На несколько секунд все женщины, и матроны, и рабыни, застыли в изумлении, сжимая рукоятки кухонных ножей. Им не хватало ни силы, ни умения сколь-нибудь действенно применить свое оружие.

Клодий воспользовался их замешательством, оттолкнул тех, кто стоял ближе, и пронесся к выходу мимо остальных, не знавших, как остановить такого сильного мужчину. Он промчался по коридорам Общественного дома, достиг задней двери и вышел через нее так же, как вошел. Вскоре рослый мужчина, все еще одетый в женское платье, исчез в сумерках, спустившихся на римские улицы.

Общественный дом

На другой день

– Завтра же объявлю твоей семье, что развожусь с тобой, – проговорил Цезарь, глядя в лицо Помпее, стоявшей посреди атриума.

– Я не имею ничего общего с Клодием, – сердито возразила Помпея. – Все это кто-то подстроил. Наверняка ты сам… или твоя мать. А может, вы оба.

Они были одни.

Цезарь не стал спорить и перешел к главному:

– Мы могли бы поладить, Помпея, но ты во всем перечила мне и, что хуже, моей семье. Ты заставила мою дочь стыдиться того, кто она такая, и грубила моей матери. Я мог бы смириться с твоими причудами и выходками, если бы ты вела себя так только со мной, но я не могу допустить подобного по отношению к моей дочери и моей матери. А теперь возвращайся в свою семью, поскольку ты, внучка Суллы, никогда не хотела стать частью моей.

Помпея собралась было взмолиться, чтобы он так с ней не поступал, но помешала гордость. Римляне не одобряли прелюбодеяния, хотя и смирялись с ним. В семьях государственных мужей браки заключались по расчету, и было понятно, что, подстегиваемые похотью или тем, что поэты называют любовью, мужчины и женщины становились жертвами Купидона и искали удовольствия в чужих спальнях. Помпея и сама подозревала своего мужа в прелюбодеянии. Но ни в коем случае не допускалось, чтобы в священную ночь Благой богини женщина переспала с мужчиной, который не был ее мужем, – это могло настроить богов против Рима. Такое не дозволялось никому.

Это было настоящее преступление, – во всяком случае, так считала Помпея.

– Не разводись со мной… пожалуйста, – наконец пробормотала она, придушив свою гордость.

Помпея не привыкла умолять, но отлично видела свое будущее: Цезарь отрекается от нее, и, скорее всего, из-за того, что произошло в эту проклятую священную ночь, так же поступит и ее собственная семья. Помпея была одинока и растеряна.

Цезарь медленно встал и подошел к ней:

– Я скажу всему Риму, что отрекся от жены, потому что жена Цезаря должна быть выше подозрений[98]. Но поскольку сейчас мы одни, я признаюсь, что причина нашего развода – не в нарушении внешних приличий. Мы могли бы обо всем договориться, все обсудить и прийти к согласию… – Он наклонился и шепнул ей на ухо: – Но ты покусилась на мою дочь, самое ценное и священное, что есть в Риме. Никто, слышишь меня, никто и никогда не сможет и не посмеет ее обижать. А теперь вон из моего дома.

Помпея кивнула, но не двинулась с места.

– Ты уверен, что хочешь этого, Гай? – спросила она.

– В жизни не был ни в чем так уверен.

Она снова кивнула:

– Это ударит по тебе самому. И тебе будет больно, муж мой, очень больно.

Цезарь был великим государственным мужем и искусным военным, но в личных делах ему еще многое предстояло узнать, и он сделал то, чего ни в коем случае не стоило делать. Он позволил себе бросить вызов оскорбленной женщине:

– Собираешься нанести ответный удар? Честно говоря, не вижу, как это может быть тебе под силу.

И ушел к себе, оставив ее посреди атриума.

Глядя себе под ноги, на мозаику, Помпея, внучка Суллы, поклялась отомстить. Но не впопыхах. Это будет самая ужасная месть, какую только можно вообразить. Она нанесет удар там, где Цезарь не ждет, застанет его врасплох и ввергнет в пучину отчаяния.

LXXVIII

Пропретор Испании

Рим

61 г. до н. э.

Итог sortitio, жеребьевки при распределении провинций среди пропреторов текущего года, стал для Цезаря благословением богов: ему досталась Дальняя Испания. Вряд ли его ожидало там блестящее будущее, но он стремился покинуть Рим, и пропреторство было скорее способом отвлечься, нежели обязательством. В Сенате он был одинок, а его заимодавцы требовали срочной выплаты как минимум восьмисот тридцати талантов из общей суммы долга, накопившегося после многолетней дорогостоящей подготовки к выборам – в квесторы, эдилы, великие понтифики и, наконец, в преторы. И это не считая дополнительных расходов, которые он нес как смотритель Аппиевой дороги и как эдил. Красс снова дал ему поручительство на эту сумму, что позволило Цезарю уехать в Испанию с согласия заимодавцев: те знали, что, если он в течение года не вернется с деньгами, поручитель погасит долг. Последний толчок к отъезду дала Аврелия.

– Но суд по делу о преступлении в праздник Благой богини еще не завершен, матушка, – не без тревоги заметил Цезарь.

– Об этом мы позаботимся сами, – сказала Аврелия, имея в виду себя и старшую сестру Цезаря, которая присутствовала при разговоре. – Все, что происходит в дни Благой богини, касается только женщин. А значит, этим неприятным делом займемся мы, женщины семьи Юлиев. Будем сообщать тебе новости, и к тому времени, когда ты вернешься из Испании, все будет решено. Ты получишь развод, в Общественный дом вернутся мир и спокойствие. Поезжай в Испанию.

Кордуба[99], Дальняя Испания

61 г. до н. э.

Цезарь последовал совету матери и отправился в Кордубу, где сразу же окунулся в местные дела. Сразу по прибытии он заметил, что в Дальней Испании, охватывавшей большую часть юга Испании и западную часть Пиренейского полуострова, от реки Таг[100] до атлантического побережья, население страдало от резкого повышения налогов, которое вынудило многих покинуть свои дома и пойти в разбойники.

В гражданской войне против оптиматов, возглавляемых Метеллом Пием и Помпеем, некоторые области поддерживали Сертория. В отместку Метелл наложил на сторонников популяров колоссальную дань. Цезарь смело отменил все эти налоги и вдобавок издал закон, согласно которому задолжавший гражданин обязан был, пока выплачивает долги, передавать своим заимодавцам только две трети годового дохода, а одну треть мог тратить на жизнь и содержание семьи.

Это успокоило провинцию. Оставалось решить, что делать с вторжениями извне: лузитанские племена к северу от Тага неоднократно нападали на южные колонии, где уже заметно чувствовалось влияние Рима. Переговоры прошли неудачно, и Цезарю стало ясно, что единственный выход – военное вмешательство.

Однако лузитанские племена опустошали эти земли десятилетиями. Лузитаны были многочисленными и сильными, к тому же привыкли воевать.

Цезарь знал, что не сможет начать поход против них в одиночку.

Лабиен остался в Риме.

К кому же обратиться?

Гадес

61 г. до н. э.

Цезарю нужен был тот, кому он мог доверять. Он вновь отправился в Гадес и посетил храм Геркулеса. Его сопровождал все тот же Луций Бальб, самый влиятельный испанец в городе.

– Ты должен отправиться со мной, Бальб, – сказал ему Цезарь, стоя в дверях храма. Они любовались статуей Александра Македонского.

В последний раз Цезарь видел эту статую квестором. С тех пор он побывал смотрителем Аппиевой дороги, римским эдилом и претором, был избран великим понтификом. Защищает ли его Александр? Слышат ли боги его молитвы?

– Куда? – спросил Бальб.

В прошлом он сотрудничал с Метеллом Пием и, прежде чем соглашаться, желал точно знать, чего именно ожидает от него новый пропретор.

– Я собираюсь переправиться через Таг и напасть на лузитан[101], – объявил Цезарь. – И это будет не просто набег. Я хочу подчинить их Риму. Рядом со мной должен быть человек, которого уважают во всей провинции. Со средствами, связями и умом. Способный смело сказать, что я ошибаюсь, если я ошибаюсь. Я подумал о тебе.

Замечание было весьма лестным, но испанец колебался: нападение на лузитан выглядело не военной прогулкой, а крупным столкновением.

– Какими силами ты располагаешь? – осведомился он.

– Двадцать когорт.

– Два легиона, – задумчиво процедил Бальб. – Не так много. За Тагом начинаются гористые и очень неприветливые земли, прекрасно подходящие для всевозможных засад. Лузитане в этом деле искусны.

– Знаю. А потому хотел бы набрать еще с десяток когорт. Целый дополнительный легион – у меня будут здесь два отдельных войска, я смогу внезапно атаковать противника. Но мне нужно, чтобы ты помог мне набрать этот дополнительный легион, используя свое влияние. Тебя знают во всей провинции. Меня не знает никто. Я бывал здесь когда-то, но я чужак. А ты местный. И еще я хочу, чтобы ты сопровождал меня в походе, став префектом, отвечающим за снабжение войска. Тебя уважают во всех городах, – настаивал он. – Люди готовы иметь дело с тобой, а со мной будут только тянуть время. Я не могу рассчитывать на успех, если не уверен, что в тылу у меня союзники, а не враги. Твое присутствие будет залогом того, что мы получим продовольствие и снаряжение. А местные увидят, что после устранения лузитанской угрозы в этих краях расцветут торговля, землепашество и скотоводство. Поход выгоден всем, но ты должен отправиться вместе со мной.

Бальб вздохнул:

– Ты многого просишь. Это потребует от меня полной самоотдачи.

– Верно, – подтвердил Цезарь и перешел к вопросу, который вертелся у испанца в голове. – Чего ты хочешь от меня… взамен?

Они все еще стояли у подножия статуи Александра Македонского.

– Я хочу в Рим, – признался Бальб. – Я хочу, чтобы после твоего пропреторства ты отвез меня в Рим. Я рассчитываю укрепить положение Гадеса внутри империи, но понимаю, что все важные вопросы решаются в Риме. Я должен участвовать в римских государственных делах, иначе я никогда не добьюсь того, чего желаю для своего города.

– Испанцы не участвуют в римских государственных делах, – сказал Цезарь; таково было положение дел.

– Пока не участвуют, – ответил Бальб, не сводя с него взгляда.

Цезарь тоже пристально посмотрел ему в глаза, но в конце концов улыбнулся и повторил вслед за Бальбом:

– Пока не участвуют… В римских государственных делах пока не участвует ни один испанец, но, если ты поможешь мне, все изменится.

Бальб кивнул и протянул Цезарю руку.

Рукопожатие было крепким.

Тем не менее, прощаясь с Бальбом, Цезарь произнес слова, встревожившие последнего.

– Все будет так, как ты просишь, но лучше бы тебе попросить меня о другом одолжении, – тихо сказал он Бальбу. – Прибыв со мной в Рим и оказавшись среди сенаторов, ты быстро заскучаешь по спокойному Гадесу.

На мгновение Бальб застыл у подножия статуи Александра Великого, но затем пожал плечами, словно отвергая это предостережение, и последовал за Цезарем в Гадес, а оттуда – в Северную Испанию.

Метеллин[102], Дальняя Испания

61 г. до н. э

Двадцать когорт, имевшихся изначально, а также десять новых когорт и восьмитысячные вспомогательные силы, набранные при участии Бальба, Цезарь сосредоточил в городе Метеллине на берегу реки Анас[103]. То было новое поселение, основанное около двадцати лет назад Метеллом Пием, в честь которого и получило свое название. Анас здесь был судоходным.

Там Цезарь получил несколько писем от матери: разбирательство о преступлении на празднествах Благой богини подошло к концу. Аврелия и Юлия Старшая заявили, что нашли мужчину в своем доме, имея в виду, что Помпея поддерживала связь с Клодием. Мать также сообщила, что договорилась с Фульвией, молодой женой подсудимого, и та обещала подкупить судей, чтобы они отпустили Клодия, поскольку его там могло и не быть, а свидетели ошиблись. Снова деньги. Снова долги. В любом случае авторитет Помпеи был подорван, а развод оправдывался личными, а не государственными соображениями. Родственникам бывшего диктатора оставалось только согласиться. В следующем письме говорилось, что Цицерон выдвинул обвинение против Клодия и проиграл, столкнувшись с мздоимством в суде.

Итак, Цезарь больше не состоял в браке, а его враг потерпел поражение в суде – редкий случай. Цицерон стремился одержать легкую победу, чтобы украсить свой послужной список, тем более что дело выглядело довольно понятным, однако он не взял в расчет хитроумия Аврелии и предприимчивости Фульвии, молодой жены Клодия, которая, похоже, переняла у мужа талант покупать чужую волю и дергать за ниточки, оставаясь в тени.

Фульвия. Возможно, думал Цезарь, эту женщину не стоит упускать из виду. Не как любовницу, но как человека, с которым лучше избегать столкновений. Наблюдая за действиями матери, Цезарь давно понял, что женщина может быть не только отличным союзником, но и куда более грозным врагом, чем любой мужчина. Тем не менее он почему-то не отнес это соображение к покинутой им Помпее и не принял всерьез ее угрозу.

Имя Клодия в очередной раз оказалось запятнано, однако терять ему было нечего. Он не переживал – деньги, выплаченные Аврелией за работу, вполне покрыли его репутационный ущерб. Клодий привык, что его считают отборнейшим негодяем. Это дарило ему свободу действий.

– Вспомогательные войска прибыли, – прервал эти размышления Бальб.

Отныне все силы Цезаря были сосредоточены в Метеллине.

– Выступаем послезавтра, – ответил Цезарь, откладывая письмо в сторону. – Дадим вспомогательным день отдыха и двинемся на север.

Герминий[104]

Перебравшись вброд через почти непреодолимый Таг, Цезарь и Бальб достигли хребта Герминий. В этих местах проживало множество лузитан, совершавших набеги на римские колонии к югу от широкой реки.

Цезарь начал с переговоров: всем, кто готов был отказаться от грабежей и набегов, он предложил покинуть горы и обосноваться на равнине, среди римских поселенцев, прибывших из других областей Иберии и даже из Италии. Он расширил город Цезаробригу и другие поселения в этих краях, такие как Консабура или Толет[105], чтобы те могли принять всех лузитан, которые согласятся на его условия. Цель заключалась в том, чтобы большинство защитников лузитанских крепостей на Герминии покинули их, и многие так и поступили.

Но остальные решили бороться.

И делали это по-своему.

– Этот скот очень пригодится нам, – сказали Цезарю военные трибуны, в одной из горных долин заметив большое стадо.

Переход через хребет утомил римлян, и, хотя столкновений почти не было, они устали от ежедневной пшеничной каши. Поев мяса, они сражались бы гораздо бодрее; Цезарь предвидел скорые бои. Они приближались к сердцу горной области, главному очагу сопротивления лузитан, где обитали воины, отказавшиеся вести переговоры с Римом.

– Что думаешь, Луций? – спросил Цезарь своего помощника.

Бальб всмотрелся в долину, где пасся скот, и обозрел окружавшие ее горы.

– По-моему, не очень сложно, – сказал он.

– По-моему, тоже, – согласился Цезарь. – Отправь дозорных в горы. Хочу убедиться, что это не засада.

– Но скот может уйти из долины, пока мы дожидаемся возвращения дозорных, – сказал один из военных трибунов.

– Верно, – согласился Цезарь, – но мы подождем.

Цезарь провел день на холме, глядя на стадо. Как и опасались трибуны, часть его двинулась из долины прочь; животные медленно, но неуклонно направлялись к горам. Цезарь видел, что начальники негодуют, но вот от дозорных начали приходить первые сообщения.

– Горы вокруг долины кишат воинами, славнейший муж, – объявили легионеры.

– Итак, это засада, – сказал Бальб.

– Именно, – подтвердил Цезарь. – Так поступают кельты и иберы в других областях Испании.

– Что будем делать? – спросил Бальб.

Трибуны притихли. Осторожность вождя спасла их от страшного бедствия. Стало понятно: вместо того чтобы давать пропретору дурные советы, лучше молчать и выполнять приказы.

– Этот скот нам бы не помешал… – начал Цезарь. – Пусть один легион отправится в долину, делая вид, будто собирается угнать стадо, а мы в это время – ты с севера, а я с юга – обойдем горы и нападем на лузитан с тыла. Таков мой замысел. Я хочу победы, и мне нужен скот.

Противник был застигнут врасплох. Лузитаны не ожидали, что их окружат с обеих сторон, и отступили в беспорядке.

Так Цезарь получил то и другое: победу и скот.

Мясо животных наполнило желудки легионеров, а заодно укрепило их веру в начальника.

Цезарь предвидел, что с этого дня лузитаны не станут устраивать обычных засад, и решил избегать простых путей, выбирая самые узкие и труднопроходимые тропы. Легионеры тратили огромные силы, зато несколько раз застигли лузитан врасплох, атаковав с неожиданной стороны.

Отныне легионеры и вспомогательные войска не только подчинялись приказам Цезаря, но и восхищались им – и не испугались, услышав, что следуют дальше на север. Теперь римляне распоряжались на Герминии, а сам пропретор в Дальней Испании искал золотые и оловянные рудники, которые, как он знал, располагались за другой большой рекой.

Цезарь пересек Дурий[106].

Ему нужно было золото и олово. Это принесло бы ему существенную экономическую выгоду, чтобы к возвращению в Рим не только добиться славной победы над лузитанами, но и стяжать нечто более материальное: деньги. Кредиторы ждали его с нетерпением – их не волновала слава, если она не обращена в сестерции, денарии, а еще лучше – в таланты.

Все шло гладко.

Затем положение осложнилось.

Цезарь действовал ловко, осторожно и в то же время смело. Он добился больших успехов, но к северу от Дурия продвижение войск замедлилось: леса были слишком густы, дороги – едва проходимы, а вероятность того, что вражеские воины объединятся и нападут на легионеров в какой-нибудь долине, – высока. Кроме того, двигаясь на север, они с каждым днем все больше удалялись от южных поселений, откуда получали продовольствие, оружие и другое военное и невоенное снаряжение, необходимое войску. В довершение всего часть лузитан Герминия восстала и перерезала путь снабжения с юга.

Цезарь знал, что расположенные на севере оловянные рудники уже близко, но продвижение в таких условиях было крайне рискованным. Он мог потерять все, чего достиг.

– Надо поворачивать, – сказал ему однажды Бальб, доедая утреннюю кашу.

Цезарь в ответ лишь кивнул. Для этого он и взял с собой Бальба – единственного, кто осмеливался заговорить о подлинном положении дел.

Они повернули, и на обратном пути к Герминию Цезарь принял решение.

– Мы разгромим горстку воинов, а остальные увидят, что римляне отступают, и восстанут, – сказал он Бальбу. – Я хочу преследовать лузитан, взявших в руки оружие, где бы они ни были и куда бы ни устремились.

Лузитаны выбрали бегство: увидев, что Цезарь снова пересекает Дурий, теперь уже направляясь к Герминию, они решили покинуть горы и пойти к океану.

Цезарь велел их преследовать.

Лузитаны действовали грамотно и последовательно. На атлантическом побережье их ждали готовые плоты. Они прибыли на берег, опередив римские войска всего на один день, погрузились на плоты и отплыли на соседний остров, где и укрылись[107].

Достигнув побережья Атлантического океана, Цезарь увидел на горизонте остров.

– Далеко, нам дотуда не добраться, – сказали трибуны.

Бальб тоже засомневался.

– Мы не можем позволить бунтовщикам уйти невредимыми, – настаивал Цезарь. – Это дело первостепенной важности: врага следует уважать. Для начала я попытался с ними договориться и предложил поселиться в Цезаробриге и других городах, пообещав надел каждому, кто согласится на сделку. Затем я проявил великодушие и, одержав победу в Герминии, не стал разорять их земли. Но они восстали снова. Если мы оставим их на острове, то стоит легионам покинуть побережье, как лузитаны приплывут назад, вернутся на Герминий, нападут на нас и снова примутся грабить южные города. Это дело первостепенной важности, – повторил он. – Лузитаны должны сдаться. Стройте плоты. Нас не остановили реки – не остановит и море.

– Но мы пересекали реки летом, а в этих краях бывают длительные засухи, вот как сейчас, – заметил Бальб. – Высохшие русла облегчали переправу. А тут перед нами океан. Плыть по нему будет нелегко.

– Все равно, делайте, – настаивал Цезарь.

Началось строительство плотов.

Легионеры работали неискусно, и плоты получились непрочными. И все же они вышли в море.

К счастью, некоторые плоты, не выдержав веса легионеров, перевернулись у самого берега, и большинство солдат выбрались на берег, отделавшись испугом, но другие ушли в океан, их перевернул прилив, и солдаты погибли. Лишь немногие достигли острова, где, с трудом отбившись от неприятеля, вернулись на плоты, чтобы начать трудное возвращение.

Цезарь смотрел в море.

У него не было опыта морских сражений.

Он повернулся к Бальбу.

– В Гадесе ведь есть военный флот? – спросил он. – Есть и торговые суда? С командой и отличными мореходами, верно?

Гадес основали финикийцы. Море было их средой обитания.

– Верно, – подтвердил Бальб.

– В таком случае отправляйся в Гадес и приведи сюда корабли, – приказал Цезарь.

– Сколько? – спросил Бальб, которому требовались точные указания.

– Все, – ответил Цезарь. – Все, какие найдутся. Римские военные корабли и прочие тоже. Мы заполним торговые суда легионерами.

– Мне понадобится несколько дней, чтобы добраться до Гадеса, подготовить флот и вернуться сюда.

– Ничего, мы подождем.

Цезарь отвернулся и снова устремил взгляд на остров, где укрылись мятежные лузитаны.

Прошло несколько дней.

Цезарь приказал разбить лагерь на берегу и оттуда наблюдал за островом. Лузитаны выходили в море на плотах, ловили рыбу и готовили ее. Остров был достаточно большим, к тому же в последние недели шли дожди, а значит, в небольших лагунах и ручьях скопилась вода, которая позволяла продержаться несколько месяцев.

Но у Цезаря не было в запасе нескольких месяцев. Срок его полномочий составлял всего год, и лузитаны это знали. Они изучили обычаи врага. Цезарь понимал: когда ему придется отступить, они сделают именно то, чего он опасался, – покинут остров, вернутся на материк, доберутся до Герминия, снова начнут будоражить народ, науськивая его против Рима, и нападать на города Дальней Испании.

Но однажды на горизонте появились паруса.

Не один и не два.

К берегу приближались более сорока крупных судов.

Лузитаны на острове не верили своим глазам: они никогда не видели таких громадных кораблей, тем более в таком количестве.

Флот встал на якорь вблизи римского лагеря. Бальб высадился, чтобы встретиться с Цезарем.

– Я задержался – ждал прибытия нескольких торговых судов с Востока, – объяснил он.

– Ты все сделал правильно. – Цезарь пожал ему руку в знак признательности. – Нам нужен каждый из этих кораблей. В эти дни я думал не только о победе над лузитанами. Однако всему свое время.

Он приказал сотням легионеров подняться на борт. Через два часа погрузились все и корабли направились к острову. Для моряков, привыкших ходить по Нашему морю с запада, из Гадеса, на восток, в Александрию, Родос или Эфес, это было простейшим делом.

Лузитаны не смогли остановить одновременную высадку солдат с сорока кораблей. Сотни вооруженных легионеров жаждали отомстить за друзей, погибших при первом нападении на остров.

Час спустя большинство восставших воинов сдались. Некоторые пали в бою и теперь лежали на берегу, на остальных, безуспешно прятавшихся среди деревьев, охотились по всему острову.

Легионеры приветствовали Цезаря, наградив его титулом, который был не просто пышным именованием:

– Император, император, император!

Такое приветствие означало, что Цезарь мог обратиться в Сенат с просьбой о триумфе, и он это понимал. А еще ему как можно скорее хотелось выдвинуться в консулы. Победа над лузитанами, усмирение племен на северной границе Дальней Испании и создание новых колоний наверняка обеспечили бы ему поддержку избирателей, но один вопрос по-прежнему оставался нерешенным.

Деньги.

В Риме его ждали заимодавцы. Несмотря на неизменную поддержку Красса, возможность выплатить хотя бы восемьсот тридцать талантов по поручительству, подписанному Крассом, стала бы глотком свежего воздуха. Цезарь знал, что впереди траты на консульские выборы. Если он хотя бы отчасти рассчитается с долгами, то сможет и дальше рассчитывать на доверие Красса и терпение заимодавцев, которые убедятся в его платежеспособности.

И все же Цезарь затеял свой поход на благо провинции, а не ради собственного обогащения. Прямое военное столкновение было бы куда выгоднее для него: он получил бы рабов для продажи, правда не обеспечив при этом безопасность местных жителей. Он ни о чем не жалел, однако деньги предстояло искать в другом месте.

– Великая победа, – улыбнулся Бальб, когда легионеры снова погрузились на корабли, чтобы вернуться на полуостров. – Возвращаемся в Гадес? – спросил он, не сомневаясь в ответе.

– Нет, – отозвался Цезарь, с палубы глядя на север. – У нас отличный флот, а в Галлеции[108] есть олово. Нам не удалось добраться до рудников Бриганция через непроходимые леса и горы к северу от Дурия, но мы сможем прийти туда по морю. Мне нужны корабли, полные легионеров, оружия и провизии, для похода на север. Отправляемся завтра на рассвете.

Бальб кивнул. Такой поход не входил в его расчеты, но это был дерзкий замысел, который мог увенчаться успехом. В любом случае, имея флот, всегда можно быстро и безопасно вернуться вдоль берега.

Север был относительно неизведанной землей для моряков из Гадеса: они привыкли торговать и развозить товары по всему бескрайнему морю, которое римляне уже называли «нашим», но редко огибали полуостров. Это были опасные, враждебные земли. В то же время раньше с ними не было трех вооруженных римских легионов для защиты кораблей, а их присутствие меняло все.

Сухие острова[109]61 г. до н. э

Цезарь сошел с корабля и приказал легионерам сделать то же самое, чтобы у каждого была возможность ступить на берег и размять мышцы после нескольких дней плавания.

Он задумчиво прогуливался по берегу, за ним шагал Бальб.

Сколько хватало глаз – дюны и песок. Острова оправдывали свое название, хотя их внутреннюю часть покрывала растительность. С берега было видно море, вдававшееся в сушу, словно устье огромной реки.

– Эти берега могут быть опасными, – сказал Бальб. – Рифы, скалы и островки трудно увидеть в тумане. Мы должны тронуться в путь до осени. Мне кажется, при дурной погоде среди этих скал бушуют волны.

Цезарь последовал совету Бальба, и его флот поплыл быстрее.

Бриганций[110]

Появление римского флота ужаснуло обитателей этой области, занимавшихся добычей руды. Никогда прежде они не видели одновременно столько судов, тем более таких больших. Шум приближавшихся кораблей, бурление воды, разрезаемой множеством килей, произвели на них огромное впечатление, и никто не осмелился перечить Цезарю.

Трюмы быстро наполнялись оловом, стоившим дорого и встречавшимся редко. Цезарь заполнил бесценным грузом трюмы двенадцати торговых судов. Целое состояние! Вот теперь он и впрямь получил, что хотел: замирил племена на северной границе Дальней Испании, добился крупной военной победы над лузитанами и добыл много руды, чрезвычайно ценившейся в Риме. Вдобавок его провозгласили императором. Он мог выплатить долги и потребовать от Сената триумфа. Он готов был избираться в консулы. Оставалось уладить один вопрос: согласно законам Суллы, все еще действовавшим в Республике, сенатор не мог стать консулом, пока не достигнет сорока двух лет, а Цезарю было всего тридцать девять. Это усложняло дело, но сейчас, стоя на палубе и подставив лицо океанскому ветру, он лишь молча улыбался. У него уже сложился замысел.

– Когда-нибудь Риму придется присоединить эти земли, – сказал он Бальбу, не отрывая взгляда от моря, – но сейчас у меня нет на это времени. Я должен немедленно вернуться в Рим.

Бальб послушно прождал несколько дней, но, увидев вдали Гадес, все же напомнил Цезарю о его обещании:

– Ты сказал мне, что по возвращении…

Цезарь его перебил:

– Я обещал, что по возвращении возьму тебя с собой в Рим.

– Так и есть.

– Так и будет, – подтвердил пропретор. – Цезарь всегда выполняет свои обещания. К тому же ты действительно нужен мне там.

– Я нужен тебе в Риме… для чего? – удивился Бальб.

Он не понимал, чем может быть полезен Цезарю в столице мира, его мира, где Цезарь был сенатором и стал сперва эдилом, потом претором, пропретором и понтификом. Что он, Бальб, может дать этому всемогущему римлянину в его родном городе? В Испании – да, но в Риме?

Цезарь прочел замешательство в лице своего испанского друга и развеял его сомнения.

– Во время войны с Серторием ты вел переговоры с Метеллом Пием и Помпеем, правда? – спросил он, желая услышать подтверждение того, что знал и так.

– Верно.

– Метелл, как ты знаешь, умер несколько лет назад, но Помпей продолжает свое восхождение, стяжая могущество и богатство. Он вот-вот вернется из Азии, где покорил множество восточных царств и одержал победу над Митридатом. Сейчас он силен как никогда. Моя победа над лузитанами – капля в море по сравнению с его громким успехом. Мне нужно вступить с ним в переговоры, но он ни за что не пожелает иметь дело со мной самим. Наши отношения очень непросты. Мы были и остаемся врагами, однако я хочу обсудить с ним одно чрезвычайно важное дело. В прошлом я не раз голосовал за него в Сенате, но все равно Помпей не захочет договариваться со мной ни о чем, – во всяком случае, поначалу он упрется. Зато он согласится увидеться с испанским вождем, знакомым ему по годам войны с Серторием, – вождем, который всегда держал свое слово. Вот для чего ты нужен мне в Риме: чтобы помочь заключить договор с самым могущественным человеком в мире – с Помпеем.

LXXIX

Великий триумф Помпея

Италия

61 г. до н. э.

Пока Цезарь сражался с лузитанами, Помпей вернулся из Азии.

Сойдя на берег в Брундизии, он первым делом отправил в Рим письмо государственной почтой, объявляя о своем решении развестись с Муцией Терцией. Помпей утверждал, что жена изменила ему, а на самом деле мстил ей за то, что ее родственник Минуций Терм не поддержал предложение Непота вверить Помпею войско для борьбы против Катилины.

Помпей никого никогда не прощал.

В то же время брак всегда был для него средством решения государственных дел, и возвращение к холостяцкой жизни давало ему новые возможности в этой напряженной обстановке, когда отношения между популярами и оптиматами накалились до крайности. Сам он считал себя вождем третьей партии – своей собственной, которая отстаивала его личные интересы.

– Может, двинем легионы на Рим, как Сулла? – осмелился предложить Геминий.

Афраний, который тоже присутствовал при этой частной беседе в гавани Брундизия, где выгружались богатства, доставленные с Востока для роскошного триумфального шествия в Риме, посмотрел на него с тревогой. Он не был сторонником таких крутых мер. Чтобы его успокоить, Помпей покачал головой и заговорил, задумчиво глядя на пришвартованные корабли:

– Суллу, в отличие от нас, поддерживал Сенат. Среди наших противников – Цицерон и Катон с войском ветеранов, которое только что одолело Катилину. А мои ветераны устали за годы войны на Востоке. Вряд ли им нужна сейчас гражданская война с неизвестными последствиями, в которой мы все можем погибнуть. Нет, Геминий, идти на Рим – не выход. Своих целей я достигну иным путем.

Геминий кивнул: это звучало здраво. Однако имелись и более насущные дела.

– Твоим ветеранам нужны земли, и надо добиться того, чтобы Сенат узаконил соглашения с восточными царями, – сказал он. – Как?

Помпей повернулся к ним и подбородком указал на Афрания:

– Он будет участвовать в консульских выборах. На деньги, привезенные с Востока, я куплю столько голосов, сколько потребуется. Одного из наших людей, Луция Флавия, мы сделаем плебейским трибуном. Флавий будет продвигать закон, по которому моим ветеранам предоставят землю, а Афраний не позволит Цицерону и Катону провалить его в Сенате. Но прежде я отпраздную свою великую победу над пиратами, Митридатом и другими восточными царями, устроив триумфальное шествие по улицам Рима, – так я покажу всем свою силу и завоюю расположение народа. Вот каков мой замысел.

Геминий и Афраний сочли, что это отличная мысль.

Рим

Несколько недель спустя

Город украсили цветочными гирляндами; улицы, по которым должно было пройти триумфальное шествие, заполнила восторженная толпа. Проконсул был известен своей любовью к роскошным триумфам, а этот должен был стать уже третьим по счету, – лишь немногие сенаторы удостаивались такой чести столько раз. Всего лишь пятерым полководцам за всю историю Рима присудили три триумфа. Последний раз подобное случалось двести с лишним лет назад, когда консул Маний Курион Дентат одержал множество побед над самнитами, сабинянами и Пирром, царем Эпира.

Первый триумф Помпея состоялся после его победы над популярами в Африке во время гражданской войны между Марием и Суллой. Второго триумфа он удостоился за столкновение с Серторием, к которому незаслуженно добавил свое участие в войне против Спартака, якобы решающее. В первый раз он возжелал проехать по улицам Рима в повозке, запряженной слонами, но животные не поместились под триумфальной аркой, и пришлось их выпрячь и заменить лошадьми: получилось куда обыденнее. Тогда это нелепое событие изрядно позабавило врагов Помпея, которые полагали, что его гордость уязвлена. Но с тех пор Помпей многому научился и не желал попасть в неловкое положение во время своего третьего триумфа. Вдобавок новое шествие должно было помочь Луцию Афранию, готовившемуся к консульским выборам. Поэтому ничто не должно было вызывать ни шуток, ни злорадства – лишь восхищение и почтение, а у врагов Помпея – даже трепет.

Для начала Помпей заявил посланникам Сената, что удостоен нового триумфа одновременно за две победы, ибо за разгромом пиратов сразу же последовал успешный поход против Митридата Понтийского, а затем и других азиатских царей, – он не успел отпраздновать должным образом победу над морскими разбойниками, которые десятилетиями бороздили Наше море. Цицерон и Катон понимали, что Помпей стремится показать народу свое могущество и богатство в расчете на грядущие выборы, но, поскольку он отказался двинуть на Рим вооруженные легионы, решили удовлетворить его тщеславие, причем дважды: для триумфального шествия Помпея Сенат выделил не один день, а два. Сначала предстояло показать трофеи, добытые в борьбе с пиратами, а затем – богатства, отнятые у восточных властителей.

Тем не менее Помпей привез из Азии столько драгоценностей, сокровищ и предметов роскоши, что не хватило даже двух дней. Зрелище, конечно же, произвело впечатление на народ. Помпей приказал развернуть знамена с названиями народов и царств, над которыми одержал победу: Понт, царство Митридата, которого он одолел с таким трудом, Армения, Каппадокия, Пафлагония, Мидия, Колхида, иберы, албаны, Сирия, Киликия, Месопотамия, Финикия, Палестина, Иудея, Аравия. За ними несли знамена побежденных пиратов – Помпей захватил более восьмисот кораблей и множество укреплений, взял после осады почти девятьсот городов. Далее шли штандарты с надписями, гласившими, что благодаря походам Помпея в казну поступило более двадцати тысяч талантов, – колоссальная сумма, которая, несомненно, улучшит дела государства. О тысячах талантов, которые Помпей оставил себе, нигде не говорилось, но все полагали, что эта сумма не сильно уступает той, что отошла государству, а может, и превосходит ее. Отныне Помпей был так же богат, как и Красс, если не богаче. Ко всему этому добавлялись деньги, которые каждый солдат получил за эти походы.

– Тысяча пятьсот драхм каждому легионеру! – судачили собравшиеся, восхищенные богатством, пышностью и размахом: все это превосходило воображение простого римского гражданина.

– Молчите и смотрите, смотрите! – воскликнул другой свидетель ослепительного зрелища.

И вот наступила самая тягостная часть любого римского триумфа: шествие пленных. Больше всего внимания привлекали не солдаты, женщины или дети, которых предстояло продать в рабство, а великие вожди, захваченные римским проконсулом. Помпей вывел на улицы закованных в цепи капитанов захваченных пиратских кораблей; Тиграна, сына царя Армении, осмелившегося восстать против Рима, с женой и дочерью; Аристобула, царя Иудеи, и всевозможных знатных заложников, взятых у побежденных народов. За неимением главной добычи, царя Митридата, который избежал плена, Помпей выставил напоказ одну из жен свергнутого понтийского монарха вместе с ее детьми.

Это было потрясающее представление.

Народ приветствовал своего кумира:

– Помпей, Помпей, Помпей!

В эти минуты Помпей был его богом.

Но… он не был богом Сената.

Помпей пришел в восторг от своего великого триумфа и два дня чувствовал себя хозяином мира. Свои легионы он разоружил. Теперь у него оставались только ветераны, которые в награду за тяжелые восточные походы жаждали получить землю. Помпей рассчитывал, что его богатства будет достаточно, чтобы при помощи взяток заполучить решающий голос в государственных делах: наступили консульские выборы, и на азиатские деньги он купил необходимое число голосов, чтобы победу одержал один из его приближенных, легат и сенатор Луций Афраний, который был с ним еще во время войны с Серторием. Другой его верный сторонник, Флавий, стал плебейским трибуном.

Как объяснил Помпей Геминию и Афранию, замысел состоял в том, чтобы Луций Флавий, сделавшись плебейским трибуном, предложил новый земельный закон, а Афраний поддержал его в Сенате, – таким образом Помпей получил бы земли, которые обещал своим ветеранам, и укрепил свой авторитет. Но на пути к осуществлению этого замысла возникли два препятствия: Цицерон и Катон.

Больше всего беспокойства доставлял Катон, проявлявший безграничную враждебность ко всем, кто выступал за земельные преобразования, даже если это касалось солдат, которые заслужили награду. Раздел угодий означал для него начало конца Римской республики в том виде, к какому привыкли он сам и прочие оптиматы, – мира, где горстка избранных владеет большей частью пригодной к обработке земли. Это казалось ему немыслимым.

Цицерон и Катон сделали все возможное, чтобы вторым консулом стал Метелл Целер, претор, спустивший военный флаг на Яникульском холме и тем спасший Рабирия. Последний же был родственником Муции Терции, смертельно возненавидевшей Помпея за развод.

Завоеватель Азии не остановился на достигнутом и сделал свой самый рискованный шаг: воспользовавшись тем, что он снова стал холостым, как и его сын, Помпей предложил Катону двойной брак с дочерями его сводной сестры Сервилии.

Domus Катона, Рим

Катон не мог прийти в себя от изумления.

Он ожидал от Помпея, недовольного его сопротивлением закону о земле, чего угодно, но такое ему и в голову не приходило.

Теперь он молча стоял в атриуме, держа в руках письмо, в котором Помпей делал двойное брачное предложение.

– Нечего и думать, – осмелилась возразить Сервилия. – Нужно соглашаться.

Своему сыну Бруту, а также обеим дочерям Сервилия прочила великое будущее. Чтобы обеспечить восхождение первого, она заручилась поддержкой Цезаря, но с дочерями было сложнее. Предложение Помпея казалось ей милостивым ответом богов на многочисленные жертвы и молитвы: породниться с самым могущественным человеком в Риме – наивысшее достижение.

Катон не говорил ни слова.

Это озадачило Сервилию.

– Ты ведь не откажешься? – спросила она, встревоженная его упорным молчанием.

Катон размышлял: родство с Помпеем дало бы ему огромную власть и, несомненно, богатство, но было ясно, что Помпей стремится его обезвредить. Если Катон промолчит в Сенате, все законы, необходимые проконсулу, будут приняты без возражений и Помпей станет подлинным правителем Рима. Вдобавок Катон был уверен, что, если уступит он, то же самое сделает Цицерон. Лучший оратор Рима имел обыкновение договариваться с сильнейшими. Этим ходом Помпей намеревался вывести его из игры.

Предложение выглядело заманчиво, но… Катон готов был его отклонить.

Многие думали, что Катон отказал Помпею из возвышенных соображений, желая сохранить свою независимость и не допустить, чтобы судьба отечества оказалась в руках одного-единственного сенатора – Помпея.

Так думали многие.

Но, по правде говоря, Катон отказал Помпею из самых низких побуждений, верша личную месть в отношении того, кто не мог себя защитить. Катон не забывал публичного унижения, пережитого им в Сенате, когда он принял записку Сервилии к Цезарю за послание от Катилины. Он не простил этого промаха своей сводной сестре, злясь не из-за ее связи с Цезарем, а из-за своего унижения перед Сенатом. Конечно, Катон отказался от предложения Помпея по многим причинам, но главной было низменное удовольствие: он причинил сводной сестре столько же зла, сколько причинила ему она в тот день.

– Я откажусь, – без объяснений решил Катон.

Отчаянию Сервилии не было предела. Но она ничего не могла поделать, кроме как возненавидеть сводного брата на веки вечные.

Рим, несколько дней спустя

Через несколько дней после этого Помпею пришлось сразиться на самом неудобном для него поле – в Сенате.

Он был посредственным оратором и знал, что уступает Цицерону и Катону в находчивости, остроумии и умении спорить. Враги сильно превосходили его в красноречии.

Поэтому в общественной жизни участвовали его доверенные люди. По его указанию плебейский трибун Луций Флавий продвигал закон о земле и предоставлении наделов ветеранам азиатской войны, Афраний же поддерживал закон в Сенате. Но Цицерон и Катон высказались против этого предложения и добились того, чтобы Сенат при поддержке Красса отклонил проект. Последний не забывал, что Помпей высокомерно присвоил себе победу над Спартаком лишь потому, что захватил в плен шесть тысяч бежавших врассыпную рабов, тогда как он, Красс, больше года сражался со Спартаком во всей Италии.

Замыслы покорителя Азии сорвались.

Да, Помпей завоевал полмира, отпраздновал три триумфа – один за победу в Испании, другой за успехи в Африке и третий – за покорение Азии. Он был единственным человеком, одержавшим такие громкие победы на трех континентах. И однако, он, хозяин мира, не сумел завоевать римский Сенат.

Domus Помпея, Рим

60 г. до н. э.

В те дни, ознаменовавшиеся для Помпея полным разгромом, Юлий Цезарь высадился в Италии, вернувшись после небольшой, но победоносной войны с лузитанами и привезя с собой испанца Бальба. Лабиен поведал ему, какова обстановка в Риме, и Цезарь отправил Бальба на встречу с Помпеем. Однако завоеватель Азии оказал испанцу отнюдь не дружеский прием:

– Я согласился встретиться с тобой, потому что в прошлом ты поддерживал нас с Метеллом в войне против Сертория, а я не забываю тех, кто мне помог. Но ты прибыл в Рим, сопровождая одного из моих врагов, Юлия Цезаря, и это не делает тебя желанным гостем в моем доме. Я сыт по горло кознями и не испытываю большого желания вступать в любые отношения ни с Цицероном, ни с Катоном, ни с Крассом, ни, конечно же, с Цезарем.

Гадесец сообразил, что застал Помпея в неудачный момент. Он постарался вести себя как можно благоразумнее, однако настаивал на своем.

– Я понимаю, славнейший муж, – вкрадчиво начал Бальб. – Но сам Цезарь послал меня вести переговоры с великим Помпеем. Он хочет сделать тебе одно предложение.

Помпей молчал, уставившись на кубок с вином.

Геминий, Афраний и другие приближенные обедали с ним в тот день в атриуме его дома и изрядно выпили. Недавний отказ Сената удовлетворить требование их вождя и без того не способствовал веселью, а услышав имя Цезаря, все помрачнели еще больше.

Помпей по-прежнему рассеянно молчал, не обращая внимания на испанца, прибывшего в его дом из дальних далей.

– Что за предложение? – осведомился Геминий, выпивший меньше других.

– Беседа Помпея с Цезарем и… Крассом, – пояснил Бальб.

Помпей нервно хохотнул:

– Пусть на эту встречу пожалуют и Цицерон с Катоном – тогда соберутся все мои враги.

Помпей сплюнул, и слюна забрызгала лицо Бальба. Тот отвернулся.

– Цицерон и Катон не приглашены, поскольку речь пойдет о том, как победить их в Сенате, – твердо произнес Бальб и добавил: – В Испании я всегда выполнял обещания, данные Помпею. Сейчас я осмеливаюсь обещать ему, что эта встреча отвечает его интересам как государственного мужа.

Собеседник осушил кубок с вином и поставил его на стол.

– Явится ли Помпей на эту встречу? – настаивал Бальб.

Завоеватель Азии рыгнул.

Его приближенные засмеялись: поведение вождя казалось им забавным.

Не обращая внимания на презрительные взгляды и насмешки, Бальб спросил:

– Это означает «да» или «нет», славнейший муж?

– Это означает отрыжку, испанец, – ответил Помпей. – Сегодня я пьян. Мои приближенные, мои верные люди, Афраний, римский консул, и Флавий, плебейский трибун, получили свои должности благодаря мне, однако не смогли провести земельный закон и добыть наделы для моих ветеранов. Сегодня неподходящий день, чтобы просить меня о встрече с Цезарем. Завтра… завтра… я сообщу тебе ответ.

Под общий хохот Бальб покинул атриум.

Он стоял в прихожей, ожидая, когда рабы откроют ему дверь, как вдруг сзади к нему подошел Геминий, незаметно выскользнувший из атриума в разгар винопития.

– Испанец… – сказал он.

Бальб обернулся:

– Мое имя – Луций Бальб.

– Отлично, Луций Бальб… – кивнул Геминий. – Завтра я поговорю с Помпеем.

Они посмотрели друг на друга.

Оба были советниками великих вождей.

– Хорошо, – сказал Бальб и вышел за дверь.

LXXX