоковедения, где в то время преподавал Роман Ким. В следующие шесть лет, служа в военном атташате советского полпредства в Токио, прослушал одновременно полный курс японской истории и классической литературы в университете Васэда. В августе 1933 года вернулся в СССР и до поступления в Академию имени Фрунзе в 1935 году находился в распоряжении Разведупра, где как раз мог успеть заняться словарем. В пользу его кандидатуры говорят живой японский язык, с которым он вернулся из командировки, и незаурядные лингвистические способности. Спустя много лет, в 1961 году, ему будет присвоена ученая степень доктора исторических наук – без защиты диссертации и минуя степень кандидата наук – за уникальный перевод со старояпонского языка книги XVIII века «Сны о России». Пока состоял на военной службе, публиковался также под псевдонимом «М. Аирский». Может быть, еще и как А. С. Игар?

Начальником Владимира Константинова в японском отделении Разведупра был тот самый Михаил Покладок, который по непонятной причине, но искренне и пылко невзлюбил Зорге. Кадровый военный, участник Первой мировой и Гражданской войн, он в 1929 году окончил восточный факультет Военной академии имени М. В. Фрунзе, где, как и Константинов, изучал японский язык. Но во время выхода словаря Покладок в Москве отсутствовал. Весь 1934 год он был прикомандирован к одной из японских воинских частей, чтобы, вернувшись в 1935 году, возглавить японское направление советской военной разведки. Под псевдонимом «Михаил Иванович Асик» в 1935 году Покладок опубликовал книгу «Вооруженные силы Японии», а в 1936 году в журнале «Библиография Востока» присоединился к другим японоведам в вопросе «По поводу рецензии Н. М. (на самом деле Н. П. – А. К.) Мацокина», и это как раз в целом соответствует истории, изложенной Клётным.

Так кто же он – загадочный А. С. Игар, словарь которого якобы так заинтересовал японского военного министра Араки, – Константинов или Покладок? Увы, это по-прежнему остается тайной. Таинственным асигару мог оказаться любой из них, равно как и автор «признания» Александр Клётный, или даже все они вместе – псевдонимы бывают и коллективными. Загадкой остается и причина, побудившая Клётного на самооговор. Следствие близилось к концу, и липовых доказательств причастности практически всего коллектива японского отделения советской военной разведки, а также всех агентов Разведупра на Дальнем Востоке к шпионажу в пользу Японии, Германии, частично – Польши и других стран накопилось более чем достаточно. Следователю захотелось еще и он потребовал от Клётного придумать что-нибудь простое и понятное? «Мы составили словарь, которым нельзя пользоваться, и теперь никто не понимает японского языка»? Но почему Александр Леонтьевич ничего не написал о втором издании того же словаря, вышедшем в начале 1937 года, где большинство действительно грубых и очевидных ошибок первого издания были исправлены? Почему переиздали его, а не бывшую изначально лучшей работу Манзгура и Жукова? Ответа пока нет.

В любом случае Клётному и Константинову повезло. Приговоренные к двадцати годам тюрьмы и пяти – поражения в правах за шпионаж, после суда они немедленно были затребованы чекистами и отправлены в Читу, где не только до конца войны, но и долгое время после нее – пока в нашем плену находились японские военные – работали переводчиками. Освобожденные, как и японцы, в 1956 году, Клётный и Константинов расстались. Первый остался в Чите, но, тяжело больной, прожил на свободе всего три года. Второй вернулся в Москву, успешно устроился на работу, завел семью. Много общался с Романом Кимом – им было о чем вспомнить и что обсудить. Когда в мае 1967 года Роман Ким скончался, Константинов забрал у его вдовы завещанный ему чемодан японских книг. Воспользоваться ими не сумел: тем же летом поехал в первую с 1933 года «спецкомандировку» в Японию, а вернувшись, через несколько дней умер от инфаркта в московском троллейбусе.

Что же касается остальных людей, упомянутых в этом рассказе, то судьбы большинства из них известны лишь в общих чертах. Но то, что известно, как раз и дает возможность понять, почему начальство Рихарда Зорге в Разведупре после 1937 года с такой настороженностью, с таким испугом относилось к его донесениям, не верило ему и боялось принять хоть какое-то решение. Ведь каждый самостоятельный шаг, любая инициатива могли поставить этих людей в список фамилий, упомянутых в этой главе:

ПОКЛАДОК Михаил Кириллович (М. И. Асик), военный разведчик, японовед. Арестован в 1937 году, РАССТРЕЛЯН;

МАЦОКИН Николай Петрович, японовед, агент Иностранного отдела ОГПУ. Арестован в 1937-м, РАССТРЕЛЯН;

КРЫЛОВ Василий Николаевич, японовед, военный разведчик. Арестован в 1937-м, РАССТРЕЛЯН;

БОГОВОЙ Василий Григорьевич, военный разведчик. Арестован в 1937-м, РАССТРЕЛЯН;

МАМАЕВ Иван Кириллович, военный разведчик, синолог. Арестован в 1937-м, в 1938-м УМЕР ПОД ПЫТКАМИ;

ГУЩО Петр Антонович, военный разведчик, японовед. Арестован в 1937-м, РАССТРЕЛЯН;

ГОРБШТЕЙН Григорий Соломонович, японовед. Арестован в 1937-м, РАССТРЕЛЯН;

ЛЕЙФЕРТ Андрей Алексеевич, японовед, военный разведчик. Арестован в 1937-м, РАССТРЕЛЯН;

ЖУКОВ Дмитрий Петрович, японовед. Арестован в 1937-м, РАССТРЕЛЯН;

МАНЗГУР (Язгур) Борис Израилевич, японовед. Арестован в 1940-м, РАССТРЕЛЯН;

КОНРАД Николай Иосифович, японовед. Арестован в 1938-м, ОСВОБОЖДЕН в 1941-м;

МЫЛЬНИКОВ Герман Яковлевич, военный разведчик. Арестован в 1938-м, РАССТРЕЛЯН;

КРАСНАЯ (Старке) Елена Адольфовна – разведчик, арестована в 1937-м, РАССТРЕЛЯНА.

ЛОЯ (Туркс) Ян Вилюмович – латышский стрелок, подпольщик с дореволюционным стажем, журналист, редактор. Затем – ученый-лингвист, автор русско-латышского словаря.

* * *

Дела всех репрессированных из этого списка после ХХ съезда КПСС были пересмотрены. КГБ при Совете министров СССР произвел проверки содержащихся в них сведений, в том числе их собственноручных признаний, материалов очных ставок, представленных «доказательств», и на основании вновь полученных данных эти люди были реабилитированы. Все. А выживший заместитель Покладока, еще один гонитель Зорге Михаил Сироткин написал замечательно хвалебное заключение о своем бывшем подопечном: «Опыт организации и деятельности резидентуры “Рамзая”». Времена сменились, а с ними сменились и мнения.

Возвращение «Рамзая»

Экспонат № 73

Дело № 34-А/2-б/7 ГРУ ГШ ВС СССР о Р. Зорге, копия

История рассекречивания Рихарда Зорге в Советском Союзе описана не раз и не два, ибо она привлекательна, как детектив.

Претендентов на звание первосказителя о Зорге, поведавшего о нем самому первому секретарю ЦК КПСС Никите Сергеевиче Хрущеву или хоть опосредованно – через Гагарина, например, – хоть отбавляй. Проверить их рассказы трудно – сообщали-то ведь устно, протоколов не вели. Хотя, конечно, где-то лежит еще и ждет своего часа самый первый протокол сообщения официального – того самого, в котором записано, как один человек сказал другому – тому, от которого все зависело: «Был такой товарищ Зорге. Может быть, настало время рассказать о нем нашим людям?»

Время настало давно, и тянуть дальше было нельзя – о Зорге весь мир знал с конца 1940-х годов. Шли на экранах кинокартины. Ставились спектакли (только в Японии – сразу несколько), писали книги, проводили выставки, и этому не было конца. Не знали о Зорге только на его родине – в Советском Союзе. Да и то незнание это было относительным. Ученик Романа Кима по контрразведывательной линии, позже долгие годы курировавший Институт востоковедения полковник КГБ в отставке Алексей Алексеевич Кириченко рассказывал мне, как однажды в начале 1960-х годов Ким в этом институте выступал. Между делом упомянул и Зорге – как гениального советского разведчика, о котором когда-нибудь обязательно узнают советские люди, сравняясь таким образом в правах с людьми несоветскими. На Кима немедленно поступил донос в КГБ. Писала женщина, до войны работавшая в одной из советских миссий в Китае. Она встречалась с Зорге лично, знала его как члена НСДАП и «фашистского газетчика». Возмущенная свидетельница требовала принять меры против профессора Кима, якобы популяризирующего нацистских ублюдков. Адресаты доноса правду уже знали – тот же Ким регулярно переводил для руководства КГБ материалы японской прессы. Наказывать его, конечно, не стали, но и сделать ничего не могли: «Не пришло еще время, товарищи». Все изменилось только летом 1964 года, и мы действительно до сих пор не знаем точно, с чего все начиналось, кто стал первым, кто произнес в этой истории «а». А вот по поводу «б» недавно появилась некоторая ясность.

Только что рассекреченные материалы Российского государственного архива новейшей истории (РГАНИ) свидетельствуют о том, что бывший в 1964 году главный редактор газеты «Правда» товарищ Павел Алексеевич Сатюков 1 сентября обратился к заведующему Общим отделом ЦК КПСС Владимиру Никифоровичу Малину с просьбой разрешить опубликовать в «Правде» очерк о Рихарде Зорге, тем более что предварительная подготовка к этому уже была проведена и увенчалась положительным вердиктом:

«…Фактическая сторона этого материала проверена работниками КГБ. Товарищ Семичастный В. Е. считает целесообразным опубликование материала, особенно в связи с тем, что в ближайшее время на экраны советских кинотеатров выйдет французский фильм о Зорге».

Получается, что к 1 сентября фильм о Зорге был уже разрешен, но рассказывать о его герое все еще было нельзя – надо признать, довольно глупая ситуация. И очевидно, что путь к рассекречиванию начался именно так – когда советские бонзы узнали, что снят правильный фильм, не вражеский, а кино – «важнейшее из искусств», и с этим надо что-то делать. Когда началась подготовка к публикации и проверка КГБ, неясно, но еще 13 августа 1964 года на пороге дома Исии Ханако в Токио появились корреспондент «Правды» Всеволод Владимирович Овчинников и обозреватель той же газеты Виктор Васильевич Маевский в сопровождении известного ученого-слависта Кимура Хироси и Каваи Тэйкити – бывшего субагента Зорге, а в послевоенные годы агента американской разведки.

Собственный корреспондент газеты «Правда» в Японии Всеволод Овчинников потом вспоминал: «Летом 1964 года в Японию прилетел политический обозреватель “Правды” Виктор Маевский. Он рассказал, что на даче у Хрущева показывали французский детектив “Кто вы, доктор Зорге?”. После фильма Никита Сергеевич риторически изрек: “А разумно ли мы поступаем, что открещиваемся от такого выдающегося разведчика?..”». Получается, стратегическое решение было принято где-то в конце весны – начале лета, и оно действительно было связано с показом фильма Ива Сиампи.

Журналисты, посетившие могилу Зорге в сопровождении Исии Ханако, много вопросов ей не задавали. Маевский с ней вообще не разговаривал, но очерк написал, а дальше заработала бюрократическая машина. Владимир Малин одобрил инициативу Павла Сатюкова, и 4 сентября статья Маевского появилась в «Правде». Уже на следующий день об этом стало известно в Токио, и в каждой не только советской, но и во всех японских газетах стали появляться заголовки вроде «Переоценка Зорге», «Одобрение деятельности Зорге в печатных органах советской Коммунистической партии».

На родине героя начался настоящий «бум Зорге». Причем если обычные люди могли узнать о нем только из газет, театральных постановок, телепередач и фильмов, то представителям советской чиновничьей элиты предстояло ознакомиться с документами, какой бы формальностью это ни выглядело. В ответ на обращение бывшего начальника ГРУ и «Директора» Зорге в 1941 году Филиппа Ивановича Голикова к советскому лидеру Никите Сергеевичу Хрущеву 10 сентября на заседании Президиума ЦК КПСС было принято совершенно секретное решение:

«Поручить т.т. Брежневу, Шелепину, Семичастному, Ивашутину[31] провести выявление всех материалов и изучение по ним всех обстоятельств, связанных с провалом и гибелью советского разведчика в Японии и свои выводы и предложения доложить ЦК». Вторую часть письма Голикова, в которой содержалось пожелание перезахоронить прах героя в Москве, в ЦК проигнорировали.

19 сентября 1964 года министр обороны СССР Родион Яковлевич Малиновский внес в ЦК КПСС предложение «о присвоении товарищу Рихарду Зорге звания Героя Советского Союза и сооружении ему памятника в Москве, присвоении одной из московских улиц его имени и оказании материальной помощи его родным и близким». Отдел административных органов, Секретариат и Международный отдел ЦК КПСС поддержали это предложение, оговорившись, что «провал нелегальной резидентуры Рихарда Зорге произошел, главным образом, вследствие неправильно установленных связей с работниками Советского легального аппарата в Японии», и переложив, таким образом, вину с больной головы на здоровую – с руководства Разведывательного управления Красной армии, которое навязало такую связь «Рамзаю», на него самого. Теперь оставалось оформить предложение так, чтобы оно исходило не от министра Малиновского, а… от рядовых советских граждан, взбудораженных фильмом прогрессивно настроенного режиссера и публикациями советской прессы о Зорге.

Пока оформляли нужные бумаги, в Советском Союзе произошли коренные перемены. 14 октября первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев был смещен со своих должностей и отправлен в отставку. Его место занял молодой и энергичный тогда Леонид Ильич Брежнев. 9 октября секретарь Президиума Верховного Совета СССР Михаил Порфирьевич Георгадзе подготовил докладную записку на имя Хрущева с перечнем предложений граждан об увековечивании памяти Рихарда Зорге. Аспирант Академии наук СССР В. Ф. Микунов, житель украинского Ивано-Франковска Н. А. Войтко, работники Челябинского электромеханического комбината «тт. Кулик и Шалашов», супруги Верники из Эстонской ССР и еще несколько человек предлагали присвоить великому разведчику звание Героя Советского Союза. 21 октября эта справка была отправлена уже на имя нового лидера – Леонида Брежнева.

Рабочим и супругам Верникам было просто: предложил и всё, а уж наверху пускай голову ломают, как это оформить. И ломали голову всерьез. Как видно сегодня из рассекреченных документов ЦК КПСС, одна только официальная формулировка заслуг Зорге пережила четыре этапа редактирования. В первом варианте предлагалось наградить Рихарда Зорге как военного разведчика: «За активную и успешную разведывательную деятельность накануне и в период Великой Отечественной войны и проявленные при этом мужество и геройство».

Во втором – оценка деятельности героя стала наиболее близка той, что давали ему в прессе социалистических государств, упирая на то, что Зорге до самой смерти оставался стойким коммунистом и отдал жизнь ради идеи борьбы за мир: «За героизм и мужество, проявленные в интересах защиты Советского государства, великого дела социализма и мира».

Третий вариант был самым развернутым и наиболее полно раскрывающим подвиг Зорге – и как разведчика, и как политика: «За образцовое выполнение специальных заданий в интересах защиты Советского государства, великого дела социализма и мира, за заслуги в борьбе с фашизмом и угрозой войны и проявленные при этом самоотверженность, стойкость и мужество».

И все же 5 ноября 1964 года, в День военной разведки СССР, принята была самая абстрактная, расплывчатая и обтекаемая формулировка: «За выдающиеся заслуги перед Родиной и проявленные при этом мужество и геройство».

Копии грамоты Президиума Верховного Совета СССР именно с этим текстом и хранятся сегодня в школьных музеях Зорге, Центральном музее Вооруженных сил и во всех прочих экспозициях, посвященных разведчику.

Реализуя прочие предложения маршала Малиновского, ЦК КПСС утвердил решения о присвоении имени Зорге улицы в Москве и о создании первого памятника разведчику на той же улице, но не только. Малиновский не забыл и о соратниках «Рамзая». Решением Президиума ЦК КПСС от 14 января 1965 года, оформленным грифом «Строго секретно, особая папка», получателями материальной помощи от советского правительства были определены вдова Бранко Вукелича Ямадзаки Ёсико, растившая его сына Лавослава-Хироси (им отправлялось десять тысяч рублей), и «японская гражданка Исии Ханако» – пять тысяч. Для сравнения: легендарная «Волга» ГАЗ-21 стоила в 1964 году 5 тысяч 600 рублей, а учитывая обменные курсы рубля, доллара и иены в тот год, это составляло фантастическую сумму в один миллион 991 тысячу 388 иен. Живший в ГДР бывший радист резидентуры Макс Клаузен награждался орденом Красного Знамени, а его жена Анна – орденом Красной Звезды. Орденом Отечественной войны 1-й степени посмертно были награждены Одзаки Хоцуми и Бранко Вукелич. Мияги Ётоку также посмертно – тем же орденом, но 2-й степени. Кроме того, тем же сверхсекретным постановлением предписывалось:

«Поручить Министерству обороны СССР и КГБ при Совете министров СССР совместно с Союзом советских писателей организовать написание книги о жизни и подвиге коммуниста-разведчика Рихарда Зорге».

Результат исполнения этого решения – десятки томов хороших и плохих книг о герое, которые сегодня составляют основной фонд школьного музея Зорге в Москве. Ну а мы с вами теперь ознакомились с делом, объясняющим многое в истории посмертной жизни этого человека, и, закрывая это дело и убирая его в ящик, покидаем музей, чтобы поразмыслить об увиденном.

Эпилог

Музей закрыт. Двери последнего из залов неслышно затворились. Экран виртуальной экспозиции погас. Книга закончена. Значит ли это, что музей «Шпионский Токио» закрыт на самом деле? Все зависит от вас — от каждого конкретного посетителя, зрителя, слушателя, читателя. Ведь по большому счету книгу, которую вы держите в руках, можно назвать текстовой версией кураторской экскурсии. Ее автор и собиратель экспозиции, как мог, рассказал о коллекции и показал самые интересные, на его взгляд, экспонаты. Но разве, уходя из любого музея, мы прощаемся с увиденным навсегда? Даже если никогда снова мы не окажемся в анфиладах залов и не встретимся снова с меморабилиями, приковавшими когда-то наше внимание, разве мы забудем это посещение? При условии, конечно, что музей был хорошим, артефакты уникальными, а рассказ экскурсовода цеплял душу и будоражил воображение. Не знаю, удалось ли мне достичь такого результата в музее «Шпионский Токио», но если да, то потом стоит ожидать нормального постмузейного эффекта: вы должны вспоминать об этой экскурсии. Наверняка не о всей. Скорее всего, о каком-то одном или двух фактах или экспонатах. Пусть. Это уже немало. А если вам захочется не просто вернуться, а узнать что-то новое или дополнить экспозицию своего виртуального, воображаемого музея — пожалуйста: карты в руки.

Разве не может стоять в зале «Ниндзя» манекен бродячего монаха в шляпе ронин-гаса, которая так удачно скрывает лицо? Или почему бы не воссоздать там, пусть в миниатюре, обстановку классического «дома ниндзя», благо примеров уже множество? А сколько новых экспонатов может появиться в зале «Штабс-капитан Рыбников», учитывая, что изучение истории Русско-японской войны все еще продолжается? Секретные документы, форма и снаряжение шпионов, карты, макеты кораблей и взрывных устройств…

В экспозиции «Монах» многим, думается, было бы интересно взглянуть даже на макеты очень и очень разных памятников Василию Сергеевичу Ощепкову, уже установленных в нашей стране, и главное — тех, что пока не нашли достойного места. Куратор экскурсии видел их эскизы и жалеет, что это, увы, пока недоступно всем и каждому.

Запасники зала «Мартэн» пополняются столь интенсивно, что уж наверняка нашлось бы что еще показать и рассказать о Романе Николаевиче Киме, тем более что спектр его интересов, как мы теперь знаем, был невероятно широк. А представьте себе материалы по разведывательно-диверсионной школе Накано, о которой он хотел, да так и не успел написать книгу, или очередной рассекреченный эпизод противостояния чекистов и японской разведки, проиллюстрированный фотографиями, оружием, тайниковыми закладками…

Войдите в свой личный зал «Рамзай» и взгляните на восковую фигуру Зорге, одетого в то самое кожаное пальто, что хранится сейчас в запасниках Музея политической истории, и потрогайте мотоцикл «Цундапп», на котором он разбился у стены американского посольства в мае 1938 года… Нечто подобное удалось сделать создателям Музея криптографии в Москве — там есть «Улица Зорге — Зорге-штрассе» — с копией пальто, имитацией мотоцикла и многими отличными экспозиционными находками.

Многое можно придумать. Многое уже придумано. Главное, чтобы музей не закрывался навсегда. Спасибо за внимание!

Литература

Документы

Архив Государственного Дальневосточного университета (ГДВУ)

Ф. 117. Оп. 1. Д. 2294. Л. 5–6.

Архивный отдел МИД Японии

№ 1133.

Архив Университета Кэйо

Реестр учащихся 1906 года.

Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ)

Ф. 102. Оп. 316. Д. 2396 (ОО 1904). Л. 236–248.

Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-14806. Л. 2—25.

Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-32333.

Ф. 10035. Оп. 1. Д. П-37962. Л. 146.

Российский государственный архив Военно-морского флота (РГА ВМФ)

Ф. 1251. Оп. 1.

Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ)

Ф. 562. Оп. 1. Ед. хр. 441.

Ф. 1234. Оп. 19. Д. 629. Л. 19.

Ф. 2180. Оп. 2. Ед. хр. 1. Л. 110.

Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ)

Ф. 3. Оп. 50. Ед. хр. 47. Л. 3, 4, 11–13, 15, 17–18, 21, 24, 27, 37, 44.

Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ)

РГАСПИ. Личные фонды видных деятелей советской эпохи. Ф. 558. Оп. 5. Книги из библиотеки И. В. Сталина с его пометками.

Ф. 588. Оп. 11. Д. 720. Ед. хр. 3. Л. 1.

Российский государственный исторический архив Дальнего Востока (РГИА ДВ)

Ф. 28. Оп. 1. Д. 255. Л. 4.

Ф. 1133. Оп. 2. Д. 1376. Л. 1—15.

Ф. 1646. Оп. 1. Д. 296. Л. 61 об. — 62.

Центральный архив Министерства обороны Российской Федерации (ЦА МО РФ)

Оп. 280. Д. 1. Л. 1—52.

Центральный архив Федеральной службы безопасности Российской Федерации (ЦА ФСБ РФ)

Д. Р-23731. Л. 34, 36, 38, 119.

Там же. Т. 1.

Д. Р-23744. Т. 2. Л. 317–318.

Книги и статьи

Авилов Р. С. Восточные курсы при Окружном штабе Приамурского военного округа (г. Хабаровск) в 1906–1913 гг. // Известия Восточного института. 2020. № 3 (47).

Авилов Р. С. «Какой вздор!»: Военный министр А. Н. Куропаткин о трудах японских националистов // Новейшая история России. 2020. Т. 10. № 4.

Авилов Р. С. Поездка помощника начальника Генерального штаба японской армии Каваками Сороку в Приамурский военный округ (1897 г.) // Вестник РУДН. 2020. № 4.

Акифьев И. Н. На далекий север: Из дневника кругосветного путешествия. СПб.: Типо-Литография «Евг. Тиле преемн.», 1904.

Алексеев М. А. «Верный Вам Рамзай»: Рихард Зорге и советская военная разведка в Японии: Кн. 1: 1933–1938 гг. М.: Алгоритм, 2020.

Алексеев М. Военная разведка России от Рюрика до Николая II: В 3 кн. М.: Русская разведка, 1998. Кн. 2.

Алексеев М. Лексика русской разведки: История разведки в терминах. М.: Родина, 2018.

Басов А. А. Инцидент в Оцу: Юридический и политический аспекты // Вестник Владимирского юридического института. 2011. № 18.

Великая победа: В 15 т. / Под общ. ред. С. Е. Нарышкина, А. В. Торкунова. М.: МГИМО — Университет, 2015. Т. 10: Война в эфире.

Георгиев Ю. В. Как И. В. Сталин изучал Японию // Проблемы Дальнего Востока. 2010. № 2.

Горбунов Е. А. Схватка с Черным драконом: Тайная война на Дальнем Востоке. М.: Вече, 2002 (Военные тайны ХХ века).

Горбылев А. М. Истоки совершенствования системы дзюудо Ощепкова // Хидэн: Боевые искусства и рукопашный бой: Научно-методический сборник: Вып. 7 / Сост. и пер. А. М. Горбылев. М.: Известия, 2011.

Горбылев А. М. История становления самбо: Т. 1: Введение в изучение становления самбо. М.: Авторская книга, 2021.

Горбылев А. М. Ниндзя: Первая полная энциклопедия. М.: Яуза, 2016.

Горбылев А. М. Путь невидимых: Подлинная история ниндзюцу. Минск: Харвест, 1999.

Дамаскин И. А. Сталин и разведка. М.: Вече, 2004 (Эпоха Сталина). С. 58.

Делоне А. Б., Куланов А. Е. Другой Зорге: История Исии Ханако. М.: Молодая гвардия, 2021.

Дикин Ф., Стори Г. Дело Рихарда Зорге. М.: Терра, 1996 (Секретные миссии).

Дневники святого Николая Японского: В 5 т. / Сост. К. Накамура. СПб.: Гиперион, 2004. Т. 5.

Зайцев Д. М. Инцидент Хвостова и Давыдова: Взгляд из Японии // Вестник ДВО РАН. 2005. № 4.

Зорихин А. Г. Деятельность органов военной разведки Японии против России на Дальнем Востоке, в Забайкалье, Сибири, Маньчжурии и Корее в 1874–1922 гг. // Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. ДВФУ. Владивосток, 2020.

Зощенко М. М. Черный принц // Зощенко М. М. Полное собрание сочинений: В 7 т. М.: Время, 2008. Т. 6.

Иванов М. И. «Рамзай» выходит на связь // Проблемы Дальнего Востока. 1997. № 4.

Изместьев П. И. О нашей тайной разведке в минувшую кампанию. Варшава, 1910.

Кадзи М. Ветка сакуры в генеалогическом древе Менделеева: японская внучка Д. И. Менделеева // История Петербурга. 2015. № 1 (71).

Камминз Э. В поисках ниндзя. М.: Вече, 2017 (Путь к Востоку).

Кефели Я. И. Брандеры // Порт-Артур: Воспоминания участников. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1955.

Ким Р. Н. Школа призраков. М.: Советский писатель, 2016.

Кимура Хироси. Портрет одного писателя. Советский писатель-детективщик. Загадки Романа Кима. Жизнь человека, имевшего три родины и ставшего игрушкой в руках судьбы // Бунгэй Синдзю. 1984. № 1.

Кириченко А. А. Японская разведка против СССР. М.: Вече, 2016 (Дело №).

Концевич Л. Р. О развитии традиционного корееведения в царской России (Историко-библиографический очерк) // Энциклопедия корейцев России: 140 лет в России / Под ред. Б. Цой. М.: РАЕН, 2003.

Корейский писатель Ким // Арзамасские новости. 2002. 22 февраля.

Кубасов Ф. В. Об одном документе из архива семьи Савамура: Фрегат «Аскольд» глазами лазутчика-ниндзя // http://japanstudies.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=576&Itemid=59

Кубасов Ф. В. Р. Н. Ким как зачинатель исследований ниндзюцу в отечественном японоведении // Материалы Международной конференции, посвященной известному исследователю Восточной Азии Роману Николаевичу Киму. М., 2017.

Кузнецов С. И. Первые русские ученики в Японии // Восток — Запад в контексте мировой истории: Взгляд из Сибири. Международная научная конференция (Иркутск, 21 апреля 2011 г.). Материалы. Иркутск: ИГУ, 2011.

Куланов А. Е. Роман Ким. М.: Молодая гвардия, 2016 («ЖЗЛ»).

Курбанов С. О. Первый преподаватель-кореевед Петербургского Императорского университета Ким Пёнок (1874 —?): неизвестные интервью начала XX века // Материалы XXIII научной конференции «Корейский полуостров в поисках мира и процветания». М.: РГГУ, 2019.

Лота В. И. За гранью возможного: Военная разведка России на Дальнем Востоке: 1918–1945 гг. М.: Кучково поле, 2008.

Лукашев М. Н. Сотворение самбо: Родиться в царской тюрьме и умереть в сталинской… М.: Будо-спорт, 2003.

Лухманов Д. А. Жизнь моряка. Л.: Лениздат, 1985.

Лухманова Н. А. Японцы и их страна. СПб.: Постоянная комиссия народных чтений, 1904.

Лухмановы — Колмогоровы — Адамовичи: Семейные хроники // Радио «Свобода», 26 мая 2013 г. // https://www.svoboda.org/a/25000426.html

Мозохин О. Б. Документы из монографии ВЧК — ОГПУ // https://mozohin.ru/article/a-15.html

Молодяков В. Э. Консервативная революция в Японии: Идеология и политика. М.: Восточная литература, 1999.

Моррис А. Благородство поражения: Трагический герой в японской истории. М.: Серебряные нити, 2001.

Муханов П. С. Дневник гардемарина: На фрегате «Аскольд» // https://vostlit.info/Texts/Dokumenty/Japan/XIX/1840-1860/Mucha-nov_P_S/text1.htm.

Накамура Синтаро. Японцы и русские: Из истории контактов / Под общ. ред. Б. Г. Сапожникова. М.: Прогресс, 1983.

О покушении на цесаревича Николая в Японии: Дневник цесаревича: Письмо императору Александру III и заключение врачей о покушении в Оцу // Русский вестник. 2017. 10 октября // http://www.rv.ru/content.php3?id=12275

Овчинников В. В. Девиз Рихарда Зорге // Российская газета. 2007. 13 июля.

Павлов Д. Б. Русско-японская война 1904–1905 гг.: Секретные операции на суше и на море. М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив; Университетская книга-СПб, 2004.

Пильняк Б. А. Корни японского солнца: Путевые впечатления / Ноги к змее. Комментарии-глоссы: Р. Ким. Л.: Прибой, 1927.

Пильняк Б. А. Синее море // Пильняк Б. А. Полное собрание сочинений: В 6 т. М.: Терра — Книжный клуб, 2003. Т. 3.

Полутов А. В. Деятельность японской разведки во Владивостоке (1875–1902) // Россия и АТР. 2011. № 2.

Пути развития востоковедения на Дальнем Востоке России: Сборник статей и библиография / Сост. и отв. ред. А. С. Дыбовский. Владивосток: Изд-во Дальневосточного университета, 2014.

Русский архив: Великая Отечественная: В 29 т. Т. 18 (7–1). Советско-японская война 1945 года: История военно-политического противоборства двух держав в 30—40-е годы. Документы и материалы / Авт. — сост. В. Н. Вартанов и др. М.: Терра, 1997.

Савада К. Японские знакомые Бронислава Пилсудского // Известия института Бронислава Пилсудского // http://panda.bg.univ.gda.pl/ICRAP/ru/sawada.html

Семенов Ю. С. Пароль не нужен // Смена. 1967. № 19.

Семибратов В. К. Феномен уездного города: Малмыж в истории русской культуры. М.: Редкая птица, 2021.

Солженицын А. И. Архипелаг ГУЛаг: 1918–1956: Опыт художественного исследования: В 3 т. М.: ПРОЗАиК, 2008. Т. 1.

Специальная библиотека В. С. Ощепкова / Сост. и текст исслед. А. М. Горбылева. М.: Авторская книга, 2013 (Система дзюдо В. С. Ощепкова).

Судоплатов П. А. Разные дни тайной войны и дипломатии: 1941 год. М.: Олма-Пресс, 2001 (Спецслужбы).

Танака Такэюки. Утида Рёхэй: Взгляд на Россию // Япония: Ежегодник. 2012. № 41.

Хруцкая С. А. Любовь и шпионаж в эпоху модерна // Восточная коллекция. 2015. № 5.

Черепаховая флотилия: В Петербурге представили миниатюрные копии кораблей русского флота // Санкт-Петербургские ведомости. 2016. № 031 (5648). 24 февраля.

Чкнаверова А. А. К истории русско-японских отношений. М.: Компания «Спутник+», 2000.

Чувашских зоргинцев заметят в Москве // Молодежный курьер. 2000. № 13. 6—12 апреля.

Чудаков А. П. Спрашивая Шкловского // Литературное обозрение. 1990. № 6.

Чхартишвили Г. Японский бог // https://snob.ru/profile/5232/blog/80975

Шкловский В. Б. Что мы знаем о Японии // Знамя. 1934. № 9.

Шлейкин Ю. В. Катя и Рихард: Тайны жены Зорге. История неоконченного поиска. Петрозаводск: Острова, 2017.

ЭПРОН: Документы по истории Экспедиции подводных работ особого назначения при ОГПУ СССР (1923–1931 гг.): Архивные документы и материалы / Отв. сост. В. С. Христофоров, А. П. Черепков и др. М.: Граница, 2015.

Японские раритеты: Знак члена Японско-русского общества // https://naslednik-dv.livejournal.com/8836.html

Дзоку. Гэндай си сирё [Источники по новейшей истории. Продолжение]. Т. 5.

Исии Ханако. Нингэн Дзоругэ. Токио: Кадокава сётэн, 2003.

Кайгун. Като Хирохару никки [Военно-морской флот. Дневники Като Хирохару]. Токио: Мисудзусёбо, 1994.

Урадзио тайикукайсюсай-но мото-ни дзюкэн то кёгикай кайсай («Пройдет соревнование по дзюдо и боксу, организованное Владивостокским обществом спорта») // Урадзио ниппо [Ежедневная владивостокская газета]. 1918. 23.02.

Der Fall Sorge // http://krimiserien.heimat.eu/fernsehspiele/1970-derfallsorge.htm