– Лопату воткните в снег так, чтобы тело не скатилось.

– А чем же разгребать?

– Руками, Сергей Николаевич.

Бранд глянул на славные кожаные перчатки, которые будут испорчены снегом.

– Зачем же руками? – неохотно спросил он.

– Чтобы не упустить мелочей.

Срезовский вынул карманные часы:

– Сколько это продлится?

– Сколько потребуется. Надо установить личность.

Про себя Ванзаров заключил пари с логикой. Логика уверяла, что этого не может быть, он стоял на своём. Никто не хотел уступать. Приз хотели выиграть оба.

35

Просто торжество какое-то. Приказчики в чистых сорочках при новых галстуках, Митя в парадном костюме, сам владелец во фраке выстроились в торжественную шеренгу. Не хватало оркестра. Мистер Джером переступил порог магазина спортивных товаров, и на него обрушились аплодисменты, возгласы, крепкое рукопожатие Куртица. Монморанси прижалась под мышку хозяина, недобро косилась на чужих людей.

Как у нас водится, Фёдор Павлович закатил краткую приветственную речь минут на двадцать о том, какой чести удостоилась их фирма. Какой незабываемый день, ну и тому подобные глупости. Тухля старательно переводил, не перевирая. Он следил за барышней, которая держалась в тени за прилавком. Это была она! Тухля бросал взгляды горячего обожания. Его не замечали. Будто он пустое место, а не переводчик великого писателя.

Мистер Джером терпеливо сносил русское гостеприимство. Он слышал, что в этой холодной стране принято горячо проявлять чувства.

Закончив речь, Куртиц предложил ознакомиться с товаром. Он водил писателя от прилавка к прилавку, представляя лыжи, гимнастические приборы и, конечно, свою гордость: широкий выбор коньков. У коньков Фёдор Павлович задержал гостя. В магазине имелось не менее двадцати моделей. Он показывал патентованные системы крепления, тыкал на торговую марку на подрезе конька и под конец похвастался американским станком для заточки. Мистер Джером сдержанно выражал удивление.

При любой возможности Тухля поглядывал на барышню. Она настойчиво его не замечала. Встретившись глазами, тут же отвела взгляд. Знаток женщин, Тухля знал: барышням свойственны перемены настроения, как петербургской погоде – утром солнечно, к полудню набежали тучи. Он убеждал себя, что так и должно быть. Холодность задевала. Ну хоть подмигнула бы. Нет, стоит, как неживая, смотрит в сторону. Что тут будешь делать…

Между тем Фёдор Павлович закончил экскурсию. Подведя гостя к центральному прилавку, он торжественно вручил пару лучших «Джексон Гейнс» со своей маркировкой. Подарок мистер Джером принял.

Куртиц попросил англичанина занять главное место напротив фотокамеры «Глобус С» на треноге (пластинки 18 × 24 сантиметра), указал рядом место приказчикам и Мите, про Жаринцову забыл. Для памятной фотографии всё было готово. Забыли мелочь: кому фотографировать.

Настал звёздный час. Тухля вызвался запечатлеть исторический момент. Надеясь, что поступок будет кое-кем замечен. Всё бы ничего, да только он понятия не имел, как делать снимки. Разве такие пустяки остановят настоящего героя? Конечно нет. Тухля повторил то, что видел в салоне фотографа, когда в детстве снимался с родителями: накинул чёрную кулиску на голову, приложился к камере, попросил замереть, снял крышку объектива, три раза покрутил вокруг и вернул назад.

– Снимок сделан! – заявил он.

Барышня упрямо не замечала героя.

На прощание Куртиц долго жал руку мистеру Джерому, приглашая на открытие состязаний, благосклонно кивнул Жаринцовой, похлопал Тухлю по плечу и наконец закрыл за гостями дверь. После чего имел право ослабить галстук.

– Напечатаешь большую фотографию – повесим в рамке в магазинах, чтобы все видели, кто у нас коньки покупает. Лучше рекламы для торгового дома «Куртиц и сыновья» не придумаешь, не зря деньги плачены, – сказал он. – Митя, отправляйся домой проявить и печатать.

Митя как раз осмотрел фотоаппарат:

– Отец, у нас неприятность.

Куртиц нахмурился:

– Что ещё за выдумки?

– Переводчик забыл вставить пластинку. Фотографии нет.

Выражений Фёдор Павлович не выбирал. Выпустив пар, приказал Мите собрать фотоаппарат, коробку с подарками и отправляться в Юсупов сад. Там повторить снимок с англичанином. Прежде чем уехать, Митя протянул конверт.

– Что это? – спросил Куртиц, не прикоснувшись.

– Утром мальчишка-посыльный принёс в контору.

На конверте не было марки с почтовым штемпелем, бумажное поле наискось пересекала надпись: «Г-ну Куртицу лично в руки».

Фёдор Павлович рывком выхватил конверт, надорвал край, уронив обрывок на пол, вынул записку, прочёл, скомкал и сунул в карман брюк. Лицо его окаменело.

– Мерзавцы, – пробормотал он чуть слышно.

Митя выражал желание помочь:

– Что случилось, отец?

– А, что? – Куртиц оглянулся, будто не узнал сына. – Помалкивай! Едем на каток.

– Ещё рано, отец.

– Я сказал: едем! Настасья, приедешь к открытию.

– Хорошо, папенька. – Она вышла в конторскую комнату.

Приказчики не смели пикнуть, зная повадки хозяина. В магазине повисла нехорошая тишина. Куртиц мотнул головой, будто отгоняя нависшие мысли.

– Что замерли? – рявкнул он. – Шевелитесь, господа. Веселей. Мы спортивными товарами торгуем, а не сон-травой… Митя, сколько прикажешь тебя ждать? Бегом за пролёткой. Марш-марш, рысью!

36

Коньки будто вросли в лёд. Председатель не мог пошевелиться. В Обществе о нем сложилось мнение, что Михаил Ионович «славный фигурист». Под этим вежливо подразумевалось, что призы брать ему не под силу, но на льду держится орлом. Мнение народа, как известно, высший закон. Господин Срезовский безропотно подчинился.

Уже лет десять он не заявлял себя на состязаниях, зато в дни больших катаний не забывал показаться. Срезовский выходил на каток будто бы проверить порядок, нарочно оставаясь в пальто, тройке с галстуком и меховой шапочке: якобы немного прокатится и вернётся на веранду павильона наблюдать за молодыми и красивыми. Но как-то так получалось, что молодые и красивые сворачивали шеи, наблюдая, как мужчина в летах ветерком скользит по глади, будто его массивная фигура обрела невесомость. Он умел вызвать восхищение, что для его лет куда ценнее первого приза состязаний.

Кто бы сейчас представил, что господин Срезовский летает по льду лёгким пухом. Кажется, он сам об этом позабыл. Михаил Ионович торчал ледяным столбом. И не знал, что делать. У него на глазах рушились труды и старания целого года подготовки главных состязаний России по фигурному катанию и бегу на скорость. Рушились неторопливо, а потому безнадёжно. Срезовский наблюдал, как этот идиот Бранд и ужасный сыщик, похожий на мишку, не торопясь разгребают снег, будто нарочно смахивая маленькими горсточками, вместо того чтобы взяться за лопату.

Из снега сначала показался островок одежды, потом край тёплого платка, потом фигура в простой юбке и тужурке и, наконец, лицо. Тут Михаил Ионович отвернулся, чтобы не смотреть. Хотя с места, в которое он врос, лица было не разглядеть. Зато ему отлично видно, что тело лежит в снегу, будто в колыбели, протянув руки по швам.

На этом пытка не кончилась. Господин сыщик, будь он неладен, принялся шарить по телу, занимаясь обыском, указал Бранду на что-то, о чём Срезовский знать не хотел, снял с мёртвой руки варежку и тому подобное. Он не торопился, его не волновало, что скоро начнут собираться гости. А вот Михаила Ионовича это обстоятельство беспокоило мучительно.

Надо было что-то делать. Но что? Никаких резонов господин из сыска слушать не станет, это ясно. Убеждениями бесполезно, тут нужна сила. Срезовский оглянулся и без колебаний свистнул в пальцы. Призыв был услышан. Решительным жестом он потребовал примчаться к островку. Оставив хлопоты по декорированию сцены, Иволгин объехал вокруг островка и увидел результат раскапывания снега. Стараясь быть сдержанным, ни звуком, ни жестом не показал, как глубоко изумлён и даже фраппирован. Это видел Срезовский. Мысленно похвалил сотрудника за силу воли. Какой сам обладал не вполне.

– Видите, что творится, – указал он на разрытый снег.

Распорядитель прекрасно понял, чего опасается начальство: открытие состязаний под угрозой.

– Нехорошо, – ответил Иволгин и добавил: – В такой день очень нехорошо.

– Как полагаете, на сколько эта канитель?

– Часа три, не меньше. Оцепление городовых выставят, доктора будут ждать, чего доброго, полицейского фотографа. И так далее.

– Катастрофа, – проговорил Срезовский.

Иволгин ответил сдержанным кивком.

– Господа, прошу подойти сюда.

Вот до чего докатились: сыщик приказывает. Ишь раскомандовался, вошь полицейская. А ведь раздавить его – только пальцем шевельнуть.

Забыв, что на коньках, Срезовский шагом приблизился к снежному скосу. Он увидел мёртвое лицо.

Как-то в детстве в имении Михаил Ионович заглянул на скотный двор и наткнулся на замёрзшую голову барана. Мальчика долго не могли успокоить, не спал несколько ночей. Ему всё мерещились мёртвые глаза, раззявленная пасть и покрытая инеем шерсть. Страшная в простой конечности смерти. Куда страшнее сказок, что рассказывала кормилица. Давний страх вернулся. Срезовский невольно зажмурился, но заставил себя открыть глаза, чтобы не вызвать усмешек полицейских.

– Вам знакома эта женщина?

Мельком глянув, Михаил Ионович отвернулся. С него достаточно. Те же застывшие глаза, раззявленный рот. Ледяная корка на лице. Сегодня не заснёт.

– Не имею чести знать, – ответил он, погружаясь в смятение чувств.

– Прислуга ваших друзей?

– Не имею привычки знакомиться с прислугой моих друзей, господин Ванзаров, – ответил он, будто заносил чиновника сыска в прислугу.

– Видели её на катке?

– Прислуга не допускается в павильон для переодевания.

– У кого ключи от калитки сада?

Срезовский утешал себя тем, что вскоре будет наблюдать, как начальство разъяснит этому наглому субъекту, кого он имеет право допрашивать, а от кого лучше держаться подальше.

– Ключ хранится у Егорыча. Подвешен на огромном стальном кольце, – ответил он и добавил: – Садовник ночует в саду, открывает калитку садовым рабочим и швейцару. Они приходят первыми. После них господин Иволгин, поднимает флаги перед открытием катка. Таков заведённый порядок.

Распорядитель заверил, что порядок соблюдается строго. Чужих Егорыч не пустит ни утром, ни тем более ночью.

– Где дубликат ключа? – спросил Ванзаров.

– Дубликат находится в конторе общества на Вознесенском проспекте, – ответил Срезовский. – Хранится в моём сейфе. Можете убедиться, он на месте.

В руке сыщика появился ключ, какой к нынешнему дверному замку не подходит. Ключ старый, в пятнах ржавчины, с затейливой формой зубчиков.

– Ключ от калитки?

Отдуваться Срезовский предоставил Иволгину. Не хватало, чтобы председатель общества обнюхивал ключи. Распорядитель повёл себя достойно: заявил, что этот ржавый предмет даже близко не похож на старинный оригинал, который находится у Егорыча. Чтобы окончательно убедиться, готов сопроводить до калитки и показать лично.

– У кого хранился третий экземпляр ключа?

Манера задавать вопросы, будто зачитывать обвинения, злила. Михаил Ионович решил поставить на место зарвавшегося субъекта.

– Господин Ванзаров, да будет вам известно, что князь Юсупов, не спросив вашего мнения, приказал выковать всего два экземпляра ключа, – заявил он. И послал взгляд распорядителю: вот как надо осекать полицию, которая суёт нос куда не следует.

Проклятый ключ больше не торчал как перст указующий. Но уняться сыщик не желал. Допрос продолжился.

– Господин Иволгин, вам знакома эта женщина?

Срезовский отметил, каким молодцом держится распорядитель. Всё понимает без лишних слов, надёжный, не выдаст. Надо бы добавить ему к жалованью пятёрку. Не сейчас, в новом сезоне.

– Не имею чести знать, господин Ванзаров.

– Вы же общаетесь с прислугой.

– Служу два года и знаю прислугу, которая приводит на каток деток. Знаю по именам, знаю, у кого они служат. Прислуга на лёд не допускается, но, если ребёнок упал или его надо срочно отвезти домой, я должен знать, кого позвать на помощь. С прочей прислугой мне знаться нет надобности. У меня хватает обязанностей.

«Ах, молодец, как отшил и поставил на место», – с мстительной радостью подумал Срезовский.

– Господин Ванзаров, мы вам ничем не можем помочь, – заявил он куда уверенней. – Нам эта несчастная незнакома. Мы не знаем, каким ветром её занесло на наш каток. Вероятно, какая-то кухонная девка напилась, перелезла через забор и уснула в снегу. Умоляю вас убрать тело. Полагаю, вы осмотрели достаточно. Прочее можно в морге. Не так ли? Прошу простить, у нас много дел. Надеюсь, мы не задержаны по подозрению.

Тут Михаил Ионович подхватил Иволгина под локоть и покатил прочь. Будто мёртвое тело их не касается, а кого касается, вот тот пусть вокруг него и пляшет. Он не просто так увёл распорядителя: ему были даны чёткие указания, что надо сделать немедленно. Бросив прочие дела. Почтительно выслушав, Иволгин обещал исполнить в точности.

– Ну вы и строги с председателем, – подал голос Бранд. До этого он предпочитал держаться в тени. То есть за спиной чиновника сыска.

– Они врут. Врут оба. Врут нагло, – ответил Ванзаров.

– Полагаете, они… они, – слова никак не давались поручику, – они имеют отношение к убийству?

– Думают, что оказывают услугу.

– Услугу? – повторил Бранд, сбитый с толку.

– Выгораживают известное им лицо от лишних хлопот. Срезовский уверен, что поступает по долгу чести.

– Надо же… Я как-то не… А как вы поняли, что они оба лгут, Родион Георгиевич?

Раскрывать поручику секреты психологики пока рано. Без опыта любые приёмы бесполезны.

– Они стараются выглядеть правдиво, что выдаёт ложь. Знают, у кого служила погибшая. И помалкивают, – ответил Ванзаров. – Сергей Николаевич, что думаете о случившемся?

Этот вопрос Бранд хотел задать сам и не успел. Как будто чиновник сыска угадал его мысли. Нет, недаром про него всякое болтают. Телепатическим видением обладает, не иначе.

– Вроде не зарезана, не застрелена, лицо как будто под коркой льда, – не слишком уверенно начал он. – Может, правда пьяная заснула?

– Легла в сугроб и укрылась глыбами снега?

Бранд понял, что опять оплошал. Вот до чего пристав довёл.

– Простите, не подумал.

– Укажите важные детали этой смерти.

– На ней коньки дорогие.

– Ещё.

– На левом мизинце колечко дешёвое, такое давнее, что в палец вросло.

– Ещё.

– Ну, ключ…

– Мало.

– Лицо будто льдом покрыто.

– Верно. А главное?

– У неё в правом кармашке ватной тужурки бумажка какая-то. Вы мне не показали.

Ванзаров протянул сложенную пополам игральную карту:

– Приз за сообразительность.

Бережно развернув, Бранд открыл туза червей. Печатными буквами вокруг красного сердца написано:


ТВОЁ ЖЕЛАНИЕ ИСПОЛНИТСЯ СЕГОДНЯ
НОЧЬ
САД
ПОСЛЕДНИЙ ШАГ


– Необычное приглашение. Будто ребус.

– Это инструкция. Адресат понимала сокращение. Постороннему кажется ошибкой.

– Ах, вот как, – проговорил Бранд, как зритель, которому раскрыли фокус. – А вы заметили, что в подписи «М» перечёркнута «I» с точкой? Как в записке из номера гостиницы. И опять туз червей. Только эту карту сжечь не успели.

Ванзаров отобрал карту:

– Как полагаете, почему?

– Женская хитрость.

– Причина более простая: страх.

– Чего ей бояться? Вроде желание обещают исполнить.

Ванзаров помолчал, разглядывая лёд:

– Женщине примерно тридцать пять. Служит прислугой в богатом доме. Получает приглашение ночью явиться в Юсупов сад. Приглашение не первое.

– Почему?

– По содержанию записки. Посторонний не поймёт, о чём речь. Только тот, кто знает смысл, знает, о каком саде речь. Адресат знает, что карту надо сжечь. Складывает пополам и не сжигает. Зачем такая предусмотрительность скромной прислуге?

– Да, зачем? – повторил Бранд, очарованный скольжением логики, за которой не мог угнаться.

– Она идёт в сад ночью, чтобы получить нечто важное: желание будет исполнено. Она чего-то боится. На всякий случай оставляет настоящую карту. О чём это говорит?

– О чём?

– Она умная женщина, Сергей Николаевич. Знала, что за исполнение желания плата может оказаться высока.

– Стала снегурочкой, – невольно вырвалось у поручика. – Простите, Родион Георгиевич.

– Пока не знаем имени, пусть будет снегурочка, – ответил Ванзаров.

Бранд приободрился:

– Снегурочка знала и боялась того, кто её пригласил. Верно?

– Кто вам сказал, что она знала, с кем будет встреча?

Простой вопрос завёл в тупик. Повертев в голове так и сяк, Бранд убедился, что ответ вовсе не очевиден, как казался.

– Выходит, снегурочка не знала, с кем встречается? – спросил он, не скрывая сомнения.

– В этом причина опасения, – ответил Ванзаров. – Опасения оказались ненапрасными.

– Вот уж верно. – Бранд глянул на тело в снежном окружении. – Как же её убили?

– Важнее другой вопрос: почему снегурочке пришлось умереть?

Поручик не уловил, в чём тонкая разница, но утвердительно кивнул:

– Как полагаете, Родион Георгиевич?

– Полагать бесполезно. Предположим, снегурочка должна умереть.

– Это вы так думаете?

– Это маевтика, Сергей Николаевич: на простой вопрос от вас нужен простой ответ. Готовы?

– Ну так бы сразу и сказали: маевтика. – Под строгостью Бранд спрятал незнание чудного слова. – Спрашивайте.

– Снегурочку хотят убить.

– Так точно.

– Как это сделать просто?

– Да как угодно. По голове сзади, ножом на тёмной улице, верёвкой задушить.

– Но её вызывают в сад.

– Так точно…

– Юсупов сад…

– Именно.

– Закрытый, в котором чужих не бывает.

– Верно.

– Она идёт ночью.

– Потому что это важно для неё.

– У неё появляются дорогие коньки.

– Да уж, недешёвые, отличная модель «Снегурочка»…

– Тогда получается…

Продолжения не последовало. Ванзаров ушёл в себя. Глубоко и наглухо. Поручик подумал: странный метод – маевтика, непонятно, чему учиться. Но беспокоить не посмел.

– Благодарю, Сергей Николаевич, – сказал Ванзаров, будто очнувшись. – Вы очень помогли.

Чем заслужил похвалу, Бранд не понял.

– Рад стараться, – сказал он. – Так как же снегурочку убили?

– Установит господин Лебедев. Не будем тратить время на догадки. После смерти тело завалили кусками снежного замка. Под снегом находилась не менее двух суток.

– Случайность, что коньки вылезли. Так бы до весны не нашли.

– При ней нет ботинок.

Бранд старательно осмотрелся:

– Может, убийца с собой унёс?

– Заложить в ломбард стоптанные ботинки служанки?

Очередную неловкость Бранд мужественно стерпел.

– Родион Георгиевич, а господин Лебедев определил, чем отравили Ивана Куртица? – спросил он, чтобы замять ошибку.

– Синеродистый калий, – последовал краткий ответ.

Поручик многозначительно кивнул:

– Вот в чём дело. Жаль молодого человека, талантливый фигурист, как говорят. Что за напасти на Юсупов каток посыпались? Уже третий мертвец. А ведь сколько лет никаких происшествий. В чём тут дело, как полагаете?

Ванзаров промолчал. Он наблюдал, как издалека приближается господин в распахнутом пальто на меху. Что было слишком странным совпадением. С точки зрения логики.

– Господин поручик, допросите садовника Егорыча. Выясните всё. Ключ проверьте. Немедленно.

Услышав командный тон, Бранд по привычке козырнул.

– Есть допросить. – И заскользил в сторону домика.

Он, конечно, заметил, кто пожаловал на каток. Этой встречи с удовольствием избежал. Ещё предстоит давать объяснения приставу, почему дело открыто.

Господин, не замечавший мороза, не пожалев ботинок, спустился по снежному скосу. Твёрдо ступая по льду, приблизился к Ванзарову.

– Откопали? – спросил он вместо приветствия.

– Добрый день, господин Куртиц. Что вы здесь делаете?

37

Дело сделано. Сидя за лабораторным столом, Аполлон Григорьевич посматривал на итог трудов своих. Было изучено содержание склянки с чёрным стручком, обгоревшая сигара из бонбоньерки с крылатым коньком и сигара целая из картонной коробочки. Вернее, уже не целая, а разрезанная вдоль до самого табачного нутра. Поручения выполнены, результаты проверены и перепроверены. Сомнений быть не могло. Как и ошибок. Отчего Лебедев испытывал глубокие сомнения. Что с ним случалось крайне редко, если не сказать никогда.

Зная в общих чертах обстоятельства дела, Аполлон Григорьевич не понимал, каким образом Ванзаров сможет использовать то, что дала криминалистическая экспертиза. Особенно склянку с белым порошком. Ну и обгоревшая сигара ничего хорошего не сулила. Как использовать её в качестве улики? Особенно когда рядом лежит разрезанная сигара.

Зная Ванзарова и ценя его талант, Лебедев не мог допустить мысли, что друг разыграл его или подсунул пустышку. Такие шалости не в характере Ванзарова. Да, жулик может обдурить и смухлевать. Но только ради дела. С криминалистом Ванзаров не станет играть. Что же остаётся?

– Уж не водят ли тебя за нос, друг мой, – пробормотал он и отодвинул бонбоньерку. – Обжулили нашего умника, что ли.

Произнеся мысль вслух, согласиться с ней Аполлон Григорьевич не смог. Да разве такое возможно? Как бы ни относился он к лженаукам психологике, маевтике и прочим чудачествам друга, представить человека, который способен надуть Ванзарова, категорически невозможно.

А коли так, что остаётся? Остаётся печальный вывод: Ванзаров обманул сам себя. Доверился логике и прочей чуши. Не увидел простых очевидных фактов. За что может поплатиться.

– Во что же ты вляпался, друг бесценный? – проговорил Лебедев себе под нос. На «ты» с Ванзаровым он общался наедине с собой.

Придаваться мрачным мыслям было не в характере великого криминалиста. Пропустив на дорожку «Слезу жандарма», он подхватил походный саквояж жёлтой кожи, с которым не расставался, и покинул Департамент полиции. Чему чиновники были рады: после утренней сигарильи еле-еле проветрили помещения.

Ужасный человек, ужасные манеры. Одним словом – гений. Приходится терпеть.

38

Ванзаров ждал. Спор с логикой он выиграл. Радости это не принесло. А повторять вопрос было без надобности. Фёдор Павлович не страдал глухотой.

Он стоял перед островком с разрытым снегом и смотрел на мёртвое лицо, покрытое коркой льда. Плечи его сгорбились, недвижная фигура выражала глубокую печаль. Слетели гонор и надменность. Остался немолодой мужчина, хорошо выбритый, пахнущий одеколоном. Мужчина переживал искреннее горе, скрывая за внешним спокойствием. Нельзя тревожить человека в такие минуты. Молча он прощался с чем-то важным, что в его жизни было связано с погибшей, может, просил прощения, как бывает, когда уходит близкий человек, которому не успел сказать доброе слово, а теперь опоздал навсегда.

Стянув с головы шапку, Куртиц перекрестился, поклонился в пояс, замер. Высокая фигура сложилась пополам, что казалось невозможно странным. Он распрямился, махнул шапкой по глазам, да так и остался с обнажённой головой, сжимая мех в кулаке.

– Ванзаров, – сказал он глухо, оборотившись. – Не трогай меня теперь. Митя даст тебе все пояснения. Ничего не скрывая.

Дмитрий Фёдорович как раз уже стоял у края берега, опираясь на фотографическую треногу, держа деревянный ящик аппарата. Вслед за отцом он перекрестил лоб.

– Ты умный человек, прости, что не сразу разглядел, – продолжил Куртиц, шмякнув шапку на темечко. – Найди, кто сына убил и… и её. Заплачу десять тысяч. Останется между нами. Знаю, ты честный до глупости, навёл справки. Это мой тебе знак уважения. Найди этих подлецов…

Ванзаров молчал.

Куртиц глянул на снежную могилу, будто на прощание, и пошёл по льду к павильону. Сыну приказ был отдан коротким жестом. Митя послушно кивнул, подхватил треногу под мышку и сбежал по снежному скосу. От островка он предпочёл держаться на расстоянии.

– Редкая предусмотрительность: захватить фотоаппарат, – сказал Ванзаров.

– Вынужденное обстоятельство, – ответил Митя, раздвигая треногу, которая отчаянно скользила. – Переводчик мистера Джерома забыл вставить фотопластинку, отец поручил сфотографировать его на открытии состязаний.

Судя по почерку, это не мог быть Борис, как уверял Иволгин. Забыть фотопластинку под силу только человеку, который знает пять языков, не считая древних. Разбираться в этой путанице было некогда.

– Сколько при вас фотопластинок, Дмитрий Фёдорович?

– Три захватил. Про запас, мало ли что.

– Пожертвуете сыску одну?

Мите не слишком хотелось находиться в малоприятном месте, но воля отца не оставила выбора. Из ящика он вытащил аппарат, какой не постыдится иметь лучший салон на Невском проспекте или путешественник в дальние страны, установил на треноге.

– Отсюда сделать снимок? – спросил он.

Взяв треногу, Ванзаров переставил её к телу так, чтобы застывшее лицо было в кадре целиком. По перевёрнутому линзой изображению выставил картинку как сумел. И уступил место тому, кто умел пользоваться. Митя воткнул пластинку, зажмурился и сделал снимок.

– Благодарю, – сказал Ванзаров, – чрезвычайно помогли.

Митя отдал пластинку поспешно, будто снимок жёг пальцы.

– Если требуется, могу проявить и напечатать, – сказал он.

– У вас дома фотографическая лаборатория?

– Да, любим поснимать для собственного удовольствия.

– Что снимаете?

– Алёша пейзажи, мне нравятся натюрморты, а Иван всё больше фотографирует барышень. Позвольте, соберу фотоаппарат.

Ванзаров не возражал.

– Как ваш отец узнал о случившемся?

– Утром мальчишка-посыльный принёс в магазин записку на имя отца, – отвечал Митя, умело разбирая и укладывая фотоаппарат. – Я передал отцу после визита мистера Джерома, до этого было некогда, в торговом зале блеск наводили. Он прочёл, скомкал и приказал ехать немедленно.

– В субботу, в день смерти Ивана, тоже было сообщение?

Митя молча кивнул.

– А до этого?

Ящик был застёгнут на замочки и оставлен на льду. Тренога положена рядышком.

– Последнее время с отцом случались неприятности: то перед ним глыба снега с крыши упала, то чуть лошадь не задавила, – сказал Митя, замолчал и продолжил: – А 6 января, когда у нас тут была ёлка, в отца полетели шутихи. Прожгли пальто. Устроитель фейерверка извинялся, клялся, что не знает, как случилось. Потом Алёша внезапно в Москву в монастырь отправился. Всё одно к одному.

– У вашей фирмы финансовые неприятности?

– Наоборот, будем открывать магазины в Москве и Нижнем.

– Господин Куртиц одолжил крупную сумму или взял банковский кредит?

– Отец капитал из рук не выпускает и в долг не берёт. Чему нас научил.

Митя повернулся спиной к островку. Натура отцовская, но нервы пока слабые.

– Расскажите про неё, – сказал Ванзаров.

Юный Куртиц поёжился, будто промёрз в добротном пальто:

– Что вы хотите знать?

– Всё, – последовал неизбежный ответ.

– Её зовут Серафима Ивановна Маслова. Для нас она была Симка, просто наша Симка. – Молодой человек был печален. – Служит у нас, сколько себя помню. Матушка умерла, когда мне с Настасьей было четыре, её совсем не помню. Симка заменила нам мать. Не только домом и кухней занималась, нас нянчила…

– Отчего умерла мадам Куртиц?

Митя сделал движение головой, будто отгоняет назойливую муху:

– Разве это сейчас важно?

– Говорите напрямик. Всё равно узнаю.

– Она… отравилась, – выдавил Митя и бросил недобрый взгляд.

– Вам Симка рассказала?

Он кивнул:

– Изредка позволяла себе выпить лишнего, становилась болтлива. Мы не знали ничего. Отец об этом не рассказывал. Наш дядя Яков в тот же год и месяц наложил на себя руки. Отцу выпали тяжкие испытания. Он даже сменил название фирмы: было «Куртиц и Куртиц», а стало как теперь.

– Когда Симка сообщила вам новость?

– Недавно проболталась. Как из Москвы вернулись, напилась не пойми с чего. Такое лишь на праздники бывало.

– Симка ездила с вами в Москву, – сказал Ванзаров утвердительно. – Зачем?

Митя пожал плечами:

– Воля отца. Снял дом на Пресне, Симку забрал, чтобы там хозяйство вела и сорочки ему гладила.

– Почему не остановились в гостинице?

– Отец посчитал, что так выйдет дешевле. Иван остался жить в этом доме, когда мы с отцом и Симкой вернулись в столицу.

– Настасьи Фёдоровны с вами не было?

– Отец приказал ей остаться дома.

Вдалеке у павильона работники делали нечто сложное с алой тканью, которой надо было украсить невысокую сцену. Дело шло как обычно: все давали советы и никто не спешил приложить руки. Вот что значит без надзора Иволгина. Ванзаров отметил, что распорядителя на просторах сада не видать.

– Симка была на катке Зоологического сада, когда вы познакомились с семьёй Гостомысловых?

– Была, – Митя тяжко вздохнул. – Отец всех потащил, чтобы Алёша одумался.

– Симка проявила интерес к генеральше и её дочери?

Митя невольно усмехнулся:

– Душу из меня вынимала, кто такие да где живут.

– С чего вдруг?

Умный юноша только плечами пожал:

– В толк не возьму. Будто заноза в неё засела.

– В пьяном виде не разболтала причину?

– Ничего, господин Ванзаров. Ни намёка. Спросил у неё напрямик, так она засмеялась в ответ. Последнюю неделю весела была, по дому носилась, песенки напевала.

– Чем занималась?