– Полагаю, ты уже предприняла все необходимые действия?

– Судья согласился выдать ордер на розыск и арест подозреваемой на основании видеозаписей и показаний Лореа, которые я предоставила – с доказательством того, что она говорит неправду. Также нет никаких подтверждений того, что она потеряла свое удостоверение личности, кредитные карты, ключи – от нее не поступало никаких заявлений. Насчет этого Лореа тоже нам солгала. Ведь когда человек теряет сумку со всеми необходимыми документами и ключами, ему, очевидно, приходится предпринять ряд определенных шагов: связаться с банком, похлопотать по поводу восстановления удостоверения личности – а насколько нам известно, она не обращалась ни в банк, ни в полицейский участок на улице Олагибель. Кроме того, было обнаружено девять образцов отпечатков пальцев Лореа в подсобном помещении Эдмундо – некоторые из них в том числе и на том самом столе, откуда поднимались пары анилина. Это, конечно, косвенные доказательства, поскольку она работала в этом месте, но в сочетании с остальными уликами все складывается в определенную картину. И у меня есть еще кое-что… отчет по результатам анализа записи твоего телефонного разговора с предполагаемым похитителем – его наконец прислали мне из лаборатории криминалистической акустики.

Я резко остановился на тротуаре, и на меня едва не налетел человек с собакой; я пробормотал извинения и отошел в сторону.

– Рассказывай, – сухим голосом попросил я.

– Там нет постороннего шума, так что можно сделать вывод, что человек звонил из какого-то закрытого помещения, где не слышно даже движения транспорта. Также это может быть место с хорошей звукоизоляцией. Но вот что самое важное: в записи удалось обнаружить «кондиционал алавес».

– Боюсь, тебе придется объяснить, потому что я понятия не имею, о чем идет речь.

– В одном месте голос говорит: «Будь бы вы лучше информированы, вы бы знали». В первой части фразы использован кондиционал, что неправильно: это диалектизм, характерный для Алавы. Правильно следовало бы сказать: «Будь вы лучше информированы». Ни ты, ни я не обратили на это внимания, потому что здесь многие так говорят, особенно старшее поколение или люди не слишком образованные.

– Значит, звонок был из Витории…

– Вовсе не обязательно. Но совершенно точно можно сказать, что человек, называющий себя Калибаном, уроженец Алавы или, по крайней мере, жил здесь долгие годы.

– Что ж, мне, как профайлеру, это поможет сократить список возможных подозреваемых, – сказал я.

– Хорошо, если так… Что у тебя уже есть по профилю убийцы?

– Несомненно, что тот или те, кто убил Эдмундо и Сару, принадлежат к миру библиофилии. Они знали обеих жертв лично, были в курсе их привычек и последних дел. Так что искать нужно в профессиональном окружении. Есть какой-то садизм или что-то очень личное в том, что жертвам изуродовали лица. Убийца либо не обладает особой физической силой – тут как раз подходит Лореа, – либо крайне труслив и не мог убить своими руками. Он не хотел борьбы, не хотел присутствовать на месте убийства.

– Пришли мне свой отчет по профилям, пусть даже предварительный. Комиссар Медина звонит мне каждые два часа, – добавила Эстибалис, чтобы подкрепить свою просьбу. – Да, знаю, о чем еще ты хочешь меня спросить: я захожу время от времени проверить твой ящик, но там по-прежнему ничего нет.

Я вздохнул, разочарованный.

– Послушай, Эстибалис, дело Эдмундо все сильнее запутывается, и мне к тому же нужно найти хоть какую-то информацию о том имени, которое назвал Калибан. Так что я прямо сейчас возвращаюсь в Виторию – там у нас все ниточки, за которые можно тянуть. Если анализ показал, что Калибан – житель Витории, то мне вообще уже нечего тут делать. Я буду держать связь с инспектором Мадариагой, но мне нужно быть сейчас в нашем городе.

Срок, через который Калибан должен был снова позвонить, истекал через несколько дней, и я был не из тех людей, кто может явиться на переговоры, не подготовив каких-либо козырей.

– Ты слишком неугомонный, – заметила моя напарница.

– Идет обратный отсчет, Эсти.

– Тебе следовало бы уже подумать о том, что некий Калибан, возможно, больше не позвонит, и нужно ли ставить в приоритет поиск мифического «Черного часослова», в чье существование не верят даже специалисты.

Как ей объяснить?

Как ей объяснить, что, если б имелся хоть единственный шанс из миллиарда, что моя мама жива, я ни на секунду не перестал бы задаваться вопросами: что с ней произошло, где она была все это время и – прежде всего, как любой сын, выросший без матери, – почему никогда меня не искала?

Я попрощался с Эстибалис и, воспользовавшись моментом, набрал номер Тельмо, пока Хуан де ла Куэста, вышедший из здания, разговаривал с Менсией.

– Кракен, как продвигаются дела?

– С большим трудом. Я сейчас в Мадриде, но скоро выезжаю обратно в Виторию. Мне бы хотелось попросить тебя об услуге. Кстати, я недавно видел твою начальницу, Гойю, – сообщил я Тельмо, чтобы прощупать его реакцию.

– В Мадриде? – удивленно спросил он.

– Да, на похоронах Сары Морган, – подтвердил я.

– Нет, она сейчас в Витории. Ни о чем подобном я от нее не слышал; наверное, ты ошибся.

– Совсем недавно она была на Британском кладбище в Карабанчеле, могу за это поручиться.

Тельмо помолчал несколько секунд, словно переваривая информацию.

– Ну ладно, конечно же, я тебе верю. Но вообще странно, что она ничего мне не сказала… А что там за услуга, о которой ты говорил?

Я заметил, что он был уязвлен и почти рассержен моей новостью, самолюбие его было задето.

– Ты проводишь проверку старых публикаций, каталогизированных фондом, верно?

– Именно этим я занимался в последние месяцы, да.

– Мне нужно, чтобы ты поискал какие-либо упоминания вот этого имени, – я назвал его. – Ты можешь приступить как можно скорее? Это очень срочно.

– Хорошо, прямо сейчас пойду в фонд – раз Гойи там нет, можно будет поработать в полном одиночестве, – сказал Тельмо, почти сам себе, как мне показалось.

– Большое тебе спасибо. Если что-то найдешь, звони мне сразу же, сколько бы ни было на часах – телефон у меня всегда включен.

– Непременно.

Я не мог не отметить, что это означало: Тельмо имел свободный доступ к зданию фонда и всему, что находилось внутри, включая хранилище, в любое время дня и ночи.

– И еще один вопрос, Тельмо: что тебе известно о Саре Морган?

– Я знал ее по статьям, которые она публиковала в журналах для библиофилов – таких как, например, «Титивиллус».

– Что-что? – с непониманием переспросил я.

– Титивиллус был средневековым демоном, якобы ходившим с мешком книг за спиной и собиравшим ошибки переписчиков. Потом он поджидал этих грешников в аду, на Страшном суде. Это кажется забавным, но в Средние века вера в существование этого демона была широко распространена, и писцы, боявшиеся его, старались быть внимательнее, чтобы не допускать орфографических ошибок.

– Интересная история, – заметил я.

– Как видишь, использование религиозного вымысла для повышения продуктивности, – ответил Тельмо. – Так вот, как я говорил, Сара публиковала свои работы в профессиональных журналах.

– Так ты был знаком с ней лично? – продолжал допытываться я.

– Мне не довелось ни разу с ней пообщаться, хотя иногда она бывала у нас в фонде и разговаривала с Гойей – не знаю, правда, о чем.

– А что ты думаешь об Эдмундо?

– Он был козлом, который ее не заслуживал, – не задумываясь, ответил Тельмо со злостью, едва не скрипя зубами.

– Говорят, он был большим ловеласом – ты что-нибудь знаешь об этом?

– Он всегда нанимал к себе в магазин молодых умных девушек, которые в то же время – думаю, из-за разницы в возрасте – легко попадались на его манипуляции. Ты ведь профайлер, так что, наверное, уже пришел к заключению, что Эдмундо был классическим нарциссом.

– Спасибо за замечание – да, именно подобное впечатление у меня сложилось, – подтвердил я. – А ты знаешь Лореа, его последнюю сотрудницу?

– Да, мы с ней пересекались на курсе по каталогизации.

– Это правда – то, что о них говорили?

На самом деле о них ничего не говорили, но это была моя любимая фраза, для того чтобы развязать язык собеседнику. Вот это точно была классика из учебника по проведению допросов.

– Да, это правда. У Эдмундо и Лореа была интрижка, но вообще ему уже не было до нее дела.

– Из-за Сары?

– Насчет Сары ничего не известно: она была слишком недосягаемой женщиной, даже для него.

Я увидел, что Хуан де ла Куэста попрощался с инспектором Менсией, и она помахала мне рукой, показав жестом, что позвонит попозже.

– Ладно, Тельмо, на этом закончим, чтобы ты поскорее мог взяться за работу, – сказал я и дал отбой, после чего подошел к Хуану: – Я сейчас уезжаю обратно в Виторию; если у вас появится что-то важное для нас, дайте знать.

– Я возвращаюсь в свою типографию – работать, так что вы знаете, где меня найти.

– Она находится в квартале Лас-Летрас, верно? Типография «Дон Кихота»?

– Да, сейчас это Общество Сервантеса, которым я руковожу, – на улице Аточа. Вас это интересует? Хотите, чтобы я вам все показал?

– Нет, нет, спасибо; просто гостиница, где я остановился, как раз в квартале Лас-Летрас.

– В таком случае нам по пути. К тому же мне хотелось бы рассказать вам еще кое-что, о чем я не упоминал при Гаспаре. Вы слышали что-нибудь о легендарном затерянном книжном магазине Педро Барделя?

– Нет, никто из книготорговцев ни разу не обмолвился мне о нем.

– Потому что Гаспар говорит только о том, что знает наверняка. Но мне удалось сорвать покров с тайны. Я нашел этот магазин. Пойдемте со мной: я покажу вам пещеру Али-Бабы, полную книжных сокровищ.

25. Затерянный книжный магазин

Май 2022 года

Мы дошли до улицы Прадо, узкой и очень уютной, где располагалось множество мелких магазинчиков. Наш путь пролегал в многоликом потоке местных жителей и туристов. Мимо нас сновали фургоны доставки и курьеры на велосипедах с квадратными рюкзаками за спиной. Меня очаровывала атмосфера этого места в самом центре города, дух старинного квартала, отказавшегося расти и меняться.

Я подумал, что мы направляемся в «Либрерия дель Прадо», небольшой книжный магазинчик, где были выставлены на продажу старинные книги и гравюры, но Хуан прошел мимо него и остановился между подъездом, обозначенным цифрой семь, и следующим, где располагалась антикварная лавка, под номером девять. Я уставился на опущенные рольставни, изрисованные большими желтыми граффити.

– Посмотрите внимательно – ничего не видите?

– Какой-то магазин, очевидно давно закрытый, – произнес я.

– Совершенно верно, закрытый вот уже больше сорока лет. Но посмотрите еще, посмотрите внимательней на фасад. Видите следы, оставшиеся от названия магазина?

«Ого…» – подумал я.

– Да, вы правы: похоже на то, что там действительно были большие буквы, составлявшие имя «Педро».

– Именно так. Педро Бардель. У меня в семейном архиве сохранились чеки многолетней давности, и там указан адрес магазина Педро Барделя: улица Прадо, девять. Если хотите, можем зайти сейчас в типографию, и вы увидите всё своими глазами.

– В этом нет необходимости. Но я не совсем понимаю, к чему вы ведете.

– Так вот, Педро Бардель был одним из тех девяностолетних старцев, умерших во время первой волны ковида. Правда, он уже давно отошел от дел. Педро был патриархом мадридских букинистов, я вырос на легендах о нем. Однако он выгодно женился, семья его жены владела шахтами, и у него отпала необходимость заниматься книготорговлей. Говорили, что в его закрытом магазине хранилось двадцать тысяч экземпляров. Некоторые мои друзья-букинисты из старой гвардии рассказывали, что в этой коллекции чего только не было – в том числе и высоко ценящиеся сейчас путеводители девятнадцатого века с гравюрами и акварелями испанских городов, часословы, готические книги, инкунабулы. И посмотрите… видите это балкончик на антресольном этаже? У меня из головы не выходит то, что когда-то рассказал мне один знакомый из книжного магазина Лопе: Бардель иногда поднимал жалюзи и открывал эту пещеру с сокровищами – исключительно из удовольствия выставить напоказ свои богатства и продемонстрировать их другим коллекционерам и книготорговцам. Когда кто-то из них высказывал желание купить какой-нибудь экземпляр, Педро тут же поднимал цену, а потом и вовсе отказывался продавать книгу, даже если покупатель был согласен на все. Ему не нужны были деньги – он делал это только для того, чтобы похвалиться и потешить свое тщеславие. Как можете догадаться, Бардель нажил себе таким образом некоторое количество врагов. Тот книготорговец рассказывал мне, как однажды Педро пригласил его к себе в магазин и провел на антресольный этаж, и там, на этих белых ставнях, постоянно теперь закрытых, висели гравюры Гойи, приколотые к дереву кнопками! Можете себе представить? Он в течение нескольких десятилетий не желал их продавать – только для того, чтобы держать их запертыми в своем магазине, приколотыми кнопками к ставням.

Этот рассказ произвел на меня впечатление: я представил себе, как больной Франсиско де Гойя работал над этими гравюрами в свой самый темный период, не подозревая, что несколько веков спустя плод его стольких творческих усилий будет гибнуть, распятый, в магазине жадного коллекционера.

– Вы считаете, что экземпляр, который ищем мы с инспектором Мадариагой, может находиться здесь? – спросил я.

– Не знаю. Я просто хотел оказать содействие – как и всегда, когда замечаю какие-то странности, происходящие в наших кругах. После стольких лет я уже заранее чую, когда готовится какое-нибудь мошенничество, кража или фальсификация. Я чувствую свою ответственность за наследие своей семьи, это мой долг перед такими писателями, как Сервантес или Лопе де Вега, которые доверили моему предку право печатать и распространять их произведения. Это был плод общих трудов, и я, как достойный потомок, должен защищать его в меру своих возможностей от людей, пришедших в эту сферу только ради денег и спекуляций. Что касается полезной информации, то могу сообщить вам лишь то, что Сара слишком часто посещала Институт Сервантеса в последние недели – и вот теперь она мертва. А еще я видел Эдмундо на этой самой улице пару раз в прошлом месяце, и это не могло быть случайностью, потому что он никогда ничего не делал просто так, без какого-то замысла. Я спрашивал хозяйку «Либрерия дель Прадо» – она моя хорошая знакомая; так вот, Эдмундо к ней в магазин не заходил.

– Значит, вы думаете, что Эдмундо купил книги, которые находятся или находились в этом магазине, у наследников Педро Барделя? – почти утвердительно произнес я.

Возможно, именно этот полумифический книготорговец и состоятельный коллекционер Педро Бардель приобрел библиотеку Касто Оливьера, причем впоследствии у него не было необходимости ее распродавать. Эта версия как раз объясняла, каким образом в его руках оказалось целых двадцать тысяч экземпляров – столь обширная коллекция могла происходить лишь из библиотеки такого крупного коллекционера, как Оливьер. И если ходившие легенды не были выдумкой, то, возможно, именно Педро Бардель стал новым владельцем «Черного часослова» Констанции Наваррской. И эта книга была спрятана где-то здесь, совсем рядом, практически на расстоянии вытянутой руки…

Впервые за несколько последних дней я улыбнулся: наконец-то у меня появилось кое-что, что я мог предложить Калибану.

26. Маленький Моцарт

Май 2022 года

День уже близился к завершению, когда я ехал по пустынному шоссе, возвращаясь в Вильяверде. Закат окрасил затянутый тучами горизонт в фантастический красный цвет. В деревне меня с нетерпением ждали дедушка и Герман, пока знавшие лишь то немногое, что я смог сообщить им по телефону.

Я проинформировал инспектора Менсию и попросил ее раздобыть записи с внешних камер видеонаблюдения гостиницы на улице Прадо, чтобы проверить сведения, полученные от владельца типографии. Мне, в свою очередь, уже нечего было делать в Мадриде, потому что пока мы не располагали достаточными доказательствами, чтобы попросить у судьи ордер на проведение обыска в заброшенном магазине или «Капсуле времени». Это было невозможно, пока Калибан не проявил себя снова и не прислал мне образец ДНК моей матери. Ни полиция Мадрида, ни Эрцайнца не слишком верили в серьезность поступившего мне звонка.

Я поговорил по телефону с Альбой, и она передала трубку Дебе, пока дочка еще не легла спать. Они рассказали мне о своих рутинных делах, столь далеких от похорон, образцов крови и тому подобного. Я существовал как будто на границе между двумя мирами: одного – доброго и другого – зловещего. И кто знает, в какую из сторон меня мог забросить ветер судьбы…

Неподалеку от Бургоса мне позвонил Тельмо, голос у него был ликующий.

– Я нашел ее! – торжественно объявил он.

– Итаку Экспосито? Ты уверен?

– Как только мне попался первый заголовок, распутывать дальше было уже легко.

Я почувствовал, что мне стало сложно вести машину из-за охватившей меня дрожи.

– Подожди немного, я тебе сейчас перезвоню, – с трудом выдавил я.

Ну наконец хоть что-то об Итаке Экспосито… Я резко свернул с дороги, чего не должен был делать, и съехал на пустынный проезд. Быстро припарковавшись, вышел из машины и с жадностью сделал два глубоких вдоха. Иногда так бывает: ты знаешь, что твоя жизнь кардинально изменится в следующую минуту, но, как бы ни готовился к этому морально, для тебя это оказывается слишком большим потрясением. И воскресшая мать для любого была бы слишком большим потрясением.

Я набрал номер Тельмо.

– Ну, так что тебе удалось найти?

– Несколько статей из шестидесятых годов. Не знаю, это ли тебе нужно – ты не обозначил никаких временных рамок…

– Продолжай, пожалуйста. Пока не знаю, оно ли это на самом деле.

– Вот как… похоже, это все-таки то, что нужно: ты какой-то сам не свой. Ладно, я отсканирую все, что удалось найти, – дай мне свою почту, я отправлю тебе все туда.

– Я пришлю тебе свой электронный адрес по «Вотсаппу», но, ради бога, Тельмо, расскажи мне скорее хоть что-то.

– Я нашел это в журнале «Школы искусств и ремесел». Давай зачитаю тебе заголовок: «Итака Экспосито, маленькая художница – Моцарт из Витории».

– Моцарт?

– И дальше: «Девочка-вундеркинд, покоряющая мир своими копиями великих мастеров живописи».

Девочка-вундеркинд…

Я почувствовал странную гордость за, казалось бы, незнакомого мне человека. Это было невыразимое чувство, похожее на ту гордость, которую я испытывал за ранние успехи Дебы.

– Тут есть фото: та самая Итака Экспосито на площади Вирхен-Бланка вместе с другими школьниками, сидящими за партами перед своими рисунками с изображением памятника. Также присутствует священник. Судя по всему, она – победительница конкурса. Это небольшая заметка, в которой говорится: «Итака Экспосито, юный гений-копиист, победила в конкурсе художников на площади Вирхен-Бланка». Ниже также следует пояснение: «Наша восхитительная маленькая художница попробовала свои силы в воссоздании на бумаге самого значимого памятника нашего города, и, несмотря на жалобы некоторых родителей, протестовавших против того, чтобы уверенная и зрелая графика девочки-вундеркинда конкурировала с детскими рисунками их отпрысков, решение жюри было признано действительным». Есть также другая заметка, с сообщением о том, что Итака Экспосито стала выдающейся ученицей в Школе искусств и ремесел. Статья также сопровождается фотографией, на которой запечатлена уже повзрослевшая девушка, рисующая классические скульптуры. Так тебе прислать сканы?

– Да, прямо сейчас, пожалуйста. Знаешь, что, Тельмо… спасибо огромное, я никогда не забуду тебе эту услугу.

– Я начинаю понимать, что это либо что-то очень личное, либо ты совсем помешанный.

«Боюсь, и то, и другое», – мысленно произнес я.

Через несколько мгновений я получил отсканированные копии старых публикаций, и мне показалось, что они загружались на мой телефон целую вечность, хотя на самом деле это длилось лишь пару секунд.

Наконец я увидел, как она выглядела. Итака Экспосито. Узкое сосредоточенное лицо, темные косы, острый подбородок с ямочкой, огромные глаза. Очень живая и смышленая девочка лет восьми в школьной форме. На фотографии из Школы искусств и ремесел она была уже подростком – высокая и довольно худая, с длинными распущенными волосами. В ее взгляде, обращенном в камеру, и полуулыбке читалась какая-то тайна. Учебный кабинет был полон греческих скульптур – ног, рук и туловищ. Несколько учеников стояли перед своими мольбертами в белых халатах, в том числе и Итака, которая уже закончила свой рисунок, тогда как у других были едва наброски.

Меня охватило очень странное ощущение. Я принялся изучать глазами силуэт горной цепи Бургоса, словно для того, чтобы задержать момент: вероятно, это было впервые, когда я видел свою настоящую маму – талантливую юную художницу. Возможно, это действительно была часть моего прошлого, история моих корней – или же за всем этим скрывался лишь циничный замысел преступника, вовлекшего меня в это безумное расследование, которое на самом деле было просто погоней за призраком?

Как бы то ни было, Калибан своего добился: он держал меня на крючке, заставляя работать в его интересах.

Я постарался прийти в себя, чтобы продолжать свой путь: мне нужно было добраться до Вильяверде, где меня ждали дедушка и Герман, пребывавшие в таком же беспокойстве, как и я сам. Я должен был ехать дальше. Взять себя в руки и ехать. В моей голове прозвучал надтреснутый голос дедушки: «Перестань валять дурака и садись за руль…»

– Эсти, я сейчас перешлю тебе сканы, которые только что получил от Тельмо. Он нашел Итаку Экспосито.

– Вот это да! Так, значит, она все-таки реальный человек, это не вымысел?

– По крайней мере, эта женщина действительно существовала, и по возрасту она вполне могла бы быть моей матерью. Разве что несколько молода для этого – она должна была родить меня лет в восемнадцать-девятнадцать…

Я вкратце пересказал Эстибалис содержание обеих статей.

– Нужно, чтобы ты поискала кое-что в полицейских базах данных. Где ты сейчас?

– Разгребаю дела у себя в кабинете, в участке Лакуа.

– Отлично. Так вот, под фотографией с площади Вирхен-Бланка имеется подпись, в которой упоминается священник, некий Ласаро Мартинес де Арментиа. Он выглядит очень молодо – вероятно, на тот момент ему не было и тридцати. Не знаю, может быть, нам повезет и он до сих пор жив… Ты можешь поискать его по базам данных?

– Возьмусь за это, как только закончим наш разговор. А ты сейчас где?

Оранжевый диск солнца собирался окончательно спрятаться за гребнем горного хребта. Потом на небе остались лишь разорванные облака, и через несколько минут должна была наступить темнота.

– Я в дороге, через час буду в Вильяверде. Тебе удалось разыскать Лореа?

– Никаких следов, и ее родственники очень обеспокоены. По словам всех, кто ее хорошо знал, эта девушка просто ангел. Что ж, она солгала нам насчет потерянных ключей и времени, когда была в книжном магазине, но… ты можешь себе представить, что она убила своего шефа?

– Между прочим, не просто шефа, а, возможно, также любовника. Тельмо подтвердил мне, что у нее была интрижка с Эдмундо, но вроде все это было уже в прошлом.

Эстибалис помолчала, словно в ее голове шел какой-то мысленный спор.

– Да, казалось бы, так-то оно так, но не забывай, что все заявления Тельмо могут исходить из одного и того же источника: Гойя. И знаешь, я сейчас не могу избавиться от мысли: что, если Лореа вовсе не убийца, а тоже одна из жертв?

– Калибана или того, кто убил Эдмундо и Сару Морган, – закончил я ее мысль, как будто мы с ней были близнецами, читавшими мысли друг друга на расстоянии.

– Честно говоря, я даже не знаю, кого именно мы ищем, Кракен. Беглянку, жертву похищения или труп.

27. Падре Ласаро

Май 2022 года

Наверное, это был самый напряженный и грустный ужин в Вильяверде, когда-либо состоявшийся на моей памяти. Я поднялся по склону при агонизирующем свете одного из немногих фонарей. В деревне царила полная тишина, в будние дни здесь почти никого не было: день за днем этот уголок становился все безлюднее и все меньше походил на обитаемое место.

Мы с Германом уселись за стол, перед блюдом с приготовленными дедушкой черешками листовой свеклы в кляре, а сам он присоединился к нам, налив себе стаканчик красного вина, который выпивал ежедневно с самых незапамятных времен.

Я не утаил ничего – по крайней мере, все, что можно было рассказать, рассказал: они имели право знать. Ведь речь шла о нашей семье.

После моего рассказа дедушка, как всегда, первым нарушил молчание, очищая в то же время яблоко от кожуры, – это была его привычка, завораживавшая меня с самого детства.

– Сынок, я попросил Германа поискать в реестре недвижимости книжный магазин вашего отца.

– Дедушка, эти дела уже не для тебя. Оставь это мне.

Однако я посмотрел в его глаза, с каждым днем становившиеся все более тусклыми. В его взгляде была горячая просьба, даже мольба. Я не мог вынести этого отчаяния и смятения, написанных на его лице.

– Я нашел договор купли-продажи, – сообщил мой брат максимально деловым тоном, – однако это было много лет назад и того покупателя уже нет в живых. Не знаю, может быть, стоит передать эти данные Эстибалис, чтобы она попыталась что-то извлечь из этого?

– Спасибо, Герман. В этом нет необходимости, правда.

– Все это касается меня в той же степени, что и тебя. Ты просил меня поискать информацию о семье Оливьер. Я изучил все, что можно было найти, в торговом реестре и реестре недвижимости. Все имущество, записанное на фамилию Оливьер, было продано за бесценок в семидесятые годы; не осталось ничего, кроме одного объекта недвижимости, числившегося за одной из их фирм, скорее всего из тех, что служили прикрытием для всяких сомнительных дел. Теперь это здание пребывает в плачевном состоянии. И угадай, где оно находится. Это особняк, стоящий на улице Мануэль Ирадьер, неподалеку от Сан-Антонио.

– Тот, что напротив церкви Кармелиток?

– Именно. Муниципалитет хочет его купить, но, по-видимому, имеются некоторые проблемы с тем, чтобы признать его историческим зданием. Там хотят построить бутик-отель, но для этого потребуются долгие бюрократические согласования. Соседи давно жалуются на ветхое состояние дома, на проникающих оттуда вредителей, на возможное обрушение балкона на главном фасаде – ведь, несмотря на установленные подпорки, это рано или поздно произойдет, хотя, конечно, там все обнесено забором, так что никто, скорее всего, не пострадает.

Я посмотрел на брата, доедая свой салат из помидоров с дедушкиного огорода. Они были невероятно вкусны сами по себе, даже без оливкового масла и соли.

– Но ты почему-то улыбаешься… – заметил я, с нетерпением ожидая продолжения.

– Потому что сейчас будут хорошие новости, и всё благодаря дедушке и его легендарной общительности.

– Я знаю сторожа этого особняка, Хустино. Он из Вильяфриа, парнишка из семьи Эрмохенеса.

– Парнишке семьдесят лет, – пояснил мне Герман.

– Ну да, – пожал плечами дедушка, с аппетитом доедая последний ломтик яблока, и продолжил: – Он работает неполный день, так что я зашел к нему в Вильяфриа.

Это было так похоже на дедушку – отправиться пешком в деревню за два километра, чтобы с кем-то поговорить…

– Да, зачем звонить по телефону, правда? – сказал я.

– Если он был внутри дома, то все равно не смог бы ответить, потому что там не ловит связь. А мне ничего не стоило подойти… В общем, я поговорил с этим парнем; завтра мы заберем его на машине и поедем поглядим чуток на этот дом. Не знаю, есть там что или нет, – это уж тебе, как полицейскому, будет виднее.

Я, поблагодарив дедушку, согласился.

Мы закончили ужин молча, с чувством некоторого облегчения. Нами завладело ложное ощущение того, что мы могли что-то контролировать – как будто в наших силах было не допустить, чтобы все, казавшееся нам всегда незыблемым, вдруг ускользнуло от нас, как песок сквозь пальцы.

Мы с Германом поднялись, убрали со стола и принялись мыть посуду, отправив дедушку спать, несмотря на его протесты.

Когда мы убедились, что он уснул и до кухни стал долетать его храп, Герман решился наконец заговорить; я тем временем вытирал полотенцем мокрые тарелки, которые он мне подавал.

– У меня голова идет кругом, Унаи. Я искал в реестре всех женщин по имени Марта Гомес. И это какой-то кошмар: их сотни, родившихся в эти годы.

– Да, я уже знаю: это было первое, что сообщила мне Эстибалис, когда я попросил ее навести справки. Их были тысячи, Герман, тысячи женщин, родившихся по всей Испании, с этим именем и фамилией. Они настолько типичны, словно были взяты наобум для создания фальшивой личности, – удрученно произнес я и опустился на стул перед пустым столом, после того как убрал последнюю тарелку в шкаф.

– Ты ведь понимаешь, что у нас, в сущности, ничего нет? – продолжал Герман. – Два грустных фото, имя, фамилия, дата смерти… и ниша, предположительно занятая ее останками. В чем я уже сомневаюсь – неудивительно, если она окажется пустой. Ты уже задумывался о возможности получить разрешение суда на эксгумацию тела для проведения генетической экспертизы?

«С первого момента», – мысленно согласился я.

– Пока еще рано об этом говорить, – вслух возразил я брату из какой-то инстинктивной осторожности. – Скажи мне, только честно: тебе важно, кто произвел меня на свет? Лично для меня не имеет значения, у кого ты родился.

Герман некоторое время обдумывал свой ответ. Потом он взял стул и сел рядом со мной.

– Насколько я понимаю, у всего этого есть три возможных исхода: либо мы получаем подтверждение, что являемся родными братьями по отцу и по матери, как всегда считали. Либо выясняется, что ты сын другой женщины, а Марта Гомес – моя мать, вырастившая тебя как своего сына. Либо мы оба – дети этой загадочной Итаки Экспосито и нашего отца. Так что в любом случае мы с тобой братья как минимум по отцу. Но, скажу тебе откровенно: даже если б это было не так, мы выросли братьями и я не могу представить себе брата лучше, чем ты.

– Я думаю то же самое, – задумчиво сказал я. – Ты для меня не просто «какой-то» брат, доставшийся мне по воле случая, – ты тот самый брат, который должен был родиться, другого и быть не могло. Даже твое имя, Герман, у меня всегда ассоциировалось со словом «брат» [11].

Мне и в голову не приходило думать о Германе как-то иначе.

– В таком случае тут больше нечего обсуждать; что бы ни показала генетическая экспертиза, между нами ничего не изменится, – с облегчением произнес Герман. – Это единственное, что я хотел прояснить.

– В этом не было необходимости. Между нами и так все ясно. Меня беспокоит дедушка – как он там? Наверное, переживает из-за всего этого. Мало того что он не знает теперь, что произошло с его сыном и внуками сорок лет назад… так еще и приходится осознавать, что все эти годы он жил в полном неведении и сам невольно это поддерживал.

– Он храпит – значит, спит, – со свойственной ему практичностью заметил Герман.

В этот момент мне пришло сообщение на мобильный: «Я не слишком поздно? Это важно». Это была инспектор Мадариага.

Я тут же подскочил со стула и, набирая номер, направился в свою спальню, где закрылся, чтобы поговорить в уединении.

– Менсия, мы можем говорить. Я недавно приехал в деревню.

– Я просто хочу сообщить, что мы получили результаты повторной генетической экспертизы. Твою ДНК сравнили с образцом, выделенным из крови, обнаруженной в издательстве Сары Морган, – и да, подтвердилось, что это действительно твоя мать.

Я сел на свою кровать. Теперь сомнений не оставалось: я был сыном другой женщины, – возможно, Итаки Экспосито, – а не Марты Гомес, хотя обе они были для меня лишь призрачными существами.

– Спасибо, – машинально произнес я. – Сейчас уже поздно, поговорим завтра.

Я вернулся на кухню. Герман понял все быстрее, чем я успел что-либо объяснить. Он тотчас прочитал в моих глазах весь наш разговор с Менсией.

– Что ж, значит, подтвердилось то, что мы уже знали, – пробормотал он, глядя в пол. – Ладно, пойду спать. На сегодня, пожалуй, хватит.

– Герман, мы можем сравнить и твою ДНК с образцом из крови моей мамы… – опрометчиво поспешил предложить я. Однако тут же замолчал, потрясенный.

«Моя мама, твоя мама…»

Вот между нами уже и появилась трещина – ведь мы всегда раньше говорили только о «нашей маме».

И этого небольшого, едва заметного отчуждения оказалось достаточно, чтобы в воздухе на кухне повеяло холодом, который затем мог поселиться и внутри нас.

– И, конечно, мы можем попросить разрешения на эксгумацию останков…

«Той, которая оказалась не моей мамой», – подумал я, не в силах произнести это вслух.

Теперь не осталось места, куда я мог бы пойти, чтобы поговорить с мамой, и от этого я чувствовал еще большее опустошение, болезненнее, чем когда бы то ни было, ощущая свое сиротство.

– Слушай, давай закончим с этим на сегодня, – прервал меня Герман. – Спокойной ночи, брат.

– Спокойной ночи, брат, – на автомате повторил я, и мы оба ухватились за это слово, как за незримую опору, помогавшую не упасть ненароком в образовавшуюся между нами трещину, куда мы не хотели даже заглядывать.

В этот момент снаружи от входа раздался негромкий свист.

Мы уже заперли деревянную входную дверь, и я пулей помчался вниз по лестнице, прежде чем наш неожиданный гость успел бы постучать тяжелым дверным молотком.

– Ш-ш-ш… Дедушка уже спит, пойдем наверх, – прошептал я, открывая дверь.

Моя напарница проследовала за мной по лестнице на кухню, где нас ждал Герман.

– А что лицо как на похоронах? – спросила она со своей обычной непосредственностью.

– Много информации для размышления, – пробормотал Герман.

Он вежливо пожелал нам спокойной ночи и ушел в свою комнату, не захотев продолжать разговор.

Несмотря на все мои усилия, проклятый звонок Калибана начал разрушать мою семью. Этого нельзя было допустить, чего бы мне это ни стоило. Я мысленно выругался, посылая проклятия в его адрес. В моей памяти был только его голос – металлический и вежливый, но я уже почти ненавидел этого человека, хотя для меня это было нечто совершенно небывалое: я всегда старался сохранять холодную голову, не позволяя себе погружаться в пучину эмоций.

– У меня для тебя хорошие новости – во всяком случае, надеюсь. Ласаро, которого ты попросил поискать, – прямо как библейский Лазарь, вовсе не умер.

– Так быстро удалось его найти? – удивленно воскликнул я.

– Это было нетрудно – тут не на что жаловаться.

– Ну, разумеется, рассказывай скорее.

– Я нашла человека, который подходит по всем параметрам. Совпадают обе фамилии, возраст и то, что он был священником в шестидесятые годы, хотя сейчас уже оставил сан: теперь он служит смотрителем в Музее фонарей, где собрана коллекция экспонатов, принадлежащих кофрадии [12] Белой Девы, – торжествующе сообщила Эстибалис. – Я позвонила в музей, и мне удалось поговорить с самим Ласаро – он бывает там каждый день. Ну что, ты сам этим займешься?

28. Музей фонарей

Май 2022 года

Кто бы мог подумать, что в музее, находившемся совсем рядом с моим домом и хранившем коллекцию удивительных фонарей, я познакомлюсь с первым человеком, который расскажет мне хоть что-то о моей маме…

Ранним утром я уже шагал по пустынным тротуарам Каско-Вьехо. Сапатерия представляла собой одну из тех ремесленных улиц «Средневекового миндаля», где в будние дни совершенно не ощущалось царившей в центре суеты. Отреставрированные здания с оранжевыми и желтыми фасадами были средневековыми домами, сохранившими свою старинную архитектуру, с длинными коридорами и крутыми лестницами, где зимой плохо распространялся холод, а летом жара стояла лишь на верхнем этаже.

Эстибалис вызвалась сопровождать меня, и я был благодарен ей за это. Несмотря на то, что она сама сбивалась с ног в поисках Лореа, ей не хотелось оставлять меня одного. Видела ли она, в каком потерянном состоянии я находился? Наверное, да, и я был рад, что она решила мне помочь.

Длинный голубой флаг, развевавшийся на фасаде, сообщил нам, что мы уже на месте – прямо перед нами находился Музей фонарей. На входе в здание были огромные деревянные двери, заканчивавшиеся аркой: я подумал, что как раз такие и были нужны, чтобы через них могли проходить праздничные повозки, которые вывозили каждое четвертое августа, в канун праздника Белой Девы, для участия в традиционной ночной процессии Шествия фонарей.

У дверей нас ждал весьма тучный мужчина с кудрявой бородой.

– Вы инспекторы, как я понимаю? – спросил он.

Мы представились, и мужчина пригласил нас пройти в здание музея, где хранились фонари и все прочие атрибуты, выносимые на праздничное шествие.

– Ума не приложу, что могло привести вас ко мне – жизнь у меня ничем не примечательная: каждый день я тут, в музее, слежу за состоянием фонарей, иногда занимаюсь их реставрацией, хотя я вовсе не мастер ни по стеклу, ни по металлу… Вообще-то я был раньше священником, так что смирение и послушание – это про меня, – смотритель с лукавым видом подмигнул нам, – поэтому меня используют тут как рабочую силу.

Ласаро был совсем не похож на того худощавого молодого человека в сутане, запечатленного на одной из старых фотографий вместе с Итакой Экспосито. Помимо огромного живота, у него имелась теперь еще и седая кудрявая борода, и лишь его глаза – маленькие и близко посаженные – выдавали его сходство с тем молодым священником из шестидесятых годов.

Смотритель провел нас в зал, где были выставлены фонари с витражами из голубых, мальвовых, красных, зеленых стекол и еще тысячи разных цветов. Некоторые фонари имели форму шестиконечной звезды, другие – большого белого креста, на котором читалась надпись: «Pater noster» [13].

В стороне можно было полюбоваться светлым деревянным макетом площади Вирхен-Бланка и прилежащих зданий. На макете был отмечен маршрут, по которому следовало ночное шествие с фонарями в канун праздника Белой Девы.

У меня по коже пробежали мурашки, когда я увидел, словно с высоты птичьего полета, крышу своего дома, куда я часто поднимался, чтобы подышать воздухом, и откуда мы с Альбой много лет назад наблюдали вместе за праздничной процессией – в те времена, когда наши отношения были еще в самом зародыше, как инкунабулы на заре книгопечатания.

На макете также были видны часть площади Испании и под крытой галереей – книжный магазин «Монтекристо».

Однако я заставил себя не отвлекаться больше на разглядывание экспонатов и сосредоточиться на главном – ведь я пришел для того, чтобы найти ответы.

– У вас здесь есть какое-нибудь более уединенное место, где мы могли бы поговорить?

Этот вопрос, казалось, немного озадачил смотрителя.

– Ну, вообще-то на сегодня не запланировано никаких посещений… Так что мы здесь одни.

– И все же, – продолжал настаивать я. – Это конфиденциальный вопрос, связанный с расследованием, и мы предпочли бы поговорить с вами в каком-нибудь закрытом помещении, куда не может зайти никто посторонний.

Здание музея имело очень хорошую звукоизоляцию. Я заметил это сразу, как только мы вошли и смотритель закрыл дверь.

Шум улицы Сапатерия внезапно умолк, и колокол церкви Сан-Мигель, звон которого я привык слушать по утрам из своей квартиры, на этот раз не прозвучал, как обычно, в девять часов.

…Я не переставал думать о том, что это было за место, откуда мне звонил Калибан и где он мог держать свою пленницу в течение многих дней.

– Вы говорили, что занимаетесь реставрацией витражей; мы можем пройти в мастерскую? – как ни в чем не бывало предложила Эстибалис.

– Ладно, надеюсь, стекольный мастер не рассердится из-за того, что я приводил в его владения посторонних: он очень трепетно относится к своим материалам, – заметил смотритель, и мы проследовали за ним в маленькую комнатку с рабочим столом, где лежали кусочки стекла и стояли баночки с красками самых разнообразных цветов.

– Ну что ж, спрашивайте. Что вы хотели у меня узнать? – произнес Ласаро, вытирая выступившие капельки пота одной из висевших в мастерской тряпок.

– Это вы запечатлены на одной из этих фотографий? – Я протянул ему оба снимка.

Сначала он посмотрел на них так, словно видел впервые, потом на его лице появилась улыбка.

– Пресвятая Дева, это было как будто в другой жизни! У меня там даже была талия…

– Значит, вы подтверждаете, что на этой фотографии именно вы?

– Ну разумеется – не думаю, что существует какой-то другой Ласаро Мартинес де Арментиа.

– Но теперь вы уже не священник… – поинтересовался я.

– Я отказался от сана много десятилетий назад: это было не мое призвание, и я почувствовал, что церковная иерархия не для меня.

– Вы помните Итаку Экспосито? Она запечатлена на обоих снимках, в довольно похожем контексте.

Ласаро посмотрел на фотографию из Школы искусств и ремесел, где Итака представала уже подростком.

– Да, как же ее забыть… Она была необыкновенной девушкой. На самом деле вся ее жизнь была очень нетипичной. Я сопровождал ее на публичных мероприятиях, когда монахини из школы Веракрус просили меня об этом. Это были времена уже после Франко, но патриархальные установки были еще сильны в повседневной жизни, поэтому иногда ей требовался сопровождающий-мужчина. Я был молодым священником, недавно принявшим сан, в мои обязанности входило принимать исповедь и служить мессу в некоторых школах; в том числе епископат направил меня в Веракрус. Я стал там духовником, и эти девчушки-школьницы приходили ко мне рассказывать о своих мелких прегрешениях – ну какие грехи могли у них быть в таком возрасте… Итака была сиротой и жила постоянно при школе, что было нетипично, потому что Веракрус не была приютом. Она все время находилась там, бедняжка, даже в рождественские праздники и долгие летние каникулы – одна с монахинями, без единой подруги… Мне было за двадцать, и я помню ее пятнадцатилетним подростком: она была более зрелой и ответственной, чем ее ровесницы, потому что выросла в окружении взрослых. Со временем мы подружились, и я стал для нее человеком, которому она доверяла то, что не могла рассказать монахиням, тем более в те годы. Но самое главное – это ее талант…

– Вы имеете в виду ее художественную одаренность?

Ласаро окинул взглядом баночки с красками и кисточки.

– Это был в то же время и ее крест. Монахини эксплуатировали ее с детских лет, пока она не взбунтовалась, и это им очень не понравилось. Они заработали на ней огромные деньги, но Итака не увидела из всего этого ни гроша; никто даже не подумал открыть на ее имя счет, чтобы у нее к совершеннолетию накопились какие-то сбережения. Они выставляли ее как обезьянку на ярмарке, заставляя ее копировать на время, перед большими песочными часами, полотна известных мастеров, некоторые из которых были ей ненавистны. У Итаки была совершенно особенная чувствительность: каждая картина была для нее тождественна личности создавшего ее художника, для нее это было одно и то же. Она это не разграничивала. Когда Итака пребывала в меланхолическом настроении, она обращалась к Фридриху… Однако мать-настоятельница, директриса школы, убила маленькую художницу. Она, так сказать, свернула шею курице, которая несла золотые яйца – несчастной вспороли живот и обнаружили, что там ничего не было. Итака отказалась рисовать, когда ей было восемь или девять лет, и с тех пор она жила в страхе, что ее исключат из школы. Для нее это было очень мучительно – осознавать, что она одна во всем мире, что ей некуда пойти, если ее выгонят. У меня от этого просто разрывалось сердце. Я вырос в большой семье, с братьями и сестрами, и у нас были простые и строгие, но очень любящие родители. Мне было так жаль эту девочку, и я постарался стать для нее кем-то вроде старшего брата. Со мной она могла высказать то, что было у нее на душе.

«Как это все ужасно», – с отчаянием подумал я. Мне было больно даже представить, каково это было – расти с таким ощущением беспомощности, в таком глубоком одиночестве.

– Вы можете нам сообщить, где сейчас Итака Экспосито? Что с ней стало? Нам нужно очень срочно ее найти. – Эстибалис своим вопросом вернула меня к реальности.

Она расследовала возможное похищение. Я же впервые в жизни слышал настоящую историю своей семьи.

– Где сейчас Итака? Если б я только знал… мне очень хотелось бы сказать ей, что я горжусь ею, кем бы она сейчас ни была. Она была моей маленькой подругой и доверяла мне тайны своей души. Если б вы нашли бы ее, я был бы вам очень благодарен [14]. Но сам я могу рассказать вам лишь о ее юных годах до окончания учебы, – произнес Ласаро, глядя на фотографию из Школы искусств и ремесел. – Вот это, между прочим, закончилось плохо.

– Что вы имеете в виду под «этим»?

– Я считал, что Итака должна иметь выход за пределы школы Веракрус – ведь она была заперта в четырех стенах и не видела мира, с тех пор как ее перестали возить на гастроли с выступлениями. В конце концов мне удалось убедить сестру Акилину…

– Сестру Акилину? А кстати, вы не знаете, где можно ее найти?

– Полагаю, на кладбище. Она уже тогда была весьма пожилой женщиной, лет семидесяти – так что нет никаких шансов, что она до сих пор жива.

– Понятно, но, может быть, вы помните ее фамилию…

– Увы, вряд ли вспомню. Но вы можете обратиться в школу Веракрус и запросить там сведения о педагогическом составе тех лет. Сестра Акилина преподавала естествознание и предтехнологию.

Мы с Эсти переглянулись с недоумением, словно услышали что-то на непонятном языке.

– Изобразительное и декоративно-прикладное искусство, рисунок, живопись… – пояснил Ласаро. – Сестра Акилина была для Итаки ее первой наставницей, именно она научила девочку рисовать. Потом я смог убедить ее, что Итака снова вернется к живописи, если ей разрешат посещать занятия в Школе искусств и ремесел. Туда принимали учеников любого возраста. Итаке было тогда уже пятнадцать лет, и все ее окружение составляли около двадцати монахинь и учительниц школы, одноклассницы и я. Мне удалось уговорить ее снова заняться живописью, я пообещал, что буду сам отводить ее на занятия и забирать обратно.

– А почему вы сказали, что это закончилось плохо?

Ласаро посмотрел на фотографию, где юная Итака рисовала карандашом классическую безрукую статую.

– Потому что там она влюбилась.

29. UNA I

1972 год

Рисовать плечи было просто. Намного сложнее было со складками хитона. Целая вселенная ткани струилась, как водопад, по спине молодого человека.

Юноша, стоявший к аудитории спиной, то и дело пытался пошевелиться, с трудом сохраняя неподвижную позу, и все ученики приходили в отчаяние от его постоянных движений.

У него была копна растрепанных темных волос, каких Итака прежде никогда не видела, привыкшая к коротким стрижкам отцов, забиравших из школы ее одноклассниц.

Рисунок с натуры не был ее коньком. Она хорошо справлялась – лучше остальных в классе, насколько можно было судить по их результатам, – но это не шло ни в какое сравнение с тем, что у нее получалось, когда она копировала полотна мастеров живописи.

Дон Хосе Мария, преподаватель живописи, несколько раз к ней подходил. Это был мужчина с тонкими усами, прохаживавшийся по классу и барабанивший пальцами по мольбертам всех учеников.

– Очень хорошо, Итака. А теперь пора создавать объем с помощью теней… если наш натурщик сможет наконец стоять неподвижно. – Преподаватель повысил голос, чтобы юноша тоже его услышал.

Итака никогда не видела его лица. Когда падре Ласаро, немного несобранный человек, несмотря на его добрые намерения, оставлял ее перед входом в здание – каждый раз с опозданием, – она заходила в класс, пробормотав извинения, и занимала место у мольберта в самом последнем ряду – единственное, где еще было свободно из-за плохой видимости.

Итака уже больше месяца посещала занятия в Школе искусств и ремесел и с тех пор подскакивала рано утром по четвергам – в день, когда был урок рисунка с живой натуры. Все ученики выбивались из сил, пытаясь запечатлеть карандашом эту слишком подвижную спину. Итаке нравилось наблюдать за всеми вокруг – это был целый мир самых разных людей, не имевших ничего общего с однообразием монахинь и учениц школы Веракрус.

В тот четверг дон Хосе Мария задержался рядом с ее мольбертом, помогая ей с передачей текстуры ткани. Он показал, как нужно выполнять перекрестную штриховку для получения нужного объема и глубины. Итака совсем не замечала времени, когда находилась перед холстом. Когда она вышла из класса, в холле школы уже никого не было. Отец Ласаро заранее предупредил, что ему нужно будет проводить соборование на улице Хенераль Алава, поэтому он сможет забрать ее несколько позже. Итака села на ступеньку лестницы, приготовившись ждать. В этот момент к ней подошел юноша, чуть старше, чем она сама.

– Привет, – коротко сказал он и уселся рядом, скрестив на груди руки и глядя прямо перед собой, на парк, отделявший школу от здания Совета.

– Привет, – ответила Итака. – Мы с тобой знакомы?

Юноша засмеялся, как будто она произнесла очень смешную шутку. Он откинул со лба свою длинную челку: у него было лицо повзрослевшего мальчишки-сорванца, и на коже еще остались некоторые следы от подростковых угрей.

– Ты должна меня знать, если бываешь на этих занятиях… Ладно, дам тебе подсказку.