– Макс, сегодня по неопознанным в пять часов ВКС, – сообщил он. – Подготовь все, вместе будем, подскажешь мне, если что.
– Хорошо, – без энтузиазма ответил Постовенцев.
– Мне одно непонятно по этим трупам, – задумчиво сказал Вася Березяк. – Он… преступник, то есть… почему он продолжает? Ну, возможно, ему это надо, раз он маньяк, но… он не боится?
Газиев посмотрел на сотрудника:
– Раз он остается безнаказанным, то и продолжает, что непонятного? Ему нечего бояться. Каждый раз он оставляет труп, и каждый раз его, как он считает, никто не ищет; даже самый осторожный преступник уверует, что может продолжать до бесконечности.
– И какой тогда выход? Как, когда он остановится?
– Или мы его поймаем, – пожал плечами Газиев. – Или он умрет.
Начальник розыска вышел, а Березяк остался стоять и смотреть перед собой.
– Знать бы, что раньше! – сообщил он в пустоту. – И что лучше.
К обеду Постовенцев разгреб свои дела и составил короткую, но емкую справку для предстоящего совещания. За это время поступило еще три сообщения о преступлении, по которым надо было работать.
– Приветствую. – Как всегда, голос дежурного Бонина в ночи звучал до отвращения бодро. – Ты спишь, что ли?
Эта шутка за годы его работы надоела всем до зубовного скрежета – кроме, разумеется, самого Бонина, который остроумнее ничего и представить не мог.
Постовенцев перевернулся на спину, кашлянул и спросил хриплым голосом:
– Который час?
– Ноль три двадцать две! Ты у нас сегодня «вторым номером»?
– Нет. – Постовенцев помолчал, вспоминая. – Терещенко.
– А мне сказали, что ты.
– Кто сказал?
– Ну… тут так: Терещенко трубку выключил, я звоню Газиеву, спрашиваю, что делать, он говорит – дозванивайся, я говорю – не могу, он – тогда Постовенцева поднимай.
У Максима внутри начала подниматься волна ненависти.
– Меня никто не предупреждал. Я не в районе. Ищите другого. Где Березяк?
– «Вне зоны действия». Так что собирайся, трупик нехороший нашли. Около вашего любимого хутора.
– Ты не услышал меня? Нет меня в районе. Буди кого хочешь.
– Да как же нет, когда ты дома спишь. – Бонина ничем было не пронять.
– Мать твою… – высказался Постовенцев в трубку, когда на том конце линии дали «отбой». В такие моменты хотелось проклясть все на свете, и в первую очередь – службу. Интересно, а если Постовенцев будет, заступая «вторым номером», выключать телефон, как это систематически делает Терещенко? Сколько он продержится? И главное, как четко все просчитывает, гад. Поговаривали, что, заступая «первым», Терещенко «подмазывает» дежурных, чтобы о серьезных происшествиях докладывали уже после восьми утра, когда он меняется; так это или нет, достоверно никто не знал, но за последние годы у Александра действительно не было ни одного более-менее сложного преступления.
С кем поменяться? Дягилев отдежурил, Шинкаренко вернется только завтра. Демьяна поднять – совесть не позволит. Максим вздохнул и, тяжело поднявшись, поплелся на кухню за холодной минералкой. Что он там говорил, этот попугайка? Нехороший трупик… около… хутора… любимого хутора?
– Дежурная часть, Бонин!
– Что ты там говорил? Какой хутор? Что за труп?
– Хутор Темный. Трупик женский. Мелешко лучше набери, я его уже поднял.
Чертов Темный! Да что за проклятие на нем последние годы?! Ни одного разбоя, если кражи или драки, даже серьезные, – так Мелешко на месте разбирается, до отдела не доходит, а вот что с трупами связано – так это туда хоть экскурсии проводи!
Сон и похмелье улетучились. «Нехороший трупик…»
Трупик был действительно нехороший. Надо сказать, очень даже. За Постовенцевым заехал Королев, который всю дорогу то ругался, то повторял, как мантру: «Только не из “серии”, только не из “серии”». Это вызовы в Управление, проверки прокурорскими, постоянный прессинг руководства, и – вопросы, вопросы, вопросы… Шесть убийств прошлых лет – и все не раскрыты! Пусть бы оказалось это, как ни цинично звучит, очередным «простым» убийством или вовсе даже не убийством – сам умер человек, а над трупом надругались…
Мимо.
Тот же почерк, та же картина – только тело лежит лицом вниз. Снова – девушка, снова – труп сожжен, и снова – чертов хутор… Цвет одежды определить невозможно; на одной ноге удержалась красная босоножка, вторая была босой. Ноги ниже колена не обгорели, но на остальное, особенно на лицо после того, как эксперт перевернул труп, смотреть было невозможно. Жуткий оскал, черный череп, куски пригоревшей к телу кофты, скрюченные руки, прижатые к телу, скрюченные пальцы… Скрюченные?
– Ее что, живую жгли?
Я сидела на кушетке в его офисе. Рядом со мной сидел Гарри. Напротив нас за письменным столом восседал Тони, а Джон стоял, небрежно прислонившись к стене. Кроме обычного приветствия, он не сказал еще ни слова, но глаза его внимательно изучали нас.
– Вероятно, да. Видите следы – возможно, каталась по земле, пытаясь сбить пламя. Но ее чем-то остановили – может, по голове стукнули, сразу не скажу.
– А сколько времени прошло?
Эксперт задумался.
— Вам понравился сценарий? — спросил Тони.
– Недели две, наверное. Не больше. Плюс-минут два-три дня, точнее скажу утром.
– А примерный возраст? Судя по ногам, молодая…
— Она в восторге, — быстро сказал Гарри, опередив меня.
– Ну да, от двадцати до тридцати пяти… Завтра, завтра. Дальше диктую…
Королев снова стал записывать. Постовенцев мог сказать точно: таких пропавших без вести у него не было. Дополнительная работа по установлению личности… Пальцы снова сожжены, как и лицо…
Преступник ничего не взял – кроме документов из маленькой сумочки, которая валялась рядом с трупом. Хотя, возможно, документов она с собой и не брала… Сумочка обожжена, цвет непонятен, но похож на красный… В ушах жертвы – маленькие золотые серьги, на обуглившемся пальце – кольцо. Постовенцев пригляделся к лицу, торопливо записывая приметы. На челюстях отсутствовали зубы: один на верхней, два на нижней.
— Неужели? — заговорил, наконец, Джон. Интонация его мне совершенно не понравилась. Он ясно давал понять, что сомневается, будто кто-либо, обладающий хорошим вкусом, способен придти в восторг от сценария. И, к сожалению, он был совершенно прав. Я встретила его взгляд и сказала:
– Ей что, зубы выбили? – уточнил следователь.
Эксперт покачал головой.
— Не совсем.
– Ранее были удалены. Видишь, осколков нет, и другие зубы уже успели чуть съехаться. Кстати, Максим, можешь написать – сверху справа две коронки на коренных зубах, металл.
– Спасибо.
Гарри затих и напрягся.
– Есть такие в твоей картотеке, Макс?
– Точно нет.
— А что вы в действительности думаете? — спросил Джон.
– Жопа! – сказал Королев. – Седьмая, да еще и неустановленная. Виктор Саныч, а у вас никто не пропадал, а?
Мелешко был мрачнее тучи и даже не ответил – просто покачал головой. Что ж такое, как прокляли его район, подумал он теми же словами, что и недавно Постовенцев. Опять завтра «всеобщий сход», опять он худший и не проводит работу с населением… Чтоб он сдох, этот убийца!
Я успокоила себя мыслью, что все равно, так или иначе, эту роль я не получу, и сказала:
После осмотра места происшествия, сбора вещдоков, получения объяснений у перепуганных рыбаков прошло около трех часов. Дальше механизм был ясен и отработан…
— Сценарий — большой кусок дерьма. Возможно, коммерчески выгодного дерьма, но в любом случае — дерьма.
Максим не отказал себе в сомнительном, но все же удовольствии позвонить сразу по прибытии Газиеву и доложить обстановку, а потом выслушать душевные проклятия в адрес как убийцы, так и рыбаков. Заодно и указания получил – утром Демьяненко и Дягилев вместе с Мелешко вернутся сюда, а первоочередной задачей Постовенцева является установление личности погибшей. В этом смысле – хорошо, что выехали не Терещенко и не Березяк…
Оставив Мелешко с постановлением о назначении СМЭ дожидаться приезда «похоронной команды» и возвращаясь в отдел вместе с Королевым и задремавшим на заднем сиденье судмедэкспертом, Постовенцев думал, где и что они проглядели. Семь убитых одним и тем же способом. Стабильно. Каждый год. Почти на одном и том же месте. Трижды хутор и окрестности выворачивали сверху донизу – безрезультатно. Недоработки… может быть, но неужели этот псих умнее всех? Мелешко жаль, сегодня такой перекошенный стоял…
Тони торжествующе сказал, глядя на брата:
В дежурке ему сообщили, что Терещенко уже сменился после суток (верх цинизма!), а Березяк пока на краже в поселке им. Первого Мая. Пока совещание, пока доклад, пока обсудили с ребятами, пока первая чашка кофе… Теперь – заполнение карточек на неопознанную, составление запросов. Спать хочется так, как будто уже ночь…
В дверь постучали. Постовенцев, только присевший на стул, крикнул: «Входите!» – и, увидев вошедшую, мысленно застонал – при этом от души надеясь, что на его лице не возникла гримаса ужаса. В кабинете вновь появилась Ведиляева А. А.
— Ясно? Я же сказал тебе, что ей понравится! Я рассмеялась. Он, действительно, был ненормальным. По глазам Джона я поняла, что и он смеется. Тони обернулся ко мне.
«Боже, – подумал он, – за что еще и ее…»
– Здравствуйте, – говорить весело никто не обязывал, поэтому приветствие вышло мрачным. – Чем обязан?
– Предложите мне присесть.
— Как вы считаете, вы сможете сыграть эту роль? Я молча кивнула, отлично понимая, что такую, с позволения сказать, роль может сыграть любая девчонка с хорошей фигурой.
– Присаживайтесь, – обреченно сказал капитан. Старая песня о главном-2… – Слушаю вас.
– Попрошу вас записывать. С прошлого раза вы так и не научились?
– Изложите… – бороться с ней было бесполезно. – Хорошо, в чем дело? Печатаю на компьютере, с вашего позволения.
— Мы можем добавить немного диалога. Понимаете? Чтобы дать вам как актрисе возможность показать себя.
– Разумеется. У меня пропала дочь.
– О господи, – не удержался Постовенцев, – опять не можете зайти в дом без милиции? Анастасия Александровна, если вы…
— Было бы неплохо.
– …Я не знаю, где она.
Капитан вдруг отметил, что бабка держится не так, как в прошлый раз – волнуется, и, как ни старается скрыть дрожь в голосе, на словах «пропала» и «не знаю» промелькнула неподдельная, искренняя тревога.
— Вы не могли бы встать? Я поднялась на ноги.
– Она ушла из дома своего сожителя две недели назад. На работу. И с тех пор ее никто больше не видел. Она действительно ушла, я провожала ее на автобус. Аня, – голос снова дрогнул, – хорошая девочка, несмотря на то что сбежала от меня тогда. Ее нет две недели, телефон недоступен… я уже сидела до последнего, не приходила к вам, ждала…
— Будьте добры, снимите туфли. Хотя в тот день на мне были туфли без каблуков, я без слов сбросила их. Он обратился к брату:
У Максима начали закрадываться нехорошие сомнения.
– А к сожителю ездили?
— Не слишком высока, как ты думаешь? Джон молча покачал головой.
– Конечно. Он во дворе вашем. Он пил все это время… думал, бросила она его. Вчера, – Ведиляева вздохнула, – вечером я к нему приехала, из запоя вывела. Трясет его, но со мной пошел, показания давать, или что там надо…
– А в чем она уехала из дома?
— Грудь своя? — спросил Тони. — Ну, вы не носите накладные сиськи?
– Платье красное, сверху белый жакет, с собой сумочка… маленькая… тоже красная, и босоножки красные.
– Украшения на ней были?
— Я не ношу бюстгальтер. Конец абзаца, — сказала я терпеливо.
Вопрос был задан уже обреченным тоном. Седьмой труп опознан.
– Да, в ушах серьги золотые, маленькие такие, с камешками, и на пальце кольцо, тоже золотое, с цветком.
Тони без улыбки поглядел мне, прямо в глаза.
– Анастасия Александровна…
— Вы же понимаете, что я должен был спросить.
Ведиляева – теперь уже не «карга» и не «бабка», а почтенного возраста женщина со строгим лицом, – замерла. Даже руки перестали дрожать.
— Понимаю, — сказала я. — Поскольку из сценария я уяснила, что в картине моим костюмом будет в основном лифчик и трусики.
– Я вас слушаю, – спокойно произнесла она.
— У вас есть с собой бикини? Я молча кивнула.
– А зубы у вашей дочери все были целые?
— Вы можете переодеться вон там, — он указал мне на незаметную дверь в дальнем конце просторного кабинета.
– Нет. Не хватало правого переднего клыка. Верхнего. И двух зубов внизу, клыка и следующего. И две металлических коронки на коренных. Тоже сверху, справа.
Дверь вела в небольшую уборную. Я быстро переоделась и вернулась в кабинет. Прошла перед письменным столом, повернулась и остановилась.
– Анастасия Александровна… Нам… нам нужно будет проехать на опознание.
– Хорошо.
— О\'кей! — воскликнул он. — И еще один момент. Несколько сцен мы снимаем только для варианта, который пойдет в зарубежном прокате. У них там не такие строгие требования — без всех этих нюдофобий. Не то, что у нас тут, в Америке. Вы не станете возражать против нескольких сцен, так сказать, ню?
Ведиляева оставалась совершенно спокойной, и вот это было хуже всего. С ее характером такое ледяное спокойствие – это признак приближающегося инфаркта. Лучше бы уж пусть орала, что милиция ничего не делает…
В морге Ведиляева вела себя так же – отрешенно-спокойно. Хотя от ее дочери осталось мало чего, воспринимаемого нормальной человеческой психикой, она внимательно осмотрела труп, после чего повернулась к Постовенцеву и сказала:
– Да, это Аня. Где подписывать?
Я молча уставилась на него;
И снова – все то же спокойствие. Ведиляева поставила подпись в протоколе опознания, затем – под дополнительным объяснением, наскоро «накиданным» Постовенцевым, и снова подошла к трупу.
– Как она обгорела?
— Ничего вульгарного, — добавил он торопливо. — Пристойно. С хорошим вкусом. Но — сексуально. Вы понимаете? Вроде Бриджит Бардо или Джины Лолло-бриджиды. Высокий уровень!
– Бензином облили после смерти и подожгли.
– Точно – после смерти?
Гарри вскочил на ноги.
– Абсолютно точно.
– Хоть это хорошо. – И Ведиляева вдруг, пошатнувшись, схватилась рукой за сердце, царапая кофту, начала судорожно хватать ртом воздух. Постовенцев успел ее подхватить до падения; лицо женщины стало иссиня-белым, глаза закатились.
– Анастасия Алексанна! Кто-нибудь!
— Исключается! — заявил он и повернулся ко мне. — Одевайтесь, Джери-Ли. Мы уходим.
Прибежал эксперт, попытался помочь. За минуту приехал реанимобиль, дежуривший у больницы и тут же вызванный санитаркой, – бесполезно. Ведиляева скончалась от обширного инфаркта, судя по всему, еще на руках опера.
Постовенцеву было так плохо на душе, что он не поехал в отдел, а отправился на речку и долго сидел в машине, выпивая и не чувствуя ни опьянения, ни вкуса спиртного.
Я покорно двинулась в направлении уборной. Вошла. Через закрытую дверь до меня донеслись громкие протесты Тони. Но когда я вышла к ним, все уже утихло.
Допросы, допросы, допросы… Обыски, опять допросы… За нераскрытые убийства плотно взялись «наверху», и дня не проходило без разгромных совещаний. Демьяненко переселился на работу, Дягилев забросил все текущие дела и пытался восстановить картину и объять мир. Постовенцев, с ужасом ожидавший очередной «потеряшки», и вечно ищущий приключений Березяк помогали по мере сил. Шинкаренко сказал, что «он за всех работать не нанимался», а Терещенко ушел на больничный.
— Все в порядке, — сказал Гарри. — Вам не придется играть сцены голышом.
Газиев был одновременно везде, но основное легло на плечи двух оперов по линии особо тяжких преступлений. Оба Управления, СК и МВД, а также районная и краевая прокуратуры, кажется, дай им волю, четвертовали бы сотрудников.
И снова – пустота…
— Я передумала, — сказала я. — Я вообще не хочу сниматься в этой роли.
Мелешко тоже досталось – правда, по касательной, но участковый переживал так, как будто это, как мрачно выразился Дягилев, «личная месть». Все понимали, что вина не его, что, будь у него в районе хоть одна зацепка, он бы душу вытряс, но убийства раскрыл; но опять же – почему его территория? Кого он проглядел?
В наконец-то наступившую субботу Демьяненко собрался выспаться, но если не судьба – то не судьба. В семь утра позвонил дежуривший Рома Дягилев и сообщил новость, от которой и сон слетел, и предвкушение выходных пропало.
Гарри уставился на меня, разинув рот. Я посмотрела с высоты своего роста на Тони.
– Леш, извини, если разбудил, но это же наша тема… в общем, Мышин явку написал по всем трупам серии. Мол, специально тогда заяву приносил, чтобы понять, кто умнее – он или мы.
Демьяненко сел на кровати и помотал головой.
— Было очень приятно познакомиться с вами обоими. Желаю удачи вашей картине, — взяла сумочку и вышла.
– Да бред. Кто его задержал, явку отбирал?
Гарри догнал меня у лифта.
– Никто. Там не явка, там просто… короче, он повесился, а дома на столе письмо в конверте на имя Рушникова. Дочь вернулась со смены, обнаружила труп. Письмо мы изъяли.
Демьяненко поднялся и поковылял на кухню налить воды.
— Я тебя не понял! — сказал он. И, действительно, в-глазах его читалось недоумение. — Я выбил для тебя тридцать пять сотен, а ты уходишь!
– Ерунда это все, – через пару секунд сказал он. – Какой из Мышина насильник. Тем более у него автомобиля нет.
– Написал, что использовал такого Фирко Олега, у него есть авто. Фирко подвозил, а Мышин ждал его в определенном месте. А насчет насилия – принимал возбудитель каждый раз. Один раз, с Редяка, не получилось, он ей бутылку всунул.
— Я не кусок мяса, — сказала я. — Если ему нужна телятина — пусть обратится в ближайшую мясную лавку.
«Утро должно начинаться с приятного», – мрачно подумал Демьяненко.
– Ладно, разберемся. Газиеву звонил?
Дверь лифта открылась. Я вошла, и он вслед за мной.
– Да, он сказал тебя поднимать. Сам к одиннадцати будет.
– Приеду через час. Ерунда, – повторил капитан.
— Ладно, что мы теперь будем делать?
– Ерунда или нет, а описано все четко.
– Тогда звони Постовенцеву и дергай его тоже. Тебе же сменяться скоро.
– Да ну куда уж, с такими новостями…
— Это ты мне должен сказать, — ответила я. — Ты мой агент.
– Следаку сам позвонишь?
– Давай лучше ты, – хмыкнул Рома, – меня там недолюбливают. И в семь утра вряд ли я их обрадую своим звонком.
— Попробую подумать еще о чем-нибудь.
– Ладно, приеду, прочитаю, определимся…
Когда я пришла домой, меня уже ждало сообщение, записанное автоматическим секретарем: «Позвоните Джону Стайлзу».
Меньше чем через час капитан уже читал написанное знакомым кривым почерком письмо покойного Мышина, озаглавленное: «Явка с повинной: устал быть неузнанным». Стиль точно его, не отнять, не прибавить. Мелешко показывал заявление Мышина в отношении президента – заголовком служила фраза: «Разоблачения в помощь уставшему народу». «Усталость» покойный вставлял куда надо и куда не надо.
Демьяненко не мог не поразиться деталям в «явке», которые могли знать в таком объеме лишь сотрудники, работавшие по серии. Все расписано так тщательно, словно Мышин после совершения преступления каждый раз садился рядом с трупом и заносил подробности в дневник. Чтобы не забыть.
Я поколебалась недолго и набрала номер.
Об отношениях с Фирко написал коротко: парень психически не здоров, но это незаметно; возил девушек потому, что Мышин часто разговаривал с ним по душам, и Фирко было приятно исполнить просьбу; о том, что происходит дальше, тот не знал, отходил в машину и включал музыку. Кается, просит не винить, насилие ему нужно было в те дни, когда приходил бес и говорил, что делать. Устал от беса, устал убивать, не хочет дальше жить. Все. Финиш.
Ответил Джон Стайлз.
И все же что-то царапало.
Демьяненко пересмотрел «явку» еще раз, «наискосок». Что-то ему не нравилось. Все не нравилось, если быть откровенным. Полный бред в форме свободного рассказа, но откуда столько подробностей. Нужно было ехать к Фирко, но сначала понять, откуда взялось чувство неправильности. Он хотел было позвонить Дягилеву, но тот в нужный момент явился сам, «по форме», но уже разоружившись. Глаза у него были красные.
— Говорит Джери-Ли Рэндол. Вы просили меня позвонить.
– Ты вообще не спал, что ли?
– Вообще. Вчера как зацепились на одном грабеже… А тут две кражи и, как назло, в двух разных местах района. Главное, до десяти было тихо, а потом пошло-поехало. Вот, в полседьмого только и вернулся, а тут бац – новости и конвертик. Прочитал?
Его голос звучал мягко и спокойно:
– Прочитал. Не так тут что-то, Ром.
— Мне очень неприятно, что мой брат вас расстроил, мисс Рэндол. Я был бы признателен, если бы вы согласились сыграть эту роль. Я бы хотел, чтобы вы передумали.
– Что не так? – Дягилев плюхнулся за стол, достал сигареты и закурил. – Не морочь голову. Признался, повесился, радуйся. Даже выводки делать не надо.
– Все равно – не так.
– Демьяненко, не делай мозги. Хочешь, экспертизу почерковедческую и эту… авторскую, как ее… проведи! И перекрестись. Следаку звонил?
— Ради чего? Вы же знаете, что я думаю о сценарии.
– Нет еще. И все-таки не то что-то, – как заведенный, повторил Демьяненко. – Не нравится. Ладно, вселился бес, устал убивать, но тут настолько все точно записано, как будто у Мышина память – как компьютер. И без эмоций.
– А у него и так память, как компьютер. Живой человек столько заявлений не накропает. Демьяненко, – Дягилев со злостью затушил окурок в пепельнице, – не пойму, тебе работы мало? Есть явка – пляши, с нас «серию» снимут. Наградить не наградят, но геморроя поубавится.
— Сценарий — это слова. А фильм — это средство самовыражения режиссера. Кроме того, сценарий можно и изменить. Поскольку режиссер — я.
– Память, как компьютер, а точные даты не везде ставит. Тут три «примерно в середине месяца».
– Значит, забыл.
– А остальное почему-то не забыл. И вот у нас как раз три девушки пропали без конкретной даты. И что-то еще есть…
— Вы хотите сказать, что согласны переписать сцены с моим участием для меня?
– Короче, хочешь заниматься психоанализом – это без меня.
Дягилев поднялся, потянулся и зевнул.
— Нет, мисс Рэндол, не для вас, а для себя, — ответ прозвучал безукоризненно вежливо.
– Следаку-то позвони. Я отписался у всех, сейчас домой, к обеду приеду.
– Да высыпайся уж… выходной день…
— Но моя роль недостаточно значима для такого утверждения.
– Вместе же по этой пакости работаем.
– Постовенцеву позвоню, если что. Это и его тема тоже.
— Согласен. Однако в контексте всего фильма она может стать очень значимой. И как мне кажется, именно вы могли бы сделать эту роль такой, какой она мне видится.
– Ну, как знаешь. Я ушел.
Когда за Романом закрылась дверь, Демьяненко еще раз просмотрел «явку». Все-таки что-то ему мешало. И еще ему очень сильно мешал тот факт, что «явка» была написана разными ручками – и как будто в разное время.
— У меня есть время подумать?
На улице Дягилев столкнулся лицом к лицу к подъехавшим раньше начальником угро, тот был настроен примерно так же скептически, как и Демьяненко.
— Не очень много. Мы должны получить ваш ответ завтра утром. Мы выходим в павильон в понедельник.
– Здравствуй, Ром… Что там за явка с повинной? Обоснованная?
– Более чем. Там не совсем явка, но… да вы ведь сами читать будете.
— Утром я позвоню вам.
– Буду. Но Мышин… – Газиев покачал головой. – Ладно, будем проверять. Кто на месте?
– Демьяненко.
— Благодарю вас, мисс Рэндол.
– Хорошо. Езжай домой, у тебя глаза, как помидоры. Надо будет подъехать часам к трем, учти.
– Да, я уже Алексею сказал, к обеду буду.
– К трем будь.
— Благодарю вас, мистер Стайлз, — я нажала на рычаг и тут же набрала номер Гарри.
Они пожали друг другу руки, один шагнул к крыльцу, а другой повернул к своему автомобилю. Дягилев, выходя, заметил, что на скамейке сидела и ждала кого-то заплаканная девушка; увидев, что оперативники расходятся, она вскочила и быстро пошла к ним, вытирая нос платком.
– Простите, пожалуйста! Одну минуту! Подождите!
Красный нос девушки распух, на щеках остались полоски слез. Опера остановились.
— Джон Стайлз только что позвонил мне, — сказала я.
– Ждем, – сказал Газиев. – Вы?
– Я дочь Георгия Мышина, Арина. Мне сказали, что здесь занимаются… что здесь розыск…
— Я знаю. Он звонил мне, и я позволил ему уговорить меня дать ему твой телефон.
– Да. Слушаю.
– Папа ничего этого не делал. – Девушка всхлипнула. – Мне дядя Гриша рассказал… участковый наш… Это не папа. Он у меня фантазер был, внимания все время хотел… писателем когда-то хотел стать… вот и выдумал все.
— Почему ты так сделал?
– Разберемся.
– Да поймите, это все выдумки! Из головы брал!
— По двум причинам. Во-первых, теперь две недели стоят уже пять кусков, а не три с половиной. Во-вторых, Джон обещал, что с тобой будут обращаться со всем уважением, и я ему в этом верю. У него хорошая репутация.
– И подробности с мест преступлений из головы брал? – скептически спросил Дягилев.
– И их тоже! Может, слышал что от кого!
— И что же мы теперь будем делать?
– Он дружил с кем-то из… ранее судимых, может?
— Примем контракт.
– Он вообще ни с кем не дружил. Жалобы только носил на всех подряд, думал, что, может, кому интересно читать будет… – Девушка снова заплакала. – Он дома все время сидел, писал… Не мог он кого-то убить, он кур не убивает! Не мог он такое…
– Разберемся, – снова, но уже мягче сказал Газиев. – Мы еще увидимся, хорошо? Будьте дома, приедем.
— Хорошо, — согласилась я... И мы подписали контракт.
Арина Мышина закивала.
Джон Стайлз, действительно, внес в роль, которая раньше была даже не ролью, а так, мельканием, что-то такое, что сразу же изменило ее в корне.
– Конечно! Только папа правда не мог…
– Арина, – спросил Дягилев, – а Фирко Олег вам знаком?
– Кто? – переспросила она. – Фирко? Нет, незнакомая фамилия.
Теперь мой персонаж был уже не примитивной хищницей, привлекающей мужчин своим телом, а перепуганная большим городом и отчаявшаяся девчонка, пытающаяся выжить в нашем страшном обществе, используя единственный отпущенный ей природой талант — пленительное тело. И все же, даже в таком прочтении, роль оставалась крохотной, и поскольку мне не нужно было много над нею работать и у меня оказалось много свободного времени, я коротала его, блуждая по студии, наблюдая за съемками других эпизодов.
– А кто-то знакомый или родственник по имени Олег есть?
– Ну… одноклассник был, Олег Киреев… сосед у нас, дядя Олег… – Девушка снова вытерла нос. – Извините… это правда не папа.
Джон оказался хорошим режиссером. В свойственной ему отменной манере разговаривать с людьми — негромкий голос, вежливость и внимание — он умудрялся все держать под жестким контролем. Ни внезапных панических ситуаций, ни накладок, ни накачек. Он спокойно переходил от одного отснятого эпизода к другому и начинал снимать его точно по графику, постепенно складывая фильм.
– Хорошо. Давайте номер телефона.
Она продиктовала номер телефона и попросила показать, в какую сторону идти, чтобы добраться до районного морга. Дягилев показал остановку маршруток…
Когда я закончила свой последний эпизод, он подошел ко мне.
Мать Арины Мышиной в 1992 году уехала на заработки в Москву и не вернулась. Отец сначала пытался найти ее своими силами, одновременно подавая заявления как в районный, так и во все московские отделы милиции, которые нашел по справочнику. Оказалось, что она просто устала жить в бедности, устала тащить всю семью… а там нашла себя. Через два года она прислала короткое письмо Арине, в котором попросила прощения. Письмо было без обратного адреса.
— Вы отлично сыграли, Джери-Ли. Спасибо.
Больше десяти лет девушка жила вдвоем с отцом. Своеобразный, занудливый, педантичный, но добрый и искренне любящий дочь, днем он работал механизатором, а по ночам писал рассказы, надеясь, что получит гонорар и сможет обеспечить ей безбедное детство. Когда из редакций не пришло ни одного ответа, отец – всегда бывший не от мира сего – стал «репортером, уставшим от несправедливости». Услышав о краже арматуры из соседского двора, за ночь мог настрочить три заявления в милицию, прокуратуру и Госдуму. Над ним смеялись, но Арина всегда жалела его. С годами он стал терять разум, но оставался таким же добрым, безобидным и слабым человеком.
И сейчас, трясясь в маршрутке, Арина Мышина думала только о том, как помочь ему, уже покойному, остаться в памяти окружающих таким же беззлобным занудой. Но не жестоким убийцей.
Это вы дали мне возможность сыграть, — ответила и. — Спасибо! Он улыбнулся.
В этот момент о том же размышлял в ПОМе участковый Мелешко.
— Вы идеально подходили для этой роли, и я не мог допустить, чтобы мой брат спугнул вас и вы бы ушли.
Газиев, прочитав «явку», поднял брови и посмотрел на Демьяненко.
– И?
Тот молчал.
– Позвонил я Карпову, он будет вот-вот. Сейчас ты с ним к Мышину домой, на обыск, а Постовенцев пусть с кем-нибудь по адресу этого Олега едет. И наверное, тащит всех в отдел, потом Карпов их допросит… и девчонку эту, дочку. Что сам думаешь?
— Я рада, что вы вмешались.
Демьяненко покачал головой:
– Не знаю. Проверять надо.
– Да… проверять, разбираться… при обыске все обшарьте, Леш, может, там записи какие или еще что, сам знаешь… В курсе держи меня.
— Что бы вы сказали, если бы я пригласил вас сегодня поужинать? — спросил он. — Завтра съемок нет.
Демьяненко кивнул, поднялся и вышел; как было бы все «в цвет», если бы нашли при обыске дневник Мышина с записями о преступлениях! Но отчего-то он был уверен: таких записей не существует.
— О\'кей, — ответила я, стараясь не показать удивление.
Под кабинетом уже торчал Постовенцев, забывший ключи. Капитан впустил коллегу, сунул ему под нос «явку» и терпеливо дождался, пока тот прочитает опус до конца. Постовенцев читал быстро.
– М-да, – протянул он, откладывая листы, – кто бы мог подумать. А ты чего такой напряженный?
– Макс, ну вот не нравится мне что-то в этой истории. А что – не могу понять. Несоответствие какое-то.
Он ни разу даже намеком не продемонстрировал, что в его отношении ко мне присутствует какой-то особый интерес.
– Он пишет как под диктовку, – задумчиво сказал Постовенцев. – И энергетики не идет никакой от этой… «явки усталости». Понимаешь? Маньяк бы стал расписывать, как он это делал, во что был одет, кричала девушка, не кричала, сбивался бы… кстати, и конкретики нет. Привезли, изнасиловал, облил, поджег, уехали. Хоть бы «стояла солнечная погода» написал, он же графоман, ему чем больше строк, тем лучше. А тут – как протокол. Хоть и с добавлениями самого Мышина вроде «прокатился слух о чудовищных преступлениях», «устал ждать и вновь вышел на тропу охоты». А дальше – снова четко, как в уголовном деле.