– Понятия не имею, что это может значить. Мадам Эренберг… – Полковник замялся, подыскивая подходящие выражения. – Нет, это попросту невозможно. Духом она сильна, вспыльчива, но такое… в голове не укладывается! А Бенедикт Тайс – врач, взявшийся, как она писала, за ее излечение, – держит клинику здесь, в Петербурге. Туда я сегодня прямо с вокзала и поехал наводить о ней справки. Клиника оказалась закрыта, заперта… но ведь мадам Эренберг только на прошлой неделе писала, что они вплотную приблизились к полному излечению! А когда она вылечится, мы собирались переехать в Петербург на постоянное жительство…

– Скажите, она вам снится? – спросил Эшер.

– Прошу прощения, сэр!

– Нет, вопрос это вовсе не праздный, – поспешил заверить его Эшер, – иначе я даже не подумал бы совать нос в подобные вещи. Скажите, она вам снится?

Фон Брюльсбуттель наморщил лоб и надолго задумался… а ведь если бы Петронилла Эренберг пробовала обольстить его, очаровать, как очаровывает жертву всякий вампир, напрягать память полковнику – уж Эшер-то знал – не потребовалось бы ни на секунду.

– Да, снилась. Снилась раз или два, – наконец вспомнил он и застенчиво опустил взгляд. – Только глупо все это как-то… Около полугода назад мне привиделось, будто мы с нею вяжем рыболовные мушки – вяжем и вяжем, хотя навязали уже целую гору. И, помнится, еще как-то раз, во сне, она пригласила меня с собой, отправившись выбирать новые туфли. Так поступали сестры – всякий раз, собираясь проехаться по обувным магазинам, брали с собой меня…

Вспомнив об этом, полковник улыбнулся, покачал головой, устремил взгляд в окно, на серые волны Невы, слегка поблескивавшие в косых лучах заходящего солнца за перилами моста, и ненадолго умолк, смакуя память о прошлом. Представить себе кого-либо еще более непохожего на созданный воображением Эшера образ злокозненного шефа шпионской сети было бы невозможно.

«Значит, дело вовсе не в войне, – подумал Эшер. – Не в войне, а в любви…»

– Одним словом, ничего необычного.

Над водой стаями кружили чайки – черные росчерки на фоне красного с желтым дыма заводских труб, клубящегося в небе.

– Поначалу, – продолжал отставной полковник, – встречи исключительно по ночам ее словно бы не смущали. Но, видимо, из-за моей любви к верховым прогулкам, к лесам, к красотам дневного мира…

Казалось, прожитые годы осыпались с его морщинистого лица, и фон Брюльсбуттель вновь, пусть ненадолго, превратился в миловидного юношу гимназических лет.

– Смешно, наверное, слышать такое от человека в моем возрасте? Однако я с детства неравнодушен к красоте мира во всех ее проявлениях, будь то хоть стебелек травы, хоть несхожесть лягушки с лягушкой, а птицы с птицей… и мне очень хотелось бы думать, что к миру, от которого она давным-давно отвернулась, ее вновь привлекла моя любовь ко всем этим вещам. Однажды она призналась, что сделалась равнодушной не только к музыке, но и к прочим радостям жизни под солнцем… но охотно вспомнила бы о них вместе со мною, если б смогла.

«Где жизнь, там и надежда».

И посему Петронилла Эренберг принялась частным образом искать способ заполучить и то и другое. Не останавливаясь ни перед чем…

«Неудивительно, – подумал Эшер, вместе с полковником спускаясь с подножки кеба под серыми стенами обители святого Иова, – что Аусвертигес Амт, прознав о пятидесяти тысячах франков, переведенных частным лицом, проживающим в Кельне, человеку, во всеуслышанье порицающему правительство Германского Рейха, направили в клинику Тайса своего человека!»

Ну а укоренившись, германский агент, разумеется, уезжать не спешит…

Расплатившись с кучером, Эшер свернул за угол здания, к обширному пустырю, заросшему сорной травой, к заброшенным железнодорожным путям, к грудам шлака и хижинам-времянкам на берегу канала, где могли укрываться от розыска грабители. В газете говорилось, что тело нашли в канале… но кто же лишил Тайса жизни? Не Гуго ли Рисслер – то бишь сутулый, тощий, как жердь, герр Тексель?

«А если он, то зачем? Оттого что в Тайсе минула надобность? Или по приказанию из Берлина?»

А может, убийство доктора – дело рук одной из враждующих фракций петербургских вампиров, решивших свести на нет преимущество, которое Ла Эренберг могла предложить их соперникам?

Спустившись на дно неглубокого рва за контрфорсом, он осмотрел заглубленную в стену дверь. Заперта… а замок новенький, как и стальной лист, приваренный изнутри к решетке въездных ворот.

Если Тайс – не важно, с какой целью – разрабатывал некую сыворотку, позволяющую вампирам разгуливать под открытым небом среди бела дня, остановили его как раз вовремя. Уж не ее ли испытывали на тех двоих, улегшихся спать, даже не позаботившись убедиться, что в их убежищах нет окон? Нет, вздор. Вздор и безрассудство. Но если Тайс перед смертью добился успеха…

Вдруг фон Брюльсбуттель, остановившийся на дне рва за его спиной, обернулся и поднял взгляд.

– Петронилла! – с радостью влюбленного вскричал он.

Из-за двери донесся резкий скрежет ключа в замке. От толчка изнутри дверь перед Эшером распахнулась, и на пороге появился Тексель с револьвером в руке.

– Руки к карманам тянуть даже не думайте, – сказал он.

В лучах солнца его лицо, лицо вампира, засияло мертвенной мраморной белизной; желтые, точно сера, глаза вспыхнули пламенем.

– Внутрь, оба.

На сей раз Эшер разглядел и длину его клыков.

Когда оба они оказались в освещенной лампами передней, гулявшая снаружи дама, Петронилла Эренберг, спустилась по лесенке в ров, вошла внутрь следом за ними и заперла дверь.

Какой-то миг она молча, не мигая глядела в глаза фон Брюльсбуттеля, затем прошептала:

– О, дорогой мой, – и оба, шагнув вперед, заключили друг друга в объятия.

* * *

В подземельях имелась погребальная часовня с возвышением у дальней стены. По обе стороны узкого помещения тянулись рядами ниши, где некогда – судя по грудам грязных костей и полуистлевшим черным лохмотьям, валяющимся под нишами, на полу, – покоились тела усопших монахов. От каменных стен явственно веяло тлением даже сейчас, спустя десятки, а то и сотни лет после того, как от последнего трупа остались лишь кости.

Теперь каждая ниша служила спальней юноше или девушке. В оранжевых отсветах керосиновой лампы Текселя их бледные, восковые лица казались обманчиво теплыми. Шагая следом за немцем, Эшер насчитал их целый десяток. Выцветшие обноски, полученные по наследству от старших сестер и братьев; когтистые руки, сложенные на неподвижной груди; клыки, торчащие из полуоткрытых ртов…

На возвышении перед алтарем лежала Лидия в грязной ночной сорочке, черных мужских брюках и, сверх всего этого, в белой, также мужской рубашке из тонкого полотна. Лицо ее на фоне спутанных рыжих волос казалось почти таким же бледным, как лица спящих вокруг, запястья стягивала веревка; раны… нет, ран вроде бы нет.

Оставив без внимания Текселя с револьвером, Эшер бросился к ней со всех ног. Стоило ему преодолеть половину часовни, германец зловеще, отвратительно захихикал, и свет лампы угас, а еще миг спустя за спиной Эшера лязгнула затворенная дверь. Выругавшись, Эшер полез в карман за свечой и спичками, прихваченными у Разумовского, быстрым шагом подошел к возвышению и припал на колено рядом с женой.

– Лидия!

На ощупь тело жены оказалось теплым. Откинув с лица Лидии волосы, Эшер почувствовал щекой ее дыхание и первым делом оглядел запястья и горло. От прикосновения к подбородку Лидия встрепенулась.

– Джейми? Ай! – воскликнула она. – Я головой ударилась…

– С тобой все в порядке?

Лидия рассмеялась – негромко, однако искренне.

– Смотря с чем сравнивать… О дорогой, а вот это как кстати! – добавила она, едва Эшер выудил из другого кармана ее очки. – Теперь мне уж точно лучше, чем было…

Эшер принялся торопливо развязывать узлы шнура, стягивавшего ее руки.

– Тексель ввел мне огромную – лошадиную – дозу веронала и пригрозил дону Симону, что не даст мне ни кислорода, ни наперстянки, а просто оставит умирать, если дон Симон не превратит его в вампира. Похоже, он уже просил об этом мадам Эренберг, но та ему отказала.

– Вполне ее понимаю, – помрачнев, проворчал Эшер. – Этот тип кого угодно продаст за трамвайный билет. И что Исидро? – спросил он, вспомнив, как тот не раз отзывался о сотворении «птенцов». – Забудем даже о том, что оказаться в положении ее «птенца» Текселю наверняка не хотелось бы…

С великой осторожностью сев, Лидия протянула ему связанные запястья.

– Нет, по-моему, дело не в том. Похоже, он, ничего не зная о вампирах, попросту хочет стать таковым, чтоб помочь Фатерланду…[77] и выслужиться перед кайзером. Думает, будто в жизни все как в грошовых романах ужасов, будто вампиры – все равно что живые. Прежде чем убить леди Ирен, они какое-то время держали ее здесь, однако ни с кем из вампиров, кроме мадам Эренберг, он, по всему судя, не обменялся и парой слов. По-моему, никто не предупредил его, что, став вампиром, он, скорее всего, потеряет всякое желание помогать Фатерланду или кому-либо еще…

Освободив руки, Лидия бросилась Эшеру на шею, крепко обняла его и поцеловала, дрожа всем телом под легкой тканью одежды.

– Что с тобою стряслось? – прошептала она. – Симон сказал, что, проснувшись в Берлине, нигде тебя не нашел…

– Меня арестовали в Кельне, перед самым отъездом. Наверное, кто-то сумел опознать. Такое случается. Тем более что из-за новых фортификаций город кишмя кишит агентами внешнеполитической службы.

Отстранившись, Лидия водрузила на нос очки, окинула взглядом его лицо и обритую голову.

– Не понимаю как, но верю тебе на слово. Джейми…

С этими словами Лидия обняла его снова – крепче, безогляднее прежнего, и оба надолго замерли, озаренные колеблющимся пламенем свечи, стиснув друг друга в объятиях, словно тонущие пловцы. Но вот огонек заплясал, съежился под дуновением сквозняка, и тьма содрогнулась от звучного, мелодичного хохота Петрониллы:

– Похоже, сегодня у нас вечер завершения странствий и воссоединения любящих?

Подняв взгляд, Эшер разглядел в темноте дверного проема блеск двух пар глаз.

– Герр… Филаре – кажется, так вы представились Зергиусу? Хотя, по-моему, на самом деле вас зовут Эшером… или же наша славная непорочная англичанка гораздо хитрей и коварнее, чем хочет казаться. Кто бы вы ни были, будьте любезны, снимите-ка эти серебряные цепочки… да не вынуждайте Текселя стрелять в вас, – добавила мадам Эренберг. – Пули в барабане, хоть и серебряные, прикончат вас не хуже свинца… ай! Фердаммунг![78]

Вскрикнув от боли, она схватилась за запястье, словно укушенная пчелой, прижала руку к груди и отступила на шаг. Тексель, не отводя в сторону ни взгляда, ни ствола револьвера, остался на месте. Чуть выждав, Эшер нехотя повиновался.

– Пусть-ка прекрасная фрау Эшер положит их мне в карман, – велел Тексель. – Серебро не жжется, как жглось раньше, – похоже, бедный старина Тайс действительно что-то нащупал. Однако ничто на свете не заставит меня принимать эту мерзкую сыворотку четырежды в день, как мадам…

– Это всего лишь побочный эффект первых партий. Бенедикт обещал, что со временем он пройдет, – парировала Петронилла, полоснув его взглядом, полным презрения пополам с отвращением, и, сморщившись, словно от нестерпимого зуда, почесала плечо.

– Да что он мог обо всем этом знать? – хмыкнула Лидия. – Что мог выяснить наверняка без сравнительных испытаний? Отчего вы уверены, что уже завтра не начнете превращаться в существо наподобие того бедного мальчика, Коли… и, думаю, даже ваш несчастный возлюбленный не сможет этого не заметить…

– Тебе, девчонка, – негромко оборвала ее Петронилла, – лучше держать язык за зубами. За тобой – и твоим возлюбленным – имеется должок, и я с удовольствием взыщу его.

С этими словами она шагнула вперед, и Эшер заступил ей путь, заслоняя собой Лидию.

– О, к чему эта театральщина? Чем вы, скажите на милость, можете нам помешать?

На сей счет мадам Эренберг была абсолютно права, но Эшер прекрасно знал: терять ему уже нечего. Зигзагом, уклоняясь от выстрела, раскатисто прогремевшего под сводами подземелья, бросился он на Текселя в надежде, что Лидии хватит здравого смысла рвануться к не затворенной вампирами двери. Разумеется, попытка схватиться с вампиром врукопашную оказалась безумием чистой воды: встречный удар – и Эшер, оглушенный, с лету врезался спиной в стену. В тот же миг негромкое «шлеп-шлеп-шлеп» босых ног Лидии споткнулось, оборвалось, завершившись отрывистым вскриком.

Пальцы Текселя стиснули горло, когти прошлись по груди, по рукам. Отшвырнув прочь сорванный с Эшера пиджак, Тексель еще раз ударил его о стену и неторопливо полоснул когтями из стороны в сторону, крест-накрест, по ребрам и по спине. Затем он отступил в сторону, и рядом с Эшером, запыхавшаяся, обливающаяся кровью из точно таких же ран, рухнула на пол Лидия.

Слизнув кровь с когтей, Петронилла обвела взглядом едва различимые силуэты спящих в нишах.

– Меня ждет редкое удовольствие. Еще час, и мои малыши, мои кровавые девы начнут пробуждаться. Обычно они не открывают глаз, пока снаружи совсем не стемнеет. Если нам удастся отыскать этого бешиссен[79] испанца, – добавила она, вновь полоснув Текселя убийственным взглядом, – надо будет спросить отчего. Возможно, таков обычный эффект… непорочности.

– Думаю, это мы выясним куда раньше, чем выкурим его из укрытия. Я всадил в него одну из этих пуль, – ответил германец, качнув перед собой стволом револьвера. – Прятаться до бесконечности ему не удастся. Вдобавок они, – продолжал он, кивком указав за спину, на ниши со спящими, – уже через пару дней войдут в силу и помогут нам изловить его. Как вы думаете, умение убивать присуще им изначально или их придется учить?

Петронилла Эренберг улыбнулась:

– Вот и мне тоже не терпится это выяснить.

Глава двадцать восьмая

Свечу Тексель забрал с собой – из чистой, как выразилась бы Эллен, вредности.

– У тебя в пиджаке есть еще что-нибудь? – прошептала Лидия, как только за ним затворилась дверь.

– Моток бечевки, остаток спичек и деньги, рублей этак семьдесят пять.

– Сможешь сделать отмычку из оправы очков?

– Для этого замка – нет. Постой-ка минутку на месте.

Опустившись на колени, Эшер отполз в ту сторону, куда Тексель швырнул обрывки его пиджака, отыскал их, вернулся к Лидии и накинул ей на плечи. На ощупь ее тело оказалось холодным, как лед, кровь из ран липла к пальцам. Взяв ее за руку, Эшер осторожно двинулся влево, нащупал другой рукой стену и пошел вдоль нее, мимо ниш со спящими «кровавыми девами».

– Что будем делать? – шепнула Лидия.

– Выбор у нас небогат. Встанем здесь, у дверей, и будем надеяться, что Петронилла не расслышит сквозь них наше дыхание. Если она вернется без Текселя, у одного из нас будет шанс. Попробуем проскользнуть мимо нее, в коридор, там разделимся и…

– Возьми.

Из темноты донесся шорох одежды. Обшарив карманы, Лидия сунула Эшеру в руку горсть ассигнаций и полдюжины спичек.

– И попробуем отыскать дона Симона, – твердо сказала она. – Он где-то там и, если способен стоять на ногах, тоже будет искать нас.

– Насколько серьезно он ранен?

Долгая пауза.

– Не знаю, – негромко, растерянно ответила Лидия.

Воцарившаяся в часовне тишина казалась густой, бесконечной, словно ночь после Судного дня, словно вечная пустота мертвого мира, покинутого всеми живыми. Обняв жену, Эшер почувствовал, как дрожит ее тело – от холода, а может, от усталости или от страха.

Запах их крови явственно чуял даже он.

– Юрий? – донесся шепот откуда-то из темноты.

«Проклятье…»

– Соня?

– Что там?

– Тут кто-то есть. Вон, возле двери.

– Кровь…

– Не трожь! – на грубом, простонародном диалекте обитателей петербургских трущоб цыкнула на обоих еще одна девушка и перешла на французский: – Мадам Эшер, это вы?

Кроме этих голосов, во мраке не слышалось ни звука, ни шороха, но Эшер словно кожей чувствовал: проснувшиеся «девы» приближаются к ним.

– Да, Женя, это я, – ответила Лидия.

Голос Жени, вновь перешедшей на русский, прозвучал неожиданно близко:

– Не тронь, Алексей! Прекрати!

Резкий шорох вроде хлопанья крылышек ночной бабочки – и воздух поблизости всколыхнулся, как будто кого-то оттолкнули прочь.

– Почему? – прошелестел над самым ухом Эшера еще голос, мальчишечий. – Мы же избавим их от грехов, как Госпожа избавила от грехов нас, испив нашей крови.

– Да, она так и сказала, – поддержал его еще один мальчишка, и тоже в ужасающей близости. – Так говорила святая Маргарита, Женя! Она мне явилась – во сне, и лицо ее было лицом Госпожи! Они же грешники, и спасти их души можем одни только мы…

– Вранье это! – в отчаянии крикнула Женя, и Эшер, почувствовав прикосновение мертвенно-ледяного плеча к обнаженной руке, едва не выпрыгнул из собственной кожи.

Вновь тихий, почти беззвучный шорох, движение… Одежда собравшихся вокруг резко пахла застарелым потом и карболовым мылом, однако тела их не пахли ничем.

– Испив их крови, мы обречем себя на вечные муки!

– Да нет же, Женя, ты все путаешь, – убежденно, истово возразил Алексей. – Все у тебя навыворот. Преисподняя ждет каждого. Каждого! Кровь обрекает на вечные муки, и кровь спасает от них…

– Кровь спасает от них, – горячо подхватила прежде молчавшая девочка – судя по голосу, заметно младше других.

Внезапно дверь за спиной Эшера с Лидией распахнулась, и в часовню хлынул свет лампы. Едва успев разглядеть совсем рядом, в каких-то двух футах, полукруг бледных лиц и мерцающие глаза вампиров, Эшер подхватил Лидию, бросился с ней за порог и едва не сбил с ног фон Брюльсбуттеля, остановившегося в дверях. Лидия вовремя подхватила оброненную фон Брюльсбуттелем лампу, а Эшер захлопнул дверь, с лязгом задвинул засов и повернул ключ в замке.

Пораженный тем, что тоже успел мельком разглядеть в свете лампы за дверью, потомок знатного немецкого рода остолбенел, но тут же взял себя в руки.

– Она идет сюда, – пролепетал он.

– Помогите Лидии, – велел Эшер (подобное разделение труда казалось ему разумнее: доверять полковнику лампу, пожалуй, не стоило). – Ключ от въездных ворот у вас есть?

– Да. Идемте…

Потянувшись назад, как будто затем, чтоб взять Эшера за рукав, фон Брюльсбуттель повел обоих все тем же, запомнившимся Эшеру коридором к лестнице.

– Эти создания в часовне… кто они? Кто такова она? Прежде я никогда не видел ее при свете солнца… Герр готт, когда мы шли через двор!..

– Эти создания – вампиры, – мрачно ответил Эшер, подсчитывая повороты и двери точно так же, как подсчитывал их, когда Тексель вел его вниз. – И она, разумеется, тоже.

Уж кто-кто, а фон Брюльсбуттель – юнкер, сельский аристократ – должен был вырасти на этих легендах…

– И в данный момент чертовски удачно, – задумчиво добавила Лидия, – пытается занять положение хозяйки Санкт-Петербурга. Кстати, сэр, я – миссис Эшер. Знаешь, Джейми, по-моему, еще ни одному из залетных «птенцов» не приходило в голову обзавестись разом десятью собственными «птенцами». И немедля превзойти числом оба местных гнезда, вместе взятые, даже если Голенищев с князем Даргомыжским не покинут город на лето…

Услышав ее деловитые рассуждения, фон Брюльсбуттель в ужасе вытаращил глаза, замер на месте как вкопанный, и Эшер, свободной рукой ухватив полковника за плечо, поволок его за собой.

– Видите ли, о Неупокоенных нам кое-что известно, – пояснил он. – Мы боремся с ними уже не первый год.

Пожалуй, это звучало несколько удачнее, чем «Мы подружились с вампиром еще в 1907-м».

– Ду Готт альмахтиг…[80]

Широкая лестница вывела их к крытой дорожке, окружавшей двор по периметру. Серебряная решетка на арчатой двери оказалась распахнута настежь. Несмотря на тусклый свет лампы, Эшер сразу заметил, что под потеками крови лицо Лидии бледно как мел, да и фон Брюльсбуттель выглядит немногим лучше.

– Как же я мог обмануться в ней? – прошептал германец.

– Очень просто. Они ведь живут обманом, – пояснил Эшер, приглядываясь, не шевельнется ли кто в темноте, пусть даже разглядеть движение охотящегося вампира не в человеческих силах.

– К тому же у всякой души две стороны, и они в этом не исключение, – добавила Лидия. – Вы с ней дружили в Берлине?

– Дружил, – с негромким вздохом ответил фон Брюльсбуттель. – И думал… а знаете, она изрядно переменилась. Еще год назад она была совсем не такой.

– Очевидно, это все сыворотка, – сказала Лидия и, шумно, с трудом переводя дух, прислонилась к косяку арчатой двери. – По крайней мере, так утверждал доктор Тайс. Та самая сыворотка, над которой они здесь работали, позволяющая ей переносить дневной свет. Для этого она и творила новых вампиров: им требовалась вампирская кровь. Думаю, сыворотка не слишком благотворно воздействует на разум… а во что превратила некоторых из «дев», на которых ее испытывали! Поэтому Тексель и не желает ее принимать, однако, чтобы продолжить охоту за нами после рассвета, нарушит зарок и примет. Все, я в порядке.

«Ох, врет», – подумалось Эшеру, но то была ложь не из корысти – из храбрости.

Луна скрылась за горизонтом. Над стенами, в небе – не черном, бархатно-синем, на два-три оттенка светлей василькового – мерцали россыпи звезд, едва различимых на фоне необычайно светлой северной ночи. Да, Лидия была права: рассвет их не спасет.

– Бежим, – сказал Эшер, взяв ее за руку.

Казалось, дворик (всего-то шестьдесят на сто футов), отделяющий арку от наружных ворот, тянется вдаль на целых полторы мили.

Все трое сорвались с места…

И тут с галереи над въездными воротами невесомо, огромной бесцветной птицей спорхнула Петронилла Эренберг.

На миг она замерла, не сводя с них взгляда, поблескивая глазами, отразившими огонек лампы.

– Зергиус, отойдите в сторону, – выдержав паузу, велела она и протянула к ним руку.

– Чего ради?

Шагнув вперед из-за спин Эшера с Лидией, Зергиус фон Брюльсбуттель встал между ними и Петрониллой.

– Чтобы полюбоваться, как вы убьете этих людей? Петра…

– Нет, вы не понимаете…

Поморщившись, она вновь схватилась за плечо: видимо, боль возобновилась. Тело ее источало странный сернистый запах. В колеблющихся отсветах лампы Эшер сумел разглядеть, что красное пятнышко на ее шее, прежде совсем небольшое, увеличилось до размеров американского доллара.

– Клянусь вам, я делаю это лишь изредка…

– По-моему, Петра, – мягко перебил ее фон Брюльсбуттель, – я все понимаю. Ваше сердце тянется к свету дня. Вы не хуже меня помните, что значит любить. Оттого вам и захотелось вновь отворить дверь в мир живых, чтоб свободно ходить хоть на ту сторону, хоть на эту. Наслаждаться и любовью, и солнцем среди живых… и властью над миром ночи.

Петронилла перевела взгляд на него, и Эшер заметил в ее мерцающих желтым огнем глазах нечто новое. Казалось, она смотрит в прошлое через ту самую дверь, о которой говорил фон Брюльсбуттель. Еще миг, и на глазах ее навернулись слезы раскаяния, тоски обо всем утраченном.

– Неужели мне хочется слишком многого? – вскричала она.

– Да, – с безмерной печалью в голосе отвечал фон Брюльсбуттель. – Да, любовь моя. Думаю, да.

– Берегись! – воскликнула Лидия.

Дуглас Престон, Линкольн Чайлд

Оглянувшись, Эшер едва успел разглядеть в парадных дверях обители Текселя, вскидывающего револьвер, однако в кого он целился, так и не понял.

Злая река

– Петра! – ахнул фон Брюльсбуттель и, бросившись к ней, оттолкнул ее с линии огня.

В тот же миг ночную тьму расколол надвое грохот выстрела. Сдавленно вскрикнув, германец рухнул на грудь Петрониллы.


Douglas Preston and Lincoln Child
Crooked River
Copyright © 2020 by Splendide Mendax, Inc. and Lincoln Child
© Г. А. Крылов, перевод, 2021
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2021
Издательство АЗБУКА®


– Зергиус!

Петронилла без труда удержала полковника на ногах, но Эшер сразу же понял: рана смертельна. Схватив Лидию за руку, он вновь со всех ног бросился к воротам, но не успели они пробежать и трех шагов, как Тексель, преодолевший разделявшее их расстояние с жутким, потусторонним проворством вампира, преградил им путь. Тем временем Петронилла, слепая ко всему вокруг, прижав к груди тело Зергиуса фон Брюльсбуттеля, осела на выщербленную кирпичную мостовую.

– Зергиус! – вновь простонала она, зажимая ладонями раны, оставленные в его теле серебряной пулей.

Линкольн Чайлд посвящает эту книгу своим родителям, Биллу и Нэнси
Кровь залила ее бледные пальцы. Пробившая тело полковника навылет пуля угодила Петронилле в плечо, и из ее раны тоже обильно струилась кровь, но поначалу она этого словно бы не заметила.

«Будь на месте полковника Лидия, – подумалось Эшеру, – пожалуй, я тоже не заметил бы собственных ран…»

Дуглас Престон посвящает эту книгу Стиву Элкинсу


Фон Брюльсбуттель из последних сил поднял руку, и Петра прижала его ладонь к груди.

1

– Прости, любовь моя, – прошептал он.

Уорд Персалл шел вдоль узкого берега по восхитительно прохладной полосе, на сверкающий песок которой накатывали и тут же отступали волны. Ему было всего семнадцать, и он остро осознавал, что мал ростом и худ для своих лет. День стоял безоблачный, прибой нес буруны из Мексиканского залива. Уорду нравилось, что его вьетнамки погружаются во влажную поверхность и он с каждым шагом отшвыривает пальцами ног небольшую порцию песка.

– Зергиус! – в третий раз вскричала Петронилла.

— Эй, Уорд! — окликнул его отец.

Юноша повернулся к нему: отец сидел в шезлонге в десяти футах от воды, в бейсболке «Нэшнлс» на голове и с пляжным полотенцем на ногах. Толстый зеленый блокнот фирмы «Бурум энд Риз», его всегдашний спутник, лежал открытым у него на коленях.

— Приглядывай за сестренкой, хорошо?

Содрогнувшись с головы до ног, она выпустила тело возлюбленного, немедля соскользнувшее на мостовую, зажала ладонью рану в плече, всхлипнула раз, другой…

— Конечно.

Будто Уорд и так не делал это уже почти неделю. К тому же Аманда никуда не собиралась уходить. И уж точно не в океан. Она искала ракушки чуть дальше по берегу, то и дело наклоняясь и принимая позу, которая, как узнал Уорд, получила название по имени острова — «санибельская сутулость».

…и разразилась пронзительным воплем. Еще миг – и двор захлестнула волна вони горелого мяса.

Подхватив Лидию под руку, Эшер потянул ее прочь от вампирши с полковником, а Тексель замер на месте, в изумлении вытаращив глаза. Темная язва на шее Петрониллы, и алый волдырь на ладони, и нанесенная серебряной пулей рана в плече расцвели огненными цветками, как будто весь солнечный свет, неделями, месяцами копившийся в ее теле, в один миг устремился обратно, на волю. Вновь закричав, Петронилла попыталась подняться, сбить пламя ладонями, и на сей раз Тексель, ошеломленный, отпрянул назад.

Юноша задержал взгляд на отце: тот целиком погрузился в свой блокнот, писал уравнения, или заметки, или еще что-то — Уорд не знал что, потому что отец никогда не показывал. Он работал частным подрядчиком Министерства обороны в Ньюпорт-Ньюс и не упускал случая объяснить семье за ужином, что не имеет права рассказывать, как прошел его рабочий день и чем он занимался — чем-то совершенно секретным, — и это только увеличивало пропасть между ними. Забавно, что Уорд начинал замечать такие мелочи, которые всегда были у него перед глазами, но в которых он прежде не отдавал себе отчета: например, почему его отец всегда носит бейсболку (чтобы скрыть свою плешь) или почему закрывает ноги пляжным полотенцем (чтобы избежать рака кожи — семейной болезни). Наверное, мать тоже обращала внимание на все эти вещи и на многое другое, и они определенно стали одной из причин их развода три года назад.

«Вот и еще один нюанс бытия вампиров из тех, которыми он не удосужился поинтересоваться, увлекшись погоней за их силами», – мелькнуло в голове Эшера.

Сестра подбежала к нему с ведерком в одной руке и пластмассовой лопаткой в другой.

— Гляди, Уорд! — возбужденно сказала она, швырнув лопатку на песок, и вытащила из ведерка какой-то предмет. — Брюхоногий моллюск!

Вот какова их гибель…

Он взял этот «предмет» из ее руки и внимательно рассмотрел. Слева от него с каждой волной нарастала сила прибоя.

Огонь охватил юбки вампирши – должно быть, под платьем загорелись и ноги, – и Петронилла, упав, поползла, покатилась по кирпичам мостовой. Маслянистый дым, чудовищная вонь горящей плоти… Вот пламя добралось и до сухожилий, но, даже не в силах больше ползти, Петронилла осталась в сознании, и ее вопли переросли в жуткий, нечеловеческий рев, леденящий кровь в венах.

— Здорово.

«Быть может, концепция Адского Пекла пришла в голову кому-то из древних при виде сгорающего вампира? Как бы там ни было, надеюсь, те, кого она убила за все эти годы, видят ее сейчас».

Аманда забрала у него раковину и опустила в ведерко:

Когда вампирша наконец смолкла, Эшер поднял голову и встретился взглядом с Текселем, замершим напротив, по ту сторону груды дотлевающих углей.

— Я сначала решила, что это кантарус, только со сглаженными пупырышками. Но у кантаруса форма другая.

Не дожидаясь его ответа, она вернулась к поиску ракушек.

Окаменев лицом, германец ткнул стволом револьвера за спину, в сторону монастырских дверей.

Уорд несколько секунд наблюдал за ней. Это было приятнее, чем наблюдать за отцом. Потом он быстро огляделся, чтобы убедиться, что, пока он разговаривал с сестрой, на берег не вынесло никаких новых сокровищ. Но этот участок берега острова Каптива[1] был тихим, и конкуренция была минимальной: в поле зрения находилось не более дюжины человек, бредущих по кромке воды в той же забавной полусогнутой позе, что и сам Уорд и его сестра.

– Внутрь, – велел он. – Герр готт, а ведь я принял всего одну дозу этой пакости…

Когда пять дней назад они прибыли на остров Санибел, Уорд испытал сильное разочарование. Прежде он проводил каникулы в Вирджиния-Бич и Китти-Хок. Санибел показался ему местом на краю земли: никаких пляжных променадов, всего несколько магазинов и других достижений цивилизации, а хуже всего — ужасный Интернет. Но шли дни, и Уорд привык к тишине. На прошлой неделе он загрузил достаточно фильмов и книг, и ему не требовался онлайн-доступ для создания новых сборок сайд-скроллера[2], который он разрабатывал для своего класса в прикладном Python. У его отца после развода было не так уж много возможностей взять детей на каникулы — с учетом выплаты алиментов и всего остального свободных денег у него почти не оставалось, — и, когда приятель по работе предложил отцу провести неделю в маленьком прибрежном доме на Галф-драйв на Санибеле, тот принял предложение. Уорд знал, что у отца финансовые затруднения, а потому старался не жаловаться на обстоятельства: дешевые билеты на самолет, не лучшие рестораны и все прочее.

– Да, – негромко, спокойно поддержали его из темноты дверного проема, – прошу вас, Джеймс, госпожа, пожалуйте внутрь. А вот вам, Гуго, на мой взгляд, лучше остаться снаружи и подождать рассвета… бросьте оружие. Бросьте.

Ракушки стали настоящим спасением.

Гуго Тексель, дрожа всем телом, направил ствол револьвера Лидии в лоб, однако в следующий же миг револьвер с лязгом упал на кирпичную мостовую, как будто пальцы Текселя разжались сами собой. Эшер немедля наклонился и подобрал оружие. Во тьме за аркой дверей смутно виднелось знакомое бледное лицо, бесцветные волосы, ледяная белизна кожи в прорехах полуистлевших черных одежд… Исидро!

Острова Санибел и Каптива близ юго-западного побережья Флориды были известны как лучшие в мире места для собирания ракушек. Острова вдавались в Мексиканский залив, словно сеть, улавливающая всевозможных моллюсков, живых и мертвых, и разбрасывающая их по песку. Недолгий ночной шторм перед прибытием семейства Персалл обернулся для них удачей: судя по всему, шторма всегда приносили много ракушек. В первый же день на берегу обнаружились почти невообразимые сокровища из необычных и красивых образцов — не какие-то там клешни краба, обломки раковин морского гребешка и другая ерунда, часто встречающаяся на внешних отмелях, — и лихорадка ракушкоискательства поразила их обоих, а особенно Аманду. Девочка успела стать своего рода экспертом, способным отличать каури от морских улиток, а тех — от литорин. Увлеченность Уорда остыла через несколько дней, его глаз стал более разборчивым. Теперь он подбирал только по-настоящему хорошие образцы. Отец ограничил их одним пакетом ракушек на обратный полет, и Уорд знал, что завтрашняя отбраковка превратится в ад из-за протестов Аманды.

Начинался прилив, ветер усилился, и прибой бился о берег с чуть большей силой. Нахлынувшая волна выбросила прямо под ноги Уорду спиралевидную розовую раковину. Когда он подобрал ее, другой охотник за ракушками подскочил к нему сзади — яркие цвета на мелководье притягивали их, как мух, — и, тяжело дыша, заглянул через плечо.

– Так, значит, об этой особенности вампиров она вам не сообщила?

— Розовый лепесток? — возбужденно спросил человек.

Голос Исидро прозвучал так тихо, что Эшер, вместе с Лидией вошедший в двери и остановившийся рядом, едва расслышал его, но Тексель отчаянно завопил:

Уорд повернулся и взглянул на него: лет пятидесяти, довольно полный, в козырьке от солнца из магазина для серфингистов и в дешевых солнцезащитных очках, с руками, обожженными солнцем ниже локтя. Явно турист, как и все эти люди вокруг. Местные знали, когда наступает лучшее время для посещения берега, и Уорд редко их видел.

— Нет, — ответил юноша. — Обычный конус. Брюхоногий.

– Тейфельшванц![81]

Его сестра, инстинктивно настроенная на вероятную Большую Находку, поспешила к нему, и он отдал ей свою добычу. Она быстро осмотрела раковину, хотела было выкинуть в воду, но передумала и опустила в ведерко.

– Полагаю, в том, что этот старый еврей из Кельна имел над ней полную власть, мог призывать ее к себе, мог прогонять… а мог и заставить стоять, не двигаясь с места, когда того пожелает, она не призналась тоже.

Человек в солнцезащитном козырьке отступил, и Уорд пошел дальше по следам Аманды, слушая, как хрустят под его подошвами кости древних морских существ. Мысль о том, что нужно собирать вещи, напомнила ему, что послезавтра они будут дома, а значит, он вернется к своей обычной жизни: окончание школы, неизбежная скукота всевозможных тестов и эссе, подача документов в колледж. С недавних пор его стали беспокоить мысли о том, что он придет к тому же, к чему пришел его отец: работал как вол, но почему-то так и не вырвался вперед, а теперь его обогнали более молодые, с более престижными степенями и более востребованными навыками. Уорд не думал, что сможет вынести такое.

Еще одна волна накрыла его ноги, и он автоматически скорректировал курс, отступив вглубь острова. Новые ракушки покатились назад вместе с волной: винтовая, еще одна винтовая и еще. Он уже набрал до черта винтовых — на всю жизнь хватит.

Лицо Текселя исказила неописуемая гримаса наподобие гротескной античной маски трагедии. Взмахнув широко разведенными в стороны руками, он сделал было шаг к дверям, но тут же рухнул на колени – совсем как студент по имени Иппо в особняке леди Итон по приказу хозяина.

Накатила очередная волна, более сильная, и Уорд взглянул на море. Волнение явно усилилось. Возможно, это и к лучшему: завтра их последний день здесь и, может быть, случится еще один шторм, который принесет им такую же удачу, как в первый раз…

И в этот момент глаза Уорда выхватили впереди что-то зеленое. Оно было оттенком чуть светлее, чем бирюзовая вода, и перекатывалось через себя, замедляясь вместе с волной. И выделялось размером большим, чем все остальные находки. Стромбус? Нет, у того цвет другой. И это не трубач.

– Дьявол! Когда взойдет солнце, ты тоже, тоже сгоришь!

Через миг равнодушие пресыщенности уступило место страсти собирателя, жадного до раритетов. Юноша украдкой оглядел берег. Ни его сестра, ни человек с козырьком ничего не заметили. Он небрежно прибавил шагу. Эта штука вернется со следующей волной или, может быть, через одну.

Потом он снова увидел этот предмет, наполовину погруженный в воду футах в шести от берега. И теперь понял, что это вовсе не раковина, а кроссовка. Новенькая светло-зеленая кроссовка. Не очень похожая на кроссовки, которые он видел прежде.

Хотя Уорд и не мог позволить себе такие, но от приятелей по школе он знал, что некоторые кроссовки являются суперколлекционными. «Баленсиага Трайпл С.» или «Йизи» нередко можно было загнать за три или четыре сотни долларов, если тебе удавалось найти их на распродаже. А уж если повезло раздобыть редкую пару вроде «Эйр Джордан 11 Блэкаут», то ты легко мог продать ее на eBay за четырехзначную сумму.

Исидро молча, не сводя глаз с коленопреклоненного Текселя посреди двора, скрестил на груди руки – и Эшер вспомнил, что у самого Исидро, дабы вовремя укрыться в темноте подземелий, после рассвета найдется в запасе еще как минимум минут пять. Новоиспеченные «птенцы» так беззащитны…

Лучший образец из всего найденного Амандой за эту неделю стоил не больше десяти баксов.

– Я тоже принял сыворотку! Мне солнце не повредит!..

Одна кроссовка, всего лишь одна, и к тому же одноцветно-зеленая. Что это за бренд такой? Кроссовку снова понесло к берегу, и через мгновение все станет ясно.

Прибой окатил щиколотки Уорда, издавая приглушенное шипение. Юноша ловко выхватил кроссовку из воды. Черт, она оказалась тяжелой — наверняка напиталась влагой. Но при этом прекрасно сохранилась. Уорд машинально перевернул ее, чтобы проверить подошву, но на вулканизированной поверхности не обнаружилось ни логотипа, ни названия бренда.

Исидро не ответил ни словом.

Он скорее почувствовал, чем увидел, что Аманда и жирный мужик в козырьке снова приближаются к нему. Не обращая на них внимания, он смотрел на подошву. Возможно, это изделие-прототип. Они, вероятно, тестировали их здесь, на берегу. За прототип люди могут заплатить еще больше. Уорд инстинктивно окинул взглядом линию прибоя. Если вторая кроссовка плавает поблизости, то такая находка может превратить средненькие каникулы в нечто особенное, даже…

– Блефует, – негромко заметила Лидия. – Не знаю, надолго ли хватит единственной дозы…

Его сестра вдруг вскрикнула. Уорд посмотрел на нее, нахмурившись. Аманда вскрикнула снова, еще громче. По какой-то причине ее взгляд был прикован к кроссовке в его руке. Озадаченный, он опустил глаза и повернул запястье, чтобы разглядеть получше.

Теперь он видел внутренность кроссовки. Она была заполнена какой-то розово-красной массой с осколком чистой белизны, торчащим из середины. Уорд замер, его ум никак не мог воспринять то, на что он смотрит.

– Тогда позаботьтесь записать результат наблюдений, госпожа. И вот о чем осмелюсь просить еще: что бы ни решили вы предпринять с наступлением утра, уничтожьте сыворотку, изготовленную доктором Тайсом. Всю, до последней капли. А бумаги сожгите. Возможно, вам весьма любопытно ознакомиться с его достижениями, однако я крайне не доверяю воле судьбы. Огонь – он гораздо, гораздо надежнее.

Его отец вскочил на ноги и побежал к ним. Словно издалека, Уорд слышал, как матерится человек в козырьке и как Аманда визжит и пятится, а потом ее рвет на песок. Внезапно выйдя из ступора, Уорд судорожно отбросил кроссовку и шагнул назад, теряя равновесие и падая на колени. Но даже при этом его взгляд инстинктивно обратился к морю, где, перекатываясь среди пенистых барашков, десятки и десятки таких же кроссовок лениво покачивались и неотвратимо приближались к берегу.

– Бога ради, послушайте! Едем со мной, в Германию!

2

В пронзительном вопле Текселя прорезались нотки страха – панического ужаса в предчувствии неизбежного.

П. Б. Перельман остановил свой «форд-эксплорер» на парковочной площадке Тёрнер-бич. Чтобы добраться сюда после первого сигнала Службы спасения, ему понадобилось всего пять минут — его дом на Коконат-драйв находился меньше чем в миле от Тёрнер-бич, — но он почувствовал облегчение, обнаружив, что двое его патрульных, Робинсон и Лару, уже здесь. Робинсон зачищал берег, просил людей вернуться в свои машины, чтобы можно было огородить место преступления полицейской лентой. Лару разговаривал с небольшой группкой людей приблизительно в четверти мили дальше по берегу. Перельман увидел, как полицейский посмотрел в сторону моря, потом повернулся и побежал в прибой, вытащил что-то из воды и аккуратно поставил на песок в месте, недостижимом для волн.

– Кайзер нас примет с распростертыми объятиями! Все, чего ни попросим… все блага мира, который вскоре станет германским…

Как любила говорить Дороти Паркер, что это за свежий ад? В сообщении, полученном Перельманом, шла речь только о «нарушениях на берегу». Но он из личного опыта знал: даже в таком сонном местечке, как Санибел и Каптива, эти три слова могут значить что угодно — от гуляк, прибывших на выходные и пытающихся причалить свои скоростные катера в темноте, до церемоний равноденствия, организованных нудистской колонией Норт-Нэплз.

Перельман направился к берегу через тонкую линию дюнной травы и морского овса. Он прошел мимо Робинсона, который торопливо выпроваживал с берега к парковке два ошеломленных семейства с их одеялами, шезлонгами, кулерами, досками для буги-серфинга и прочим барахлом.

– Вы полагаете, я делаю все это исключительно ради власти? – по-прежнему ровно, бесстрастно, разве что самую малость повысив голос, откликнулся Исидро. Казалось, он действительно ожидает ответа, а еще крайне изумлен наивностью собственного «птенца». – Неупокоенные живут во мраке сотнями лет, однако дружба меж ними завязывается крайне редко, а вы погубили одну из моих близких подруг. Надеюсь, при встрече вы принесете ей самые искренние извинения.

— Лучше вызывайте силы быстрого реагирования, шеф, — прошептал Робинсон, поравнявшись с Перельманом.

— Все?

Переменившийся ветер принес с Финского залива аромат моря. Чайки в светлеющем небе подняли невообразимый гвалт.

В ответ Робинсон только кивнул в сторону Лару.

Перельман пошел дальше по берегу, прибавив шагу. Лару, который вернулся было к небольшой группке людей, снова бросился выуживать что-то из воды. Подойдя ближе, Перельман понял, что это что-то вроде кроссовки, сделанной из светло-зеленого материала.

– Я же твой! Твой! – завизжал Тексель. – Мы же сроднились душой и разумом! Сгорю – ты тоже сполна испытаешь все мои муки!

Заметив шефа, Лару остановился. Когда Перельман подошел еще ближе, он увидел, что из кроссовки торчит нога. Обрубок ноги, судя по всему.

Лару молча показал ему на обрубок и поставил находку на песок со словами:

Правду он говорил или нет, этого Эшер так и не узнал. Едва тело Текселя занялось, вспыхнуло ослепительным факелом, он замер, не сводя глаз с визжащего существа, бьющегося на мостовой, посреди двора, и начисто позабыв об Исидро… а когда, вспомнив о нем, оглянулся, Исидро и след простыл.

— Привет, шеф.

Перельман не ответил — он глядел вниз. Потом повернулся к своему заместителю.

— Генри, — сказал он, — ты не хочешь ввести меня в курс дела?

Глава двадцать девятая

Полицейский посмотрел на него с непонятным выражением:

— Мы с Рисом в патрульной машине направлялись на Сильвер-Ки. Не успели мы доехать до Блайнд-пасса, как я увидел какое-то странное движение здесь, на общественном пляже. Я сообщил об этом, и мы подъехали к…

В лаборатории доктора Тайса нашелся запас ампул с водным раствором азотнокислого серебра. Сделав инъекции девятерым «птенцам», обнаруженным спящими в подземельях, Эшер по одному выволок их из мрака. Все до единого, так и не проснувшись, загорелись уже за порогом двери в переднюю, залитую ярким светом первых лучей зари. Насчет их уязвимости Исидро оказался полностью прав.

— Я говорю вот о чем. — Перельман показал на кроссовку.

Лару проследил за его взглядом. Потом беспомощно пожал плечами и махнул рукой куда-то назад.

– Несправедливо как-то, – заметила Лидия. – Они ведь никому не сделали зла.

Начальник полиции посмотрел туда. И увидел на высоте, недоступной прибою, выстроившийся в ряд строй кроссовок. Изо всех торчали обрубки ног. Затем он посмотрел в сторону моря и заметил еще несколько таких же предметов, подпрыгивающих на волнах. Над ними начали с громкими криками кружить чайки.

Теперь Перельман понял, почему его подчиненные так заняты и так ошеломлены и почему, подъехав сюда на своей машине пять минут назад, они сделали обычный вызов без всяких уточнений. Он тоже почувствовал это: неожиданный кошмар, настолько странный и непонятный, что невозможно поверить в него. Он закрыл глаза, сделал глубокий вдох, потом еще один. Затем показал на небольшую группку у дюн:

– Пока не сделали, – согласился Эшер, – но кто поручится за будущее?

— Это люди, которые нашли, э-э, первую ногу?

Похоже, в ушах Лидии тоже вновь зазвучал шепот во мраке погребальной часовни, и больше она не возразила ни словом – даже предложила помочь с перетаскиванием их наверх, но Эшер отказался. Да, сам он тоже изрядно устал, однако ему весьма не понравилась бледность губ жены и поспешность, с которой она опустилась на лестничные ступени.

Лару кивнул.

Начальник полиции снова огляделся. У Лару было чутье: пока их ресурсы невелики, лучшее, что они могут сделать, — это вылавливать обрубки из залива и оставлять их повыше, приблизительно против тех мест, где их вынесло на берег.

– Здесь только девять, – сказала Лидия, когда он вынес наружу последнего. – А там, под землей, было десять.

— Они что-нибудь знают?

– Да, помню.

— Они мало что могут сказать помимо того, что видим мы сами.

Перельман кивнул:

– Не хватает Жени. Той самой девочки, что отгоняла от нас остальных. Это она, сбежав отсюда, явилась в izba Разумовского вечером пятницы… и невольно вывела на мой след тех, других.

— Ладно. Хорошая работа. — Он посмотрел в сторону прибоя. — Продолжай. Нужно собрать все до единого. И помни: мы имеем дело с человеческими останками.

– Ее нужно найти, – с усталым вздохом ответил Эшер. – Но прежде давай разберемся с лабораторией. Вскоре сюда прибудет полиция…

Лару направился к воде, а начальник полиции вытащил рацию:

– Нет, это вряд ли, – заверила его Лидия. – Петронилла платила кому-то из высших полицейских чинов за покровительство. Однако ты прав: к чему лишний раз испытывать судьбу?