Максиму каким-то чудом удалось спасти большинство членов своей группы, когда они ушли в Зеркало. После скитаний, стычек с такими же, как они, бедолагами, группа обнаружила заброшенную деревеньку, а рядом с ней людей, не слышавших ни о какой войне, кроме той, что была у них двести лет назад. Местные согласились помочь, почти не задавая вопросов, не прося ничего взамен.
Как только Максим убедился, что за своих можно не беспокоиться, он перешел на человеческую сторону и сдался, не сомневаясь, что его поставят к стенке, как он того и заслуживал.
Но командование решило иначе.
— Максим Сергеевич, — сказал ему главный, — будь у тебя хотя бы немного офицерской чести, ты бы давно уже сам себе приговор в исполнение привел. Особенно после взрыва. Но раз уж ты тут, раз уж ты это Зеркало изучил и можешь ходить туда-сюда, не выбрасывать же тебя на помойку, хотя я бы выкинул, но наверху считают иначе.
Тогда-то Максим Сергеевич и узнал о дополнительном эффекте Зеркала. Через него на соседнюю территорию переносит детей. Человеческих — в мегаполис. Драконьих — в город. И ничего с этим поделать нельзя. У Зеркала своя логика, не чета привычной.
— Но все это ерунда, — сказал главный. — Мы им драконят возвращаем, они нам — наших человеческих детей. Как раз на самом тонком месте этой сумасшедшей шторы, мы там пограничный переход организовали. В том месте всегда солнце светит, как будто полдень. Проблема в другом. Внутри Зеркала тоже много кто обитает, не всегда драконы и люди, кого там только нет. Из Зеркала сюда зеркальных детей вышвыривает, мы уже многих нормальных разведчиков потеряли в попытках их вернуть. И, честно говоря, хоть здесь их оставляй, или усыпляй, как собак, всех непонятных отродий. Я сейчас говорю «отродий», потому что это не всегда дети драконов и людей, порой странные экземпляры попадаются. Как тебе живое воплощение чумы? Вот что с ним делать? В городе держать — упаси боже! Вот его неделю назад вызывался капитан Васильев с группой сопроводить до дома. Никто не вернулся. Ни ответа, ни привета, один раз вышли на связь спустя сутки, сообщили, что видят какие-то огни в небе, — и тишина. Так что или берешься за это дело, или уматывай из города куда хочешь, другой жизни тебе не будет. Или так, или никак. И еще спасибо не забудь сказать. Ценность твоя только в том, что тебя не жалко.
Максим Сергеевич спокойно воспринял ругань главного, даже не стал оправдываться, что не застрелился только потому, что еще лелеял надежду встретиться с Фумусом.
С первым ребенком, которого подкинуло ему Зеркало, все вышло довольно просто: это было существо, питавшееся электроэнергией. Но у существа работало внутри что-то вроде карты и компаса, загадочное создание знало, куда идти. Главное, нужно было то и дело скармливать ему батарейки, которыми Максим Сергеевич до верху набил рюкзак, а сам питался грибами, ягодами, пил воду, если попадалась речка. Разве что на обратном пути пришлось тяжко, и он думал, что уже не выйдет обратно, однако как-то выбрался — похудевший, обросший, но отчего-то слегка успокоившийся. Не полностью, нет, но доля покоя ощущалась среди постоянной бессильной злости.
Следующей Максим проводил девочку, которую, когда выловили в городской реке, прозвали «русалкой». Ничего в ней не было русалочьего — обычная школьница в форме, разве что без воды ей становилось дурно, и Максим Сергеевич попросил приладить ему что-нибудь вроде аквариума с лямками, как у рюкзака, и такую штуку для него сварганили. Невероятно тяжелая, плескавшая ему за шиворот бандура за спиной, да к тому же девочка болтала без остановки, но абсолютно не имела представления, куда ей надо, — Максим Сергеевич почувствовал облегчение, когда выяснилось, что он может выплеснуть русалку в реку и сопровождать ее, идя по берегу, и пользоваться аквариумом, только если требовалось пройти по суше. Непонятное для него самого чутье вывело их к поселению водяных людей, чья благодарность незаметно перетекла в попытку утянуть его под воду и сожрать.
Максим перестал следить за календарем. Для него существовала только квартира и Зеркало. Если он жил в городе, то к шести вечера должен был находиться дома, если же околачивался в Зеркале со своей группой, то обязан был тоже в шесть включить радио, нашарить там волну и принять шифровку из цифр, перечисляемых равнодушным женским голосом, каким обычно объявляют о прибытии автобуса или поезда. В один из вечеров он получил телефонный звонок и приказание лично прибыть к непосредственному начальству, что Максим и исполнил, а именно: сел на троллейбус, через сорок минут быстрым шагом пересек площадь перед районным управлением, показал документы дежурному офицеру, а дальше, чуть ли не взятый под белы рученьки, и глазом не успел моргнуть, а уже сидел перед начальником в его кабинете.
На этот раз дело касалось вовсе не очередного необычного ребенка. На столе у главного лежали слитки золота и стопки бумажных денег.
— Мы нашли Фумуса, — сказал главный, — точнее, купили. Бери своих из Зеркала или как хочешь, но чтобы его больше не было. Как связаться с тем, кто его предал, я расскажу позже, а сейчас я хочу, чтобы ты меня очень внимательно выслушал.
Увидев сосредоточенность на лице Максима Сергеевича, он сказал:
— Он должен исчезнуть.
— Его надо спрятать? — спросил Максим Сергеевич.
— Да, — ответил главный. — В наших интересах его убить, а тело спрятать так, чтобы ни одна сволочь его не отыскала, чтобы они еще лет двадцать ходили и озирались, — а ну как он из тени за спиной выйдет. Надо, чтобы все, кто ему в верности клялся, всё на него свалить успели и уже начали успокаиваться… надо, чтобы этого покоя у них не было никогда. Чтобы он им мерещился в кошмарах. Чтобы нет-нет, а подумали: стоит ли лететь в отдаленное поместье, стоит ли по лесам лишний раз бродить.
— А оруженосец?
— Оруженосца при нем нет. Оруженосец у него девушка. Да уже и не оруженосец она, он с ней узами брака сочетался. Он сделал ей какие-то документы, чтобы спрятать. По нашим сведениям, она скоро должна родить, находится где-то в мегаполисе. Но это не имеет значения. Только Фумус. Ты понял?
— Я понял, — сказал Максим Сергеевич.
— Ты понял, что никто не должен знать о его смерти?
— Я понял, что придется еще каких-то драконов в расход пустить помимо него.
— Ну, тогда бери цветы на их общую могилу, — главный кивнул на золото и деньги, — и в путь.
По пути в мегаполис Максим Сергеевич завернул в деревню, прихватил одного из самых надежных ребят — Септима, тот согласился, даже не зная, в чем дело, а когда Максим Сергеевич рассказал ему уже в электричке, то досадливо цыкнул:
— Жаль, там не будет оруженосца или оруженосицы. Хотелось бы прописать ей пару ласковых в голову. Да я бы на нее всей обоймы не пожалел, чтобы точно знать, что она не встанет больше. Такое вообще размножаться не должно.
Максим Сергеевич промолчал, а сам вдруг вспомнил белые пятна отставших болячек на загорелой коже дочери, и ему захотелось лечь в могилу так же по-глупому, как жена, с синей звездочкой, которую кто-нибудь положил бы ему в гроб. Он решил, что, когда закончит все с Фумусом, проводит Септима обратно на его полустанок, зайдет подальше, чтобы никто не услышал выстрела, и закончит эту историю с собой, со своей беготней по этой проклятой Земле, на которой больше не останется для него ничего, за что стоило бы цепляться. Но таить чуть ли не от единственного друга, что его глодало все эти годы, он уже не мог, поэтому сказал:
— Септим, этот оруженосец, возможно, моя дочь. Ее Лида звали.
— Ты уверен? — посуровев, спросил Септим.
— Нет, — покачал головой Максим Сергеевич, — не уверен. Но это может быть и моя дочь. Сколько ей сейчас? Семнадцать должно быть. Очень хреново желать, чтобы это была все же не она, но я очень хочу. Странные у меня какие-то желания остались на старости лет. Убить. Желать, чтобы дочь была мертва. А больше ничего и нет.
— Макс, ты давай не нагнетай, — проворчал Септим. — Такое сам знаешь, чем оборачивается. Еще ничего не завершено. Как бы нас не шлепнули, а не мы их. Я вон на курятине живу. От меня как от дракона толку мало, честно говоря. Ты это учитывай, пожалуйста, пока тут нюни распускаешь. С таким настроением проще сразу же обратно идти, иначе получим стилет в бочину и пулю в башку, и все зря.
— Септим, — криво улыбнулся Максим Сергеевич, — ты прямо будто женушка бурчишь. Был бы ты бабой, тебе бы цены не было.
— А ты был бы бабой, — ответил Септим, — тебе бы цена была.
Предатель ждал их возле сторожки в лесу снаружи Зеркала, облепленный мхом домик окружало болото, и отчасти поэтому раненый Фумус внутри убежища, состоявшего из одной комнатки без окон, освещенной лишь электрическим фонарем, выглядел еще болезненнее, чем смотрелся бы на свежем воздухе и солнышке с этим ранением в живот. «И доспех не помог», — с удовольствием подумал Максим Сергеевич, вглядевшись в искаженное болью лицо дракона.
Фумус, пусть и находился не в самом лучшем состоянии, глаза его блестели лихорадкой, но он все же разобрал лицо Максима Сергеевича в почти полной темноте, нашел в себе силы улыбнуться сухими растрескавшимися губами и сказал:
— Неожиданно. Я, когда эту встречу устраивал, я многого ожидал, но твое прибытие сюда для меня сюрприз есть. Дорогой тесть, я твое имя теперь хотя бы услышать могу? А то я у любимой про ее обезьян-родителей как-то не спрашивал. Я на это времени и интереса не имел. Я перед смертью хотя бы выяснить, как другие тебя зовут, могу?
— Сейчас это тебе разницы, — сказал Максим Сергеевич.
По тому, что Максим Сергеевич не удивился, что его обозвали тестем, Фумус догадался, что Максим Сергеевич уже в курсе и о браке с его дочерью, и о ее беременности.
— То, что именно ты здесь очутился, логичным и удобным исходом является. Если ты ее хотя бы вполовину того, как я ее, любил, ты мою последнюю просьбу выполнить должен, — сказал Фумус, предусмотрительно не стал дожидаться, почувствует ли Максим Сергеевич интерес к его просьбе, и спешно продолжил: — Если ты безопасности для своей дочери и ее сына или дочери хочешь, то я исчезнуть обязан, и никто, что я уже мертв, знать не должен.
— Это с моими инструкциями совпадает, — кивнул Максим Сергеевич.
— Да? — оживился Фумус, но в голосе его чувствовалась горечь. — Как все любопытно иногда складывается… Драконы, люди, друг друга грызли, грызли, а момент, когда они во мнении сошлись, взял — и наступил. Ты секунду подожди…
Фумус поднял руку в ответ на то, что Максим Сергеевич поднял автоматическую винтовку.
— Я у ювелира такую же почти синюю звезду заказал. Она, зачем, не понимает. Она не помнит. Если мальчик родится, то он как значок ее носить станет, а если девочка — она ее как заколку приспособит. Мне это забавным сейчас кажется. Я тебя отчасти теперь понимаю.
Максим Сергеевич выстрелил и уже потом сказал: «Не понимаешь».
Как и договаривались, заслышав выстрел, Септим расправился с предателем. Они утопили тела драконов в болоте, туда же отправились доспехи, оружие, что остались от Фумуса и его предателя, а также золото и деньги. На всякий случай они подпалили избушку тоже, дождались, пока она разгорится, и тронулись в обратный путь.
То ли заплутали в итоге, то ли в Зеркале что-то поменялось, но вошли в Зеркало не там, где рассчитывали, и попали сначала как будто в знакомый лес, но тот сменился непролазной чащей, из которой все не находилось выхода ни на реку, ни на железную дорогу и невозможно было угадать нужное направление ни по гудку паровоза, ни по какому-нибудь далекому звуку. В чаще вообще стояла невероятная тишина. Тут не пели птицы, не шумел ветер в верхушках деревьев, ничто не нарушало странного безмолвия. В итоге обнаружилась тропа, но и та оборвалась, растворившись в болоте среди высоких стрел осоки. С трудом, после двухдневного блуждания, в котором компас помогал слабо, им все же удалось вернуться на твердую землю, под сень какого-то ельника. К тому времени Септим, до такой степени намерзся на холодном воздухе, что начал проявлять первые признаки начинающейся драконьей спячки, — вялость и апатию, — пришлось чуть ли не волочь его на себе. Холод отступил и сменился летней погодой.
Вымокшие насквозь, уставшие, развели костер сразу же, как только выбрели на ровное сухое место, и не знали, чему больше радоваться: разогретым консервам ли, быстро высохшим вещам, — и так соскучились по теплу, что не стали гасить костер с наступлением темноты, а так и завалились возле огня. Максиму Сергеевичу выпало караулить их стоянку с часу до четырех, а еще не растворенная недолгим отдыхом усталость давала о себе знать, и звуки леса — каждый хруст ветки под ветерком наверху, любой вопль птицы или животного чудились сонной голове Максима Сергеевича одним необъятным живым существом, бродившим близко к границе света вокруг них, то ухавшим, то хохочущим из-за спины, то пробегавшим там и сям с таким звуком, будто задевало штукатурку.
Максим Сергеевич решил, что задремал, когда к нему прямо из мрака вышла девочка с разлохмаченными темными волосами и грязным лицом, прикоснулась ладонью к его бороде и одобрительно рассмеялась. От девочки пахло падалью и растительным тленом. Максим Сергеевич ощутил что-то вроде толчка паники, который заставляет проснуться, но при этом не проснулся. Разбуженный вонью, пробудился как раз Септим: сначала медленно, с зевком и недовольной миной, но, увидев гостью, он заметно вздрогнул и стал выглядеть так, словно и не спал вовсе.
В свете костра Максим Сергеевич рассмотрел, что девочка — дракон. Ее каучуковое лицо светилось любопытством и одобрением, она по-хозяйски подсела к горящим веткам и протянула руки навстречу жару. Максим Сергеевич и Септим молча наблюдали за ней. Насколько Максим Сергеевич мог разобрать при свете огня, различить сквозь грязь, все предметы ее одежды — полукомбинезон, рубашка, ботинки — были фиолетового цвета. Он заметил и светлые пятна на ткани большого кармана спереди полукомбинезона — следы споротых ниток номена и имени. Сзади — от слипшихся на затылке волос по самый нижний край лопаток, у нее было задубевшее чернильное пятно, смешанное с землей.
— Как твое имя есть? — негромко спросил Септим.
Вместо ответа девочка странно задергалась, как в долгих судорогах, проходивших через все тело, встала на четвереньки, и ее стошнило какими-то комками шерсти, в которых Максим Сергеевич определил мышиные шкурки, а когда определил, с трудом сам удержался от рвоты. Как ни в чем не бывало девочка села обратно, вытерла рот рукавом, достала из кармана дохлую мышь и, недолго пожевав, проглотила.
— Я когда в яме проснулась, — девочка обернулась к Максиму Сергеевичу вместо того, чтобы отвечать Септиму, — я так долго копала, что у меня ногтей не осталось!
Она, словно невидимый мячик в руке держа, озадаченно повертела рукой без ногтей.
— Они потом вырастут? — спросила она.
Максим Сергеевич кивнул, не в силах говорить из-за кома, внезапно заткнувшего ему горло.
— А ты не обманываешь?
Максим Сергеевич покачал головой.
— Это хорошо есть, — вздохнула девочка, обняла колени и продолжила смотреть на огонь, затем вспомнила и беспокойно попросила: — Если я усну, вы меня не закапывайте.
— Не будем, — пообещал Септим неожиданным для него сиплым голосом. — Но и ты нас не закапывай, если мы уснем.
Она задумалась, глядя наискось куда-то вверх, видно, прикидывала, под силу ли ей такое сделать, но обещать в ответ не стала.
Максим Сергеевич решил, что после такого уже вряд ли уснет до самого утра, но отключился, и еще как, открыл глаза, когда совсем взошло солнце, и обнаружил гостью у себя под боком.
— Она сначала ко мне пристраивалась, не хотела тебя беспокоить, — объяснил Септим, колдуя у костра, — но я ведь комнатной температуры, от меня толку нет.
— Как думаешь, что случилось? — шепотом осведомился Максим Сергеевич.
Септим покачал головой, но девочка, оказывается, услышала шепот Максима Сергеевича и сказала:
— Все уснули и не просыпаются. Сначала рыцари пришли с собаками, рыцари всех собрали, и все уснули.
— И рыцари тоже? — шевельнулся Максим Сергеевич.
— Нет, не так все было. Все уснули, а рыцари исчезли, и собаки пропали. А я, когда кто-нибудь проснется, устала ждать и искать кого-нибудь пошла. А дома сгорели.
— Как думаешь, кто это мог быть? — спросил Максим Сергеевич у Септима, но тот лишь пожал плечами.
Частичный ответ нашел их сам, когда они еще походили под хвоей, по хвое, среди хвои и смолы, выползли из леса и наткнулись на железную дорогу. Все совместное путешествие они не спрашивали у девочки ничего, а она ничего им не рассказывала, а терпеливо шла рядом, отбегая в сторону за мышью или за кем другим, кого могла поймать и съесть. Но и от консервов и сухарей не отказывалась. Безымянная девочка сразу прикипела именно к Максиму Сергеевичу — неясно, что ей в нем так пришлось по вкусу. Возможно, он не походил на драконов, которые убили ее родных (или у кого она там жила), может быть, ей нравилось, что от него исходило тепло. «Может быть, она, как утенок, вылупилась из могилы, — предположил Септим. — Шла, шла и к первому встречному прибилась, попался бы ей медведь, она бы и к нему прибилась». Она шмыгала носом во сне, но, когда бодрствовала, вела себя вполне живо, даже бойко. При свете Максим Сергеевич и Септим проверили ее затылок — это походило на сильный ушиб, будто она упала с большой высоты, либо ее кто-то ударил рукояткой сабли или прикладом.
Жар нагретых солнцем шпал и рельсов вселил в обоих драконов — большого и маленького — невероятную бодрость, они шустро запрыгали, шумно предвкушая недалекую станцию, а Максима Сергеевича, наоборот, развезло от духоты, он нещадно потел и вымок насквозь, что крайне удивляло девочку.
— Почему вода с тебя течет? — не удержалась она наконец от вопроса, что томил ее, видимо, давно. — Ты что — водопад есть?
— А почему вокруг тебя мухи летают? — желчно ответил Максим Сергеевич. — Ты что — муравейник есть?
Почему он сравнил девочку с муравейником, он и сам себе объяснить бы не смог, но Септим и девочка одобрительно посмеялись.
Она ловко пятилась спиной вперед, точно попадая подпрыгивающим шагом на шпалы, придумывала, что бы еще такого сказать в пику Максиму Сергеевичу, но вместо этого показала пальцем куда-то за него:
— Собаки.
Они с Септимом развернулись и подпрыгнули одновременно. Снизу, из леса, нагоняя их и забираясь все выше к рельсам, бодро бежали шесть очень красивых, азартных молчаливых овчарок. Следом за ними спешили рыцари в одинаковых голубых с синим доспехах. Видимо, лесная диета повлияла на них плохо — ни один не летел, все двигались, медленнее, чем овчарки, но зато Максим Сергеевич не мог сосчитать, сколько их всего.
— На собак патроны не трать, — расчетливо скомандовал Септим.
Он утащил Максима Сергеевича и девочку на противоположный от нападавших склон низкой железнодорожной насыпи, бросил через плечо:
— Давайте-ка снова в лес оба.
Уперев приклад в плечо, он водил винтовкой в поисках сине-голубой драконьей головы, что неизбежно должна была появиться над рельсами, другой рукой держал саблю.
Максим Сергеевич не внял его ценным указаниям, а отступал к лесу вместе с Септимом, и как только первая собака перемахнула к ним, выстрелил ей одиночным между треугольных ушей, она закувыркалась им под ноги. Остальным собакам это лишь добавило злости, но еще три с визгом заюлили в траве среди зелени и очень больших и ярких бутонов купальницы. Две, что попытались оббежать взрослых и вцепиться в непрерывно шипевшую кошкой девочку, тоже завалились и пропали в траве. Показались и драконы. Один все же сумел взлететь, но сразу свалился обратно, получив пулю, неизвестно — раненый, нет, на такой дистанции попадание в доспех не гарантировало пробития брони, а вот Максим Сергеевич почувствовал удар в ногу, и, зашипев, чуть ли не как девочка-дракон — так же бесполезно и бессильно, — от неожиданности упал, попытался встать, и тут уже коротко заорал от боли. Впрочем, это не помешало ему отпугивать выстрелами там и сям возникавшие над путями сине-голубые шлемы, пока Септим, ругаясь на чем свет стоит, волок его за рюкзак к деревьям, и сам еще частично успевал прикрывать отход выстрелом-другим. Максим Сергеевич увидел брошенную Септимом саблю: не всю, а определил по металлическому взблеску, что это, скорее всего, она. Девочка, сообразив, где побезопаснее, семенила, укрываясь за ногами Септима.
Они скатились в какой-то овраг, все трое тяжело и громко дышали среди наступившего затишья. Септим с досадой зажимал рану на шее, откуда ему под нагрудник текла пугающе обильная струя синего цвета.
— Тут картинка имеется, — сказала девочка.
Септим и Максим Сергеевич ошалело посмотрели в направлении, куда она показывала пальцем.
Там стояла дощатая табличка с черепом и костями, рядом с ней другая, с надписью «Осторожно, мины!». Как бы подтверждая справедливость предупреждения, бахнул взрыв, свистнули осколки, раздался крик боли. Паукообразная тень, сверкнув на лежавших в овраге почти стеклянными глазами, перемахнула через человека, дракона и девочку-дракона, и девочка успела пошипеть еще и на эту тень.
До них донеслись очереди, которых становилось все меньше с каждым выстрелом, отличавшимся звуком от очередей. Затем очередей не стало совсем.
Максим Сергеевич по-прежнему не мог перевести дыхание, но почему-то ему хотелось заткнуть рот обеими руками и перестать дышать, он переборол это желание и стал стягивать рюкзак, ища что-нибудь, чем сделать перевязку себе и Септиму, а может, и девочке тоже.
— Ты как? — спросил он ее, она смотрела на него непонимающими глазами.
Он молча позлился на себя и снова задал вопрос, на этот раз переиначив его на драконий манер:
— Ты как себя чувствуешь? Драконы в тебя не попали?
Она помотала головой, при этом завороженно и с тревогой посматривала то на ногу Максима Сергеевича, то на шею Септима.
— Они в вас попали, — констатировала девочка. — Вы теперь уснете и не проснетесь?
— Уснут, уснут, — подтвердил голос сверху. — И не проснутся. Если не объяснят, что они тут делают. И почему я не должен их сейчас же отправить баиньки.
На краю оврага стоял человек, чем-то напоминавший паука. Он облизывал губы, жирные, как после шашлыка или блинов, его мутные глаза смотрели на Максима Сергеевича, при этом будто видели его насквозь, со всеми его подвигами, взрывами, выстрелами, стилетами, ненавистью. Не дождавшись ответа, паук поднял оружие, но девочка кинулась на шею Максиму Сергеевичу, словно могла заслонить его этим от пули и, повернув голову кверху, уверенно сказала:
— Ему нельзя засыпать. Это мой папа есть.
— Ты уверена? — не смог не засомневаться паук, девочка кивнула и еще крепче сжала объятия, а Максим Сергеевич оказался удивлен не меньше нового знакомого. — И как же зовут папу, интересно мне знать?
— Макс, — бросила она.
— А это чучело? — спросил незнакомец.
Орудуя винтовкой в руках, как указкой, ткнул в сторону Септима. Прежде чем девочка ответила, утешил раненого дракона:
— Да не дергайся ты, было бы что серьезное, ты бы уже так не сидел, да и я бы заметил, что тебе скоро кранты, а пока я этого что-то не наблюдаю.
— Это дядя Септим есть, — сказала девочка.
— Все равно что-то неважно твой дядя выглядит, — прокомментировал незнакомец.
— Да пошел ты, — ответил ему Септим.
— Шестиногий… то есть, пятиногий пес Макс и ассистент с дурными манерами, — к чему-то вздохнул паук. — А я, если что, людоед.
— А я, кто я есть, пока не помню! — призналась девочка.
— И даже папа твой не помнит? — не поверил людоед.
Девочка удивилась:
— Откуда же он помнить может, если он совсем недавно моим папой стал?
— Буквально сейчас, — уточнил Максим Сергеевич.
В мутных глазах людоеда появилось любопытство, и это невероятно преобразило его несимпатичное лицо. Сразу стало понятно, что он — друг, и они для него тоже друзья теперь — непутевые, вечно влипающие в неприятности, и, вот, влипшие в очередную.
— Ладно, разберемся, — сварливо заключил людоед, без опаски отбросил свою винтовку и стал аккуратно спускаться на дно оврага, чтобы помочь раненым. — Как-нибудь уж назовем тебя, да, Настя?
— Ага, — сказала она.
…Нельзя было сказать, что благодаря Насте Максим Сергеевич совсем забыл о родной дочери, но заботы о драконьем ребенке, как он думал, отодвинули от него то отчаяние, которое было с ним очень долго, да и мысль о том, чтобы пустить себе пулю в голову, перестала посещать его с прежней частотой.
Но вот идея прикончить напоследок кого-нибудь из сине-белых была с ним всегда, и, узнав, что в город попал наконец ребенок-дракон из таких, Максим Сергеевич собрался в поход, как в последний раз. Скорее всего, его положили бы еще на границе Зеркала с человеческой стороны, после очереди в маленького дракона, если бы Когната не была так похожа на мать, если бы не синяя звезда в ее волосах.
Весь путь в Зеркале Максим Сергеевич размышлял, что у чудовища, а если брать шире, то у нескольких монстров (отца, матери, деда) не могло появиться такого забавного ребенка, недостойны они были ее, а она ничем не заслужила того, чтобы расхлебывать за ними все, что они натворили в войну. Однако вот: у них была Когната, а у Когнаты были они, и девочке еще предстояло жить с грузом вины за родителей и родственников.
Он надеялся, что дочка его все же не очень плохая, а все слухи о ней — лишь пропаганда, призванная очернить одну династию и обелить другие. Хорошо, что он так никогда и не увидел Секунду, что они не столкнулись лицом к лицу, ведь эта встреча сломала бы его окончательно и бесповоротно.
Женщина в заточении
Когда Константин рассказал Волитаре про засаду, где был опекун и рыцари в сине-зеленых доспехах, она поверила сразу. Но остальные не поверили, выслали на указанное Константином место контрольную группу, а те ничего не нашли. Впрочем, факт оставался фактом: опекун и множество рыцарей пропали, так что Когнате назначили нового опекуна взамен убитого, и был он из другой семьи, нежели прежний.
Константину никто толком не объяснил, зачем все это было, к чему эта засада, похожая на встречу, почему их не убили сразу, откуда-нибудь издалека, почему одни рыцари надели именные доспехи, а другие действовали анонимно.
— Ты в чужую голову не заглянешь, — предположила Волитара. — Те, что без опознавательных знаков, просто хотели убить, но ничего у них не получилось. А те драконы, что с опекуном находились, похитить собирались, правда, мне, зачем это делать было, непонятно. А ничего, если бы не получилось, они убить планировали. Я, что это так было, думаю. Много кто, если он до Фумуса и Секунды дотянуться не может, расправиться с Когнатой мечтает, чтобы боль ее родителям причинена была. Я, что опекун один из таких был, считаю.
Вообще, возвращение Когнаты домой наделало столько суеты, что в мегаполисе про Константина забыли чуть ли не на две недели. Поселили в гостинице, куда изредка звонила Волитара, выдали командировочные, с которыми Константин не знал, что и делать. Он успел отправить родителям четыре письма, чтобы не беспокоились (не получил в ответ ни одного). Выходил на близкие прогулки в парк. Хорошо, что одеждой тоже обеспечили, а то он странно смотрелся бы в плаще, сапогах и застиранном походном среди светофоров, небоскребов, неоновых вывесок. Пистолет не отобрали, что интересно, даже подкинули запасных обойм. К стилетам выдали дополнительные батарейки — такие же, как у людей, похожие на карандаши, но оформленные покрасочнее. Все это добро Константин усердно таскал под пиджаком.
— А то примечательное кафе, оно ведь недалеко находится, — подсказала Волитара во время очередного недолгого звонка. — Оно в паре кварталов от гостиницы стоит. Ты бы туда сходил, ты, что там и как, проверил бы. Я, если правильно понимаю, хозяин его совсем твоему приходу не воспротивится.
Константин, ради разнообразия, повадился в кафе. Хозяин пытался накормить гостя бесплатно, однако же Константин каждый раз оказывался упрямее.
Местные жители что-то знали, потому как с каждым новым посещением Константина посетителей становилось чуть больше, чем прежде, они с любопытством смотрели на гостя с человеческой стороны Земли, в их глазах читалось недоверие, что он сумел побороть жену Фумуса голыми руками.
Наверняка за ним следили — как-то днем, когда Константин уже начал привыкать к такой неспешной жизни, к ежедневной прогулке в парке, к ежедневному походу в кафе, именно в кафе Волитара безошибочно и нарисовалась. Одетая в простенькое с виду платье, в обычные туфельки на каблуках, постриженная как будто собственноручно, словно садовым секатором, косо срезавшим ей челку, волосы возле ушей и сзади, она тем не менее вспугнула своим появлением посетителей и дракона за прилавком. Если первые потихоньку удалились — сначала те, кто поближе к выходу, чуть позже — остальные, то у продавца не было выхода, но он, кажется, не особенно переживал, а, что называется, грел уши. Несомненно, такой компании кафе еще не видело, наверняка ни разу не было, чтобы за одним из столиков заведения сидели аристократка и два человека сразу. Дело в том, что Волитара не только пришла сама, но привела с собой еще и мрачного человеческого мальчика.
— Я упредить твой вопрос без промедления желаю, — заявила Волитара, садясь и отодвигая стул для мальчика. — Два дела у меня для тебя сразу имеются, и это первое из них есть.
Она слегка толкнула мальчика локтем.
— Как там наша герцогиня поживает? — отвлекся от кофе Константин.
— Ты про Когнату говоришь? — спросила Волитара, пододвигая мальчику листок с меню, а когда Константин кивнул, со знанием дела произнесла: — Она еще герцогиней не является. Чтобы ей герцогиней стать, Когнате кое-каких членов семьи пережить нужно, а они умирать не собираются. В любом случае, ты не зря спросил. Когната — второе дело, с каким я к тебе обратиться собираюсь. Точнее, Когната к тебе обратилась, она хочет, чтобы ты вместе с ней Секунду посетил. Она вас зачем-то познакомить хочет.
Волитара посмотрела на часы на стене.
— Час у нас имеется.
— Я никуда не поеду, — заявил Константин твердо.
— Но пока я о первом деле поговорить хочу, — не услышала его Волитара.
Она обратила внимание, что мальчику меню ничего не говорит или он не знает, что заказать или как это сделать. Волитара не успела махнуть рукой, а продавец уже стоял и с готовностью смотрел на клиентов. Волитара показала продавцу какие-то пункты в меню, объяснила, и продавец, кивнув или поклонившись, удалился.
— Я, что мои любят, то и человеческому мальчику понравится, думаю.
— Ты о детях своих? — поиронизировал Константин. — Так они, небось, и сырое мясо любят.
Волитара не оценила шутки.
— Я не проверяла, — сказала она.
— Я люблю сырой фарш. Но немного, — признался мальчик.
Волитара слегка отстранилась, оценивая мальчика чуть издалека, затем вернулась в прежнее положение — с локтями, поставленными на стол, доверительно наклоненная к Константину, сказала:
— Антон имя его есть.
— Мне его обратно доставить нужно? — догадался Константин.
Волитара убежденно покачала головой, отрицая его предположение.
— А что тогда?
— Зеркало только тех, кто хотя бы полгода в гостях прожил, пропускает. Зеркало детей на другую сторону утаскивать продолжает. А драконов и людей, которые туда-сюда ходить могут, все меньше остается. Рано или поздно ребенок за Зеркало попадет, а некому его домой к своим вести будет. Решение нашими властями принято было, чтобы дети, которые пропадают, шесть месяцев за Зеркалом оставались, а кто-нибудь за ними присматривал. А потом, если переходить через Зеркало понадобится, выросшие дети других через Зеркало переводить смогут… Что-то у тебя лицо, как у Антона, когда мы ему сообщили, что ему тут долго жить, стало. Ты от таких перспектив удовольствия не испытываешь?
— Так, может быть, отключить генераторы Зеркала и проблема сама собой пропадет?
— Мы их еще два года назад отключили, — выразительно посмотрев на Константина, сказала Волитара. — Первому ребенку голубых кровей пропасть стоило, и яйцеголовые сразу же приказ получили. Кажется, Зеркало теперь само по себе существует. Оно неизвестно, чем подпитывается. Я, что ваши давно знают, всегда думала. Ты можешь своим доложить.
— Хорошо, даже если так, — согласился Константин, когда проглотил эту новую для себя информацию. — А дипломаты с этим справиться не могут? В посольствах детей селить нельзя?
— Так ты теперь дипломатом назначен, — сказала Волитара. — Ты будешь этим заниматься. У других дипломатов масса другой работы имеется. А что до дел, которые драконьего посольства у людей, касаются, то… — Она, похоже, смутилась: — Некоторые дети, которые к вам попадают, слишком низкое положение имеют, их дипломаты не только не примут, речи об этом даже не идет, им среди людей жить придется. Никакой приказ, даже угроза расстрела, тут не подействует.
— Так, может быть, для равновесия можно сделать так, чтобы Антона, и, если кто-нибудь еще к вам попадет, тоже в драконьи семьи пристраивать?
— А ты, что импринтинг произойдет, не опасаешься? — с долей игривости в голосе спросила Волитара. — Какой между мной и тобой едва не случился. Вы нам драконов возвращать будете, а мы вам тоже драконов присылать начнем.
Константин плюнул, но съязвил в ответ:
— А что мы к вам коммунистов возвращать будем, не боитесь?
Волитара очаровательно улыбнулась и посмотрела на Константина как на больного:
— Коммунизм — утопия есть. Дракон вернется, дракон снова в жизнь мегаполиса встроится, дракон все забудет. Ты, почему так, догадываешься? Коммунизм больших энергетических и моральных затрат требует.
— С чего это? — обиделся Константин.
— Ты посмотри! Как только я что-то делаю, как только я чем-то владею и хочу поменять это на достойную оплату, капитализм возникает. Он уже существует, он в разные формы эволюционирует, но это именно капитализм есть. Для этого ничего, кроме уже налаженного механизма товарно-денежных отношений, не требуется. Ты понимаешь? Я, если хочу что-то продать и купить, покупаю и продаю, то уже капитализм поддерживаю. Я жизнь, землю, мороженое, кофе, дом купить и продать могу. Это данностью является. А коммунизм твой необходимо строить. Это каким образом нужно делать? Усилия на это необходимы.
— Необходимы, — согласился Константин. — Как когда, рискуя головой, возвращаешься за сыном рабочего и учительницы, который тебе никто, чтобы его члены тайной полиции на ремни не порезали ради развлечения.
— Это, потому что у меня на это средства имелись, было сделано. Я, если бы верными рыцарями не обладала, часть из которых во время этой авантюры погибли, ничего бы не смогла сделать.
— А их верность тебе полностью купленная? Ее только деньгами объяснить можно? А письма ты мне писала, чтобы обогатиться? Как только кто-то помогает другому, кто-то кому-то симпатизирует, хотя вроде бы и не должен, вот тут-то коммунизм и возникает, по-моему.
Глаза Волитары потеплели, пока Константин говорил эти слова, сначала она долго молчала, смотрела, как Константин вертит кружку в пальцах, как Антон ест принесенное пирожное, с боков колупая бисквит, оставляя напоследок часть, увенчанную вишенкой.
— Я, что отец до похожего разговора с тобой не дожил, жалость испытываю, — сказала она. — Много общего у вас имеется. Вот именно поэтому ты здесь и оставаться должен.
— Чтобы нести идею в массы?
— Нет, — теплота в ее взоре сменилась сочувствием. — Таких, как ты, на отдельном острове собирать нужно. Вам охрана требуется. Вам охрана даже у вас нужна. Если кто-нибудь тебя у нас убьет, это итог закономерный будет. А если тебя твои же посадят и убьют — вот за это я обиду огромную почувствую. А таких, как ты, свои обычно и девают куда-нибудь. Вот отец мой, например, драконам, а вовсе не людям до самой крайней степени не понравился.
— А ты, думаешь, лучше? — вскинулся Константин.
— Я большей разумностью и рациональностью обладаю, — констатировала Волитара, ничуть не сомневаясь в правоте своих слов, но, не дав Константину возразить, успела усмехнуться. — Но того факта, что я тебя тогда иногда потискать хотела, не отменяет. Особенно, когда мы стреляли, а сильный ветер на стрельбище был, и такие штуки у тебя на руках возникали. Пык-пык-пык.
Она потыкала пальцем себе в предплечье, изображая что-то вроде сыпи.
Константин сдвинул брови, соображая:
— Гусиная кожа, что ли? — наконец догадался он.
— Это так называется? — рассмеялась Волитара. — Это название действительно смех вызывает!
— Тебе хорошо смеяться, — упрекнул Константин, — у тебя уже семья. А как я с такой жизнью семью заведу, интересно мне знать. Что мне тут делать. Тут у меня, кроме тебя, никого почти и нет, если не считать твоего мужа и твоего брата.
— Ты, может быть, здесь кого-нибудь найдешь! Или мы тебе твою девушку из города вызвать можем!
Константин замялся, и при виде этого хмыкнул даже Антон, за что получил от Константина легкий подзатыльник.
— Если бы даже была сейчас у меня девушка, как бы она через Зеркало пролезла, объясни-ка мне популярно!
— А вдруг у тебя с какой-нибудь девушкой-драконом здесь получится! — предположила Волитара. — История подобные казусы знает.
Услышав эти слова, Константин снова состроил гримасу, за что заслужил еще одну ухмылку Антона.
— Слушай! — со всей возможной искренностью предложил Константин Волитаре. — А оставляйте этого Антона себе, сведите его с драконом, он тут приживется. А я домой.
Антон помрачнел с вишней во рту, хотя видно было, что понимает несерьезность Константина. Тут еще, как бы подводя черту под невеселым жизнеощущением Константина, под ребро ему уперлось что-то твердое, и голос Когнаты прозвучал у него из-за спины:
— Ты убитым оказался!
Константин оглянулся. Когната, опять во всем синем, стояла и улыбалась, убрала деревянную саблю от ребер Константина. Она и три ее телохранителя вошли через служебное помещение, Когната подкралась, пока они замерли возле двери.
— Ты, как трудно было не подать виду, не представляешь! — призналась Волитара.
— Ага, — подтвердил Антон, приступая к очередному пирожному.
— Когната, привет! — сказал Константин. — Можно я когда-нибудь потом к твоей маме съезжу? Сейчас я устал, сейчас настроения у меня не имеется.
Внимательно выслушав Константина, Когната подумала, подняла глаза и спокойно сказала:
— Нельзя.
Это звучало как команда собаке, чтобы она выплюнула палку, с уверенностью, что собака палку выплюнет. Словно не было тех дней в походе, пожирания пчел, драки на площадке фуникулера, ничего из того, что делало ее похожей на обычную драконью девочку, каких полно водилось в мегаполисе. Три рыцаря за ее спиной — два сине-белых, один зелено-синий, они были этакими проекциями Когнаты на окружающий мир, — на самом деле она как бы состояла из десятков, сотен, если не тысяч таких драконов в доспехах, и было понятно, что она каким-то образом осознает это, и уверенность ее происходила из точного знания данного факта.
— Рыцарь, помоги Константину до автомобиля дойти, — сказала Когната, не оборачиваясь к драконам.
У нее выпали два передних резца сверху, отчего оставшийся на верхней челюсти зубной ряд приобрел какой-то вампирский вид.
Рыцарь шагнул вперед.
— Да я сам дойду, Когната, — крякнул Константин, пытаясь подобрать трость.
Он поймал сочувствующий взгляд Волитары.
— Нет, Константин, — возразила Когната. — Рыцарь тебе поможет.
Здоровенная синяя фигура, поскрипывая слоями прессованной драконьей кожи, подхватила одной рукой трость, другой взяла под локоть Константина и с легкостью, но осторожно повела его к выходу, сразу же приноровившись к хромающей походке человека.
«Хорошо, что на плечо не закинул», — подумал Константин. Он повернул голову к Волитаре и попросил не скучать.
— Мы скучать не будем! — пообещала Волитара, приобняв Антона за плечо. — Двадцать три телеканала с мультфильмами на нашем телевидении имеются.
Константина посадили в большую машину с затемненными стеклами, Когната села рядом, а слева и справа хватило еще места для двух рыцарей. Долго петляли по улицам, затем заехали куда-то под землю, оттуда машина переместилась на железнодорожную платформу, поезд тронулся в темноте, подсвеченной редкими огнями по обе стороны дороги. Когната встала коленями на набедренники рыцаря у окна, как на лавку в электричке, покрутила ручку, опустила стекло, высунула голову. По машине принялся гулять приятный ветерок, пахший сыростью и грибами, что напомнило Константину, как он лазил в подпол в доме бабушки и дедушки. Другой рыцарь держал трость Константина.
Наконец приехали, Константину помогли выйти, снова повели по широким подземным коридорам, полным разноцветных рыцарей. Когда у одной из дверей к нему подшагнули было с обыском, Когната сказала: «Нет», и от него отступили, просто передали очередной группе охраны, где его опять подхватили и разве что не понесли. Когната шла чуть впереди, постукивая по ноге деревянной саблей, и не оборачивалась.
Им распахнули двойную металлическую дверь, за которой было разделенное надвое помещение. В одной половине стояло несколько стульев, в другой сидела прикованная к креслу Секунда. Между ними находилась прозрачная перегородка во всю стену, сделанная из чего-то, похожего на оргстекло. В перегородке виднелись многочисленные отверстия разных размеров — от небольшого яблока до копеечной монеты — квадратные, ромбовидные, круглые, овальные, высверленные под разным углом.
— Это отсекатели пламени есть, — объяснила Когната, заметив молчаливое недоумение Константина.
В обеих половинах помещения дежурили рыцари с опущенными масками — по трое там и там.
Константина посадили на стул напротив женщины, Когната, хотя ее тоже попробовали посадить, слезла со своего стула, сделала поклон и сказала:
— Дорогая мама, здравствуйте! Я, кого вы просили, привела.
— Я уже вижу, — произнесла Секунда, окидывая Константина взглядом с головы до ног.
Она постукивала по подлокотникам ногтями. Вроде бы маникюр. Кажется, у нее и помада на губах была. Она не выглядела узницей. Стрижка, узкое синее платье, синие же туфли. Константину в какой-то момент почудилось, что он сидит напротив витрины магазина «Женская одежда». Правда, улыбка у манекена в витрине отдавала злорадством.
— Ну как, Костик, тебе наша прошлая встреча? — сказала она с абсолютно человеческой интонацией. — Уже не прыгаешь, как раньше? Присмирел?
— Есть немного, — признал Константин. — А ты как? Смотрю, неплохо устроилась. Может, пойдем погуляем, поболтаем более непринужденно?
Слова Константина ее ничуть не задели, она усмехнулась в ответ:
— Я бы погуляла, побросала тебе мячик, но тебя ведь с поводка не спустят. — Секунда, слегка наклонив голову, посвистела ему, как собаке. — Когда вернется Фумус, — сказала она, — мы тебя на твоих же собственных кишках повесим. И эту твою хозяйку, как ее…
Константин не стал подсказывать, видя, что она притворяется.
— …и всех ее выродков, — продолжала Секунда, обводя комнату глазами. — И всех этих господ и их выродков. Интересно будет посмотреть на их лица без масок, когда все это будет происходить.
Константин мог сказать: «Что же ты в дочь стреляла и с собой пыталась покончить, раз так уверена, что это произойдет?», но промолчал, потому что все и так было очевидно, озвучивать такое не имело смысла. Вместо этого он спросил:
— А ты не боишься, что он как раз тебя вздернет, когда заново явит себя миру? Вряд ли ему понравилось, что ты его дочь пробовала пристрелить.
— Не вздернет, — с уверенностью заявила Секунда. — Он знает, почему я так поступила.
— И почему же?
— А это не твое собачье дело, — сказала она, надавив на слово «собачье».
— Понятно… — вздохнул Константин.
— И что же тебе понятно, интересно знать? — спросила она и передразнила его вздох.
— Ты, когда к драконам угодила еще ребенком, решила, что тебя родители бросили, и не захотела, чтобы Когната то же самое испытала. Я так думаю.
Пальцы Секунды перестали стучать.
— Не угадал, — сказала она. — Меня отец, чтобы шкуру свою спасти, Фумусу подарил. Хорошо, что он так сделал, конечно, но я Когнату никому дарить не собиралась. Вам, точнее, тебе и этой красно-белой каракатице она хотя бы не бесплатно досталась. И вам, дорогие друзья, то, что вы у меня ее забрали, еще ой как аукнется.
— Так по твоей логике, да, ты нам ее не подарила! — рассмеялся Константин. — Ты ее нам продала подороже! Молодец! А это большая разница: подарила или продала?
Она слегка откинулась в кресле, снова застучала ногтями, но глаза у нее потемнели. «Наверное, если Фумус вернется, я висением на собственных кишках не отделаюсь», — догадался Константин.
— Откуда тебе понимать разницу? — насмешливо ответила Секунда. — Я про тебя слышала, так называемый оруженосец.
— Ты оруженосцем был? — удивилась Когната. — А ты почему сейчас драконом не являешься?
— Когната, потому что он тупым оруженосцем был, он драконом стать не смог.
— Не смог! — подтвердил Константин, обращаясь к Когнате. — Дети у людей только тогда драконами становятся, когда забывают, что они люди. Если принимаются говорить как вы, думать как вы, а главное, если полюбят какого-нибудь дракона как своих родителей. Тогда хоп, засыпает человеческий ребенок, а просыпается уже маленький дракон. Я так боялся превратиться, что, если мне снилось, будто летаю, в ужасе просыпался и проверял: есть у меня еще волосы на руках или уже нет.
— Ты маму поймать смог, ты трех драконов убить сумел, а перевертышем стать не сумел? — не поверила Когната.
— Когната, оно так иногда происходит, — сказал Константин.
— Потому что госпожа… Волитара плохим драконом является, — тоже попробовала объяснить Секунда с непроницаемым серьезным лицом. — Константин ей подражать не захотел. Она настолько жалкая тварь есть.
Когната молча смотрела на Константина и ждала ответа именно от него.
— Волитара меня отпустила.
— Оруженосец ей разве не нужен был? — не поняла Когната. — Я, чтобы у меня оруженосец был, хочу. Я бы его никогда не отпустила.
— Но ты Настю отпустила и ты Максима Сергеевича…
— Забавно… — заметила Секунда.
— Что забавно? — спросил Константин, но она не удостоила его вниманием.
Когната продолжала смотреть вопросительно, поэтому Константин закончил:
— Ты Настю отпустила, и Максима Сергеевича отпустила. Что ты на это скажешь?
— Я, что это просто игра была, скажу, — ответила Когната.
— Ну вот и у меня и Волитары игра была.
— Ничего себе, детки, вы поиграли! — не удержалась Секунда. — Красно-белая до сих пор вполсилы огнем дышит и в сырую погоду кашляет. Надеюсь, недолго ей осталось кашлять…
Константин удивился такой осведомленности — Секунда знала то, о чем он понятия не имел.
— Просто отец госпожи Волитары коммунистом являлся, — сказала Секунда Когнате. — А они из обезьян драконов делать не умеют. Такие драконы сами обезьянами становятся. Так что, Когната, поберегись. Ты от Константина заразишься, и ты обезьяной станешь.
— Я не стану, — ответила Когната.
— А вдруг? — шутливо подначивала ее Секунда.
— Потому что Константин не обезьяна есть. Он человеком является.
— Ну-ну, — сказала Секунда на это. — Все они сверху люди, а чуть подожжешь — и обезьяны. Даже среди драконов такое наблюдается довольно часто. А Константин, если разобраться, и не обезьяна, и не дракон. Он шавка. То одним служит, то другим, а лучше всем сразу. Да, Костя? Так ведь? Дали команду, он и выполняет. Когната, ты тоже его приручить можешь. Он по команде совсем недавно с тобой возился. Он, если кто-нибудь правильную команду знает, за тебя голову подставит. Начальники ему тебя защищать приказали, а он только обрадовался.
«Ты что, ревнуешь, что ли?» — едва не ляпнул Константин, видя довольное лицо Секунды.
— Дорогая мама, а кто в этой комнате таковым не является? — озадаченно спросила Когната. — Если мы, конечно, вас не будем считать.
Константину показалось, что кто-то из рыцарей у него за спиной поперхнулся от неожиданности. Константин и сам слегка ошалел от того, как рассудительно это было сказано, вспомнил, что Когната ела жуков, пчел, поймала мышь. Да что говорить, она уже почти месяц не выпускала из рук отрезанную в лесу палку. И тут вдруг такие умные слова.
— Драконы опекуну меня защищать приказали, он тоже рыцарь был, — сказала Когната. — А Септиму никто ничего не приказывал. И Настя меня от пчеловода спасла, хотя она и рыцарем не является. Дорогая мама, это все как-то по-другому устроено. Я, как именно, не знаю. Но, если бы оно все, как вы только что говорили, работало…
Она не могла найти подходящих слов.
— Где ты такое, меня интересует, подслушала, я хотела бы знать, — сказала Секунда.
— Новый опекун мне объяснил, — не стала утаивать Когната. — Когда я ему рассказала.
— Ты новому опекуну, пожалуйста, передай, что он дурачок есть, — попросила Секунда.
— Простите, мама, — извинилась Когната, — но я, наверно, такое говорить не стану.
Девочка, в ожидании, когда разговор продолжится, принялась ходить туда-сюда, упираясь одним концом палки в пол.
— Скажите, а зачем вы меня сюда вообще позвали? — спросил Константин у Секунды.
Та не ответила, только наблюдала за дочерью, иногда ненадолго косилась на Константина, она слышала вопрос, но не желала отвечать.
— Была же причина, — сказал Константин.
— Была, — все же процедила Секунда, задумчиво наблюдая за дочерью. — Сразу много всяких. Хотелось посмотреть, как ты после встречи со мной себя чувствуешь. Потешить самолюбие. Потешила. Ну и было желание сравнить. Представить, что было бы, если бы получилось наоборот. Если бы тебя воспитал Фумус, а меня Волитара.
— Странная идея, — засомневался Константин. — Не представляю, как тогда получилась бы Когната, как эта встреча вообще состоялась бы.
— Ну, можно представить, что ты не был бы тогда мальчиком, а тоже был бы девочкой. Какой бы я получилась у красно-белой, а ты у Фумуса. Тоже бы тут сидел или нет?
— Понятно… И к каким выводам ты пришла?
— Я в ужасе, — сказала Секунда, — как только представляю, что не стала бы драконом, ходила бы по городу, училась бы в школе среди обезьян, пошла бы на работу, копалась бы в огороде, ездила бы на море на поезде с обезьянами. И муж у меня был бы обычная обезьяна. И дети в шерсти. Как вы вообще можете жить так — потея, обрастая волосами, как вы сами себя не перебьете от отвращения, я не понимаю.
— Ну извини, — ответил Костя. — Мы пытаемся, но у нас не получается.
— Что вы за твари такие, — Секунда смотрела с грустным интересом, — раз мы вас не извели. Ведь Греция пала, ведь Рим пал от рук драконов. От тех драконов ничего не осталось, хотя драконы ведут линии наследования оттуда, но это больше красивые легенды, чем правда. Мы тех драконов уничтожили, а вас, обезьян, пока так и не сумели. Зима вас спасает?
— Люди теплые есть, — подтвердила Когната, прохаживаясь.
— Ты острием по камню не стучи, — посоветовала Секунда. — Ты саблю испортишь.
— А это саблей не является, — возразила Когната. — Это, как у Константина, трость есть.
— Убирайтесь с глаз моих, — приказала Секунда. — Что-то мне сегодня раньше обычного посетители надоели.
— У меня куча времени образовалась, — неожиданно для себя заявил Константин, аккуратно приподнимаемый рыцарем за локоть. — Если никто не против, я могу еще заглянуть, поболтаем, колкостями обменяемся.