– Да, – говорю.

– Хорошо. Процедура сильно изменилась за последние десять лет: с появлением чипов все стало гораздо проще. Дело реже доходит до суда. Жертвам и свидетелям не приходится терять время. Мы вам позвоним, мистер Арриндейл.

Когда я наконец выхожу из полицейского участка, утро почти на исходе. Мистер Алдрин сказал, что мне необязательно приходить сегодня, но я не хочу давать мистеру Крэншоу повод сердиться, поэтому возвращаюсь в офис. Нас опять тестируют – на этот раз мы должны находить соответствия на компьютере. В этом мы все сильны и справляемся с заданием быстро. Остальные тесты тоже легкие, но скучные. Я не отрабатываю утреннее время, потому что потерял его не по своей вине.



Перед тем как поехать на фехтование, смотрю «Новости науки» по телевизору, потому что эта передача о космосе. Консорциум компаний строит еще одну космическую станцию. Вижу знакомый логотип – не знал, что компания, на которую я работаю, интересуется проектами, связанными с освоением космоса. Диктор сообщает, что стоимость проекта составит миллиарды долларов, и рассказывает, насколько вовлечены участники.

Может быть, это одна из причин того, что мистер Крэншоу хочет сократить расходы. По-моему, хорошо, что наша компания собирается вложить деньги в космическую индустрию, и я хотел бы побывать в космосе. Если бы я не был аутистом, возможно, стал бы космонавтом или ученым в области космонавтики. Но даже если я сейчас пройду лечение и оно подействует, уже слишком поздно переучиваться на эти профессии.

Возможно, поэтому многие люди делают процедуру «Целая жизнь» – чтобы жить дольше и освоить профессию, которую не смогли освоить ранее. Впрочем, это очень дорого. Пока не многим доступно.



Когда я подъезжаю, у дома Тома и Люсии стоят еще три машины. Одна из них – Марджори. Сердце бьется быстрее. Я задыхаюсь, хоть и не бежал.

Дует холодный ветер. Когда холодно, легче фехтовать, но труднее сидеть и разговаривать.

Я захожу в дом. Люсия, Сюзан и Марджори обрывают разговор.

– Как ты, Лу? – спрашивает Люсия.

– Хорошо, – отвечаю я. Язык вдруг будто распух.

– Мне так жаль, что Дон на тебя напал! – говорит Марджори.

– Ты не виновата! – Марджори будто извиняется, хотя совершенно ни при чем – нападал-то Дон.

– Я знаю, но мне жаль, что тебе пришлось такое пережить, – говорит она.

– Все хорошо, – повторяю я. – Я тут, я… не в тюрьме. – Я хотел сказать «не мертвый», но передумал. – В тюрьме плохо, говорят, там внедряют чип в мозг.

– Поделом ему! – говорит Люсия. Лицо у нее нахмурено.

Сюзан кивает и что-то бормочет, я не расслышал.

– Лу, ты, кажется, не хочешь, чтобы Дону внедрили чип? – спрашивает Марджори.

– По-моему, это очень страшно, – говорю я. – Дон совершил плохой поступок, но ведь страшно, если они сделают из него другого человека.

– Чип работает не так! – говорит Люсия, пристально глядя на меня.

Она-то должна понять, она знает про экспериментальное лечение, знает, почему мне неприятно, что Дона заставляют меняться.

– Он поступил плохо – ужасно! Он чуть тебя не убил, Лу! Убил бы, если бы его не остановили. Его впору превратить в тарелку с пудингом, а чип всего лишь помешает ему вредить другим.

Все не так просто. Как слово меняет значение в зависимости от контекста и даже от тона, так и любое воздействие может быть как полезным, так и вредным в зависимости от обстоятельств. Чип не помогает человеку понять, что причинять вред плохо, он отнимает волю, желание совершать поступки, которые чаще всего считаются вредоносными. Значит, чип иногда будет удерживать Дона от хороших поступков тоже. Даже я это понимаю, и Люсия наверняка понимает, но почему-то не признается.

– Подумать только – столько лет ходил ко мне в группу! – восклицает она. – Никогда бы не подумала! Злобная гадина! Я бы собственноручно порвала его на куски!

На меня находит озарение – Люсия сейчас больше думает о своих чувствах, чем о моих. Она обижена, потому что Дон ее обманул – будто бы выставил глупой, а она не желает чувствовать себя глупой. Люсия гордится своим умом. Она хочет, чтобы Дон поплатился за то, что ранил ее, точнее ее мнение о самой себе.

Это не очень хорошо, я не думал, что Люсия способна на подобные проявления. А должен был догадаться? Ведь она считает, что должна была догадаться насчет Дона… Если нормальные люди полагают, что должны знать друг о друге все – даже тайны, – им, должно быть, невыносимо трудно. У меня голова пошла бы кругом.

– Ты же не можешь читать мысли, Люсия! – говорит Марджори.

– Знаю! – Люсия нервно теребит волосы, щелкает пальцами. – Черт возьми! Ненавижу, когда из меня делают дуру! А именно это он и сделал! – Люсия поднимает на меня глаза. – Извини, Лу! Эгоистично с мой стороны… Главное, ты в порядке, остальное неважно.

Будто кристалл формируется в перенасыщенном растворе, возвращается обычная, привычная мне Люсия вместо сердитой, которую я только что наблюдал. Большое облегчение видеть, что она осознала свою ошибку и не будет ее повторять. Других людей она анализирует быстрее. Интересно, дольше ли нужно нормальным людям, чтобы заглянуть в себя и понять, что там происходит, чем аутистам, или скорость одинакова? Интересно, нужно ли умение читать мысли, как сказала Марджори, чтобы понять себя?

Интересно, что на самом деле думает обо мне Марджори. Сейчас она смотрит на Люсию и иногда быстро поглядывает на меня. Какие у нее красивые волосы… Я рассматриваю оттенки, анализирую соотношение цветов разных волосков и как они меняются, переливаясь на свету, когда она двигается.

Сажусь на пол и начинаю растягиваться. Через какое-то время они присоединяются. Я сегодня негибкий, мне нужно много попыток, чтобы прижать лоб к коленям. У Марджори до сих пор не вышло. Волосы падают вперед, касаясь колен, но лоб в четырех дюймах.

После растяжки встаю и иду за снаряжением. Во дворе стоит Том с Максом и Саймоном – судьей с турнира. Фонари стоят по кругу, ярко освещая центр двора, а по краям тени кажутся гуще.

– Привет, приятель! – говорит Макс (он всех мужчин зовет приятелями, даже если первый раз видит. Это странно, но такой уж он человек). – Как ты?

– Хорошо.

– Слышал, ты провернул на Доне фехтовальный прием! Хотел бы я посмотреть!

Вряд ли Максу действительно понравилось бы там присутствовать, что бы он ни думал.

– Лу, Саймон хочет с тобой пофехтовать, ты согласен? – говорит Том.

Хорошо хоть Том не спрашивает, как я.

– Да, – отвечаю я. – Сейчас надену маску.

Саймон немного ниже Тома и более худой. На нем старая фехтовальная куртка с подкладом. Совсем как белые куртки на профессиональных турнирах, только в зеленых разводах.

– Спасибо, – говорит Саймон, а потом, будто заметив, что я смотрю на цвет его куртки, добавляет: – Моя сестра как-то захотела зеленую куртку, но фехтует она лучше, чем красит одежду. Сначала было еще хуже, сейчас краска слегка смылась.

– Никогда не видел зеленой, – говорю я.

– Никто не видел, – отвечает Саймон.

Маска у него обычная – белая, пожелтевшая от времени и частого использования. Перчатки коричневые. Я надеваю свою маску.

– Какое оружие? – спрашиваю я.

– Какое твое любимое?

У меня нет любимого, каждое оружие или их сочетание требует отдельных навыков.

– Пусть будет шпага и кинжал! – вмешивается Том. – Будет интересно посмотреть.

Беру шпагу и кинжал, прислушиваюсь к ощущениям, жду, теперь я чувствую их, как продолжение своих рук, и это правильно. У Саймона шпага с большой гардой, а кинжал с простым кольцом. Если он не слишком хорошо отражает удары, я смогу достать его руку. Интересно, будет ли он объявлять удары, которые получит? Он судья, наверняка должен быть честным.

Саймон стоит в расслабленной позе, колени согнуты – выглядит непринужденно, как давно фехтующий человек. Салютуем; его шпага со свистом рассекает воздух, опускаясь вниз. Живот сводит. Не знаю, что он будет делать дальше. Не успеваю сообразить, он делает глубокий выпад – мы так почти никогда не делаем, – рука полностью вытянута, задняя нога выпрямлена. Я уклоняюсь, увожу кинжал резко вниз и в сторону для защиты, нацеливаю укол над его кинжалом, но Саймон быстр, совсем как Том, и он уже поднял руку, готовый парировать. Он закрывается из выпада так быстро, что я не успеваю воспользоваться моментом, и Саймон, вернувшись в стойку, кивает мне.

– Хорошая защита! – говорит Саймон.

Внутренности сжимаются сильнее, и я понимаю – это не страх, а возбуждение. Саймон, кажется, фехтует лучше Тома. Я, вероятно, проиграю, зато чему-то научусь. Он делает шаг в сторону, я следую. Атакует вновь и вновь, мне удается парировать, но не отвечать. Я хочу понять его логику, она очень необычная. Еще атака, еще. Снизу, сверху, сверху, снизу, снизу, сверху, снизу, снизу, снизу, сверху, сверху: предугадав, что следующий удар будет снизу, нападаю сам и легко касаюсь плеча противника.

– Хорошо! – восклицает Саймон, отступая. – Прекрасно!

Я смотрю на Тома, тот кивает и улыбается. Макс наблюдает, сцепив руки на затылке и тоже улыбаясь. Мне немного дурно. Коснувшись Саймона шпагой, я вдруг увидел лицо Дона и ощутил, как сгибается пополам его тело от моего удара. Трясу головой.

– Что с тобой? – спрашивает Том.

Я не отвечаю, не знаю, могу ли я продолжать.

– Мне надо передохнуть, – говорит Саймон, хотя мы дрались всего пару минут.

Я чувствую себя глупо, знаю, что он делает это ради меня, знаю, что я не должен расстраиваться, но я расстроен. Я вновь и вновь ощущаю, как моя рука соприкасается с телом, и запах дыхания, вырвавшегося изо рта Дона. Звук, картинка, ощущение – все вместе. Часть моего ума занята выдержками из учебника про воспоминания, стресс и травму, но в основном мне просто плохо, я ощущаю тугую спирать грусти, страха и гнева.

Я моргаю, пытаясь совладать с собой, в голове вдруг возникает нужная музыка, спираль раскручивается, чувства отпускают.

– Все… в порядке… – выдыхаю я.

Говорить еще тяжело, но мне уже лучше. Я поднимаю шпагу, Саймон делает шаг назад и тоже поднимает оружие.

Мы вновь салютуем. На этот раз он атакует по-другому, но не менее быстро; я никак не могу ухватить его логику, но решаю все равно попробовать напасть. Его шпага пробивает мою защиту, и я ощущаю укол в живот.

– Попал, – говорю я.

– Ну и умотался я! – говорит Саймон, и по его сбившемуся дыханию слышно, что он говорит правду. – Ты четыре раза чуть не достал!

– Последняя защита не удалась, – говорю я. – Надо было держать крепче.

– Давай посмотрим, повторишь ли ты ошибку, – говорит Саймон.

Он салютует, и на этот раз я нападаю первым. Коснуться не получается, и атаки противника быстрее моих; я отражаю две-три, прежде чем вижу, что он открылся. Не успеваю дотянуться, он колет в правое плечо.

– Определенно умотал! – говорит Саймон. – Лу, ты здорово фехтуешь – я еще на турнире заметил. Новички ведь никогда не выигрывают. У тебя были обычные для начинающих недочеты, но ты знаешь, что делаешь. Ты никогда не думал о классическом фехтовании?

– Нет, – отвечаю я. – Я занимаюсь с Томом и Люсией.

– Подумай! Том с Люсией одни из лучших тренеров для любителей. – Саймон хитро улыбается Тому, тот кривится в ответ. – Но классический подход поможет улучшить работу ног. В прошлый раз я тебя достал не благодаря скорости, а благодаря правильному расположению ступни, которое позволяет дотянуться максимально далеко, не подставляясь.

Саймон снимает маску, ставит шпагу в подставку и протягивает мне руку.

– Спасибо за хороший бой, Лу! – говорит он, и я жму его руку.

Пожатие Саймона крепче, чем Тома. Я запыхался, тоже вешаю шпагу, кладу маску под стул и сажусь. Интересно, действительно ли я нравлюсь Саймону, или он тоже возненавидит меня, как Дон? Интересно, рассказал ли ему Том, что я аутист?

XVI

– Извини, – говорит Люсия. Она выходит во двор со снаряжением и садится по правую руку от меня. – Я сорвалась…

– Я не обижаюсь, – говорю я.

Я правда не обижаюсь, ведь она поняла, что поступает нехорошо, и перестала.

– Ладно. Послушай… Я знаю, что тебе нравится Марджори, а ты нравишься ей. Не позволяй истории с Доном все испортить, хорошо?

– Не уверен, что я нравлюсь Марджори… не просто как друг. Дон сказал, что нравлюсь, но она не говорила.

– Понимаю. Это сложно. Взрослые гораздо менее откровенны, чем дошколята, и этим создают себе кучу проблем.

Марджори выходит из дома, застегивая куртку. Она улыбается – то ли мне, то ли Люсии – я не могу проследить направление ее улыбки. Молния на курте застряла.

– Я ела слишком много пончиков последнее время, – говорит Марджори. – Или недостаточно ходила…

– Давай! – Люсия протягивает руку, Марджори подходит, чтобы Люсия помогла ей с молнией.

Я не знал, что протянутая рука – это предложение помощи. Я думал, руку протягивают, когда сами просят помощи. Возможно, это предложение только в сочетании с «давай».

– Пофехтуем, Лу? – спрашивает меня Марджори.

– Да, – говорю я и чувствую, как горит лицо.

Надеваю маску, беру шпагу.

– Давай со шпагой и кинжалом? – предлагаю я.

– Хорошо, – соглашается Марджори.

Она надевает маску, я не вижу ее лица, лишь иногда поблескивают при разговоре глаза и зубы. Но зато я вижу ее фигуру, обтянутую фехтовальной формой. Я хотел бы ее обнять, но это было бы неприлично. Обнимают только своих девушек.

Марджори салютует. Ее комбинации гораздо проще, чем у Тома, я мог бы ее уколоть, но тогда поединок закончится. Отражаю удар, делаю короткий выпад, парирую снова. Когда схлестываются клинки, я чувствую руку Марджори, будто прикасаюсь к ней, не прикасаясь. Марджори обходит меня, отступает и наступает, я двигаюсь вместе с ней. Это похоже на танец: определенная последовательность движений, только без музыки. Я перебираю в голове разную музыку, подыскивая подходящую для нашего танца. Мне хочется двигаться в такт с Марджори, не победить, а чувствовать связь, касания стали о сталь, переходящие в руку и в спину.

Паганини. Первый концерт для скрипки ре-бемоль, третья часть. Не совсем то, однако подходит лучше всего. Торжественная, но быстрая – с небольшими перебивками в местах, где Марджори слегка теряет ритм при смене направления. Я замедляю и убыстряю музыку в голове, чтобы она совпадала с нашими движениями.

Интересно, что слышит Марджори. Слышит ли она музыку, которая играет в моей голове? Если бы мы оба думали об одной музыке, слышали бы мы ее одинаково? Слышали бы мы ее синхронно или нет? Я вижу звуки, как цветные пятна на черном фоне, может быть, она слышит ее, как черные точки на белом, похожие на ноты?

А что, если объединить наше видение? Светлое на темном и темное на светлом?

Цепь моих мыслей прерывается, когда Марджори наносит удар.

– Попала, – говорю я и отступаю.

Она кивает, и мы вновь салютуем.

Я прочел в одной книге, что мысль – это свет, а отсутствие мысли – тьма. Я думал о посторонних вещах, пока фехтовал, а Марджори оказалась быстрее меня и сделала касание. Получается, отсутствие мыслей сделало ее быстрее, потому что тьма быстрее света.

Я не знаю, какова скорость мысли. Не знаю, одинакова ли она для всех. Что делает мысли разными – скорость или глубина?

Взвивается скрипичная трель, атака Марджори распадается на куски, когда я делаю выпад – исполняю одиночную партию и касаюсь ее острием.

– Хорошо, – говорит Марджори, отступая на шаг.

Она тяжело дышит, я вижу, как вздымается от дыхания ее грудь.

– Я устала, Лу! Мы долго дрались.

– Сразись со мной! – предлагает Саймон.

Мне хочется подольше побыть с Марджори, но мне понравилось фехтовать с Саймоном в прошлый раз, я бы сразился с ним еще.

На этот раз музыка в голове начинает играть с началом поединка – другая музыка. «Фантазия на тему Кармен» Сарасате… идеально подходит для кошачьей поступи Саймона, который кружит, выискивая слабое место в моей защите, для моей напряженной сосредоточенности. Никогда не думал, что могу танцевать – танцы связаны с общением, а я всегда неуклюжий и скованный на людях. Однако сейчас, со шпагой в руке, двигаться под музыку приятно.

Саймон фехтует лучше, но меня это не смущает. Мне интересно, как развернется наш поединок, на что я способен. Он колет раз, другой, но затем и я делаю один укол.

– Пятый решающий? – предлагает Саймон.

Я киваю, тяжело дыша. На этот раз никто из нас не может уколоть сразу, мы фехтуем и фехтуем, и наконец я колю – скорее благодаря везенью, нежели мастерству. Мы сравнялись. Остальные молча наблюдают. Я чувствую их интерес, он, как солнечный луч, припекает спину. Саймон предугадывает и парирует все мои удары, я еле отражаю его. Непредсказуемое движение: клинок Саймона вновь там, где я только что отразил атаку, и Саймон наносит победный удар.

Несмотря на прохладный вечер, с меня течет пот. Я уверен, что плохо пахну, удивляюсь, когда Марджори, подойдя ко мне, касается моего плеча.

– Великолепно, Лу! – говорит она.

Я снимаю маску. У Марджори светятся глаза, улыбка будто освещает все лицо и даже волосы.

– Я вспотел, – говорю я.

– Еще бы! После такого боя! – отвечает она. – Просто восторг! Я не знала, что ты умеешь так драться!

– Я тоже не знал!

– А теперь мы знаем, – вмешивается Том, – и тебе надо побольше ходить на турниры! Что думаешь, Саймон?

– О, он точно готов! А когда справится с турнирным волнением, лучшим спортсменам штата придется туго!

– Поедешь с нами на турнир, Лу? – спрашивает Том.

Меня вдруг до костей пробирает холод. Они хотят как лучше, но Дон разозлился на меня из-за случая на турнире… Что, если и на следующем турнире на меня кто-нибудь разозлится и ему потом внедрят чип?..

– Нужно тратить всю субботу… – говорю я.

– Да, а иногда воскресенье, – говорит Люсия. – А что?

– По воскресеньям я хожу в церковь, – говорю я.

Марджори смотрит на меня.

– Не знала, что ты ходишь в церковь, Лу! – говорит она. – Ну ты можешь сходить на турнир субботу… Почему нельзя в субботу, Лу?

Я не готов ответить на этот вопрос. Не думаю, что они поймут, если я расскажу про Дона. Все смотрят на меня, и внутри все сжимается. Не хочу, чтобы на меня сердились.

– Следующий близлежащий турнир после Дня благодарения, – говорит Саймон. – Необязательно решать сейчас. – Он смотрит на меня с любопытством. – Или ты волнуешься, что опять попадется противник, который не сообщает об уколах, Лу?

– Нет…

Горло сжимается. Я закрываю глаза и пытаюсь успокоиться.

– Это из-за Дона. Он разозлился на турнире и очень обиделся… Я не хочу, чтобы с кем-то еще такое случилось.

– Ты не виноват! – говорит Люсия, голос у нее сердитый.

Вот опять… Люди вокруг меня сердятся, пусть и не на меня. Пусть я не виноват, но я тому причина.

– Я тебя понимаю, – говорит Марджори. – Ты просто не хочешь доставлять другим неприятности, да?

– Да.

– А где гарантия, что кто-то еще на тебя не рассердится, да?

– Да.

– Но, Лу, люди злятся друг на друга и без всякой причины. Дон злился на Тома. Кто-то наверняка злился на Саймона, я знаю, что на меня многие злились. Бывает. Нельзя же все время оглядываться: не рассердил ли ты кого-то. Просто не нужно намеренно причинять другим зла.

– Может быть, тебя меньше беспокоит, когда на тебя злятся, – говорю я.

Марджори смотрит на меня взглядом, который точно что-то значит, но я не понимаю что. Понял бы я, если бы был нормальным? Как нормальные люди учатся различать значения всех этих взглядов?

– Пожалуй, меньше… – соглашается она. – Раньше беспокоило больше. Я все время винила себя. Но это не жизнь, а… – Она замолкает, подыскивая вежливое слово. Я тоже замедляю речь, когда подыскиваю вежливые слова. – …трудно определить, где твоя вина, а где нет! – наконец заканчивает Марджори.

– Да, – говорю я.

– Проблема в людях, которые хотят заставить тебя чувствовать вину! – говорит Люсия. – Вешают на других свои чувства, особенно гнев.

– А гнев иногда оправдан! – добавляет Марджори. – Не в случае с Лу и Доном: Лу ничего плохого не делал. Дон просто поддался зависти. Но я понимаю Лу – он не хочет причинять неприятности кому-то еще.

– Он и не причинит! – говорит Люсия. – Лу не такой!

Она смотрит на меня по-другому, чем Марджори. Значения ее взгляда я тоже не понимаю.

– Люсия, почему бы тебе не пофехтовать с Саймоном? – спрашивает Том.

Все замолкают и смотрят на него. У Люсии слегка приоткрыт рот. Со стуком захлопнув его, она отвечает:

– Хорошо! Давно не встречались, Саймон, да?

– С удовольствием пофехтую! – говорит тот с улыбкой.

Смотрю на Люсию и Саймона. Саймон более сильный соперник, но наносит меньше ударов, чем мог бы. Я вижу, что он, подстраиваясь под ее уровень, дерется не в полную силу. Очень вежливо с его стороны. Я ощущаю присутствие Марджори рядом, запах сухих листьев, которые сбились в кучу у ограды, холодное дуновение ветра на затылке. Мне хорошо.

* * *

К девяти уже не просто прохладно, а холодно. Мы идем в дом, и Люсия заваривает горячий шоколад. Первый раз в этом году. Все разговаривают, я сижу, прислонившись к зеленому пуфику, смотрю на Марджори и стараюсь слушать разговор. Марджори много жестикулирует, когда говорит. Пару раз даже хлопает руками по бокам, что является характерным жестом для аутистов, как меня учили. Я замечал этот жест и у других людей тоже и всегда думал – аутисты ли они, хотя бы отчасти.

Сейчас все обсуждают турниры, в которых участвовали: кто выиграл, кто проиграл, кто судил, кто как себя вел. Дона никто не упоминает. Я теряю нить, путаюсь в незнакомых именах. Из рассказов о некоем Барте вовсе не следует, что он крыса – вряд ли они имеют в виду, что он грызун с длинным хвостом. Скорее всего, Барт такая же крыса, как Дон козел. Поочередно смотрю на Марджори, Саймона, Тома, Люсию, Макса и Сюзан в зависимости от того, кто из них говорит, но никак не могу предугадать, когда закончит один и вступит другой и кто именно. Иногда возникают паузы – в две-три секунды, – иногда кто-то начинает, когда другой еще не закончил.

Это по-своему завораживает. Неоконченные закономерности в хаотичном подобии порядка. Как будто взбалтывают раствор и молекулы распадаются и создают новые связи. Как люди умудряются следить за последовательностью и участвовать в разговоре?

Постепенно я замечаю, что стоит заговорить Саймону, все замолкают и дают ему сказать. Он нечасто вступает, но его никогда не перебивают. В школе нас учили, что говорящий смотрит на человека, который, по его мнению, должен продолжить. В то время я еще не умел определять направление взгляда – только если человек смотрел в одну точку очень долго. Сейчас мне почти всегда удается проследить взгляд. Саймон смотрит на разных людей. Макс и Сюзан – всегда сначала на Саймона, отдавая ему предпочтение. Том смотрит на Саймона в половине случаев. Люсия – один раз из трех. Саймон не всегда подхватывает разговор, когда на него смотрят, тогда говорящему приходится посмотреть на кого-то еще.

Но это происходит так быстро: как они успевают следить? И почему Том то смотрит на Саймона, то нет? Чем он руководствуется?

Иногда ловлю на себе взгляд Марджори, и у меня начинают пылать щеки. Голоса сливаются, в глазах плывет. Хочу спрятаться в тень, но тут нет тени. Опускаю глаза. Прислушиваюсь к ее голосу, однако она немного говорит.

Потом разговор переходит на снаряжение: сравнивают клинки из чистой стали и смеси металлов, из старой стали и новой. Все, кажется, предпочитают сталь, а Саймон рассказывает, что недавно на официальном турнире видел клинки из смеси металлов, в рукоятку которых было встроено устройство, которое издавало стальной звук. Говорит, это было странно.

Потом Саймон объявляет, что ему пора, и встает. Том тоже поднимается, и Макс. Я тоже встаю. Саймон пожимает Тому руку со словами:

– Было весело, спасибо за приглашение!

– Всегда пожалуйста! – отвечает Том.

Макс протягивает руку и говорит:

– Это большая честь! Спасибо, что пришли!

– Всегда пожалуйста! – отвечает Саймон, пожимая Максу руку.

Я сомневаюсь, нужно ли тоже предложить руку, но Саймон быстро протягивает свою, и я ее пожимаю, хоть и не люблю рукопожатий, потому что не вижу в них смысла.

– Спасибо, Лу! – говорит Саймон. – Я получил удовольствие.

– Всегда пожалуйста! – отвечаю я.

На мгновение повисает напряженная пауза, и я волнуюсь, что сказал что-то неприличное, несмотря на то что в точности повторил слова Тома и Саймона, а потом Саймон, слегка постукивая указательным пальцем по моей руке, добавляет:

– Надеюсь, ты передумаешь насчет турниров. Был рад увидеться!

– Спасибо, – говорю я.

Когда Саймон скрывается за входной дверью, Макс говорит, что ему тоже нужно домой, а Сюзан поднимается с пола. Пора идти. Оглядываюсь: все лица дружелюбные, но Дон тоже казался дружелюбным. Как мне понять, злится ли кто-то из них на меня или нет?



В четверг проходит первое информационное собрание с медиками, где мы можем задать вопросы. Присутствуют два врача: доктор Рэнсом с кудрявой седой головой и доктор Хандсель – у того прямые черные волосы, как будто приклеенные к черепу.

– Это обратимо? – спрашивает Линда.

– Э-э… нет. Что сделано, то сделано.

– То есть, если нам не понравится результат, мы уже не сможем вернуться в нормальное состояние?

«Начнем с того, что наше состояние как раз не считается нормальным», – думаю я, но предпочитаю промолчать. Линда знает это не хуже меня. Она шутит.

– Э-э… нет, думаю, нет… но зачем вам…

– …зачем возвращаться? – заканчивает Кэмерон. Лицо у него напряженное. – Мне нравится быть собой. Вдруг мне не понравится быть тем, кем я стану?

– Отличие не будет большим, – говорит доктор Рэнсом.

Отличие есть отличие. До преследований Дона я был совершенно другим человеком. Меня изменили не только действия Дона, но и встречи с полицейскими. Теперь я многое знаю, чего не знал раньше. Знания меняют людей. Я поднимаю руку.

– Да, Лу? – говорит доктор Рэнсом.

– Не понимаю, как лечение может нас не изменить, – говорю я. – Если оно нормализует наше сенсорное восприятие, изменится скорость и характер ввода данных, а это изменит наше восприятие мира и образ мысли.

– Да, но вы сами – ваша личность – останетесь прежними, ну или почти. Те же вкусы, те же реакции…

– Тогда зачем вообще что-то менять? – спрашивает Линда, голос у нее сердитый, но я знаю, что она скорее взволнована. – Нам сказали, что после лечения нам будут не нужны дополнительные меры, но ведь если они нам будут не нужны, значит, наши вкусы изменятся, разве не так?

– Я столько времени учился справляться с этими нагрузками! – говорит Дейл. – Вдруг в результате лечения я разучусь делать что-то важное? – Глаз мигает, отчаянно дергаясь.

– Ничего такого не произойдет, – повторяет врач. – Приматологи отметили только положительные изменения в социальных взаимодействиях.

– Я вам не горилла, черт возьми! – Дейл с размаху бьет по столу ладонью.

Его левый глаз на несколько секунд остается открытым, затем начинает дергаться с новой силой.

Доктор потрясен. Хотя почему его удивляет, что Дейл расстроен? Разве ему самому понравилось бы, если бы о нем делали выводы, основываясь на исследованиях, проведенных приматологами на шимпанзе? Или для нормальных людей это допустимо? Может быть, они рассматривают себя как один из подвидов приматов? Что-то не верится.

– Никто и не сказал, что вы горилла! – говорит доктор с легким осуждением в голосе. – Просто… они самые близкие к людям подопытные. После лечения личностные черты оставались узнаваемыми, исправлялись лишь некоторые недостатки в поведении…

На данный момент все шимпанзе в мире живут на охраняемых территориях – в зоопарках или научно-исследовательских учреждениях. Когда-то они жили на свободе, в африканских лесах. Интересно, шимпанзе с аутизмом стали бы аутистами в условиях дикой природы или такими их сделала жизнь в неволе?

На экране появляется слайд.

– Здесь показана активность здорового мозга при распознавании знакомого лица среди фотографий множества лиц, – рассказывает доктор Рэнсом.

На картинке срез мозга – зеленые светящиеся точки на сером фоне. Благодаря прочитанному материалу я узнаю некоторые участки… нет, я узнаю картинку! Это иллюстрация 16–43d, учебник «Работа мозга», глава шестнадцатая.

– А здесь мы видим… – слайд меняется, – здесь мы видим мозг аутиста при выполнении того же задания.

Опять светящиеся зеленые точки на сером фоне. Иллюстрация 16–43c из той же главы.

Вспоминаю подписи под картинками. По-моему, под первой иллюстрацией не было указано – работа мозга здорового человека при распознавании знакомого лица среди ряда фотографий. По-моему, там было указано – работа мозга при виде знакомого лица. Выборка из… (да, вспомнил!) Девять здоровых мужчин из числа добровольцев, набранных среди студентов в соответствии с протоколом, одобренным комитетом по этической составляющей научных исследований…

На экране уже следующий слайд. Серый фон, светящиеся точки – теперь синие. Что-то бубнит голос рассказчика. Этот слайд я тоже узнаю. Пытаюсь вспоминать, что было написано в книге, и слушать, но не получается. Слова путаются в голове.

Поднимаю руку.

– Да, Лу? – прерывается доктор.

– Можно будет посмотреть на презентацию позже? Трудно понять все сразу.

– Не думаю, что это хорошая мысль, Лу… – хмурится он. – Это частная собственность, крайне секретная информация. Если хотите узнать больше, спросите меня или нашего консультанта, можете посмотреть на слайды еще раз, хотя… – он издает смешок, – вряд ли вы многое из них поймете, вы же не нейробиолог.

– Я кое-что читал.

– Неужели? – Голос его звучит тихо и вкрадчиво. – Что же вы читали, Лу?

– Книги, – отвечаю я. Мне вдруг не хочется рассказывать, что именно я читал, – не знаю почему.

– О работе мозга? – спрашивает доктор Рэнсом.

– Да, я хотел разобраться, как он устроен, прежде чем соглашаться на лечение.

– И что же? Разобрались?..

– Мозг очень сложный, – говорю я. – Он похож на компьютер, обрабатывающий множество данных одновременно, только еще сложнее.

– Вы правы, это сложная тема, – охотно соглашается доктор.

Думаю, он рад, что я не сказал, что разобрался. Интересно, что было бы, если бы я сказал, что узнал иллюстрации?

Кэмерон и Дейл смотрят на меня. Даже Бейли вскидывает глаза, но сразу отводит. Они хотят спросить, что именно я знаю. А я не знаю, рассказывать им или нет. Отчасти потому, что толком не понимаю, как применить свои знания в контексте происходящего.

Отбрасываю мысли о книге и просто слушаю, запоминая сменяющие друг друга слайды. В таком формате мне сложно усваивать – как и всем нам, но думаю, я запомню достаточно, чтобы позже сравнить с учебником.

Через какое-то время вместо цветных точек на сером фоне на слайдах появляются молекулы. Я их не узнаю – в учебнике по органической химии мне такие не попадались. Однако иногда различаю гидроксигруппу или аминогруппу то тут, то там.

– Этот фермент регулирует экпрессию генов при росте нейронов, – объясняет доктор. – В работе мозга нормального человека происходит цикл обратной связи, который связан с механизмами управления вниманием, благодаря которому они воспринимают социально значимые сигналы и взаимодействуют с другими, а у вас с этим как раз проблемы.

Он перестал притворяться, что мы для него нечто большее, чем объекты исследования.

– Также это входит в программу лечения аутизма в младенческом возрасте, в случаях, когда он не был обнаружен и излечен в утробе, и у малышей, перенесших инфекцию, которая нарушила нормальное развитие мозга. Наш метод работает по тому же принципу, однако применим не только на первых трех годах жизни, а способен стимулировать рост нейронов в мозге взрослого человека.

– То есть мы тоже начнем взаимодействовать? – спрашивает Линда.

– Нет-нет, вы и так это делаете, мы знаем! Мы не такие идиоты, как ученые середины двадцатого века, которые полагали, что аутисты не способны замечать других людей. Лечение поможет вам соответствующим образом реагировать на некоторые сигналы – выражение лиц, жесты и так далее.

Дейл делает неприличный жест, доктор не реагирует соответствующим образом. Интересно, он правда не видел или решил не замечать?

– Нам же придется заново учиться обрабатывать новую информацию! Так же как вновь обретшим зрение.

– Конечно! Поэтому в протоколе прописан период обучения. Симулированные социальные взаимодействия с использованием сгенерированных компьютером лиц.

Еще один слайд – шимпанзе, у которого верхняя губа завернута вверх, а нижняя выпячена. Нас разбирает неконтролируемый хохот. Доктор сердито краснеет:

– Простите, ошибка! Разумеется, это не тот слайд! Я имел в виду человеческие лица, чтобы тренировать навыки общения с людьми. Мы произведем оценку исходного состояния, а после лечения последует от двух до четырех месяцев обучающих мероприятий…

– Будем смотреть на обезьян! – говорит Линда, у которой даже слезы выступили от смеха.

Мы еле сдерживаем хихиканье.

– Я же сказал – это ошибка! – говорит доктор. – Процессом будут руководить специально обученные психотерапевты. Это очень важный процесс.

Изображение шимпанзе сменилось фотографией группы людей, сидящих кругом, – один из них говорит, остальные внимательно слушают. Следующий слайд – магазин одежды, покупатель разговаривает с продавцом. Следующий – полный автобус, человек разговаривает по телефону. Ничего необычного, совершенно ничего интересного. На слайдах не показано, как кто-то фехтует на турнире или разговаривает с полицией после вооруженного нападения на парковке. Единственный слайд с полицейским озаглавлен «Спрашиваем дорогу». Полицейский с неестественной улыбкой вытянул руку, указывая направление; второй человек в смешной шляпе с маленьким рюкзаком и книгой, на обложке которой написано «Путеводитель».

Сцена выглядит постановочной. Как и все остальные – может быть, это даже ненастоящие люди. Может быть, очень даже вероятно, сгенерированные компьютером. Из нас хотят сделать настоящих нормальных людей, а обучать собираются на ненастоящих компьютерных людях в надуманных инсценированных ситуациях. Этот доктор и его коллеги полагают, что знают, с какими ситуациями мы сталкиваемся и, возможно, столкнемся в жизни, и собираются научить нас справляться. Это напоминает докторов прошлого века, которые полагали, что точно знают, какие слова понадобятся ребенку с аутизмом, и обучали лишь «необходимому словарному запасу». Некоторые даже говорили родителям не учить детей другим словам, чтобы не помешать усвоению «необходимого запаса».

Эти люди не знают, что они не знают. Мама любила повторять одну поговорку, значение которой я понял лишь лет в двенадцать.

«Дурак тот, кто не знает, что он не знает».

Врач не знает, что я выступал на турнире и что мой противник не фиксировал мои попадания, не знает, что мне пришлось столкнуться с ревнивым претендентом на внимание девушки в группе по фехтованию и с разными полицейскими, которые брали у меня показания о вандализме и угрозах.

Тем временем врач рассказывает, что обучение социальным навыкам идет от частного к общему. Что после лечения и тренировки мы сможем применять полученные знания в повседневной жизни. Интересно, как он оценил бы социальные навыки Дона.

Смотрю на часы. Стрелка отсчитывает секунды, одну за другой, прошло почти два часа. Врач спрашивает, есть ли у нас вопросы. Я опускаю глаза. Вопросы, которые я хотел бы задать, в формате данной встречи задавать неуместно, и вряд ли на них ответят.

– Когда вы начнете? – спрашивает Кэмерон.

– Лечение первых подопытных… то есть пациентов мы хотели бы начать в ближайшем будущем. Мы будем готовы к следующей неделе.

– Сколько человек сразу? – спрашивает Бейли.

– Два. Будем брать по два человека с интервалом в три дня. Благодаря такому подходу ведущие специалисты смогут уделить максимальное внимание участникам эксперимента в наиболее важные первые дни.

– А не лучше ли подождать, пока первые два участника пройдут курс до конца, чтобы посмотреть на результаты? – спрашивает Бейли.

Врач качает головой:

– Нет, лучше, чтобы группы участников не были разделены большими промежутками времени.

– Чтобы быстрее опубликовать результаты, – вдруг слышу я собственный голос.

– Что? – переспрашивает врач.

Все смотрят на меня. Я смотрю вниз.

– Если мы пройдем курс быстро и все вместе, вы быстрее напишете об этом и опубликуете. Иначе придется ждать год или около того.

Я бросаю на него взгляд – доктор опять покраснел.

– Вовсе не поэтому! – говорит он чуть громче, чем нужно. – Просто данные будет легче сопоставить, если объекты исследования, то есть вы, пройдете лечение один за другим. Представьте, что что-нибудь случится в промежутке времени, когда первые два объекта начнут процесс и не закончат… что-то, что повлияет на остальных.

– Например, ударит молния и сделает нас нормальными? – спрашивает Дейл. – Боитесь, что мы скоропостижно излечимся и станем негодными для вашего эксперимента?

– Нет-нет! – говорит врач. – Дело больше в политических причинах, может поменяться отношение…

Интересно, как к эксперименту относится руководство. Руководство вообще думает? Мне приходит на ум глава из «Работы мозга» о политике в исследованиях. Вдруг что-то намечается – новое распоряжение или смена политического курса, и этот эксперимент через несколько месяцев станет незаконным?

Это я могу выяснить, когда доберусь до дома. Если спросить этого человека, вряд ли он даст честный ответ.

Когда мы уходим, мы натыкаемся на углы, идем не в ритм друг с другом. Раньше, когда мы шли вместе, мы каким-то образом подстраивались, учитывая особенности друг друга. Теперь же утратили гармонию. Я ощущаю замешательство и гнев. Никто не разговаривает. Я тоже молчу. Я не хочу говорить с теми, кого столько лет считал единомышленниками.

В своем корпусе сразу расходимся по кабинетам. Сажусь, рука тянется к кнопке вентилятора. Останавливаю себя – интересно, почему?

Не хочу работать. Хочу подумать, что они собираются сделать с моим мозгом и что это значит. Тут что-то большее, чем они рассказали; за всеми словами стоит нечто большее. За словами стоит тон, за тоном – контекст, за контекстом – неисследованный мир отношений между нормальными людьми, необъятный и темный, как ночь, лишь кое-где, будто звезды, проблескивает знание, основанное на повторяющемся опыте.

Один писатель сказал, что свет звезд пронизывает сиянием всю Вселенную. Сказал, что тьма лишь иллюзия. Если это так, то Люсия права – у тьмы нет скорости.

Однако существует неведение, отсутствие знания, а также преднамеренное неведение – отказ от знания, когда свет знания прячут под темным одеялом предвзятости. Поэтому я считаю, что тьма бывает деятельной, у нее есть скорость.

Из книг я уже хорошо понимаю, как устроен мозг, а также то, что сломать его гораздо легче, чем починить. Если нормальные люди действительно способны на все, на что претендуют, было бы здорово тоже так уметь… но способны ли они на самом деле?..

Нормальные люди не всегда понимают, почему тот или иной человек действует тем или иным образом. Это становится очевидно, когда они спорят о мотивах своих поступков. Я слышал, как кто-то сказал ребенку:

– Ты делаешь это мне назло!

А мне было ясно видно, что ребенку просто нравится само действие и он не отдает себе отчета, как оно влияет на взрослого. Я тоже часто погружался в действие целиком, поэтому узнаю это состояние в других.

Звонит телефон, я беру трубку.

– Лу, это Кэмерон. Хочешь пойти поужинать в пиццерию? – Голос у него напряженный, механический.

– Сегодня четверг, – говорю я. – Дежурит Привет-я-Джина.

– Мы с Чаем и Бейли все равно пойдем, чтобы поговорить. И ты, если хочешь. Линда не придет. Дейл тоже.

– Не знаю… – говорю я. – Я подумаю. Когда вы собираетесь?

– Ровно в пять.

– Но это не везде можно обсуждать… – говорю я.

– В пиццерии можно, – говорит Кэмерон.