…и когда появляется опасность пойти круг за кругом, продолжая улучшать улучшенное. Это может перейти в паранойю или выродиться в погоню за оригинальностью.
Оригинальность в том, что автор остаётся собой. Этому Бабель учил Паустовского: «Не стоит доверять чужому глазу. У вас свой глаз. Я ему верю и потому не позаимствую у вас ни запятой».
Не надо писать, редактируя с оглядкой на чужое мнение. Текст должен удовлетворять автора, а не кого-либо из его окружения или сторонних редакторов. Конечно, необходимо прислушиваться к профессиональным редакторам. Но замечание жены начальника женских гимназий не стало для Гончарова сигналом к редактированию названий своих книг, начинающихся слогом «об».
«Если я буду таким, как кто-то другой, то кто же будет таким, как я?» – гласит старинная мудрость. Мудрый раввин Зуся из Аннополя говорил: «Когда я предстану перед Небесным судом, никто не спросит: ˝Зуся, почему ты не был Авраамом, Яаковом или Моисеем?˝ На меня посмотрят и скажут: ˝Зуся, почему ты не был Зусей?˝»
Эту мысль Николай Заболоцкий перевёл в стихи: «Нет на свете печальней измены, чем измена себе самому», а режиссёр Эльдар Рязанов с помощью композитора Андрея Петрова сделал их песней в фильме «Служебный роман».
Автор должен оставаться собой и когда пишет, и когда редактирует.
«Меня не возмущают те, кому больше по вкусу кабацкая музыка. Другой они и не знают. Меня возмущает содержатель кабака. Не выношу, когда уродуют людей», – признавался Антуан де Сент-Экзюпери.
Редактирование – последняя проверка текста: это всё же кабацкая музыка или нечто более достойное?
Первый случай способствует исполнению пророчества математика Готфрида Лейбница:
⊲
Люди впадут в варварство, чему немало будет содействовать эта ужасная масса книг, которая непрерывно растёт. Ибо в конце концов их нагромождение станет почти непреодолимым, число пишущих скоро вырастет до бесконечности, и все вместе они окажутся перед угрозой всеобщего забвения.
Во втором случае у автора есть шанс этого забвения избежать.
Что в итоге?
Следующая
«ошибка выжившего», способная похоронить потенциально неплохой текст:
№ 77 – подражать авторам, которые уверены сами и уверяют других, что из-под их пера сразу выходят законченные произведения, и не редактировать написанное.
Не надо писать, считая первую версию произведения окончательной: первейшие мастера придирчиво редактировали едва ли не каждую фразу.
Не надо писать, невнятно излагая мысль: благодаря редактированию возникает ясность и увеличивается вероятность превращения текста в бестселлер.
Не надо писать как попало в надежде на редактора, который всё исправит: даже в крупных издательствах с редакторами бывают сложности.
Не надо писать рассказов «с чужим привкусом»: профессиональные тексты имеют свой собственный, индивидуальный вкус.
Не надо писать, пренебрегая деталями, которые добавляют героям реальности: эфемерное, явно выдуманное существо вызывает меньшее сопереживание читателя, чем персонаж из плоти и крови.
Не надо писать, редактируя с оглядкой на чужое мнение: текст должен удовлетворять автора, а не кого-либо из его окружения или сторонних доброхотов.
В 1979 году Рэя Брэдбери взбесили составители литературной антологии для школьников. Они собрали в одну книгу четыреста рассказов. Как?
⊲
Легко и просто. Сдерите с тела рассказа кожу, удалите кости, мозг, разрушьте, расплавьте, уничтожьте и выбросьте. Каждое количественное прилагательное, каждый глагол действия, каждую метафору тяжелее комара – вон! Каждое сравнение, которое даже идиота заставит улыбнуться, – прочь! Любые авторские отступления, раскрывающие простоту мировоззрения первоклассного автора, – долой!
Каждый рассказ, сокращённый, высушенный, отцензурированный, высосанный и обескровленный, стал похожим на все прочие. Твен читался как По, который читался как Шекспир, который читался как Достоевский, который читался как Эдгар Гест. Каждое слово длиннее трёх слогов было безжалостно вымарано. Каждый образ, требующий более чем мгновение для понимания, – пристрелен и выброшен.
Брэдбери запретил включать свои рассказы в антологию, составленную дегенератами для дегенератов, а о такой редактуре высказался предельно ясно:
⊲
Сжигать книги можно разными способами. И мир полон суетливых людей с зажжёнными спичками.
Представители любого меньшинства, будь то баптисты, унитарии, ирландцы, итальянцы, траченные молью гуманитарии, дзен-буддисты, сионисты, адвентисты, феминисты, республиканцы, члены общества Маттачине [одно из первых открытых гей-движений в Америке], пятидесятники и т. д. и т. п., считают, что у них есть право, обязанность, воля, чтобы облить керосином и поднести спичку. Каждый болван-редактор, считающий себя источником этой всей занудной, безвкусной, похожей на манную кашу литературы, сладострастно вылизывает лезвие гильотины, примериваясь к шее автора, который осмеливается говорить в полный голос или использовать сложные рифмы.
В романе «451 градус по Фаренгейту» брандмейстер Битти рассказывал, как были уничтожены книги: то или иное оскорблённое меньшинство выдирало неугодные им страницы, пока книги не стали пустыми, умы – чистыми от мыслей, и библиотеки закрылись навсегда.
Занимаясь редактированием своего текста, не стоит перешагивать грань, о которой говорил Брэдбери. Слова, расставленные в угоду кому-то другому, – не литература. Нельзя соглашаться на изменения, предложенные со стороны, если они претят автору.
За книгу перед читателями отвечает тот, чьё имя на обложке.
О критике
Мудрый персонаж Шекспира вздыхал: «Так сладок мёд, что, наконец, он горек: избыток вкуса убивает вкус».
Писателю не приходится рассчитывать на чрезмерную сладость отзывов и рецензий. Так уж повелось, что под критикой обычно подразумевают негативную реакцию.
В этом литературная критика не отличается от любой другой. Хотя вообще-то задача критиков – показать, как устроено произведение и в чём его достоинства и недостатки, а не рассказывать, почему оно не понравилось лично им и должно не нравиться читателям. Оценочные категории лежат в эмоциональной области, которая далека от области профессиональной.
Как реагировать на критику?
Никак.
По крайней мере, внешне.
Хорошие соображения на этот счёт есть у Зигмунда Фрейда. «Если человеку не хамят, у него нет проблем и все его любят, скорее всего его просто нет в живых», – говорил знаменитый психиатр, адресуя свои слова всем, поскольку негативные отзывы слышат не только писатели.
Принимать чужие выпады слишком близко к сердцу –
«ошибка выжившего» № 78. Это не способствует ни творчеству, ни физическому здоровью, ни психическому. Главный и, по сути, единственный настоящий критик творчества любого автора – он сам.
«Сила эмоционального интеллекта человека определяется величиной проблемы, способной вывести его из себя, – предупреждал Фрейд и советовал обесценивать выпады недоброжелателей простым приёмом: – На любой каверзный личный вопрос отвечайте утвердительно. Перед невозмутимым лицом даже звёзды меркнут».
Часть успешных авторов используют любые средства для борьбы с мнениями о своём творчестве, которые отличаются от их собственного мнения. Следовать примеру таких борцов –
«ошибка выжившего» № 79. Двигаясь этим путём, можно достигнуть лишь противоположного результата и спровоцировать новые потоки негативной критики. К тому же борьба отнимает ресурсы, которые лучше потратить с пользой – на творчество. Или хотя бы на то, чтобы не ослаблять негативные мнения, а усиливать позитивные.
«Большинство людей, подобно животным, пугается и успокаивается из-за пустяков», – философствовал Бальзак в романе «Блеск и нищета куртизанок». У писателя есть более интересное занятие, чем переживать по недостойным поводам.
Не надо писать, рассчитывая на поток славословий. Их почти наверняка не будет, а те, что всё же случатся, будут заглушены хором критиков ругательного толка и ропотом толпы неудачников.
Сколько нужно писателей, чтобы вкрутить лампочку? Профессионалы знают: сто человек. Один вкручивает лампочку, а девяносто девять, стоя вокруг, бубнят, как надо правильно вкручивать и как хорошо они делают это сами. Здесь же топчутся литературные коучи – самые большие знатоки правильного вкручивания.
Эффект, который в большинстве случаев называют критикой, описывается ущербной фразой из книжки про космодесантников: «От потоков зловонной шипящей жидкости термометры его корпуса начали зашкаливать».
«Когда я критикую, я чувствую себя генералом, – язвил Чехов и признался под конец жизни: – Я двадцать пять лет читаю критику на мои рассказы, а ни одного ценного указания не помню, ни одного доброго совета не слышал. Только однажды Скабичевский произвёл на меня впечатление, он написал, что я умру в пьяном виде под забором».
Интернет и социальные сети открывают бескрайние возможности для работы, развития, общения, публикаций, анализа трендов… Коучи не готовят паству к тому, что сетевой планктон старается уничтожить любого автора. Слишком многие метят в критики, чтобы не только почувствовать себя генералом, но и донести своё генеральское мнение до всего человечества.
Демократия, особенно в интернете, играет с умными талантливыми авторами злую шутку. Об этом предупреждал писатель и философ Айзек Азимов: «Через нашу политическую и культурную жизнь красной нитью проходит антиинтеллектуализм. Его питает ложное представление о том, что смысл демократии – это ˝моё ничтожество не хуже, чем ваше знание˝».
Ничтожеству не объяснить, что оно хуже. Не поймёт. Не надо тратить время.
Феноменом воинствующих невежд интересовался Достоевский. Один из персонажей романа «Братья Карамазовы» говорил:
⊲
Покажите вы русскому школьнику карту звёздного неба, о которой он до тех пор не имел никакого понятия, и он завтра же возвратит вам эту карту исправленною. Никаких знаний и беззаветное самомнение.
«Всякий благоразумный действует со знанием, а глупый выставляет напоказ глупость», – сокрушался мудрый царь Соломон, и через три тысячи лет ему вторил Умберто Эко:
⊲
Социальные сети – это положительное явление, но они также дают право говорить легионам имбецилов, которые раньше говорили только в баре после бокала вина, не нанося вреда обществу. Теперь эти имбецилы имеют такое же право говорить, как и лауреаты Нобелевской премии.
«Саранча – стихийное бедствие, хотя в одиночку она совсем не страшна. То же самое с дураками», – заметил писатель Карел Чапек. На критиках безупречно работает эффект Даннинга – Крюгера: чем ниже компетенция, тем выше самомнение; чем меньше мозгов, тем больше апломба.
Почему критика обычно негативна?
Это животный рефлекс.
Любой, кто выделяется из общего стада, представляет потенциальную угрозу для остальных. Он может встать на ступень выше в иерархии. Может перераспределить ресурсы в свою пользу: отнять еду, партнёра, дом или ценную вещь. Может изобрести колесо и оставить без работы армию носильщиков. Может сместить вожака и разогнать его челядь…
Как тут не вспомнить слова физика Петра Капицы о том, что в основе любого творчества лежит протест? Творчество нестандартно. Протест нарушает привычный порядок существования. Поэтому обеспокоенное стадо старается либо низвести творческого выскочку до своего уровня, либо уничтожить, в том числе физически.
Рефлекс работает с древнейших времён по сей день. Одним из его проявлений остаётся традиционная неприязнь к отличникам в школах и вузах. А тем более – к выдающимся личностям, от которых вообще непонятно чего ждать.
В Древней Греции существовала практика остракизма. На главной площади города разбивали гору глиняных амфор. Каждый гражданин мог написать на черепке-остраконе имя бандита, лживого политика, чиновника-вора или другого подонка. Набравшего таким образом определённое количество черепков подвергали остракизму, то есть изгоняли из города.
Политик, военный стратег и герой Марафонской битвы Аристид заслужил от афинян прозвание «Справедливый». Однажды на площади неграмотный горожанин протянул ему остракон с просьбой нацарапать имя. «Какое?» – спросил Аристид и в ответ услышал своё. «Чем тебе не угодил Аристид?» – с удивлением поинтересовался полководец. «Надоело постоянно слышать о его справедливости, честности и прочих добродетелях, – сказал горожанин. – На их фоне чувствуешь себя ущербным».
Такая реакция называется принципом Аристида. Толпа изгоняет выдающуюся личность, чтобы не комплексовать от постоянного сравнения. Это зависть – признание своего поражения…
…а ненависть – продолжение зависти. Участницы конкурса красоты пакостят более красивой сопернице. Балерины сыплют битое стекло в пуанты более талантливым коллегам. Писатели доносят на более талантливого писателя и дружно голосуют за его «исключение из культурной повестки», чтобы их самих не с кем было сравнить.
Даже сейчас прижизненные биографии знаменитостей выходят нечасто. А в середине XVI века были опубликованы две биографии живого и здорового Микеланджело Буонарроти. Современники почитали автора неподражаемых шедевров гением – величайшим художником и скульптором всех времён. Но завистников у Микеланджело было никак не меньше, чем поклонников. А коллеги, воспринимавшие титана Возрождения как соперника, в продолжение зависти переполнялись ненавистью.
Микеланджело умер в 1564 году почтенным стариком восьмидесяти восьми лет, но чувства, которые он вызывал, не исчезли.
Флорентийская Академия изящных искусств – один из наиболее посещаемых музеев мира. Его главная достопримечательность – пятиметровая статуя Давида, которую создал Микеланджело.
До него за скульптуру из многотонной глыбы каррарского мрамора по заказу властей Флоренции брались хорошие скульпторы, но безуспешно. Леонардо да Винчи осмотрел камень и даже браться не стал. Глыба ждала сорок лет, пока во Флоренции не появился двадцатишестилетний Микеланджело. Он принял заказ, обнёс место работы глухим забором, а снял камуфляж лишь через два года, когда готовую статую осторожно перевезли к стенам палаццо Веккьо.
«Изваяние Давида отняло славу у всех статуй, современных и античных, греческих и римских», – писал потрясённый современник Микеланджело. С тех пор завистники норовили бросить камнем в скульптуру, которая была невыносимо прекрасной.
В 1873 году на площади осталась копия статуи: оригинал перенесли в здание Академии изящных искусств. Сегодня это один из наиболее часто копируемых арт-объектов и один из самых ненавидимых.
В 1991 году бездарный итальянский художник тайком пронёс в Академию молоток и попытался отколоть у статуи ступню, чтобы Давид рухнул и раскололся. Но дорогой мрамор прочнее, чем принято думать, а охранников опередили посетители музея. Они скрутили вандала, когда у бесценной скульптуры был повреждён только палец ноги.
Зависть и ненависть к таланту способны лишить рассудка и сломать человеку жизнь. А стадное чувство в конце концов бьёт по всем: не только по тому, кто выделяется из стада, но и по самому стаду.
В 482 году до нашей эры честный и справедливый Аристид нацарапал на глиняном черепке своё имя и подвергся остракизму. Его изгнали, а всего через два года слёзно просили вернуться, чтобы защитить Афины от военной угрозы.
Те, кто комплексуют рядом с выдающейся личностью, не способны думать даже на пару лет вперёд. Принцип Аристида действует здесь и сейчас, поэтому быть слишком талантливым и выдающимся не очень выгодно и весьма небезопасно в любой момент времени…
…хотя даже рядового творца надо хвалить. Выдающийся мастер – лауреат Нобелевской премии Пер Лагерквист – поделился метким соображением на этот счёт: «Похвала человеку необходима, иначе он даже в своих собственных глазах не сможет стать тем, кем ему предназначено быть».
Неужели все критики глупы, завистливы и ничтожны?
Конечно, нет.
Среди критиков можно встретить людей умных и профессиональных. Если так – вне зависимости от того, хвалят они или ругают – автору стоит прислушаться к их соображениям и намотать услышанное на ус.
Летом 1881 года композитор Чайковский сделал дневниковую запись о Льве Толстом:
⊲
Нередко (особенно выпивши) я внутренно злюсь на него, почти ненавижу.
Зачем человек этот ударился в учительство, в манию проповедничества и просветления наших омрачённых или ограниченных умов?
Теперь он комментирует тексты; заявляет исключительную монополию на понимание вопросов веры и этики; но от всего его теперешнего писательства веет холодом; ощущаешь страх и смутно чувствуешь, что и он человек.
Прежний Толстой был полубог, – теперешний жрец. A ведь жрецы суть учители по взятой на себя роли, а не в силу призвания…
Это искренние слова интеллигента и умницы. А если сам автор достаточно умён – копилку его жизненного опыта пополнят даже выпады имбецилов, о которых говорил Умберто Эко.
Наконец, даже умный критик совсем не обязательно полезен. Рассуждая о злопыхателях, Чехов писал:
⊲
Это мученики, взявшие на себя добровольный подвиг ходить по улицам и кричать: «Сапожник Иванов шьёт сапоги дурно». Или: «Столяр Семёнов делает столы хорошо». Кому это нужно? Сапоги и столы не станут от этого лучше. Вообще труд этих господ, живущих паразитарно около чужого труда и в зависимости от него, представляется мне сплошным недоразумением.
От критика есть польза, если он помогает автору разобраться в собственном писательстве, в тонкостях профессии, в путях дальнейшего развития. Полезный критик помогает читателям лучше понять произведение художественной литературы и получить больше удовольствия от чтения. Но если это паразит около писателя, как писал Чехов, – не стоит тратить время на такое недоразумение…
…и уж точно нельзя внешне реагировать на критику. Буря страстей должна оставаться внутри: какой же писатель без бури? Нельзя показывать себя задетым. Нельзя поддаваться на провокацию и вступать в полемику с критиками по примеру женщины, которая в телерекламе болтает с овощами на кухне. Говоря интернет-языком, нельзя кормить тролля.
А как обстоят дела с критикой в писательской среде?
Террариум единомышленников никто не отменял…
…поэтому неудивительна реакция лауреата Нобелевской премии Томаса Элиота на критиков Джеймса Джойса: «Гениальный человек ответствен перед равными себе, а не перед группой безграмотных и необученных пижонов».
Правда, с определением равенства есть проблемы, и ждать искренней, а не дежурной похвалы от коллег – затея почти безнадёжная. К тому же лучше услышать добрые слова неожиданным сюрпризом, чем ждать их – и горевать, что не дождался.
Причины в целом негативного отношения писателей к писателям, по большому счёту, те же, что и у критиков за пределами писательской среды.
«Литераторы все тщеславны, завистливы, я по крайней мере такой литератор», – признавался Лев Толстой, сам объект бесконечной зависти во многих отношениях. Шекспира он терпеть не мог, а о коллегах-современниках оставил примечательные дневниковые записи разных лет:
⊲
1856 год, 7 июня. Читал Пушкина 2 и 3 часть; «Цыгане» прелестны, как и в первый раз, остальные поэмы, исключая «Онегина», ужасная дрянь.
1857 год, 8 сентября. Читал полученные письма Гоголя. Он просто был дрянь человек. Ужасная дрянь.
1861 год, 25 июня. Замечательная ссора с Тургеневым; окончательная – он подлец совершенный, но я думаю, что со временем не выдержу и прощу его.
1889 год, 14 января. Жалкий Фет с своим юбилеем. Это ужасно! Дитя, но глупое и злое.
1889 год, 17 марта. Читал Чехова. Нехорошо, ничтожно.
1906 год, 30 сентября. Читаю Гёте и вижу всё вредное влияние этого ничтожного, буржуазно-эгоистического даровитого человека на то поколение, которое я застал, – в особенности бедного Тургенева с его восхищением перед «Фаустом» (совсем плохое произведение).
Критик Виссарион Белинский был во многом созвучен Толстому:
⊲
Соединённые труды всех наших литераторов не произвели ничего выше золотой посредственности! Где же литература? У нас нет литературы: я повторяю это с восторгом, с наслаждением. <…>
Кстати о Шекспире: его «Генрих VI» мерзость мерзостью. Только гнусное национальное чувство отвратительной гадины, называемой англичанином, могло исказить так позорно и бесчестно высокий идеал Анны д’Арк.
Все войны в мире происходят из-за ресурсов – территориальных, энергетических и так далее. Читатели – интеллектуально-финансовый ресурс. Его потенциал не безграничен, на всех не хватает. Все писатели не могут быть успешными: если удача повернулась лицом к одному, значит, встала спиной к толпе других. Несложно догадаться, как реагируют эти другие на везунчика, обласканного литературной судьбой.
В 1934 году на литературную Нобелевскую премию среди других писателей номинировались эмигранты из России – Иван Бунин и Дмитрий Мережковский. «Я свою премию ни с кем делить не буду», – заявил Бунин, когда Мережковский предложил ему лоббировать друг друга и заключить нотариально заверенный договор: если один из них получит деньги, то половину отдаст другому. По крайней мере, Мережковский не пытался скрыть свой финансовый интерес. А премию получил Бунин.
Довольно продолжительное время считалось правилом хорошего тона плохо говорить об Эрихе Марии Ремарке.
«Пустой, посредственный писатель с претензиями», – считал немецкий писатель Эрнст Юнгер, участник обеих мировых войн и любимец фюрера.
«Хуже его романов только смокинги, в которых он заявляется на вечеринки под руку с очередной голливудской звездой», – издевался драматург Бертольд Брехт, противник фюрера и политэмигрант из Германии.
«Через первые страницы ˝На Западном фронте без перемен˝ пробираешься натурально с боями. Потом становится гораздо лучше, но всё равно не так хорошо, как было обещано. Ужасно жалко, что он успел выпустить военный роман до меня», – заметил Эрнест Хемингуэй, невзначай проговорившись в духе Толстого насчёт природы своего чувства к коллеге.
«Стиль постыден, сентиментальность ужасна, рутина отвратительна», – клеймил Ремарка ведущий немецкий литературный критик Марсель Райх-Раницкий…
Под стать иностранцам высказывался несгибаемый лагерник, российский писатель и поэт Варлам Шаламов: «Ремарк писатель плохой, автор расхлябанной прозы, плохой стилист, но сильно нажимавший, в соответствии с традицией, на гуманитарную сторону дела и потому имевший успех. В последнем своём романе, плохом, как и вся остальная его проза, сделал вывод, весьма примечательный, что Германия заслужила фашизм из-за своего равнодушия».
К словам о фашизме и равнодушии стоит прислушаться внимательнее, чем ко всем остальным…
…а здесь уже была упомянута ещё одна причина, по которой даже хорошие писатели не всегда воспринимают и свирепо критикуют друг друга. Это существование внутреннего камертона.
В музыке ноты, разделённые несколькими полутонами, могут составлять гармонию, а могут звучать диссонансом: всё зависит от числа полутонов. То же происходит в литературе.
Молодой Константин Паустовский любил прозу Виктора Гюго и был неприятно удивлён мнением Ильи Ильфа, творчески созвучного Паустовскому.
⊲
Однажды он вызвал замешательство среди изощрённых знатоков литературы, сказав, что Виктор Гюго по своей манере писать напоминает испорченную уборную. Бывают такие уборные, которые долго молчат, а потом вдруг сами по себе со страшным рёвом спускают воду. Потом помолчат и опять спускают воду с тем же рёвом. Вот точно так же, сказал Ильф, и Гюго с его неожиданными и гремящими отступлениями от прямого повествования. Идёт оно неторопливо, читатель ничего не подозревает, – и вдруг как снег на голову обрушивается длиннейшее отступление – о компрачикосах, бурях в океане или истории парижских клоак. О чём угодно.
Диссонанс был причиной двоякого отношения стилиста Ивана Бунина к стилисту Николаю Гоголю.
⊲
Гоголь, конечно, гениальный писатель. Смешно это отрицать, но разрешите мне его не очень любить… Где он мог выкопать этакие мертворождённые фамилии, как Яичница, Земляника, Подколесин, Держиморда, Бородавка, Козопуп? Ведь это для галёрки – это даже не смешно, это просто дурной тон. Даже в фамилии «Хлестаков» есть какая-то неприятная надуманность, что-то шокирующее. Да и Антон Павлович со своим Симеоновым-Пищиком, несмотря на весь свой вкус, сел в калошу. Нет, удачная фамилия – важнейшая для писателя вещь. Полюбуйтесь только фамилиями у Толстого – это подлинные алмазы.
Настройка внутреннего камертона Бунина отличалась от настройки камертона Гоголя. Умом Иван Алексеевич понимал Николая Васильевича, профессиональным глазом видел мастерски написанные тексты и отдавал им должное в полной мере, но чутким ухом вместо музыки слышал какофонию, с которой никак не мог примириться.
Можно вспомнить множество выпадов одних знаменитых писателей в адрес других знаменитых писателей. Во-первых, интересны профессиональные претензии, которыми обменивались мастера. Это бесценный материал для любого автора, который занимается самообразованием и самосовершенствованием. А во-вторых, знакомство с тем, как во все времена жил писательский серпентарий, позволяет современному автору с бо́льшим спокойствием и мужеством относиться к выпадам коллег уже в свой адрес. Злопыхатели повышают самооценку: не обращают внимания лишь на того, кто бездарен и не представляет опасности, а тот, на кого нападают, оказывается приравнен к писателям выдающимся.
И всё же лучше повышать самооценку другими способами, а в отношении недоброжелателей придерживаться мнения Пушкина: «Если кто-то плюнул сзади на мой фрак, дело моего лакея – смыть плевок». Александр Сергеевич лучше многих знал, о чём говорит.
В начале 1980-х, когда занятия карате в России были запрещены, один ленинградский сенсей взялся тренировать молодёжь в полуподпольной секции. На первом занятии он учил правильно здороваться. На втором – правильно падать. Третьего занятия не было: сенсея арестовали. Но десятки лет спустя несколько учеников сенсея продолжали считать главным источником своих серьёзных жизненных успехов ту давнюю секцию карате, потому что научились там правильно здороваться и правильно падать.
Писателю необходимы оба навыка. Тем более что даже падение мастер может обратить в свою пользу.
Что в итоге?
Пара новых
«ошибок выжившего»:
№ 78 – принимать негативную критику близко к сердцу, в ущерб творчеству и здоровью;
№ 79 – расходовать на борьбу со злопыхателями драгоценные ресурсы, которые стоит потратить на творчество или хотя бы на то, чтобы не ослаблять негативные мнения, а усиливать позитивные.
Не надо писать, рассчитывая на поток славословий: их почти наверняка не будет, а те, что всё же случатся, будут заглушены хором критиков ругательного толка и ропотом толпы неуспешных авторов.
Николаю Лескову критики ставили в вину «чрезмерность накладываемых красок». Лев Толстой относился к Лескову в целом неплохо, но писал, что у коллеги «много лишнего, несоразмерного… Сказка всё-таки очень хороша, но досадно, что она, если бы не излишек таланта, была бы лучше». Своеобразная позиция – упрекать писателя в излишке таланта…
Лесков спокойно воспринимал претензии к нарочитой выразительности своей речи, «чрезмерной деланности», «обилии придуманных и исковерканных слов, местами нанизанных на одну фразу» и тому подобные выпады критиков. «Писать так просто, как Лев Николаевич, – я не умею. Этого нет в моих дарованиях. <…> Принимайте моё так, как я его могу делать. Я привык к отделке работ и проще работать не могу».
Николай Степанович сравнил отделку своих работ с простотой письма Толстого так, что стилистически безупречная лесковская проза оказалась противоположностью корявого толстовского стиля. Всё логично.
Лесков отметал и претензии к индивидуальным речевым характеристикам своих героев. «Меня упрекают за этот ˝манерный˝ язык, особенно в ˝Полунощниках˝. Да разве у нас мало манерных людей? Вся quasi-учёная литература пишет свои учёные статьи этим варварским языком… Что же удивительного, что на нём разговаривает у меня какая-то мещанка в ˝Полунощниках˝? У ней, по крайней мере, язык весёлый и смешной».
Всё это к тому, что главный и, по сути, единственный настоящий критик творчества любого автора – он сам.
О славе
Автору, который работает в границах шаблонов и схем, литературные коучи обещают прямой и светлый путь к успеху, регулярное издание книг и непременное превращение их в бестселлеры.
Художественная литература ничего подобного пообещать не может. Скорее наоборот: в творчестве не бывает ни прямых путей, ни безоблачных перспектив, ни гарантированного успеха. В нём есть лишь удовольствие от постоянного самосовершенствования и духовного роста – если, конечно, речь о литературе, а не о составлении текстов по методичкам коучей.
У хорошего писателя редко складывается благополучная жизнь. Хороший писатель слишком непохож на окружающих. В 1922 году об этом со знанием дела рассуждал Виктор Шкловский, уподобляя себя и своих коллег шахматной фигуре:
⊲
Конь ходит боком. Много причин странности хода коня и главная из них – условность искусства.
Вторая причина в том, что конь не свободен, – он ходит вбок потому, что прямая дорога ему запрещена.
Наша изломанная дорога – дорога смелых, но что нам делать, когда у нас по два глаза и видим мы больше честных пешек и по должности одноверных королей…
Тот, кто видел больше, чем пешки и короли, становился заложником профессии сто лет назад, и сейчас картина та же. Прямой дороги не будет. Автору, метящему в писатели, предстоит ходить боком, как шахматный конь, то есть жить трудно, а о признании разве что мечтать.
Может ли реклама помочь прославиться?
Конечно.
Более того, только реклама и может.
Если есть шанс превратиться в медийного персонажа, этот шанс необходимо использовать. Тот, кто маячит на экранах телевизоров, на страницах глянцевых журналов или в интернете, – рекламирует себя и привлекает внимание большой аудитории. Правда, такая популярность быстро затмевает неочевидную перспективу литературного успеха и заставляет о нём забыть…
…хотя можно и не забывать. Публика потребит всё написанное медийным персонажем, и всерьёз трудиться над текстами опять-таки нет смысла. Зачем нужны творческие мучения, если слава уже пришла?
Слава – маркетинговое понятие, а не литературное.
У писателя Генри Джеймса ушло полвека на создание дюжины пьес, двадцати романов и больше чем сотни рассказов. Всё это имело успех, но первую книгу никто не покупал до тех пор, пока он не дал в газету объявление: «Молодой красивый миллионер хочет познакомиться с девушкой, похожей на героиню книги Генри Джеймса». Тираж разлетелся за сутки, автор стал знаменитым.
Байка умалчивает о литературных достоинствах романа и о том, хорош ли был Генри Джеймс как писатель. Речь лишь об остроумном рекламно-маркетинговом трюке, который заинтересовал читателей.
Нынешние издатели не горят желанием выпустить книгу с неизвестным именем на обложке и тем более не настроены заниматься так называемой раскруткой – кропотливым и муторным превращением имени писателя в бренд. Автору предстоит титаническая работа по самопродвижению. Например, можно публиковать свой роман по главам в интернете, поддерживать оживлённую переписку с читателями, модерировать форум, где обсуждают его тексты; набрать хотя бы десяток тысяч активных подписчиков и полмиллиона посещений… Тогда уже на готовое придут литературные агенты и издательства, которые умеют снимать сливки с писательского успеха.
Имя писатель делает себе сам: на издателей или агентов надежды нет.
Неужели не существует проверенного пути к славе?
Существует.
Он к ней ведёт, но далеко не всегда приводит.
У Светония в «Жизни двенадцати цезарей» рассказано, как император Нерон часами пел в древнеримских театрах. Насколько хорошо – кто знает? Аудиозаписей не осталось, мнения современников расходятся, обидеть артиста может всякий… Тягу к огромному стечению публики Нерон объяснял греческой пословицей: «Чего никто не слышит, того никто не ценит».
Никто не ценит и того, чего не читал. Мысль банальная, и всё же: для того, чтобы прославиться как писателю, надо писать и публиковать написанное.
Говорят, однажды Александр Македонский, Чингисхан и Наполеон устали спорить, кто из них величайший полководец в истории человечества, и обратились к Всевышнему. Он ответил: «Величайший полководец – это Василий Данилович Рябовол из города Чаплыгин Липецкой области. Просто всю жизнь он работал шофёром, и проявить свой полководческий гений у него не было случая».
Похожую историю рассказывал Марк Твен в книге «Путешествие капитана Стормфилда в рай»:
⊲
– Наполеон недоволен тем, что здесь он, вопреки своим ожиданиям, не считается таким уж великим полководцем.
– Вот как? А кого считают выше?
– Да очень многих людей, совершенно неизвестных, из породы башмачников, коновалов, точильщиков, – понимаешь, простолюдинов бог знает из каких мест. Они за всю свою жизнь не держали в руках меча и не сделали ни одного выстрела, но в душе были полководцами, хотя не имели возможности это проявить. А здесь они по праву занимают своё место, и Цезарь, Наполеон и Александр Македонский вынуждены отступить на задний план. Величайшим военным гением нашего мира был каменщик из-под Бостона по имени Эбсэлом Джонс, умерший во время войны за независимость. Понимаешь, всякий знает, что, представься в своё время этому Джонсу подходящий случай, он продемонстрировал бы такие полководческие таланты, что всё бывшее до него показалось бы детской забавой. Но случая ему не представилось.
Российская версия короче и ближе к современным реалиям. Но главное – суть, которая не изменяется со временем и касается любого занятия, а не только войны.
Для того, чтобы прославиться как писателю, надо хотя бы попробовать что-то написать – и при случае обзавестись читателями.
Если книга издана, когда ждать признания?
Никогда.
У писателя нет инструментов, чтобы его обеспечить. Это результат счастливого случая, эффективного маркетинга и других причин, лежащих в стороне от литературы. К успеху можно и нужно стремиться всеми доступными легальными способами, но в писательской жизни успех – приятное и редкое исключение, а не норма.
Критерии признания романтичный драматург Николай Эрдман представлял себе в виде разницы между двумя списками. Длинный список – из тех, кто придёт к нему на похороны, и короткий – из тех, кто придёт к нему на похороны в дождь.
Прагматики меряют признание тиражами. Но каким числом проданных экземпляров оно измеряется для писателя-новичка? Пятьсот? Тысяча? Три тысячи? Ясности нет.
Авторы, которые балансируют между романтикой и прагматизмом, склонны считать признанием появление хотя бы одного экземпляра своей книги хотя бы в одном магазине, а тиражи и продажи для них второстепенны…
Вариантов много, поэтому приходится вспомнить рекомендацию древнегреческого философа Секста Эмпирика: воздерживаться от суждения, когда нет строгих критериев. Пусть признание останется эмоциональным понятием, которое каждый трактует на свой вкус.
Доверять утверждениям успешных авторов – мол, массовая аудитория достаточно любознательна, хорошо информирована и эмоционально подвижна для того, чтобы хорошая книга сразу была принята на ура и стала бестселлером, –
«ошибка выжившего» № 80. Даже многие выдающиеся произведения литературы сперва с треском провалились.
Трагедия «Борис Годунов» вызвала у современников Пушкина недоумение. Как можно и зачем нужно читать то, что написано для сцены? Но и о спектакле речи быть не могло: трагедию впервые поставили в театре почти через полвека после публикации.
Грандиозный философский роман «Так говорил Заратустра» Фридриха Ницше читательским спросом не пользовался, финальную часть книги автор напечатал за свой счёт крохотным тиражом и разослал по экземпляру семерым близким знакомым, но ни один не ответил.
«Превращение» сегодня считается шедевром Франца Кафки, но первая попытка опубликовать повесть в журнале не вызвала интереса. Какой-то Грегор Замза проснулся громадным жуком – и что? Книга вышла только после смерти автора и только потому, что его душеприказчик нарушил завещание и не сжёг рукопись.
«Над пропастью во ржи» Джерома Сэлинджера, один из важнейших американских романов XX века, не просто провалился в первом издании, но и стал запрещённым в США на долгие тридцать лет из-за метафорических рассуждений героя-подростка о сексе…
Не надо писать в расчёте на то, что читатели ждут не дождутся готового текста. Анализом и удовлетворением читательского спроса занимается издатель, а не писатель. Писателю предстоит удовлетворить издательский спрос, но у издателя предложений под завязку – только выбирай. А критерии выбора непрозрачны зачастую даже для самих издателей.
Любой писатель рассчитывает на успех, но признания добиваются немногие. Правда, состоявшийся автор может напророчить свою судьбу. В последнее десятилетие XIX века Чехов был самым высокооплачиваемым литератором России, а умер в Германии; хорошего врача доконала рядовая болезнь, его тело привезли на родину в вагоне с устрицами, похоронен великий писатель рядом с вдовой Кукареткиной… Жизнь словно позаимствовала иронический сюжет у самого Чехова.
Тому, кто планирует прославиться, стоит усвоить кавалерийскую науку Семёна Будённого: командарм предпочитал не иметь планов, поскольку они могут быть выкрадены врагом.
Не стоит ждать признания, но к нему необходимо стремиться и делать всё возможное в профессиональной области. «За свою карьеру я промазал больше девяти тысяч раз, – говорил суперзвёздный баскетболист Майкл Джордан, самый богатый спортсмен в истории. – Я проиграл почти триста игр. Двадцать шесть раз мне доверили сделать решающий бросок в матче, и я промахнулся. Я проигрывал снова, снова и снова, всю свою жизнь. Вот почему я добился успеха».
Роль удачи в карьере писателя трудно переоценить. Но древнеримский философ Сенека считал, что удача – это встреча подготовки с возможностью. «Раз счастье, два счастье – помилуй бог! Надо же когда-нибудь и немного умения», – в тон ему посмеивался российский генералиссимус Александр Суворов.
Британский премьер-министр Уинстон Черчилль, который не раз достигал вершины политического Олимпа, падал оттуда и забирался вновь, а вдобавок сумел стать лауреатом литературной Нобелевской премии, авторитетно заявлял: «Успех – это умение двигаться от одной неудачи к другой, не теряя энтузиазма».
Император Священной Римской империи Максимилиан Первый однажды велел своему придворному помочь Альбрехту Дюреру в установке мольберта. Придворный оскорбился и заявил, что он дворянин, а не какой-то там художник. «Я могу в одну секунду сделать художника дворянином, – сказал на это Максимилиан, – а дворянина превратить в художника не под силу даже императору».
У любого автора есть шанс оказаться круче императора, превратив самого себя в художника слова. «Бросок по воротам, которого не было, – тоже промах, но в ста процентах случаев», – утверждал самый результативный хоккеист мира Уэйн Гретцки. Мастер делает больше неудачных попыток, чем неудачник – попыток вообще.
Антикоучинг старается не оперировать иррациональным понятием таланта и не обсуждает его безусловное значение в творчестве, а тем более роль в достижении успеха.
Талант может и помогать, и мешать. Одному талантливому автору достаточно небольшого усилия, чтобы заслужить признание, а другой рискует надорваться именно потому, что слишком требователен к своему таланту. Одному талантливому автору свирепая целеустремлённость прокладывает путь к славе, а перед другим из-за бойцовского характера двери захлопываются…
Рецепты успеха индивидуальны. Шаблоны коучей не работают. Самые светлые умы современности бьются над секретами творчества так же, как их предшественники на протяжении многих веков. Об этом свидетельствует россыпь цитат, из которых сложена существенная часть «Антикоучинга».
Почему признания может не быть?
В частности, потому, что писатель и читатель по-разному понимают своё взаимодействие.
Художник Амедео Модильяни понимал творчество как дарение: от немногих – многим; от тех, кто знает и имеет, – тем, кто не знает и не имеет.
Читательская аудитория не прочь получать подарки, но тут появляется тонкость, упомянутая в «Цитадели» Антуана де Сент-Экзюпери. Контекст необычен: воины после сражения отправляются искать любовь. Они несут женщинам щедрые дары. Им не жаль денег, добытых по́том и кровью, но…
⊲
Невозможно одарить куртизанку. Всё, что ни принесёшь ей, она сочтёт заслуженной мздой. <…>
Надо быть богаче короля, чтобы куртизанка поняла, что её одарили. Но даже если подарить ей полмира, она поблагодарит – себя. Похвалит себя за удачливость и возгордится своей красотой и хитростью, благодаря которым ты так раскошелился. В этот бездонный колодец ты можешь спустить золото тысяч и тысяч караванов и всё-таки ничего не подаришь. Нет того, кто принял бы от тебя дары.
Сент-Экзюпери подтверждает репутацию депрессивного писателя, но ситуация не безнадёжна. Часть читателей готовы принять писательский дар. И всё же их – меньшинство, их ресурсы ограничены. Даже если забыть о растущей цене книг, есть предел количеству того, что может прочесть и осмыслить небольшая часть аудитории…
…а большинство читателей нуждается в предварительной подготовке к принятию даров от писателя. О результатах такой работы в начале 1960-х годов рассказывал учёный-футуролог и писатель-фантаст Станислав Лем. Для советских читателей он, сам того не ожидая, оказался в исключительном положении по сравнению с другими зарубежными писателями: «Никто из профессиональных русских переводчиков польской литературы, контактировавших с нашим Министерством культуры и Союзом польских литераторов, не переводил мою прозу. В СССР её переводили известный астрофизик, известный математик и, кажется, какой-то японист, а также люди не из литературной среды».
Лем поражался гигантским тиражам своих книг на русском языке. Приезжая в Россию с делегациями деятелей культуры, он не участвовал в официозных мероприятиях, а тут же попадал в руки учёных, которые возили его по индивидуальной программе в лучшие научные центры и вузы страны.
⊲
Собирались такие толпы, что я, должно быть, выглядел, как Фидель Кастро среди своих поклонников. У русских, когда они ощущают интеллектуальное приключение, температура эмоций значительно более высока по сравнению с другими странами. Сартр, когда возвращался из Москвы, был буквально пьян от того, как его там носили на руках. Я тоже это испытал. Русские, если кому-то преданны, способны на такую самоотверженность и жертвенность, так прекрасны, что просто трудно это описать.
В Москве меня все знали и читали, сам Генеральный конструктор, то есть Сергей Королёв, создавший всю космическую программу СССР, читал Лема и любил Лема, а у нас эти партийные начальники и полковники не имели обо мне ни малейшего понятия.
Хочется верить, что за минувшие больше чем полвека не пропало свойство российской аудитории «повышать температуру эмоций, ощущая интеллектуальное приключение». Но всё же и страна, и книжный рынок, и многие прочие обстоятельства радикально изменились. А главное, читатели были здорово подготовлены к восприятию книг Лема – не в последнюю очередь благодаря тому, что его переводили серьёзные учёные, а не штатные литературные переводчики. Вдобавок аудитория состояла прежде всего из инженеров, и это была существенная часть многомиллионной советской интеллигенции.
Словом, аудиторию для успеха надо готовить. Формулу этой подготовки вывели Илья Ильф и Евгений Петров, совершая турне по Соединённым Штатам в 1936 году. С тех пор и по сей день в самом общем виде она остаётся прежней: без пабли́сити нет проспе́рити. Без продвижения нет процветания. Успех писателя зависит от его узнаваемости, а узнаваемость – от рекламы и мелькания в медийном пространстве.
Это снова маркетинг, а не литература. Но без эффективного маркетинга даже о самом выдающемся произведении литературы никто не узнает – или узнает скромная группа заинтересованных читателей. Писательские дары останутся невостребованными.
Есть ли выход из этой ситуации?
Конечно, есть.
Во-первых, необходимо всегда работать в своё удовольствие, надеясь, что написанное доставит удовольствие кому-то ещё, и не рассчитывать ни на что больше.
Во-вторых, необходимо постоянно совершенствоваться. «Сначала художник рисует просто и плохо. Потом сложно и плохо. Потом сложно и хорошо. И только потом просто и хорошо», – делился опытом Илья Репин.
Тот же путь по-своему проходят писатели. По мере движения к умению писать просто и хорошо растут шансы на литературный успех.
В-третьих, стоит взять на вооружение воинскую аналогию Сент-Экзюпери и не скупиться, идя к читателям:
⊲
Принимать и брать не одно и то же. Ты рискуешь всегда пребывать в заблуждении, если не поймёшь разницы. Принимается подарок, а подарок всегда дар самого себя. Скуп не тот, кто пожалел денег на подарок. Скуп тот, кто не расцвёл и в ответ на твои дары. Скупа земля, если не оделась цветами, забрав у тебя семена.
Гарантий по-прежнему никаких, но есть надежда, что хотя бы часть аудитории не поскупится и расцветёт в ответ, если писатель подарит ей самого себя – в виде хорошей книги…
…а философ Вольтер дал последнюю, самую общую и самую главную рекомендацию: «Надо возделывать свой сад».
Что в итоге?
Заключительная
«ошибка выжившего» здешнего списка:
№ 80 – рассчитывать на любознательность, информированность и эмоциональную подвижность читателей, которые сразу примут хорошую книгу на ура и сделают её бестселлером.
Не надо писать в расчёте на то, что читатели ждут не дождутся готового текста: анализом и удовлетворением читательского спроса занимается издатель, а не писатель; писателю предстоит удовлетворить издательский спрос, но у издателя хватает предложений – только выбирай, а критерии выбора непрозрачны зачастую даже для самих издателей.
Эпилог
«Никто не обнимет необъятного», – повторял Козьма Прутков.
Нынешний тур антикоучинга о том, как
не надо писать, подошёл к концу. Многие увлекательные истории остались нерассказанными, многие занятные нюансы писательской работы – нераскрытыми, многие примеры удач и ошибок – неприведёнными, многие достойные авторы – непроцитированными…
…но автор должен уметь остановиться.
В 1937 году под Рождество на лондонском стадионе «Стэмфорд Бридж» играли футбольные команды «Челси» и «Чарльтон». Поле было затянуто туманом. По ходу матча белёсая пелена сгущалась, и в ней тонули крики зрителей, шум борьбы игроков, звуки ударов по мячу, свистки рефери… Неожиданно перед вратарём «Чарльтона» из тумана вынырнул полицейский со словами: «Чего стоишь? Игра закончилась четверть часа назад».
Не надо писать, забывая о том, что любой текст рано или поздно заканчивается. «Антикоучинг» – не исключение.
Книга, начатая прологом и написанная в пяти частях, под конец заслужила эпилог. В прологе Лао-цзы рассуждал о балансе между прекрасным и безобразным, добром и злом, высоким и низким. В эпилоге философ завершает эту мысль:
⊲
Совершенномудрый, совершая дела, предпочитает недеяние; осуществляя учение, не прибегает к словам; вызывая изменения вещей, не осуществляет их сам; создавая, не обладает созданным; приводя в движение, не прилагает к этому усилий; успешно завершая дело, не гордится.
Гордиться особенно нечем. Антикоучинг вынудил прибегнуть к словам и был приведён в движение с известными усилиями – «не в интересах истины, а в интересах правды», как говорил персонаж романа Ильфа и Петрова.
⊲
«
Скажите моему сыну, чтобы перестал есть сладкое, он от этого болеет», – попросила женщина Джалаладдина Руми. Она думала, что знаменитый гуру выполнит простую просьбу сразу, но Руми велел ей с сыном идти домой и вернуться через три недели. В назначенный срок он снова удивил женщину, сказав: «Мне нужны ещё три недели». Только спустя это время Руми уговорил мальчика отказаться от сладкого и признался матери: «Я сам люблю сладкое, а значит перед тем, как учить ребёнка, должен был проверить отказ на себе. Трёх недель оказалось мало».
Коучи учат тому, чего не знают, поэтому не могут похвастать собственными успехами в литературе. Антикоучинг вместо чужих методичек использует практический опыт.
«Теория, мой друг, суха, но зеленеет жизни древо», – сказано у Гёте в драме «Фауст».
Здешние рекомендации о том, как
не надо писать, помогут кому-то избежать «ошибок выжившего», не пользоваться шаблонами, не копировать чужой путь к успеху, понять причины неудач своих предшественников и сделаться автором достойного произведения художественной литературы…
…а некоторые воспримут саму эту книгу как
«ошибку выжившего» № 81 и примутся возражать написанному.
Тем лучше.
«Кем довольны все, тот не делает ничего доброго, потому что добро невозможно без оскорбления зла», – предупреждал Николай Чернышевский. Абсолютное согласие выглядит подозрительно и тоскливо, напоминая замечание Юрия Лотмана: «Если соучастник диалога думает точно так же, как я, то мне его легко понимать, но он мне совсем не нужен». Зато конфликт способен создать драматургию и послужить развитию мысли.
«Антикоучинг», взяв старт в греко-римской традиции от яйца или в русской от печки, прошёлся по ключевым этапам писательства. Основа этой работы – история литературы, начитанность и общая эрудиция в профессиональной области. А результат, если повезёт, – читательская оценка сродни признанию Альберта Эйнштейна: «Достоевский даёт мне больше, чем любой научный мыслитель, больше, чем Гаусс. Достоевский показал нам жизнь, но цель его заключалась в том, чтобы обратить наше внимание на загадку духовного бытия».
Не всем читателям быть Эйнштейнами, не всем писателям быть Достоевскими, но всех касаются несколько соображений напоследок.
Антикоучинг не запрещает писателю плыть по течению и не призывает плыть против течения: он предлагает плыть в нужную сторону.
Джеймс Кэмерон – автор сценариев и режиссёр самых кассовых фильмов всех времён – вместо занятий с коучами ходил в библиотеку.
⊲
Я брал диссертации аспирантов Университета Южной Калифорнии по всему, что связано с кинотехнологиями, и за стоимость ксерокопирования собирал информацию в толстые папки. Я обеспечил себе полный выпускной курс по кинотехнологиям примерно за 120 долларов. Мне не нужно было записываться в киношколу, потому что всё это было в библиотеке. Я входил туда, как на тактическое задание, чтобы узнать то, что мне нужно, и забрать всё это домой.
Исследователь мифологии Джозеф Кэмпбелл считал, что каждый должен заниматься своей темой и «найти то, что волнует, а если это вас не возбуждает – это не ваше».
Актриса Инна Чурикова советовала «говорить своим голосом. Пусть он будет тихий, скромный, может, не очень выразительный, но свой»…
…а писатель Харуки Мураками рекомендовал тому, кто видит писательство профессией и делом жизни, помнить, что «профессия изначально должна быть актом любви, но никак не браком по расчёту. И пока не поздно, не забывайте о том, что дело жизни – это не дело, а жизнь».
Спасибо за внимание.