Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Боярчиков пишет, что следователей такая откровенность довела до белого каления. Почему? Наоборот, в реальности такого признания они как раз и добивались бы. Но вымышленные следователи почему‐то были раздражены и озлоблены до такой степени, что арестовали тетку княжны, пытали ее двенадцать дней и вырвали признание, что родители княжны не умерли, а бежали за границу. Выяснилось, что тетка скрыла от княжны ее княжеское происхождение.


Новая страница биографии Урусовой, как петля, – нависла над ее головой. Теперь ее будут судить как дворянку и назовут русской Шарлоттой Корде[1180].


И сюда добралась Шарлотта Корде – эта выдумка чекистам удалась на славу! Далее Боярчиков переходит к описанию судебного процесса по “кремлевскому делу”:


На скамье подсудимых, кроме Урусовой, сидело много других работников Кремля – из пищеблока, хозобслуги, культпросветучреждений и охраны. В числе подсудимых – секретарь ВЦИК Енукидзе, комендант Кремля Петерс и завкультпросветом Кремля Розенфельд. В качестве соучастника Розенфельда к суду был привлечен его родной брат Л. Б. Каменев. Судебный процесс длился 10 дней. В ходе процесса было выявлено множество попыток покушения на Сталина. Но все попытки были неудачными. С последним словом на суде выступила Урусова, которая сказала: “Судьи пытались оторвать меня от трудового народа России. Но это им не удалось. Мое дворянское происхождение не должно порочить меня перед народом. Выкормила меня и воспитала простая крестьянка, ставшая мне матерью. Меня подготовили к трудовой жизни советская школа и комсомол… Старый мир мне враждебен. Я ненавижу угнетение и тиранию, и потому хотела убить тирана. Я не боюсь смерти. Народ меня вспомнит”. Урусову не расстреляли, потому что не хотели сделать из нее мученицу. Ее осудили на 10 лет тюремного заключения. Но кто может поручиться, что ее не замучили в тюрьме? Только будущее поколение может рассказать истинную правду о драматической судьбе княжны-комсомолки Урусовой[1181].


Вот так рождаются легенды, хотя Боярчиков для пущей правдоподобности утверждает, что вся эта печальная повесть является пересказом письма Каменева Зиновьеву, написанного после возвращения с судебного процесса по “кремлевскому делу”. Боярчиков, похоже, не подозревал, что Зиновьев и сам был в Москве на Лубянке одновременно с Каменевым и вернулся в политизолятор лишь незадолго до суда над своим товарищем по несчастью.



Упоминается “кремлевское дело” и в других мемуарах, известных своей вопиющей недостоверностью. Речь идет о книге Элизабет Лермоло “Лик жертвы” (Face of a Victim). Автор книги, находившаяся, по ее словам, в конце 1934 года в ссылке в карельском городке Пудож как жена репрессированного, была арестована сразу же после убийства Кирова и, пройдя через следствие и “суд”, отправилась в крестный путь по тюрьмам. Из заключения ее освободила война – очередная тюрьма была разбомблена немцами. После освобождения она сумела воссоединиться с мужем и покинуть СССР, отступая на запад с немецкими войсками. Книга интересна тем, что, несмотря на обилие в ней авторских фантазий, она все же содержит правдивые сведения, – причем те, которые не могли быть известны автору из посторонних источников (книга впервые увидела свет в 1955 году). Долгое время личность автора оставалась неустановленной. Исследователи выдвигали осторожные гипотезы о том, что псевдоним Элизабет Лермоло мог принадлежать арестованной в связи с убийством Кирова Елизавете Федоровне Ермолаевой 1903 года рождения. Однако автобиографические данные, сообщаемые автором мемуаров, разительным образом отличались от данных Ермолаевой, которая была замужем за членом ВКП(б) и вплоть до ареста сама состояла в партии (муж Ермолаевой не был репрессирован и лишь после ее ареста попал в списки лиц, подлежащих выселению из Ленинграда). Из мемуаров следовало, что “Элизабет” с мужем Михаилом сумели в 1950 году эмигрировать в США. Несложная проверка показывает, что в пассажирском манифесте трансатлантического лайнера “Генерал Бэллоу”, прибывшего в порт Нью-Йорка 25 ноября 1950 года, эти пассажиры значились под именами Елизавета и Михаил Лермоло, а в списке перемещенных лиц из Арользенских архивов – под фамилией Лермоло-Ярковенко. К тому же в Каталоге записей об авторских правах Библиотеки Конгресса США за 1955 год указано, что Элизабет Лермоло – это псевдоним Елизаветы Л. Яковенко[1182]. Таким образом, под вопросом остается лишь одна буква в фамилии.

Воспоминания Елизаветы Лермоло[1183] о “кремлевском деле” представляет собой адскую смесь из истории Веры Крушельницкой, сплетен об обстоятельствах смерти Надежды Аллилуевой и дела кремлевских библиотекарш. Во время этапа из Соловецкой тюрьмы в Суздальскую Елизавета якобы встретилась с некоей Софьей Никитиной, прообразом которой послужила Камилла Крушельницкая. Софья рассказала ей о своей племяннице – Зое Никитиной (то есть Вере Крушельницкой). Надо заметить, что Камилла Крушельницкая действительно отбывала срок наказания на Соловках. Во время гражданской войны, рассказала “Софья Никитина” Елизавете, ее брат, бывший офицер и отец Зои, подался на юг к белым вместе со своей женой, оставив двух дочерей, Зою и Люду, на попечение тетки. Софья воспитала племянниц в христианской традиции (правда, в отличие от католички Крушельницкой, она придерживалась православия). Однако, окончив школу, Зоя поступила в комсомол, предупредив, правда, свою тетку, что делает это лишь в карьерных целях (“Я буду как редиска – красная снаружи и белая внутри”). Зоя начала работать на целлюлозной фабрике и параллельно посещала вечерние курсы библиотечного дела. Это помогло ей устроиться на работу в Библиотеку им. Ленина. Открылась ей дорога и в Академию художеств, где она училась рисовать и подрабатывала натурщицей. Там ее якобы и приметил Енукидзе, который стал приглашать ее в Большой театр и на другие мероприятия. Летом 1932 года Зоя сообщила тетке, что ее приглашают в Кремль для работы в личной библиотеке Сталина. Попросив у тетки благословения, Зоя села в машину, присланную Енукидзе, и уехала. В тот же день тетку арестовали (настоящую тетку Веры, Камиллу Крушельницкую, арестовали летом 1933 года). При обыске у нее в квартире нашли письма, которые слал Зое ее отец из‐за рубежа. Когда Елизавета спросила у Софьи Никитиной, что же было в этих письмах, та ответила:


Не знаю, мне их так и не показали. Но, судя по вопросам, которые мне задавали на допросах в течение трех месяцев, думаю, что Зоечка задолго до этого планировала любым способом пробраться в Кремль, потому что имела приказ из‐за границы убить Сталина; у нее ничего не вышло, потому что сам Сталин про это узнал[1184].


Позже, летом 1937 года, в Суздальском политизоляторе Елизавета, по ее словам, сидела в одной камере с некоей Натальей Трушиной (кстати, Елизавета пишет о пожаре в складском помещении тюрьмы, в котором сгорели все вещи арестантов. Точно такой же пожар упоминается в тюремном деле Натальи Бураго, правда, там речь идет о Ярославской тюрьме и о 1939 годе). Выяснилось, что после смерти родителей в 1918 году Наталью, тогда студентку университета в Ленинграде, взяли к себе в семью Аллилуевы. Когда Надежда захотела уехать в Москву, родители готовы были отпустить ее только в сопровождении Натальи. Надежда стала работать в Кремле секретарем у Ленина и как‐то по его поручению поехала в Царицын с “секретными директивами”. Там ее заприметил Сталин, который по возвращении из Царицына стал за ней ухаживать. Когда они поженились, Наталья продолжала находиться при Надежде Аллилуевой в роли экономки. После описаний бытовых неурядиц в семье Сталиных Наталья рассказала о зловещей роли Енукидзе в судьбе Зои – он, оказывается, специально готовил комсомолку к совершению теракта над Сталиным. В назначенный день он привез ее в кремлевскую библиотеку и позвал Сталина посмотреть на красавицу. Но Сталин не вышел к девушке, а стал наблюдать за ней через отверстие, специально проделанное в стене. Увидев на Зое накидку, Сталин заподозрил неладное и велел охране обыскать ее. Тут же под накидкой у нее нашли маленький пистолет с отравленными пулями!

Интересно, что все это, если верить рассказу, происходило до того, как Аллилуева умерла. Вдобавок эпизоду с Зоей предшествовал роман Сталина с сестрой Лазаря Кагановича Розой, на которую он якобы положил глаз в 1932 году, будучи в гостях у Кагановичей в Серебряном бору. Подобные случаи подрывали душевное здоровье Надежды. На вечере у Ворошиловых в честь пятнадцатой годовщины Октябрьской революции она поругалась со Сталиным и убежала домой. Там, в ванной, по рассказу Натальи, Надежда упала в обморок. Когда Сталин, которому Наталья сообщила о произошедшем по телефону, примчался домой, Надежда очнулась, и ссора между супругами продолжилась. Закончилась она тем, что Сталин прямо в ванной комнате собственноручно задушил Надежду[1185].

На первый взгляд кажется, что Елизавета Лермоло гораздо меньше знала о “кремлевском деле”, чем Боярчиков, и питалась лишь слухами, передаваемыми из уст в уста. Но при этом Елизавета, например, утверждала, что 2 февраля 1935 года вместе с ней по этапу в Челябинский политизолятор из Ленинграда прибыли Каменев, Зиновьев, Бакаев и даже Мрачковский (который в реальности не мог появиться там раньше 26 марта). Несмотря на прокол с Мрачковским, следует отметить, что факт этапирования Каменева и Зиновьева в Челябинскую тюрьму особого назначения не вызывает сомнений и вряд ли Елизавета Лермоло могла узнать об этом из открытых источников в 1955 году.



Воспоминания о “деле Енукидзе” оставили не только узники тюрем и лагерей, но и бывший чекист, сотрудник ИНО ГУГБ и невозвращенец Александр Орлов (Л. Л. Фельдбин), прославившийся книгой “Тайная история сталинских преступлений”. Орлов был лично знаком с Енукидзе, но это не сделало его повествование более правдивым. Знакомство произошло во время поездки Енукидзе в венскую клинику доктора Ноордена весной 1933 года (именно оттуда Авель Сафронович отправил открытку М. Я. Презенту). Орлов в то время “работал” в Европе, а его больная ревматизмом дочь находилась в той же клинике под присмотром матери[1186]. Не упоминая об этом, Орлов пишет, будто случайно встретил Енукидзе близ советского полпредства в Вене. Орлов характеризует Енукидзе как в общем‐то незлого и даже добродушного человека, всегда готового прийти на помощь тому, кто в ней нуждается. Рассказывает бывший чекист и о ссоре Авеля Сафроновича со Сталиным и последующей его опале в начале 1935 года, упоминая при этом скандал с брошюрой о подпольных типографиях и снятие Енукидзе с поста секретаря Президиума ЦИК. Разумеется, обстоятельства назначения Енукидзе на пост одного из председателей ЦИК Закавказской Федерации и последующей отмены этого назначения в мемуарах Орлова изложены совершенно неверно, хотя автор явно старался, чтобы его повествование выглядело как можно более убедительно и правдоподобно. Сообщает Орлов, что Сталин настолько осерчал на своего бывшего приятеля, что всеми силами стремился унизить его и тем причинить как можно больше страданий. А поняв, что Енукидзе каяться перед ним не собирается, приказал Ягоде отыскать на него компромат.


Грехи Енукидзе были известны всем. Енукидзе и его приятель Карахан из наркомата иностранных дел имели репутацию своеобразных покровителей искусства – они покровительствовали молодым балеринам из московского Большого театра… Другой грех Енукидзе… сводился к щедрой помощи женам и детям арестованных партийцев, с которыми он когда‐то был дружен. Сталину все это было известно и раньше, но теперь он требовал представить эти факты в новом свете. Если бы Ягода копнул глубже, то в архивах НКВД он обнаружил бы сведения еще об одном прегрешении Енукидзе. В один прекрасный день, пресытясь обществом двух прелестных девушек из секретариата ЦИКа, Енукидзе выдал им превосходные характеристики за своей подписью и президентской печатью, снабдил их приличной суммой в иностранной валюте и пристроил обеих в советские торговые делегации, отравляющиеся за границу. В дальнейшем обе девушки не пожелали вернуться в СССР[1187].


Приведя эту смесь из фантазий и реальных “прегрешений” Енукидзе, Орлов переходит к основной части рассказа:


Главное обвинение, состряпанное Ягодой по наущению Сталина, состояло в том, что Енукидзе засорил аппарат ЦИКа и Кремля в целом нелояльными элементами. В этом не было и зерна правды. Проверка лояльности кремлевского персонала была обязанностью вовсе не Енукидзе, а НКВД. Но чтобы придать этому обвинению хоть какой‐то вес, НКВД срочно объявил десятка два служащих из аппарата Енукидзе политически ненадежными и уволил их. В числе кремлевских служащих была очень интеллигентная пожилая дама, работавшая здесь еще с дореволюционных времен. Это была совершенно аполитичная и безобидная особа, сведущая в вопросах хранения произведений искусства, все еще остававшихся в бывшем царском дворце на территории Кремля. Эта дама была единственным в Кремле человеком, помнившим, как должен быть сервирован стол для правительственных банкетов и официальных приемов. Она же преподавала простоватым супругам кремлевских тузов правила поведения в обществе, посвящала их в тайны светского этикета. Все, начиная от Сталина, знали о присутствии в Кремле этой дамы и не считали ее чуждым элементом. Но теперь, когда потребовалось напасть на Енукидзе, Сталин подал Ягоде мысль произвести скромную пожилую женщину в княгини и придумать целую историю, как она пробралась в Кремль при благосклонном содействии Енукидзе. Княгиня в сталинском Кремле! Сталин был мастером выдумывать такие маленькие сенсации[1188].


Так под пером бывшего чекиста почти неузнаваемо преобразился облик Н. А. Розенфельд.

Далее Орлов пишет, что “на основе донесения, написанного Ягодой, комиссия партийного контроля исключила Енукидзе из партии”. Эти слова означают, что Орлов, будучи сотрудником НКВД в звании майора, тем не менее понятия не имел о существовании “кремлевского дела” и знать не знал, что “скромную пожилую женщину” его коллеги обвинили в попытке убийства вождя. Первопричиной конфликта Енукидзе со Сталиным Орлов считал попытку Авеля Сафроновича после убийства Кирова вступиться перед вождем за Зиновьева и Каменева и предотвратить их казнь.

Чекистские фальсификации после “кремлевского дела”

Повторим, что необычность “кремлевского дела”, его отличие от множества подобных дел такого рода, сфальсифицированных чекистами, заключается в том, что оно началось по инициативе Сталина, а целью его была компрометация некогда близкого к вождю члена большевистского руководства А. С. Енукидзе, а также очередная атака на бывшего видного оппозиционера Л. Б. Каменева. Если бы не это, то вряд ли к данной незатейливой фальсификации было бы привлечено столько внимания. К середине 30‐х годов прошлого века дела о покушении на Сталина и других вождей были, что называется, поставлены на конвейер. Например, не успело еще завершиться следствие по “кремлевскому делу”, как Ягода уже рапортовал Сталину и Ежову о “вскрытии” контрреволюционной террористической организации в особом гараже Московского Кремля. В спецсообщении от 29 апреля 1935 года Ягода разворачивал яркую картину террористического заговора, раскрытого работниками Особого отделения аппарата внутренней охраны Кремля[1189]. По данным чекистов, в группу заговорщиков входили шоферы и кладовщики особого гаража. Некоторые из них были недавно уволены при чистке кремлевского персонала. 26 и 27 апреля прошли допросы кладовщика кремлевского гаража А. Н. Машкова, причем руководил ими сам А. И. Успенский, два с небольшим месяца тому назад назначенный заместителем коменданта Кремля по внутренней охране и, видимо, желавший продемонстрировать свое служебное рвение. Неизвестно, был ли Машков сексотом НКВД, доносившим органам об антисоветских высказываниях своих сослуживцев, но на допросе он сразу же предоставил следователям аккуратный список из семи антисоветчиков, работавших с ним в гараже особого назначения; в их число вошли Л. Т. Горохов, шофер М. И. Ульяновой и Н. К. Крупской, а также Г. И. Федотов, кавалер ордена Красного Знамени, бывший шофер Троцкого. Возможно, поначалу он рассчитывал отделаться лишь обвинением в контрреволюционной болтовне. По словам Машкова, его знакомые клеветали на членов политбюро Куйбышева, Рудзутака; бывший шофер Постышева “распространял клевету о шикарной жизни членов правительства, о большой трате денег на них и все в этом духе”[1190].


Много говорили о смерти Аллилуевой, при этом распространяли злую клевету о том, что Аллилуева умерла неестественной смертью, и, пользуясь этим случаем, всячески ругали Сталина[1191].


Постепенно показания Машкова в изложении опытных чекистов приобретали все более зловещий характер:


Эта группа сотрудников Особого гаража относилась к Сталину враждебно, я должен заявить следствию вполне откровенно, что некоторые из указанных мною лиц прямо выражали желание, чтобы Сталин был убран[1192].


Наконец, чекисты зафиксировали в протоколе желание Машкова “изменить свои показания”: оказывается, после убийства Кирова в гараже собралась группа сослуживцев и принялась обсуждать сие прискорбное событие – при этом один из участников дискуссии заявил, что “надо бы убить Сталина”, а все остальные с ним тут же согласились. Вспомнили, что недавно, идя с работы, в Кремле на Коммунистической улице встретили Сталина, и Машков тогда сказал приятелю: “Видишь, как легко убить Сталина, охрана далеко, никто помешать не может”[1193]. Приятель в ответ заметил, что обстановка для убийства действительно благоприятная, но нужно иметь оружие, которое он пообещал достать. При этом новоиспеченные заговорщики решили, что стрелять в вождя будет тот из них, на кого выпадет жребий. Но покушение не сложилось – приятеля Машкова из Кремля уволили в конце февраля 1935 года, и план убийства провалился. Все названные Машковым на следствии люди были арестованы. Сам Машков по приговору ОСО получил 5 лет ИТЛ и был отправлен на Соловки, а в 1937 году тройка УНКВД по Ленинградской области вынесла ему расстрельный приговор. В этой истории интересна судьба шофера ленинской семьи Л. Т. Горохова. Машков дал ему на следствии следующую характеристику:


Горохов Лев Трофимович – шофер Особого гаража, ездит с М. И. Ульяновой и Н. К. Крупской. Настроен резко антисоветски. Он живет в Кремле с семьей. Особенно усилились антисоветские настроения у Горохова после ареста и осуждения, как он мне говорил недавно, его сына Василия. Он мне говорил, что сын арестован за подготовку покушения на Сталина [В. Л. Горохов, 1915 года рождения, был в 1933 году приговорен к десяти годам концлагеря за “активное участие в контрреволюционной террористической группе, готовившей террористический акт против тов. Сталина”. – В. К.]. При этом в завуалированном виде Горохов давал мне понять, что, собственно, было бы и не плохо, если бы его сын совершил действительно покушение на Сталина, а дальше говорил, что он все равно сейчас страдает за сына[1194].


Не совсем понятно, каким образом Горохов “страдал” за сына, но после его ареста в ночь на 30 апреля 1935 года за него тут же вступилась М. И. Ульянова. В написанном на следующий день письме Сталину Мария Ильинична напомнила вождю, что уже просила за Горохова в феврале, во время 2‐го Всесоюзного съезда колхозников-ударников, когда ее шофера “Ягода собирался выселить из Кремля за то, что сын его выслан несколько лет тому назад из Москвы”:


Вы вступились за него, и выселение было приостановлено. Нет слов сказать, как я была благодарна Вам, как благодарен был Вам тов. Горохов. Он рассказывал мне о том, что неоднократно возил Вас. В его памяти сохранился случай, когда около ЦК партии, когда Вы ехали на машине, к ней подбежал какой‐то молодой человек, желавший обратиться к Вам с просьбой. Вы попросили остановить машину и, выяснив, что просителю нужна была материальная помощь, стали рыться в карманах. Там оказалась лишь крупная бумажка. Вы спросили т. Горохова, нет ли у него денег с собой, и, так как таковых не оказалось, отдали молодому человеку имевшиеся у Вас деньги. Горохов передавал мне потом Ваш рассказ ему о Вашем приезде в Петербург, нелегально, где у Вас не было знакомых, не было паспорта и денег… Я просила тогда Горохова записать этот рассказ…[1195]


Неизвестно, записал ли Горохов рассказ о приезде Сталина в Петербург, но вот рассказ о щедрости вождя достоин пера Михаила Зощенко – не зря Ульянова запомнила его без всякой записи. Этим сюжетом Зощенко вполне мог бы открыть новый цикл рассказов о Сталине, который удачно дополнил бы знаменитые “Рассказы о Ленине”.

В любом случае М. И. Ульянова второй раз поручилась за своего шофера, подтвердив его преданность вождям революции и подчеркнув, что “его взгляды не имеют ничего общего с взглядами его сына, проявленными несколько лет тому назад”. Скорее всего, Горохов после этого был освобожден из тюрьмы. В любом случае Большой террор он пережил, умер в 1968 году и был похоронен на Новодевичьем кладбище как “личный шофер Ленина”.



Покушение на Сталина со стороны работников особого гаража было предотвращено кремлевскими чекистами, но органам государственной безопасности расслабляться было никак нельзя – опасность подстерегала вождя буквально на каждом шагу. Как ни чистили, как ни проверяли кремлевский персонал, и особенно Правительственную библиотеку, – враг не дремал и, проявляя дьявольское коварство, каким‐то сверхъестественным образом снова и снова ухитрялся проникать в цитадель революции, где по‐прежнему стремился осуществить свои черные замыслы. Например, в конце июля 1935 года была уволена, а затем арестована библиотекарша Правительственной библиотеки А. И. Голованова-Григорьева, член ВКП(б) с 1925 года. Казалось бы, после раскрытия страшного заговора, возглавляемого советской Шарлоттой Корде, сотрудников библиотеки следовало проверять с утроенным рвением. Однако все проверки оказались бессильны предотвратить очередное чрезвычайное происшествие. Чекистам стало известно, что Голованова-Григорьева распространяет “контрреволюционную клевету в отношении руководства ВКП(б)”[1196] – как будто она ничего не слышала о массовых арестах библиотекарш полгода назад как раз за подобные прегрешения (а она очень даже слышала, так как месяц назад присутствовала на партсобрании в Кремле, где обсуждалось исключение Енукидзе из партии). На допросе, который вели начальник СПО Молчанов и трудолюбивый следователь Каган, Голованова-Григорьева призналась, что пару недель назад сплетничала с другой библиотекаршей Байковой о личной жизни Сталина и при этом рассказала ей о том, что “Н. С. Аллилуева умерла не естественной смертью, а ее на почве ревности убил Сталин”[1197]. Наверное, Молчанов и Каган только руками развели – только что ликвидировали “кремлевское дело”, и вот опять начинай сначала. Но опыт накоплен был немалый, и следователи быстро вышли на источник “клеветы” – в 1933 году Головановой-Григорьевой сообщила эти сведения беспартийная библиотекарша библиотеки им. Сурикова Антонина Петровна Шигаева. Шигаеву почему‐то искали почти месяц, хотя Голованова-Григорьева назвала следователям ее домашний адрес. Оказалось, что она успела стать заведующей библиотекой им. Лермонтова. После ареста в конце августа ей сразу была дана очная ставка с Головановой-Григорьевой. Затем на допросе Шигаева призналась следователю Сидорову, что клевету о смерти Аллилуевой ей передала некая гражданка Евтеева[1198]. К сожалению, дальнейшая судьба этих несчастных женщин неизвестна.



В 1938 году “выяснилось”, что и план дворцового переворота никуда не делся – просто исполнителями стали другие люди. Еще в 1935 году сняли, а позже арестовали и расстреляли прежнего коменданта Кремля Р. А. Петерсона, назначили на его место нового коменданта П. П. Ткалуна, но от перемены мест этих слагаемых сумма вражеских замыслов не изменилась. По сведениям чекистов, Ткалун еще и до своего назначения, будучи военным комендантом Москвы, замышлял недоброе – готовил дворцовый переворот и арест руководителей ВКП(б) по заданию Я. Б. Гамарника, одного из “военно-фашистских заговорщиков”. А уж после назначения вражеская работа закипела. На сей раз помогал в организации переворота и Г. Г. Ягода, который до этого зачем‐то разоблачил аналогичный преступный замысел Енукидзе. Коварство Ткалуна дошло до того, что он приказал своему верному соратнику, коменданту здания правительства П. Н. Брюханову, жениться на официантке Шуре Виноградовой, обслуживавшей квартиру Сталина. Петр Пахомович Ткалун показал на следствии:


Видя, что дело с арестом членов Политбюро затягивается, я лично решил покончить со Сталиным путем отравления его пищей, которую обычно подает Виноградова. Я это мыслил совершить лично или через Брюханова, но во всяком случае без участия самой Виноградовой, которой я бы побоялся открыться, поскольку она около 15 лет преданно и добросовестно работает в Особом секторе ЦК ВКП(б). Однако Виноградова нужна мне была для осуществления моего плана, и я полагал, что, если она будет женой ближайшего мне человека, – мне это, возможно, легче будет осуществить[1199].


Правда, сам Брюханов на следствии рассказывал о своей женитьбе по‐разному, последовательно уменьшая роль Ткалуна в этом событии. Вначале он утверждал, что еще до женитьбы Ткалун спрашивал его о матримониальных намерениях и даже поторапливал – мол, нужно использовать близость Виноградовой к членам Политбюро для совершения терактов; а затем он показал, что разговор о Виноградовой с Ткалуном произошел уже после его женитьбы на ней, причем Ткалун якобы обещал поговорить с ним о Виноградовой позже, но вскоре был уволен из Кремля, и обещанная беседа не состоялась[1200]. Тем не менее А. Н. Виноградову арестовали 20 ноября 1938 года. Несмотря на то что даже в сочиненных чекистами показаниях “заговорщики” отвергали саму возможность использовать ее для террора в связи с ее преданностью руководству, Виноградова в самом конце 1939 года была приговорена Особым совещанием к трем годам ИТЛ. Отбыв срок, она вышла на свободу в 1942 году, но путь в Москву ей был заказан. В 1951 году Александра Назаровна была вторично арестована, но через семь с половиной месяцев советская законность восторжествовала, и ее вновь освободили, на сей раз уже за недоказанностью состава преступления. В порыве неслыханного либерализма постановление о прекращении следствия по ее делу согласовал начальник отдела “Т” (терроризм) МГБ А. Г. Хват и утвердил замминистра госбезопасности М. Д. Рюмин[1201].

С началом войны заговорщическая деятельность в Кремле прекратилась – до лучших времен.