Что он ей сказал в тот момент, их замечательный психотерапевт Олег Градов?

– Вы не рядом, Саша. Вы и раньше вместе не были, даже находясь с ним в одной комнате. А теперь и подавно.

Он всегда говорил им правду, не приукрашивал, не особенно подбирал слова. Для этого у него были пациенты. Докторов клиники он препарировал без наркоза.

– Как ты с ним сошлась, интересно? При каких обстоятельствах?

Она не помнила! Черт! Сколько раз пыталась, и ни разу не вышло вспомнить, как точно они познакомились. Все воспоминания, относящиеся к началу их отношений, не были тем самым первым моментом.

– Он как будто в моей жизни был всегда, – пробормотала она, беспомощно глядя на Олега.

– Не мели чушь, дорогая Саша, – хмыкал Градов, поигрывая пирамидкой из нефрита.

У него повсюду стояли пирамидки. Из стекла, металла, бетона, полудрагоценных камней. Ко-гда она спросила, почему именно пирамидки, он ответил, что очень любит эту геометрическую форму. И добавил со смехом, что они не падают с полок и столов, как шары.

– Если ты не помнишь вашей первой встречи, значит, она не была потрясающей. Она случилась обыденно, прошла не замеченной тобой. Ты встретилась с ним на бегу, так же живешь с ним рядом – обыденно, без чувств.

Нет, ну Гришу она…

— Почти час.

Нет, не то чтобы любила. Он ей очень нравился. Она находила идеальным его тело, его лицо. Правда, описать подругам ни разу не смогла. Но Настя теперь его увидела. Осталась одна Тамара…

Она вошла в спальню с подносом. Осторожно поставила его на тумбочку со своей стороны кровати. Гриша лежал с закрытыми глазами и ровно дышал.

— Как же ты во время работы?

– Милый, завтрак, – тихо позвала она его.

— А я — начальство. У начальства день ненормированный.

Он не отозвался. В его дыхании появился характерный подсвист. Он правда спал. Уснул после секса. На одеяле с ее стороны лежал его телефон. И стоило ей его взять в руки, чтобы переложить и устроиться рядом с Гришей, как он завибрировал в ее руке. Сигнал был подавлен.

Саша с его телефоном в руке вышла из спальни, плотно прикрыла дверь и тут же поспешила на кухню. Оттуда было не слышно. Ей надо было ответить. Вдруг это что-то важное. Вдруг по работе.

Он тщательно запер машину и, крутя в пальцах ключ зажигания с каким-то замысловатым брелоком, пошел следом, к лифту. Вчерашней надутости не было и следа. Неприлично было бы раздувать это, в сущности, пустяковое дело. В конце концов, по морде получил не он, а Димка… Отца тоже следует понять. Он сейчас в таком состоянии, что трудно контролировать свои поступки. В состоянии аффекта можно и не такое устроить. Смерть, похороны… Надо понимать, быть снисходительным. Во всяком случае, в такой ситуации. Смерть мамы — ужасная потеря для всех. Но для отца она, конечно, тяжелее, чем для остальных. У них у каждого своя семья, а для него это утрата подруги всей жизни… Сам он тоже зря погорячился вчера. Надо держать себя в руках. Сейчас он уже вполне держал себя в руках, на лице его были положенные скорбь и сочувствие. И никаких следов обиды.

Номер не определился. Это были просто цифры. Но Саше вдруг показалось, что эти цифры знакомы ей. И, нажимая зеленую трубку на дисплее, она была почти уверена, что узнает человека, который звонит.

– Алло, любимый, привет, – мягко прозвучал в мобильном Гриши голос ее подруги Тамары. – Если она рядом, молчи. Ничего не говори. Говорить буду я, а ты молчи.

— А где Сергей? — спросил он.

Саша промолчала. Не потому, что велела подруга Тамара. А потому, что не могла ничего говорить. У нее онемели лицо и шея, отнялся язык, как после хорошей анестезии.

— Улетел.

Ее подруга называет Сашиного Гришу любимым?! Но…

Как, когда, при каких обстоятельствах эти двое встретились? Они стали парой за ее спиной? Они ее обманывали и обманывают? И именно поэтому Гриша с ней почти не разговаривает и в сексе у него все чаще случаются неудачи?

— Уже? Ну и свинья! Даже не попрощался…

А Олег Градов именно так и предположил.

— Он пробовал тебе звонить. Так ведь ты из «выходящих».

– У него другая женщина, Саша. Прими это как данность. И либо смирись и живи, как живешь, и дальше. Либо расстанься с ним.

— Каких «выходящих»?

Саша ему тогда не поверила. Рассмеялась даже, пусть и делано, невесело.

– Какая женщина, Олег, о чем ты? У него совершенно нет свободного времени.

– Это ты так думаешь…

Это она так думала. И даже представить не могла, что ее обманывают близкий мужчина и любимая подруга. Как банально! Так банально и гадко, что захотелось тут же умыться. Ее словно в грязи вываляли.

— Сам говоришь — начальство. А о начальниках не сообщают, куда ушел, когда будет. «Вышел» — и всё. Вот он и не дозвонился.

Самое мерзкое, что подобное она уже как-то переживала. У нее такой обман уже случался. Но там как бы было ожидаемо. И соперница была ей незнакома. А сейчас…

– Слушай, Гришаня, чего это Настя тут кипиш подняла насчет тебя? – проговорила лениво Тамара.

— А приехать не мог? Он ведь ни разу не был у нас, не видел даже, как мы живем.

Проговорила, кстати, в тот самый момент, ко-гда Саша уже готова была раскрыться и наговорить ей много гадостей.

– Собралась со мной сегодня куда-то ехать, узнавать что-то насчет тебя. Я вообще, если честно, ничего не поняла. Какая-то артистка покончила жизнь самоубийством. А перед этим напилась водки. А эту водку будто принес ей ты. Гриша, хрень какая-то, не находишь? Ладно, молчи… – Тамара негромко хохотнула. – Понимаю, как никто… Да, и эта самая артистка будто принимала непосредственное участие в самоубийстве той бабы, что сиганула с балкона где-то у вас. И нашему оперу Насте чудится в этом какой-то вселенский заговор. И ты будто один из участников этого кошмара. В общем, так, любовь моя…

«Это моя любовь, не твоя, хищница ты проклятая!» – захотелось заорать в полное горло Саше, но, стиснув зубы, она продолжала молчать и слушать.

— Ничего, свой импортный голубой сортир ты ему в другой раз покажешь.

– Я Настю только что отфутболила. Сказала, что мне совершенно некогда заниматься чужим мужиком. Пусть, типа, Саша заморачивается. И соскочила с ее самодеятельного расследования. Я так поняла, что она, как всегда, инициирует. И начальство как будто ее за это ругает. Ты имей это в виду, если она напрямую к тебе пристанет. – Тамара шумно зевнула. И пробормотала: – Я скучаю, если что. Ты давай там придумай какой-нибудь срочный вылет, и ко мне, ага? И с Настей будь построже. Ей после ее сиротского детства всюду призраки мерещатся. Ах, чуть не забыла! Фамилия этой самой артистки – Лопачева. Светлана Лопачева. Это та мадам, которой ты будто бы водку принес, а она, нажравшись, вены себе перерезала. Все, пока, люблю…

Раздражение снова вспыхнуло в Борисе, но он сдержался. Несолидно, в конце концов, лезть в бутылку из-за стариковской подначки. Тем более что никого нет, никто не слышит.

Отключившись, Саша, шаркая, вернулась в спальню, положила телефон на то же место, откуда взяла. Посмотрела на Гришу. Он спал. Безмятежно, с легкой улыбкой. Его ничто не тревожило. Ни его чудовищный обман, ни самоубийство знакомой ему женщины.

— Я не понимаю, что за спешка. Что ему, план выполнять?

Редкая сволочь!

Саша вернулась в кухню. Ее телефон лежал на обеденном столе. Она оставила его здесь, ко-гда готовила завтрак. С ним она вышла на балкон. Села в то самое кресло, которое всегда занимал Гриша. И, не раздумывая, набрала своего психотерапевта.

— Дело.

То есть он не был ее личным, конечно. Он был общим. Ей просто нравилось так думать о нем: мой психотерапевт.

— Какие там у него дела? У меня на плечах всё транспортное хозяйство фирмы — две сотни машин, гаражи, мастерские. И то, если надо, я всегда могу выкроить день-другой…

– Не разбудила? – произнесла она тихо, хотя двери на балкон и в кухню закрыла плотно.

– И тебе здрас-сте, Саша, – отозвался Олег бодрым, совсем не сонным голосом.

— Так у тебя помы и замы. А он один. Работяга.

– Привет. – И, опустив предисловия, проговорила: – Ты был прав. У него другая баба. И это моя лучшая подруга. Она только что звонила на его телефон. А я ответила, потому что не хотела его будить. Думала, вдруг по работе. А это она! И просила его не отвечать, потому что я рядом. Говорить, типа, будет она одна. А он слушать.

– Ты могла бы его разбудить, но не суть… Ты в порядке? – поинтересовался Олег на всякий случай.

— Обыкновенный фанат. Ему кажется, что он один науку толкает, без него не обойдутся. А в науке прошло время кустарей-одиночек. Научно-техническая революция требует коллективного творчества.

– Да… Кажется… Не знаю…

— «Раз, два, взяли?» Что-то я не слыхал, чтобы открытия поротно или повзводно делали.

– Ты где вообще?

– На балконе.

— Посмотри, кого премируют? Коллективы!

– В смы-ысле?! Ты смотри там…

— Способ известный — один с сошкой, а семеро с ложкой…

– Нет, прыгать не стану. У меня на понедельник две плановые операции. Не могу же я подвести людей, – неловко пошутила Саша. – Я здесь, просто чтобы он не слышал.

– Уже неплохо. Ладно, расскажи мне все от самого начала и до конца.

— Дело не в ложках. У нас же не частная лавочка, понимаешь. Ни у кого нет своего института, лаборатории, предприятия… Ну, придумал ты какую-то фиговину, так ведь её сделать надо! А что можно сделать без поддержки руководства, без помощи коллектива?

– Я тебе через день это все рассказываю.

– Я не о твоих неинтересных отношениях. Я о звонке твоей заклятой подруги. Что она говорила. Точно, до слова!

И Саша начала ему пересказывать слова Тамары.

— Вот я и говорю: открыватель один, а прихлебателей дюжина… Я на собственной шкуре испытал. Теорию относительности я не придумал, так, небольшая рацуха, и то у скольких глаза разгорелись, в соавторы потянуло.

– Кстати, Настя приходила ко мне домой в мое отсутствие. В тот день, когда дама из дома напротив с балкона вышла. И допрашивала Григория, – ввела уточнения Саша, решив, что так Олегу будет понятнее.

Старик безнадежно отстал. И упрям. Спорить с ним бесполезно — ничего не докажешь, незачем и заводиться.

– То есть она не на ровном месте вдруг начала его подозревать? – прицепился Олег не к тому, на ее взгляд, к чему нужно.

– Видимо.

— В конце концов, — сказал Борис, — бывает по-всякому. А всё-таки обидно, что он так уехал… Мы же сколько лет не виделись! А теперь вообще неизвестно, когда увидимся. Посидели бы, поговорили по душам. Коньячок, шашлычок, то-сё… Потом — у него же пацаны! Хотя я их и не видел, но всё-таки племянники. Я бы какой-нибудь подарок организовал.

– Ага! И тут он засветился на адресе второй самоубийцы… Странно, не находишь? – Голос Олега сделался тревожным-тревожным.

– Ты куда клонишь, Градов? – нахмурилась Саша.

— Он бы не взял. Я тоже хотел. Он сказал — не надо, пусть радуются приезду отца, а не подаркам, какие он привез.

И обернулась, глянув себе за спину. Ей показалось, что дверь в ванную хлопнула. Гриша проснулся?

– Гони его! Гони его к чертовой матери, Сашка! Он может быть опасен! Настолько опасен, что ты и не подозреваешь даже! – Градов уже бесновался в своей тревоге, не просто беспокоился. – Если хочешь, я приеду и помогу тебе его выставить.

— Ну, я бы своих детей в черном теле не держал.

Она замешкалась с ответом. Представить себе Гришу, выходящего из ее квартиры с чемоданом, было страшно. Еще ужаснее было представить, что она больше никогда его не увидит.

— Ты сначала их заведи.

– Воронова! – прикрикнул на нее Олег. – Ты там еще? Сидишь и с соплями представляешь себе, как больше никогда не ляжешь с ним в постель?

— Дело нехитрое. Прежде всего надо обеспечить, чтобы с самого начала жили по-человечески.

– Примерно.

– Все. Я еду. – Градов чем-то загремел. – Жди меня! Ничего не предпринимай.

– Олег, может, не надо. Я сама справлюсь.

— Это как — барахла нахапать поверх головы?

– Боюсь, что не справишься, Саша наша. – Олег уже гремел ключами, голос зазвучал гулко, видимо, вышел на лестничную клетку. – Я тут кое-что вспомнил, когда ты мне рассказывала обо всех этих самоубийцах.

– Что?

— Что значит «нахапать»? Я что, ворую? Пользуюсь тем, что положено, вот и всё.

Она повернула голову. Нет, ей не показалось, Гриша проснулся. Стоял в дверном проеме кухни и смотрел на нее. Взгляд не выражал ровным счетом ничего: ни радости, ни раздражения, ни неприязни. Просто смотрел, как на стену.

– Приеду, расскажу, дорогая. Жди меня. И, пожалуйста…

— Прямо ты не воруешь, нет. Могут поймать. И главное — много не украдешь. А насчет «положено»… Кто вам, собственно, положил? Сами себе и кладете.

Саша отчетливо услышала звук лифта, поднявшегося на этаж к Олегу. Он у них подкатывал с очень громким, лязгающим звуком.

– …не вступай с ним в конфликт.

Нет, выдержать его невозможно. Переживания переживаниями, но и забываться не следует. Терпеть эту провокационную болтовню нельзя. Это он от своего дружка, Устюгова, набрался… Мутная какая-то личность. Чем он вообще занимается? Что-то там в кино делает, что-то пописывает… А главное, обо всём рассуждает, всех судит. Такой, понимаешь, шибко грамотный, больше всех знает…

Глава 15

— Давай, батя, поставим точку. Я себе должности не придумал и всё прочее тоже. И если меня на этой должности держат, значит, заслужил, ценят… А всякие злопыхательские разговорчики ни к чему хорошему не ведут. И не за этим я к тебе приехал. Я по делу приехал.

Суббота как суббота. Началась с жары. Ворочаясь под тонкими простынями, Настя была мокрой от пота. Старая двушка выходила на солнечную сторону, напрочь лишенную растительности. Словно кто-то намеренно устроил лобное место под окнами ее съемной квартиры, добавив ко всем прочим неудобствам еще и это.

В половине восьмого – странное, не устанавливаемое ею ни разу время – зазвонил Долдон.

Шевелев поднял на него взгляд и молча ждал.

– Сумасшедшая машина! – взревела она, бросая в будильник подушкой. – Чего звонишь?!

— Могилу надо привести в порядок. Первый дождь, и она поползет, размоет. Прежде всего ограду. Ну, это дело я организовал. Дал команду, уже делают. Из квадратного прута. Она, конечно, будет сварная, но вроде как кованая. Как когда-то делали. Со всякими там изгибами и прочими финтифлюшками. Завтра ребята подбросят её на кладбище и поставят. Я тоже подъеду, чтобы никаких недоразумений не было. Хотя в конторе кладбища я обо всем договорился, но мало ли что… Заодно захватят компрессор и тут же с ходу покрасят серебрянкой. На нитролаке, конечно. И сохнет моментально, и вполне прилично выглядит… Могу заехать за тобой, только стоит ли?

Долдон, получив по металлической башке подушкой, завалился набок и умолк. Поняв, что больше ни за что не уснет, Настя потащилась вместе с влажными простынями в ванную. Там отправила простыни и белье с себя в стиральную машинку и встала под прохладный душ. Минут через десять ей стало легче. Натянув на мокрое тело трикотажные черные шорты и майку, пошла в кухню. Встала в центре просторной комнаты со старым холодильником, двумя навесными шкафами, расшатанным обеденным столом, ржавой раковиной и газовой плитой, где из четырех работали только две горелки. Встала и замерла.

Шевелев отрицательно повел головой.

Следовало бы позавтракать, но при такой жаре аппетита вообще не было. В холодильнике, она точно знала, кроме яиц и прокисшего молока, ничего не имелось. Могла бы что-то сообразить, конечно, и из этого минимального набора продуктов, но аппетита же не было.

— Вот и я так считаю — ни к чему. Можешь не беспокоиться, все будет о\'кэй. Я сам за всем прослежу. Ну вот. Теперь насчет памятника… Конечно, памятник можно ставить только через год, когда земля осядет… Однако обеспечить надо заранее. В конторе мне сказали, что у них надо ждать очереди чуть ли не год. И делают они только плиты из крошки. Ну, это такая грубая дешевка — просто было бы даже стыдно.

Его, если разобраться, не было еще с вечера. Ей его Смотров испортил, позвонив почти в двадцать два ноль-ноль.

– Уймись, Уварова, – с ноткой усталости в голосе начал сразу майор. – Пробил я твоего Баклашкина, о котором вы мне с Грибовым вчера взахлеб докладывали. Редкий подхалим и выдумщик. Его и из структур поперли из-за этого. Он ради себя любимого мог оговорить кого угодно. До серьезных разборок не доходило, но народ со временем прозрел, и его поперли. Тихо ушли, без скандала, на пенсию. А его место, угадай, кто занял?

— Ей теперь всё равно, — сказал Шевелев.

– Яковлев?

— Но мне, нам не всё равно! Люди же пальцами будут тыкать…

– Так точно, капитан Уварова. И знаешь, чем занялся на пенсии Баклашкин твой?

– За Яковлевым следил?

— Не престижно? На кладбище тоже надо престиж оберегать?

– Молодец, на лету схватываешь, – без эмоций особых похвалил ее Смотров. – От него даже жена сбежала, устав наблюдать этого чудака в кресле-качалке возле окна.

– А как же тогда пятый газонокосильщик? Откуда он взялся? Куда исчезал на пять минут?

— Вот опять ты не понимаешь… Дело не в престиже. Перед памятью мамы стыдно, в конце концов… Нельзя же на могилу матери положить бетонную плиту, как на мостовую. Я понимаю, денег больших у тебя нет. Но ведь я помогу. И что, Димка или Сергей откажутся?

– Вот ты пристала! – заныл сразу майор. – Мало ли кто там мог подрабатывать? Ребята сами могли скинуться, чтобы объемы работ были меньше. И договорились молчать. Чтобы их не наказали работодатели. Думала, так не бывает? А бывает, Уварова. И еще не так…

— С сынка по рубчику на памятник незабвенной мамаше? Как на новогодний выпивон? Складчины не будет.

Напоследок он наговорил ей противных слов о том, что она может доиграться до несоответствия и Грибова с собой утащить.

— Ну хорошо, хорошо. В общем, дело обстоит так: я попрошу дизайнера нашего КБ, он набросает эскизик, если ты одобришь, сделает чертеж. А я потом смотаюсь в Житомирскую область, в Коростышевский район. Там есть каменоломни. В общем, я уверен, договорюсь — нашей фирме не отказывают. Там не спеша сделают всё честь по чести. Транспорта у них, конечно, никакого, но для меня, как ты понимаешь, это не проблема. Словорезчик здесь, кажется, подходящий.

– И с кем тогда я в отделе останусь, Уварова? Один? Себя не жалко – Грибова пожалей.

– Я-то чего, товарищ майор?! – возмутилась вчера вечером Настя. – Он сам таскается за мной везде!

— Это ещё кто?

Смотров снова принялся ныть, что дурочку ей включать не следует, потому что Грибов давно и безутешно в нее влюблен и она не могла этого не замечать.

— Ну, который надписи делает. В каменоломне плиту обработают, отполируют, и всё. Надписи там делать не умеют. А здесь, при конторе, есть особый специалист… Ну как, санкционируешь эти мероприятия?

– Ты же неплохой сыщик, капитан.

Ей очень хотелось тогда вставить, что если она неплохой сыщик и ее замордовала интуиция, то пусть он даст ей «зеленый» свет.

Шевелев пожал плечами и промолчал.

Промолчала. Потому что знала, что и так не успокоится. И снова продолжит копать.

— Вот и отлично!

– А что там с артисткой, которая в оркестровую яму упала и шею себе сломала, товарищ майор? Вы что-то говорили Грибову о том…

– Забудь! – жестко перебил ее Смотров. – Все там нормально. Я уже проверил. И сиди тихо со своими инициативами, а то доиграешься у меня!..

Борис удовлетворенно потянулся, поднялся и подошел к распахнутой двери на балкон.

И мог быть у нее после этого аппетит?

Легла голодной. Всю ночь мучилась от жары. И сейчас вот есть не хочется. Кофе? Ну, конечно!

Шевелев смотрел на него и в который раз задавал себе вопрос: родные братья, а почему они так не похожи друг на друга? Долговязый, длиннорукий Сергей со своим костистым, обветренным лицом был похож на лесоруба или рыбака, а не на ученого. Кого же напоминает ему Борис? Продавца-рубщика в мясном отделе гастронома? Нет, тот просто жирный и самодовольный… Борис не жирный. Он плотный, сбитый, но никак не жирный. И не самодовольный. Это в нём есть, но не главное. Главное — уверенность в себе, в том, что всё, что он говорит и делает, хорошо и правильно. А если кто возражает, то только от недопонимания. А он понимает всё. И главное — понимает, как надо жить. Вот жить, устраиваться он умеет. Ещё молод, а уже «дорос», как говорят, до начальника транспортного цеха. Он и дальше пойдет. Далеко пойдет… Запросто станет коммерческим директором своей же фирмы. Или другой. Ему всё равно… Небось и на этом не остановится. Сам не раз говорил, что его девиз, как у летчиков, — всё выше и выше… И модник, не отстает от современности. Только патлы не завёл. Патлы — не солидно. Для солидности он усики отрастил. Усишки реденькие, как перья, ну всё-таки… А губы толстые, красные. Пожрать любит. И бабник, должно быть… Вот! Понял, кого он напоминает. Сытого, гладкого кота. Даже глаза слегка навыкате, круглые и блестящие, как у кота…

Она сварила себе целый кофейник отменного крепкого кофе. Она всегда покупала лучший и в самых больших упаковках. Хлеба могло не быть в ее доме, а кофе всегда. Знала, что натощак не следует, но нарушала все запреты.

Кофе стоял перед ней на столе. Рядом маленькая тарелочка с одним-единственным глазком яичницы. Она все же решила пощадить свой желудок и проглотить хоть что-то на завтрак. Хотя аппетита совершенно не было.

— Да, — сказал Борис, — вид у тебя отсюда шик-модерн. Я каждый раз любуюсь. Здесь за один вид можно деньги брать…

Позавтракала. Застелила кровать чистым постельным бельем, накинула покрывало. Долдон все еще лежал на боку после прилета в него подушки и показывал без четверти десять. Тамара не велела звонить ей раньше десяти. Но, промаявшись еще пять минут, Настя ее все же набрала. Ничего страшного: десятью минутами раньше, десятью минутами позже.

Беглым взглядом он окинул комнату и снова сел к столу.

Тамара страшно разочаровала.

— Как будет дальше, батя?

– Я не могу, дорогая.

– В смысле? – вытаращилась Настя. – В смысле ты не можешь? Мы же договаривались! По причине?

Прежде он называл его «папа», потом изредка «отец». Снисходительное «батя» появилось, когда Шевелев ушел на пенсию, а сам Борис стал «начтрансом».

– Просто… Не могу, и все.

— А что дальше должно быть?

– Не можешь или не хочешь? Это что, какие-то моральные установки: не хочу рыть под парня моей подруги? Или что?

– Или что? – ответила Тамара совершенно будничным тоном, не злилась, не раздражалась.

— Жить как думаешь?

Насте даже показалось, что она улыбается. Лежит себе в своей кроватке и улыбается.

— Как жил, так и буду жить.

– Просто не хочу и не стану. Все, милая. Пока. Увидимся…

— Это само собой! Почему нет, пока бодр и здоров? Но ведь ты не мальчик, за плечами не очень легкая жизнь, война. Неизвестно, когда и как всё скажется…

Тамара отключилась, а Настя долго смотрела на потухший дисплей телефона и боролась с желанием обругать подругу нехорошими словами. Но тоже помешали принципы. Это же была ее подруга, не родственница, которых, как известно, не выбирают. Подругу она выбрала сама. Поэтому должна терпеть и сдерживаться.

Но обругать Тамару очень хотелось.

Чтобы справиться со злостью, Настя решила прибраться в квартире. Обычно у нее на это дело не хватало времени. И если она прибиралась, то делала это точечно. Подметет там, где просыпала. Подотрет там, где пролила. А чтобы от дальнего угла спальни до входной двери со шваброй и пылесосом – нет, такого никогда не было. Некогда!

— Ты давай круги не разводи, говори прямо.

То ли невыплеснутая злость помогла, то ли сквозняк из всех распахнутых настежь окон, но уборку она закончила в рекордно короткое время – за час управилась. И квартира приобрела вполне себе пристойный вид с задернутыми, как положено, тюлевыми занавесками. Без разбросанных повсюду вещей и рекламных проспектов, которые ей без конца совали в почтовый ящик. Она даже иногда подозревала в этом беспределе соседей. Те из своих ящиков могли запросто перекладывать в ее. Главное, у них пусто, а у нее куча бумажного хлама.

— Я прямо и говорю, никаких кругов… Останешься один, на отшибе. Сергей во Владивостоке, тетя Зина — старуха, Димка — пустое место. Разве на них можно положиться? В общем, я так считаю — ответственность целиком падает на меня. И на меня ты всегда можешь положиться. Но что я могу сделать, чем помочь, если мы там, а ты здесь один? Телефона нет, ни мне, ни в «Скорую» не позвонишь. А если скрутит тебя язва, как тогда, или ещё что? Не окажись тогда рядом Устюгова, тебя бы потом уже никакая операция не спасла…

Порядок навела идеальный. Но снова пришлось лезть под душ. А когда вышла, то встала как вкопанная у входной двери.

— Что ты предлагаешь?

— Съехаться, жить вместе. Тебе не нужно будет заниматься всякой бытовой дребеденью, бегать по столовкам и забегаловкам, а я буду спокоен, что с тобой всё в порядке.

В нее звонили! Это было странно и впервые. Хозяйка квартиры никогда сюда не приходила. Грибов всегда ждал во дворе, потому что тащиться к ней на этаж было под запретом. Больше ее никто не посещал. И соседей снизу она не залила, если что. Когда делала уборку, облазила все углы. Нигде никаких протечек. Ничего, кроме толстого, мохнатого слоя пыли.

— Все хотят быть спокойными, — усмехнулся Шевелев.

– Кто? – на всякий случай спросила Настя, не рассмотрев в старом глазке вообще ничего.

— Я беспокоюсь не за себя, а за тебя.

— Да ведь не горит, я думаю?

– Открывай. Это Саша.

— О чём разговор! Конечно, не горит… Только ведь жить надо с дальним прицелом. Стратегия не только в военном деле, она и в жизни нужна.

Удивившись еще больше, Настя отперла замки и распахнула дверь. Ее подруга, которой она тайно собиралась помочь, стояла на лестничной клетке не одна. С ней рядом переминался с ноги на ногу какой-то парень. Это точно был не Гриша. Лет на пять – десять старше Саши, с ходу определила Настя. Очень симпатичный, неплохо сложенный. В коротких шортах и потной майке для бега.

— Какой же у тебя прицел?

– Извините, я с пробежки, – поймал он ее внимательный взгляд. – Я психолог в клинике, где работает ваша подруга. Мы в некоторой степени коллеги.

– Ну входите, коллеги, – отступила Настя в сторону.

— Конечно, просто бросить эту квартиру было бы глупо. Чтобы съехаться, надо устроить обмен. Твою однокомнатную и мою трехкомнатную можно обменять на четырехкомнатную. Ну, а если не спеша, покомбинирорать, учитывая площадь, район, то-сё, можно, пожалуй, организовать и что-нибудь получше. Трудно, но можно.

И тут же чуть кулаками не замотала в воздухе от гордости за себя. Хорошо, что квартиру прибрала. Случился бы конфуз.

Шевелев вприщурку смотрел на сына.

— Что ты так смотришь на меня?

Саша, пусть и бледная, и не накрашенная, и сильно расстроенная, выглядела на миллион в своем бежевом платье до колен и балетках кофейного цвета. И бегун этот, хоть и в потной майке, тоже был неплох. Вежливый, внимательный, через слово «спасибо-извините».

— Алина небось уже прикинула, какие гарнитуры покупать… А если я обману ожидания твоей Алины?

Она оставила его в маленькой гостиной с минимальным набором старой мебели: диван, тумбочка, ламповый цветной телевизор на ней. Диван был вполне себе нормальный. Не продавленный, без пятен на обивке. Психолог уселся на него без колебаний. Сашу она потащила в кухню.

— То есть?

– Кофе? – предложила ей Настя, усадив на свое место.

— Заживусь на этом свете. Или болеть начну, так что меня даже за молоком не пошлешь… Пользы никакой, одна обуза. Тогда что, сдадите в дом для престарелых?

– Нет. Воды можно?

Всю выдержку и тщательно взвешенную снисходительность сдуло:

Воды в холодильнике не было. Из-под крана лилась вполне себе нормальная. Настя налила ей в стакан. И удивилась, когда Саша, с сомнением покрутив стакан, поставила его на стол от себя подальше. Она лично пьет иногда и из-под крана. Когда бутилированная вода заканчивается, а пить очень хочется. Ну не из лужи же!

— Знаешь, я тебе скажу… В конце концов, надо знать меру. Ты думаешь — отец, значит, имеешь право безнаказанно оскорблять? Вчера Димку, сегодня меня? Что ты привязался к Алине? Ты сразу невзлюбил…

– Говори, – приказным тоном потребовала Настя.

— Ну, любить её — твоё дело, а не моё, я на ней не женился.

Саша все сидела, ежилась, обнимала себя за плечи. Даже готовилась расплакаться, кажется.

— Никто тебя любить не заставляет, но, в конце концов, есть какие-то нормы… Ведь ты с ней даже никогда не разговариваешь!

— А о чём с ней можно разговаривать? О барахле?

– Я… Я сегодня случайно подслушала телефонный разговор, который не предназначался для моих ушей, – начала говорить подруга и все же сделала три глотка из стакана.

— Ладно, Алина какая есть… Но кто дал тебе право меня подозревать в каких-то гнусных расчетах? И когда такое несчастье! У других людей смерть сближает оставшихся…

И ничего, не поморщилась. Вода – она и есть вода.

— Смерть не только сближает. Смерть проявляет оставшихся…

– И узнала кое-что. Кое-что о моем Грише. – Саша опустила голову, демонстрируя подруге аккуратно причесанную макушку. – Узнала, что он мне изменяет.

— Выходит, я плохо себя проявил?

– Вот как, – подала голос Настя, усаживаясь на подоконник.

— Нет, ты проявил себя лучше некуда! Всё было на высшем уровне. И похороны организовал вполне престижные… А на поминки даже икру достал… Горе, если его чем повкуснее заесть, оно уже не такое горькое. Вот ты одним заходом и горе всем скрасил, а главное — себя показал…

Больше в ее кухне стульев не было. Всего один. На нем сейчас сидела Саша. Все колченогие хозяйские табуретки она давно выбросила. Стул купила себе сама.

— Вот что, дорогой папаша, — Борис подбросил ключи и яростным рывком поймал их, — ты говори, да не заговаривайся. Как говорится, не плюй в колодец… Потому — как аукнется, так откликнется. К тебе, понимаешь, по-хорошему, по-человечески, а ты… Ладно, поживем — увидим. Прикрутит — запоешь иначе…

– И еще я узнала из телефонного разговора, что ты ведешь какое-то расследование по Грише. Что-то он натворил страшное. Почему, Настя? Почему я об этом ничего не знаю? Ты за моей спиной…

— Долго ждать придется. Иди гуляй, сынок…

– Так, стоп, Александра! – выставила ладони щитом Настя. – Давай по порядку… Чей разговор ты подслушала? И как это возможно, если разговор был телефонным? Ответь, прошу.

Входная дверь захлопнулась. Шевелев вышел на балкон. Через некоторое время крохотная фигурка села в «Ладу», и та, как наскипидаренная кошка, сорвалась с места.

– Позвонили на Гришин номер. Он спал. Номер не определился. Я подумала, что ему могут звонить с работы, и ответила.

Он вернулся в комнату, сел к столу. Порыв ветра подхватил длинные белые шторы у балконной двери, они взметнулись вверх и опали. Как тогда…

– А Гришу разбудить не судьба была? – ухмыльнулась недоверчиво Настя.

– Ты прямо как Олег! – тихо возмутилась Саша. – Он то же самое сказал.

Он уговорил Варю не вставать. Врачи ведь запретили. Да и делать, собственно, нечего. Он сейчас смотается в булочную, молочный и купит всё, что нужно. Ветер задувал в балконную дверь и трепал шторы.

– Это первое, что напрашивается, дорогая. И? Ты ответила, и что? Ему звонила его любовница и просила помалкивать, говорить будет она?

— Не дует? Может, закрыть дверь?

– Откуда ты?! – схватилась за платье на груди подруга, словно оно вдруг сделалось ей тесным. – Ты знала?!

— Нет, пусть так. Больше воздуха…

– Нет. Но это классика жанра. Так часто бывает, дорогая. – Настя соскочила с подоконника, заходила по кухне, сложив руки за спиной. – Итак, ему позвонила его любовница. Журчала о любви и дружбе. А откуда… Откуда она знала о моем расследовании? Кто ей мог рассказать?

Он «смотался» и с покупками прошел прямо на кухню.

Плечи Саши сжались, голова опустилась еще ниже, и она заплакала.

— Ты знаешь, — громко, чтобы Варя услышала его через открытые двери, сказал Шевелев, — ни ряженки, ни простокваши не было. Зато было стерилизованное молоко, ну, знаешь, которое с васильками… Разолью по стаканам, и через день будет своя простокваша, только ещё лучше… А может, сейчас выпьешь чашку молока? Что от этого чая? Горячая вода, и всё.

– Твою мать! – взревела Настя. – Это Тамара?! Твой Гриша спит с твоей… нашей общей подругой?!

Варя не ответила. Он налил молока в чашку, вспомнил, что она обязательно ставила чашки на блюдечки, поставил чашку на блюдце, понес в комнату и увидел её неподвижный взгляд. А ветер вздергивал шторы, они взмывали вверх и опадали, словно кто-то в белом в немом отчаянии заламывал руки и горестно опускал их, заламывал и опускал…

– Да! Это она! Она…

Туба нитроглицерина лежала на одеяле возле Вариной руки. Не успела? Или не хватило сил? А его не было рядом, чтобы подать, помочь… Она умирала и была одна. А его не было рядом. Может, последним усилием, последним вздохом она позвала его, а его не было… Не было!

И, уронив голову на Настин старенький обеденный стол, Саша разрыдалась в голос. На ее плач из гостиной примчался коллега. Застыл в проеме кухонной двери, тревожно вытаращился. Хотел утешить – Настя остановила его, качнув головой.

Сжатые кулаки он прижал к вискам, стараясь вдавить их как можно сильнее, чтобы этой болью заглушить ту, что снова прорвалась.

– Пусть поревет, – сказала она ему одними губами. – Это необходимо.

У входной двери позвонили. Шевелев открыл. Дворничиха протянула пластиковый мешочек с чем-то тщательно завернутым в газету.

— Ось, — сказала она.

Предыдущий Сашин роман тоже закончился истерикой. Рыдала всласть дня три. Не подряд. Конечно же, с перерывами на обед, ужин и сон. Но рыдала много.

— Что это?

— Я там не знаю. Сестра ваша принесла. Я уже два раза поднималась, так вас дома не было.

– Пей воду, – приказала Настя, когда Саша начала затихать. – И пойди умойся. Чистое полотенце на полотенцесушителе.

Дворничиха ушла. Шевелев, не разворачивая, сунул сверток в холодильник.

Она, умница такая, повесила его там после уборки. Второй раз приняв душ, вытерлась старым, отправив его потом в стирку.

В этом вся Зина — долг превыше всего. Обида обидой — обид она не прощает, — но считает, что ему необходима диета, значит, она должна её обеспечить, заботиться о нём больше некому.

Саша сделала еще три глотка воды из крана и ушла в ванную. Психолог Олег остался, как-то очень пристально ее рассматривая.

А почему, за что, собственно, он её обидел? И вообще натворил всё это — одному сыну набил морду, другого выгнал… Вместо того чтобы быть всем вместе, разделить горе… А как можно горе разделить? На каких весах его взвешивать, на какие части резать? Бред. Красивые пустые слова. Разве легче оттого, что рядом кто-то сидит с постной рожей? Так что же, он своё горе на них вымещает? Или попросту съехал с катушек? Стариковский бзик?

– Она его выгнала? – спросила Настя.

Нет, не бзик… На Сергея-то он не набрасывался. Может, то, что говорил Сергей, он, не понимая, не отдавая себе отчета, чувствовал сам: где-то в подсознании было ощущение того, что все, один больше, другой меньше, всё-таки виноваты в том, что произошло? Конечно, и детки руку приложили. Нарочно? Сознательно? Боже упаси! Никто не хотел матери зла, никто не имел желания причинить ей боль, заставить страдать. Они любили её, старались доставить радость, сделать приятное… И всё-таки, всё-таки…

– Я приехал как раз в разгар его сборов.

Всё-таки в них свое, личное перевешивало и уводило всё дальше. И всех в разные стороны. И сами они становились разными… Он не раз задавал себе вопрос: вот три сына, почему они так не похожи друг на друга? И это ещё куда ни шло. Но почему они не похожи на них с Варей, словно и не их дети? Должно ведь быть что-то общее у детей с родителями?

– Она плакала при нем?

Однажды он сказал об этом Устюгову. Тот помолчал, раздумчиво поглаживая лысину, потом сказал:

— Если оставить в стороне сходство внешнее, физиономическое, то дети похожи на своё время, а не на родителей.

– Нет. Держалась молодцом. Но без конца повторяла, что измена сама по себе подлость. Но измена с ее лучшей подругой – это подлость вдвойне. Это уже извращение.

Сначала это показалось обычным устюговским суесловием. Теперь всё чаще он раздумывал: может, так оно и есть? Когда и как это началось?

В сущности, их разделяют не такие уж большие промежутки времени. Сергей родился в тридцать шестом, Борис в сороковом, Димка в сорок седьмом. Впрочем, небольшие они для взрослых, для детей — громадны. Тяжелее всего досталось Сергею. Когда началась война, ему было пять лет — возраст, в котором все помнят и многое понимают. Он запомнил всё — страх, муку неизвестности, непрестанно грызущий голод, холод и мокрядь, бездомье и полную во всём нищету. Однажды, став взрослым, он сказал, что со временем всё это как бы пригасло, утратило остроту. Немеркнуще, на всю жизнь запечатлелись в его памяти Миръюнусовы.

– Умница какая, – удовлетворенно улыбнулась Настя. – А ко мне зачем притащились? Вопросы остались, в какой связи я разрабатываю ее красавчика?



– Да, – был очень кратким ответ Олега.

По возрасту и ранениям Шевелева демобилизовали в числе первых. Ещё не было триумфального потока эшелонов с победителями, возвращавшихся в громе оркестров и половодье цветов. Впритычку, в тамбурах, как придется он добрался до Киева. И вот пустой двор, запертый дом, окна с задернутыми занавесками. Он задохнулся от смятения, какого не испытал даже на фронте, перевел дух и постучал, предчувствуя, зная, что ему никто не откроет. Дверь открыла Зина.

– А если я скажу, что это тайны следствия?

Помогать другим всегда было её первой заповедью. Она помогала Варе в поспешных сборах, потом — донести Бориса и вещи до вокзала, расположиться на нарах в товарном вагоне и только после этого побежала домой за своим чемоданчиком и рюкзаком. Когда она снова добралась до вокзала, эшелон уже ушел. Он был последним. Зина осталась в городе и жила попеременно то у себя, то в квартире брата, оберегая их жалкий скарб от мародеров. Зина пережила с городом всё — и подконвойный исход девяноста тысяч евреев в ад Бабьего Яра, и взрывы, а потом огненное полыхание Крещатика и Прорезной, и, как грибы, расплодившиеся частные лавочки и комиссионки, где торговали награбленным в опустевших квартирах, и наконец… первые советские танки, ворвавшиеся в город. Их встречали не цветами — кто там думал тогда о цветах?! — а слезами счастья и надежды, которые дороже всяких цветов. Только через три года после разлуки дошло до неё Варино письмо. Она оказалась в Ташкенте. Много позже из сбивчивых, вперемежку со слезами рассказов Вари Шевелев узнал, что им пришлось пережить.

– Которыми вы необдуманно поделились с третьей вашей подругой, оказавшейся любовницей вашего подозреваемого? Как-то сомнительно. – Он глянул в сторону кофемашины – ее любимого недавнего приобретения. – Можно рассчитывать на чашечку кофе? Почему-то мне кажется, что в вашем доме кофе отличный.

Дорога была ужасна. С самого начала — бомбежка… Наверно, это была не настоящая бомбежка. Потом говорили, самолет возвращался, уже израсходовав бомбы, иначе разнес бы весь эшелон в щепы. Он летел поперек путей, но, увидав эшелон, развернулся и полетел вдоль состава. Где-то близко грохнуло. Поезд остановился. Люди бросились в кустарник снегозащитной полосы, в открытое поле. Варя с Сергеем и годовалым Борисом на руках не могла бежать, и, выпрыгнув из вагона, они легли прямо в кювете возле насыпи. Она прижимала Бориса к какому-то металлическому бочонку, торчащему из земли, и прикрывала собой. А самолет летал над самым составом туда и обратно, из прозрачного фонаря в фюзеляже пыхал дымок, и сквозь рев мотора был слышен отчетливый мерный стук пулемета. Варя следила взглядом за самолетом, и ей казалось, что она различает в стеклянном фонаре силуэт человека, скорчившегося над пулеметом и целившегося прямо в Сережу и Борьку… Она прижимала Борьку к металлическому бочонку, другой рукой обхватила Сережу, пытаясь прикрыть собой и его. Только когда самолет улетел, Варя увидела, что торчащий из земли бочонок, к которому она прижимала Бориса, был неразорвавшейся бомбой.

– Да? И что же вас натолкнуло на эту мысль? – Она уже засыпала зерна. – Убогость интерьера моего жилья? Или прочли что-то в моем облике?

– Нет. Я почуял запах отличного кофе, ко-гда вошел в квартиру, – с легким смешком отозвался Олег.

И дальше всё было ужасно. И теснота, и голые доски нар, и грязь, и духота, а потом невыносимый зной, когда ехали через пустыню, и голод, и жажда. Как только поезд останавливался, все, кто мог, высыпали из вагонов в поисках еды и воды. Поезд шел без всякого расписания, пропускал идущие на запад эшелоны. Он мог часами стоять где-то на разъезде или полустанке и в любую минуту мог внезапно тронуться дальше. Варя боялась выходить, боялась, что не поспеет, не сумеет влезть в набирающий скорость вагон и останется здесь, а дети там, в вагоне. Ей помогали соседи: приносили воду и какую удавалось еду. Всё было тяжко, мучительно, но впереди была цель, ожидание и надежда, что там пусть и не сразу, а потом, но всё-таки станет легче и лучше. Стало хуже.

Настя улыбнулась. Определенно ей нравился коллега ее подруги. Внешность приятная. Не навязчивый. Опять же, помог Саше в трудную минуту. Может, тайный воздыхатель? Как Грибов? Неплохо бы. Вот его бы она точно одобрила, случись Сашке выбрать Олега.

Эвакуированные брали штурмом, держали в непрерывной осаде все учреждения, которые должны были и могли им помочь. Работники этих учреждений падали с ног, разрывались на части, пытаясь как-то утихомирить, сдержать этот поток людского горя и несчастий, хлынувший с севера в тихий, захолустный Ташкент. Но они не были чудотворцами и не могли сразу накормить, устроить, дать жилье и работу десяткам тысяч обездоленных людей. А каждый день к ним прибавлялись всё новые и новые.

– Прошу. – Она поставила на стол чашку с кофе и снова села на подоконник. – Почему вы приехали ко мне? Не с вопросами же о том, что я такого накопала на Гришу?

– Почему нет? – Он отхлебнул из чашки, блаженно зажмурился и прошептал: – Отменный кофе.