Пустозёрское сидение

1. Пытки и казни

Чёрное, грязное, кровавое Средневековье люди представляют в том числе и как эпоху жесточайших пыток и изощрённых казней.

Любой историк с удовольствием расскажет публике о зверствах тёмных времён человечества. Такие рассказы всегда востребованы: они щекочут нервы. С другой стороны – успокаивают: посетив музей средневековых пыток и послушав экскурсовода, обыватель вздыхает с облегчением. Хорошо, что я живу сейчас, а не тогда, думает он. Хорошо, что ныне у нас есть конституции, законы, права человека и прочие приятные штуки!

Сейчас история средневековых пыток и казней – это бизнес, и даже фетиш, подогреваемый субкультурой БДСМ (христианская традиция умаляет телесное начало, сводя секс к необходимой процедуре, но вдруг парадоксально опыт средневековых пыток трансформировался в экстремальные сексуальные практики).

Однако пыточные технологии, серьёзные и эффективные, существуют и теперь, и развиваются так же, как и любые другие технологии. Профессия палача – жива. Сейчас достаточно сделать человеку укол, ввести в кровь мизерную дозу препарата, чтобы доставить невыносимые страдания. Любой оперативник или следователь умеет вести дознание с применением пытки голодом, холодом, бессонницей, изнурением. До сих пор в России существуют «пресс-хаты»: особые камеры тюрем и следственных изоляторов, где подозреваемый находится в окружении нескольких злобных и жестоких соседей. Для начала они могут «создать душняк» – запугивают, издеваются, инициируют бытовые неудобства, а если этого недостаточно – начинают отбирать еду, избивать; наконец, насилуют или даже убивают.

Что касается избиений арестантов тюремными надзирателями – они узаконены. Администрация любой тюрьмы официально имеет право применять к содержащимся под стражей методы физического воздействия. Так везде: и в России, и в США, и в Китае. Помимо официального применения силы, практикуются и теневые методы наказания. В американских тюрьмах Абу-Грейб и Гуантанамо большинство заключённых находится без предъявления обвинений (попадая туда без всякого суда – и, соответственно, без срока заключения), информация о них засекречена, а пытки и издевательства там – в порядке вещей: от «стандартных» избиений и сексуального насилия до более изощрённых в виде многодневного лишения сна при помощи громкой музыки или травли собаками.

Единственное отличие средневековых пыток от современных заключается в том, что сейчас пытки и жестокие казни окружены завесой секретности, а в Средние века – проводились публично. Этому есть рациональное объяснение. Современное государство манипулирует гражданами, запугивает их – посредством СМИ. Пример такого открытого, откровенного запугивания мы наблюдали в апреле и мае 2020 года в Москве, в разгар ковидного кризиса. А во времена Аввакума не существовало ни газет, ни телевидения, и публичные казни использовались как средство манипуляции, психологического давления на подвластные толпы.

Когда старообрядцев начали сжигать на площадях – это были прежде всего пропагандистские акции, наглядные и вдобавок сравнительно дешёвые. Тем более что сжигали, для большего эффекта, обычно сразу нескольких; бывало, жгли и десятками.

Перед сожжением приверженцев старой веры всевозможными способами пытали, иногда долгими месяцами, а то и годами, особенно если речь шла о священниках известных и авторитетных. Никонианской инквизиции было выгодно иметь как можно больше перебежчиков, таких как Иоанн (Григорий) Неронов, и использовать их в своих целях. В 1666–1667 годах Неронов несколько раз посещал Аввакума в разных монастырях Москвы, уговаривал уступить. Работала известная технология «злой следователь – добрый следователь». Инквизиторам нужны были не только палачи, но и предатели-переговорщики с хорошо подвешенным языком. А Неронов, как и сам Аввакум, был талантливым проповедником, златоустом.

Помимо известных пыток – подвешивания на дыбе (виске), отрезания языков и отрубания конечностей – применялись и изощрённые: например, избиение говяжьими жилами или шелепой – специальной дубинкой с плоским расширяющимся концом.

Самой распространённой пыткой считалось избиение кнутом – оно доставляло страдания, но сохраняло жизнь, и даже не сильно калечило пытаемого; по этому поводу была сложена палаческая поговорка: «Кнут не ангел, души не вынет, а правду скажет».

Однако француз Фуа де ла Нёвилль, побывавший в 1689 году в Москве и написавший через десять лет на родине книгу об этом путешествии («Любопытное и новое известие о Московии», 1698 г.), описывает наказание кнутом как страшное: «Удары начинают наносить ниже шеи, от плеча до плеча; палач бьёт с такой силой, что вырывает с каждым ударом кусок кожи толщиной с сам кнут и длиной во всю спину. Большинство после этого умирают или остаются искалеченными».

А вот рассказ каторжника, битого кнутом, в «Записках из мёртвого дома», написанных Достоевским под впечатлением от заключения в Омском остроге, – четыре года (1850–1854) он провёл на каторге, будучи сослан туда по делу петрашевцев:

«Тимошка[4] раздел, положил, кричит: “Поддержись, ожгу!” – ждут: что будет? Как он мне влепит раз, – хотел было я крикнуть, раскрыл было рот, а крику-то во мне и нет. Голос, значит, остановился. Как влепит два, ну, веришь иль не веришь, я уж и не слыхал, как два просчитали. А как очнулся, слышу, считают: семнадцатый. Так меня, братцы, раза четыре потом с кобылы снимали, по получасу отдыхал: водой обливали. Гляжу на всех выпуча глаза да и думаю: “Тут же помру…”»

«Кобыла» тут – это деревянный станок или бревно, к которому привязывали наказываемого.

Казнили не только через сожжение, но и четвертованием – отрубанием головы, рук и ног, а также колесованием: ломали руки и ноги, затем привязывали спиной к тележному колесу и поднимали на столбе, и в таком виде оставляли, пока несчастный не испускал дух; тело затем не убирали, и мёртвую плоть исклёвывали птицы.

Четвертование широко применялось и в Европе, причём было более жестоким: например, в Англии в те же времена осуждённого за государственную измену сначала вешали, но в разгар агонии верёвку перереза́ли, и преступнику, ещё живому, вспарывали живот, и только потом отсекали голову и разрубали тело. Посмотреть на это действо сходились огромные толпы, для зрителей строили специальные трибуны, а люди побогаче покупали себе места у окон ближестоящих домов; места на балконах стоили дороже.

Наконец, страшным наказанием считалось сидение в каменном мешке, в «каменной каюте», или «молчательной келье». Такие кельи имелись во многих монастырях; обычно туда помещали вероотступников и еретиков. Узника замуровывали, оставляя лишь отверстие для передачи пищи и воды, и он мог сидеть там десятки лет, не видя солнечного света и постепенно лишаясь рассудка. Часто кельи были такими маленькими, что узник не мог выпрямиться в полный рост ни стоя, ни лёжа, и спал в полусогнутом состоянии. Некоторым надевали на шеи «рогатки» – деревянные либо железные обручи и колодки. Имея на себе рогатку, узник мог спать только в сидячем положении.

Аввакума и его товарищей приговорили к сидению в земляной тюрьме, или «яме»: вкопанном в грунт крытом деревянном срубе.

Русский термин «сгноить», то есть насильственно подвергнуть гниению заживо, как раз и означает сидение в «яме».

Практика такой казни попала в Россию, скорее всего, из Греции, а оттуда – из Персии. В Греции эта казнь называлась «скафизм», и заключалась в том, что казнимого помещали в деревянный ящик, выставляли на жаркое солнце и поили молоком и мёдом, чтоб вызвать понос. Телесные выделения оставались внутри ящика, в них обильно заводились мухи и черви, которые постепенно поедали и плоть казнимого. В других случаях к телу преступника накрепко привязывали разлагающийся труп, и черви сначала поедали мёртвые ткани, а затем принимались за живые.

Как видим, греко-персидская технология была изощрённой и дорогостоящей. В России, разумеется, казнимых никто не поил молоком и мёдом. Если у персов узник умирал через две-три недели, то в России смерть растягивалась на годы.

«Яму» обычно выкапывали на территории тюремного острога, и круглосуточно охраняли, чтобы сочувствующие не могли передать узнику еду или одежду. Стены укрепляли брёвнами. Земляной пол в яме даже в тёплое время года был сырым, а с наступлением осени покрывался водой. Пол могли застелить досками, но не обязательно. Яма выкапывалась ниже глубины промерзания, то есть вода на полу не превращалась в лёд и зимой. Бревенчатые стены ямы и пол, если он был, покрывались плесенью, в них заводились мокрицы, а летом – в большом количестве комары и мухи. Продукты жизнедеятельности узника из ямы могли удалять, а могли и не удалять, – это как начальство скажет. Обычно узник проводил бо́льшую часть года по щиколотку в воде, смешанной с собственными нечистотами. Верхнюю одежду отбирали, оставляли только рубаху; она быстро истлевала. Узнику могли дать скамью или доску, на ней он спал. Кроме того, на узника могли надеть кандалы и приковать цепью. Железные обручи кандалов постепенно сдирали кожу до голого мяса, и любое движение причиняло сильную боль. Но в этом случае узник – если был круглосуточно прикован – быстро умирал от сепсиса, от заражения крови.

Облепленный мухами, комарами и вшами, узник быстро покрывался язвами, заболевал пневмонией, туберкулёзом, цингой, ревматизмом, терял зрение, лишался зубов, то есть – сгнивал заживо, как изнутри, так и снаружи, в прямом смысле слова. Чтобы прекратить мучения узника, его достаточно было лишить пищи – и человек умирал от голода.

2. Повторная казнь соузников Аввакума

12 декабря 1667 года Аввакума, Лазаря, Епифания и Фёдора привезли к месту отбывания наказания, в Пустозёрск.

Подробности их сидения там изложены, например, в обстоятельной монографии известного историка русского севера Н.А.Окладникова «Пустозёрские страдальцы».

Арестантов сначала расселили по обычным избам. Так они, в приличных условиях, прожили первые полтора года, до лета 1669-го, ожидая, пока им построят ямы. Причём местные мастера поголовно отказывались участвовать в возведении узилищ, справедливо полагая, что в таком случае станут пособниками мучителей. Никто не желал быть причастным к измывательствам над страстотерпцем, уже известным тогда на всю Россию. Наоборот, весь город был за Аввакума. Формально он и его друзья находились под стражей, на деле же – были окружены уважением, не испытывали, надо полагать, недостатка в пище, а главное – имели в распоряжении бумагу и писчие принадлежности. Аввакум, превосходно владевший письменной речью, стал сочинять прокламации, обращённые против никонианства. Эти прокламации он передавал сочувствующим. Там же, в Пустозёрске, их размножали, переписывая от руки, и посылали на «большую землю». Обратно поступали письма от единомышленников: Аввакум был отлично осведомлён о происходящем в стране.

Но так или иначе, ямы были построены: четыре отдельных сруба, высотой около 1,5 метров, половина – ниже уровня земли. Надземная часть снаружи также была обвалована землёй. Четыре землянки стояли рядом и были обнесены общей деревянной оградой, с охраняемыми воротами.

Деревянная крыша. Пол накрыт досками. Единственное отверстие, маленькое, но достаточное, чтобы человек пролез: дверь, она же и окно.

Внутри был сложен каменный очажок, и для обогрева узникам выдавали дрова, Аввакум сам об этом пишет. Дрова покупались «мирскими деньгами», то есть за счёт города. Дым выходил в то же единственное отверстие, и Аввакум травился дымом, падал на пол в беспамятстве.

Нужду справлял в углу. Экскременты потом брал на лопату и просовывал в то же отверстие, их забирали.

Из записей Аввакума и исторических исследований ясно, что сначала четыре узника сидели в одной землянке все вместе. Возможно, изначально была построена общая землянка, на четверых. Вчетвером сидеть всяко веселее, чем по одному. Они совместно молились, а главное – продолжали писать и передавать свои сочинения на волю.

Но так продолжалось недолго, меньше года. Соузник Аввакума Лазарь отважился отправить письмо с критикой реформ самому царю – и царь в ответ приказал учинить новую расправу.

14 апреля 1670 года состоялось беспрецедентное событие, редчайшее даже для того времени: повторная казнь. Провёл её специально приехавший в Пустозёрск стрелецкий командир, полуголова Иван Елагин.

Для начала Елагин, по пути к месту назначения, остановился в Мезени, учинил расследование – и повесил двоих последователей и связников Аввакума: юродивого Фёдора и Луку Лаврентьевича.

Далее тот же Елагин допросил с пристрастием и старших сыновей Аввакума, Ивана и Прокопия. Под угрозой казни оба старших сына отреклись от веры своего отца. Елагин пощадил их, но приказал посадить в яму, как и их мать Анастасию Марковну. Младшие дочери Аввакума остались на свободе.

Далее Елагин отправился собственно в Пустозёрск. После трёх дней допросов и увещеваний – готовы ли креститься тремя перстами? – и решительного отказа, Лазарю, Епифанию и Фёдору Иванову вторично отре́зали языки. Кроме того, Лазарю отрубили кисть руки по запястье, Фёдору – половину ладони, Епифанию – четыре пальца.

Кому и сколько отрезать и отрубить – Елагин не сам придумал, а имел точные предписания на то от начальства; вполне возможно, что и от самого царя, то есть Тишайший нашёл время, чтобы подумать и решить: этому – руку, этому – пальцы.

По окончании казни Лазарю отдали его собственную отрубленную кисть.

Аввакума, однако, опять не тронули. Это привело его в такое бешенство, что он разделся донага и выкинул всю одежду из темницы.

Затем отменили и совместное сидение: всех четверых расселили по отдельным землянкам.

Но когда стрелецкий начальник Елагин уехал, всё вернулось на круги своя. Четверо сидельцев по ночам вылезали из своих ям, чтобы проводить время вместе.

К этому времени относится курьёзный эпизод. Аввакум пишет, что дважды отрезанный язык Лазаря чудесным образом вырос снова: «…через два года и опять другой язык вырос, чудно, с первый же величиною, лишь маленько тупенек». Но Аввакум Петрович ошибся. Современная медицина совершенно точно знает, что язык человека не может регенерировать, то есть заново отрасти. Многие органы способны восстанавливаться (например, печень), но вот язык – нет. На месте отрезанного, удалённого языка со временем образуется новая ткань – рубец. Этот вот самый рубец во рту своего товарища Аввакум и принял за «другой язык».

Как общались люди с дважды вырезанными языками – нам неведомо. Зато мы знаем, что именно по настоянию Епифания, которого протопоп называл своим духовным отцом, Аввакум через два года, в 1672-м, начал писать своё «Житие».

Сам он утверждает, что писал «лучинкой». Любой желающий может провести эксперимент и попробовать это проделать. Тонкий уголёк острого конца лучины быстро крошится, им едва можно начертать две-три буквы, затем лучину надо снова поджигать и тушить.

Лучина – щепа – обычно щепется топором из длинного ровного берёзового полена. Кто-то, значит, изготавливал такие лучины сотнями, и снабжал ими сидельцев?

Возможно, Аввакум всё же получал с воли перо и чернила, а про «лучинку» упомянул для отвода глаз, чтобы не подставлять тех, кто ему помогал.

Все сочинения, написанные Аввакумом в период пустозёрского сидения, изучены и опубликованы. «Житие» писалось три года – но, помимо «Жития», были написаны «Книга бесед», «Книга толкований», десятки прокламаций, писем, челобитных. Сохранилась даже собственноручно начертанная им карикатура. Сочинения оставили и соузники Аввакума.

Фактически речь идёт о создании нелегального «издательства», скрытно работавшего на протяжении десятилетия, а то и больше, в чудовищных условиях. Рукописи передавались на волю, далее тиражировались от руки.

Каждая рукопись обретала культовый статус. Списки с посланий Аввакума продавали нелегально, из-под полы. Более того, появились фальсификаторы, писавшие от себя, но выдававшие свои прокламации за тексты Аввакума.

Протестное движение ширилось. Не только Никон, но и сам царь оказался под огнём презрительной критики.

За годы сидения на патриаршем престоле Никон провёл масштабную чистку, сменив всё церковное руководство. Вновь назначенные епископы, в свою очередь, стали смещать неугодных им приходских священников и назначать новых. В большом количестве появились разозлённые отставленные попы, лишившиеся источников существования. Против реформы выступили и монахи сотен монастырей.

Народ отлично разглядел фальшивую суть реформы, затеянной не ради общего блага, а исключительно ради борьбы за власть.

Люди очень не любят, когда их грубо обманывают. Люди не любят пустых напыщенных речей, справедливо полагая, что сладкие словеса маскируют неблаговидные поступки.

Роскошь – удел царей земных. Если церковь – за народ, то она должна и жить, как народ, то есть – в самоограничении. А никонианское священство расхаживало в золочёных ризах, беря пример с самого патриарха. Выбирая между золотым крестом и деревянным, честный человек всегда выбирает деревянный.

3. Смерть Тишайшего

В 1669 году скончалась царица Мария Ильинична, урождённая Милославская, противница никонианской реформы, защищавшая от царского гнева и Аввакума, и боярыню Морозову, и других лидеров старой веры. Со смертью царицы произошло и ослабление партии Милославских, также противников никонианства. С этого времени репрессии против старообрядцев резко усилились. Боярыню Морозову, вместе с сестрой, пытали, затем сослали в Боровск и в тюремном остроге посадили, как и Аввакума, в яму.

Постепенно Боровск превратился в один из центров сопротивления никонианству. В город стекались тысячи паломников, желая увидеть Морозову или хотя бы прикоснуться к стенам её тюрьмы.

Царь оказался в трудном положении: теперь даже публичная казнь не принесла бы нужного эффекта. Наоборот, расправа превратила бы Морозову в мученицу. Возможно, толпа вообще не позволила бы палачам сделать своё дело. Отдать приказ тайно умертвить боярыню царь не посмел, однако содержали узницу в суровых условиях, на хлебе и воде.

А чтобы усмирить народ – на центральной площади Боровска учинили публичную казнь: 8 октября 1675 года сожгли одновременно 14 староверов. Расправа получила широкую огласку; узнал о ней и Аввакум.

Спустя три недели после того, как боровский костёр отгорел, боярыня Морозова умерла от голода.

Волна расправ покатилась по стране. В Казани было сожжено 30 старообрядцев. Но в большинстве случаев речь идёт о единичных фактах. Сам Аввакум в «Житии» пишет: «…наших в Москве жарили и пекли», и далее называет несколько имён. То есть каждая огненная казнь всё же считалась из ряда вон выходящим событием. Речь не идёт о десятках тысяч костров, как некоторые думают.

Самым известным случаем преследования старообрядцев стало «Соловецкое сидение».

Ещё в 1657 году прислали в Соловецкий монастырь из Москвы служебные книги по новому образцу – но монахи запечатали их в палате, и десять лет продолжали проводить богослужения по старым книгам. В 1667 году на Вселенском Соборе подвергли анафеме древние богослужебные чины и тех, кто их держится, и назначили нового настоятеля, который должен был провести в Соловецком монастыре реформу, – но монахи, разумеется, его изгнали. И тогда в мае 1668-го для подавления бунта и наказания соловецкой братии царь Алексей Михайлович отправил на Соловки большой отряд стрельцов.

Надо понимать, что Соловки того времени – это не просто монашеская обитель, но и важный форпост (пригодившийся, например, в Русско-шведской войне 1656–1658 годов). Поэтому монастырь был хорошо укреплён и обладал съестными припасами на случай блокады, стены его были неприступны, а монахи владели воинскими навыками. Соловецкий монастырь был военной крепостью – а в итоге стал твердыней старой веры.

При появлении стрелецкого войска монахи закрыли ворота, а посланному переговорщику ответили, что «по новым книгам петь и служить отнюдь не хотят». Осада монастыря продолжалась целых восемь лет – то «мирная» и с уговорами, то с активными боевыми действиями; монастырь обстреливали из пушек и неоднократно, но безуспешно штурмовали. За это время несколько сотен монахов умерли от голода и ранений. Овладеть монастырём царские войска смогли лишь после того, как нашёлся предатель – чернец-перебежчик показал тайный ход и помог атакующим открыть ворота. Множество соловецких сидельцев были казнены различными способами – заморожены заживо, повешены, четвертованы, забиты до смерти; прочие были высланы в Кольский и Пустозёрский остроги.

В общей сложности число задокументированных случаев убийств и казней сторонников старой веры в России в XVII столетии – около тысячи. Для сравнения, во Франции, 24 августа 1572 года, за одну только ночь («Варфоломеевскую ночь») католики вырезали до 30 тысяч гугенотов.

За избиение соловецкой братии царь Алексей Михайлович заплатил жизнью. В те же дни, когда крупнейший в России монастырь был разгромлен, царь заболел, и через неделю – умер.

Алексей Михайлович Тишайший правил Россией более трёх десятилетий, и своё царствование ознаменовал двумя большими историческими победами – воссоединением Украины с Россией и активной экспансией в Сибирь, – а также одним большим историческим поражением: церковным расколом.

Укрепив русскую цивилизацию внешне, территориально, – внутренне, идеологически и духовно он ослабил её.

Тишайший – последний сильный, большой русский царь старого времени. На нём закончилась сусальная, лапотная, Христа ради богомольная Русь.

Главную свою мечту – восшествие на византийский престол – Алексей Михайлович так и не исполнил. (Была ли эта мечта – ещё вопрос. Но предположим, что была.)

Он царствовал, но не правил. Решению государственных вопросов уделял не более двух часов в день. В остальное время – молился, совершал паломничества, обедал и ужинал, беседовал с духовниками, читал, развлекался соколиной охотой. Оставил после себя многочисленное потомство (16 детей), в том числе – от второй жены Натальи Нарышкиной – будущего великого реформатора Петра Алексеевича.

Однако Пётр пошёл не в отца, а в мать.

Портреты Тишайшего показывают нам щекастого, круглолицего мужчину с печальным, задумчивым, неуверенным взглядом. Такому человеку не хочется подчиняться. Скорее, возникает желание сказать ему что-то хорошее, развеселить анекдотом или дать совет.

Его сын Пётр родился в 1672 году; в тот же год протопоп Аввакум, сидя в пустозёрской яме, в утлом лучинном свете приступил к написанию «Жития».

Своей книгой Аввакум увековечил всё царствование Тишайшего, а если взглянуть шире – и конец допетровской Руси, её последние времена, ознаменованные чумой, кострами никонианской инквизиции, соляными бунтами, солнечным затмением и концом света – всеми ожидаемым, но не состоявшимся.

Тут становится ясно, что именно раскол предвосхитил появление Петра. Раскол – создал Петра. Церковь распалась, вера зашаталась, не на что было опереться. Треснул самый фундамент. Петру пришлось с нуля закладывать новый.

Одновременно правление Алексея Тишайшего – время торжества «западников»: католиков, латинян, униатов, агентов влияния западноевропейской цивилизации. Воздействие осуществлялось как напрямую, так и опосредованно, через учёных греков, сильно зависимых от католической Европы.

Слабый отряд не может выжить сам по себе – и, чтобы победить, заключает союз с сильным отрядом. Так и греческая церковь, слабая, если не ничтожная, в политическом и финансовом отношении, активно маневрировала, ища союза то на западе, то на востоке, пытаясь выжить путём многочисленных компромиссов.

Табак, опиум и карточные игры были завезены в Россию ещё до рождения Петра, учёными греками-экспатами.

С Запада в Россию поступали тогда и поступают сейчас промышленные технологии; в этом Запад силён. Но технологии продаются не просто за золото – в нагрузку к ним обязательно следуют идеологии.

4. Подробности сидения

Обладатели тюремного опыта знают, что надзиратели – тоже люди, у них всегда есть симпатии и антипатии. К маньяку, террористу, насильнику, к губителю детей – не будет никакого снисхождения. К политическим же арестантам, наоборот, отношение – мягкое.

Ещё мягче оно становится, если арестанты готовы платить за облегчение своей участи. Получаемые от арестантов либо от их родственников и друзей «с воли» подношения – важный источник дохода надзирателя. Он полагает такую ситуацию справедливой: ведь он работает в клоаке.

Тюремный надзиратель – тоже воин: он вооружён, он на службе, подчиняется приказам, у него есть форма. Но добыть честь и славу на такой работе – невозможно.

Однако общество без тюремных надзирателей существовать не может: кто-то должен охранять хороших людей от злодеев.

Тюрьма деформирует и арестанта, и надзирателя – в одинаковой степени. В тюрьме они сидят оба. И тот, и другой пропитываются миазмами гниения.

Можно не сомневаться, что пустозёрские узники пользовались благожелательным отношением охраны, подогреваемым взятками с воли и собственной личной симпатией.

Почти 13 лет Аввакум и его товарищи пробыли за полярным кругом в ямах ниже уровня земли. Тундряной холод – особенный, он поднимается снизу, как будто из царства мёртвых. В тундре пахнет земляной стужей, вечной мерзлотой. Погружённый в эту аидову юдоль, человек способен прожить считаные недели. Аввакум же просуществовал 13 лет, написав сотни страниц. Такое возможно только при лояльном, сочувственном отношении надзирателей.

Это тот случай, когда коррупция послужила на благо нашей общей истории.

Но не будем судить людей, которых мы не знаем, и которые жили три с половиной столетия назад. Может быть, они помогали Аввакуму чистосердечно.

Когда боярыня Феодосия Морозова прибыла в боровскую тюрьму, первые месяцы охрана тоже позволяла передавать ей еду и одежду; но потом это стало известно в Москве, охрану сменили, прежних надзирателей сурово наказали, новые были неподкупны – и Морозова с того времени прожила едва полтора года.

Аввакум же продержался в Заполярье – 13 лет. Конечно, ему помогали.

Никто их нас не способен выжить сам по себе; мы можем уцелеть только с помощью тех, кто нас любит. Не в одиночку, но вместе.

…Уже давно умерла царица Мария Ильинична, заступница старообрядцев, уже царь женился вторично, на Нарышкиной, и теперь род Нарышкиных процвёл, а род Милославских утратил политический вес; но то было – в Москве, а в Пустозёрске четвёрку сидельцев, и прежде всего самого Аввакума, берегли все. Никто не желал записываться в губители гения.

Сохранились свидетельства и отдельные имена доброжелателей Аввакума. Н.Окладников сообщает, что по ночам охрана выводила сидельцев даже за территорию острога, и они встречались и отогревались в доме жителя Пустозёрска по имени Алексей. А другой доброволец, некий Поликарп, специально курсировал между Пустозёрском и «большой землёй», доставляя Аввакуму еду, одежду и письма. В монографии Окладникова есть отдельная глава: «О тех, кто помогал пустозёрским узникам».

Так была устроена русская система наказания в XVII веке, так она устроена и сейчас: всегда можно облегчить свою участь – где хитростью, где рублём, а иногда и силой авторитета.

Известен случай, описанный Лимоновым в одной из книг, и подтверждённый им в разговоре со мной летом 2006 года: пребывая в Лефортовском следственном изоляторе, Лимонов добился приёма у начальника изолятора, полковника Подреза (помню фамилию, поскольку и сам я сидел в Лефортово при том же полковнике), и попросил, чтобы его, Лимонова, днём выводили из камеры, где он сидел вдвоём с соседом, и помещали в соседнюю камеру, пустую, чтобы там, в тишине, Лимонов мог спокойно работать. И начальник изолятора Подрез, как ни странно, согласился.

В итоге Лимонов написал в Лефортово несколько отличных книг; их тут же опубликовали издатели Илья Кормильцев, ныне покойный, а также Константин и Ольга Тублины, ныне здравствующие.

История повторяется, да.

5. Ветер перемен. Воцарение Фёдора

Философ Иван Ильин утверждал, что монархия – честнее демократии, поскольку лидер, избранный демократическим путём, всегда озабочен выполнением своих предвыборных обещаний и раздачей новых обещаний, чтобы переизбраться на новый срок, то есть – сохранить власть. А монарх, получивший власть по праву рождения, не озабочен проблемами удержания власти – и, следовательно, может целиком сосредоточиться на деятельности во благо своей страны. Тут Ильин, конечно, ошибся. Монарх действует не в одиночку, он окружён придворными – а вот они как раз и озабочены изнурительной битвой за власть, за доступ к трону.

Кроме того, огромную проблему для монархии представляет вопрос престолонаследия, и в случае с царём Алексеем Михайловичем это сыграло важную роль в истории России.

Первая жена царя, Мария Милославская, родила за 21 год 13 детей, из них – пятерых мальчиков. Все пятеро оказались чрезвычайно слабосильными. Первенец, Дмитрий, прожил год, второй – Алексей – пятнадцать лет. Третий – Фёдор – успел даже поцарствовать шесть лет, но в 20-летнем возрасте также умер; четвёртый, Симеон, умер четырёхлетним; наконец, последний, Иван, прожил дольше всех, 29 лет, и был формально соправителем Петра I, но на деле – полупарализованным, слабовидящим инвалидом.

Из восьми дочерей царя Алексея и царицы Марии две – Анна и Евдокия (младшая) – также умерли детьми, другие же дотянули до старости. То есть по женской линии потомство Алексея и Марии было гораздо крепче и здоровее, чем по мужской. Но царю дочери были не нужны: царям требуются сильные и умные сыновья.

Наиболее известная из дочерей Алексея Тишайшего – царевна Софья; она даже правила страной целых 8 лет, пока её братья были малолетними, и конфликтовала с молодым Петром Алексеевичем.

Вся страна знала, что царица не может родить царю здорового наследника, – и это, конечно, воспринималось как ещё одно доказательство близкого конца света. В те времена, как и сейчас, люди хотели уверенно смотреть в будущее – а какое тут будущее, если у царя нет сильного, крепкого сына?..

Изнурённая непрерывными родами и попытками подарить мужу здоровых сыновей, царица Мария Ильинична умерла в марте 1669 года, в возрасте 44 лет, родив последнего ребёнка, дочь Евдокию (младшую), которая прожила всего два дня. Такая вот тяжёлая судьба выпала на долю царицы Марии: сама женщина сильная, она смогла дать жизнь шестерым сильным дочерям – и ни единому сыну.

Далее – в точности как у Пушкина: «Год прошёл, как сон пустой, царь женился на другой». В 1671 году друг царя боярин Артамон Матвеев устроил брак Алексея Михайловича со своей родственницей, 19-летней Натальей Нарышкиной. В придворном кругу произошла ротация: Нарышкины и Матвеевы «отодвинули» Милославских.

Молодая царица рожала три года подряд: сначала Петра, потом Наталью, потом Феодору.

Через пять лет после второй женитьбы царь Алексей Михайлович умер.

Наследником престола был заблаговременно объявлен пятнадцатилетний Фёдор Алексеевич, третий сын от первой жены; его венчали на царство 28 июня 1676 года. Он был болен цингой, почти не мог ходить, с места на место его переносили на руках.

По матери он был Милославский – и при дворе снова произошла рокировка: Милославские отобрали у Нарышкиных и Матвеевых главенствующие позиции обратно.

Артамон Матвеев и вовсе был сослан, вместе с семьёй, – тоже в Пустозёрск, где пробыл четыре года. Но, разумеется, не сидел в яме, как Авввакум, а жил с полным комфортом.

Безусловно, Матвеев и Аввакум встречались в Пустозёрске. Энергичный Матвеев вынашивал планы политического реванша – и мог пытаться превратить Аввакума в своего друга. Но пока что в Москве Матвеевых оттёрли от больших дел.

То было время, когда, при определённых условиях, никонианскую реформу могли остановить. Пятнадцатилетний царь Фёдор, хоть и учил грамоту под руководством западника и сторонника реформ Симеона Полоцкого, но находился под влиянием своей родной тётки, царевны Ирины Михайловны, а она стояла за старую веру.

Пост начальника приказа Большой казны, то есть управителя всеми финансами России, занял боярин Иван Михайлович Милославский, а другой приказ – Челобитный – возглавил убеждённый старовер Фёдор Соковнин.

Аввакум почувствовал ветер перемен – и отправил письмо новому царю Фёдору Алексеевичу, попросил помиловать его и отпустить на волю.

Поколебавшись, царь Фёдор приказал перевести пустозёрских сидельцев в монастыри Архангельска и Вологды, но вскоре передумал – и отменил своё решение.

Как обычно, при слабосильном и малолетнем царе борьба придворных партий резко обострилась. Фактически страной управляла царевна Ирина, но реформаторы тоже были сильны: за них играл и учитель царя Симеон Полоцкий, и патриарх Иоаким, и представители многих знатных боярских родов, недовольные очередным возвышением Милославских. Вопросы веры в этих политических интригах играли второстепенную роль: если ты мой враг и ты – за старую веру, то я, значит, буду за новую.

В результате Милославские упустили свой исторический шанс: в 1679 году царевна Ирина умерла, царь Фёдор приблизил к себе Симеона Полоцкого, а через год женился на Агафье Грушецкой, девушке польского происхождения. Царица Агафья осталась в истории как сторонница польской моды, склонявшая придворных к тому, чтобы стричь усы и бороды. Сама она носила «польскую шапочку» – женский головной убор, частично открывающий волосы. Другого вклада в культуру Агафья не сделала, просто не успела: через год после свадьбы родила первенца, Илью Фёдоровича, и умерла от родильной горячки, а вскоре умер и младенец.

Так или иначе, на рубеже 1670–1680-х годов, благодаря усилиям Симеона Полоцкого и влиянию на царя его польской жены, возобновилась вестернизация русского общества, а надежды на возвращение старой веры рухнули.

6. Первый тюремный писатель

В том же 1679 году произошло невероятное событие: за десять лет землянка Аввакума полностью обветшала и почти разрушилась.

Сгнить должен был узник – но сгнила его тюрьма; а узник продолжал жить и действовать. В философском и метафизическом смысле это, конечно, оглушительный факт. Тюремный сиделец пережил собственную тюрьму!

Темница сгнила не только и не столько из-за вечной мерзлоты – она сгнила, потому что узник презрел её, преодолел её. Темница сгнила, потому что в ней больше не было никакого смысла: даже запертый – узник остался свободным.

Человек глубоко верующий, прошедший через десятки лет опыта молитвенного труда, – защищён своей верой. Такую же защиту имеет человек действующий, всецело поглощённый работой, направленной на достижение конкретных целей. Аввакум был – и верующий, и действующий.

Тюрьма его не сломала, а сломалась сама. Сидение в яме не ослабило Аввакума, а укрепило.

Писателя или поэта бессмысленно сажать в тюрьму. Ограничить его творческую свободу невозможно в принципе. Писателя можно только убить. Писатель одинаково опасен и на воле, и в тюрьме.

В некоторых случаях тюрьма, наоборот, оказывается даже более комфортным для писателя местом. Лимонов – парадоксов друг – называл годы своего тюремного сидения «лучшим временем в жизни».

Даже отобрав у писателя бумагу и чернила, его нельзя остановить – он будет сочинять в уме и запоминать, либо царапать на стенах своей камеры. Так действовал Даниил Андреев, придумавший бо́льшую часть «Розы мира» в период тюремного заточения во Владимирском централе и затвердивший куски текста наизусть, а потом, после освобождения, сумевший их воспроизвести по памяти.

По словам Солженицына, он в годы сидения в лагере заучивал наизусть огромные фрагменты своих текстов; а когда освободился, почти всё вспомнил и восстановил на бумаге.

Творческая свобода для писателя важнее физической. По существу, он вовсе лишён физической свободы, даже если пребывает на воле: книга подчиняет его целиком.

В случае с другими артистами и людьми творчества всё не так однозначно. Архитектор, скульптор, музыкант, кинорежиссёр не могут творить в тюремной камере. Писатель или поэт – могут.

Писатель тюремной традиции – тот, кто познал весь круг унизительных мытарств: следствие, суд, приговор, этапирование к месту заключения – в тюрьму, в лагерь, в ссылку.

Писатель тюремной традиции пишет в тюрьме, но не обязательно – про тюрьму; и не обязательно он пишет художественные произведения – это могут быть и статьи, и работы философские, социологические, публицистические. В этом смысле тюремными писателями были и Ленин, и Сталин.

Русская тюремная литературная традиция наиболее мощная – но не уникальная. В тюрьме придумывали или писали свои книги Оскар Уайльд, де Сад, Луи Фердинанд Селин, Жан Жене. В тюрьме написаны тетради Антонио Грамши. В тюрьме немецкий политик и философ Август Бебель написал уже упомянутую нами культовую книгу «Женщина и социализм», имевшую громадное влияние на умы молодёжи в начале ХХ века.

После Аввакума – Сухово-Кобылин, затем Достоевский и Чернышевский. В следующем, ХХ веке, число резко увеличивается: Солженицын, Шаламов, Даниил Андреев, Лев Гумилёв, Евгения Гинзбург, Бродский, Алешковский, в ХХI веке – Лимонов. Не так много – но и не мало, и имена – сплошь блестящие, отборные.

Оба брата Катаевы – старший, Валентин, будущий автор «Сына полка», и младший, Евгений, впоследствии под псевдонимом Петров вместе с Ильфом создавший «12 стульев», – в начале двадцатых отсидели полгода в подвале одесского ЧК по обвинению в заговоре, и чудом избежали расстрела. Эти события старший брат потом частично изложит в повести «Уже написан Вертер».

Александр Грин, автор повести «Алые паруса», состоял в партии эсеров, сидел в тюрьме строгого режима, в том числе в одиночной камере, совершил две попытки побега, был приговорён к ссылке в Тобольскую губернию, но бежал и оттуда.

Классик советской литературы Юрий Домбровский был четырежды судим, приговорён к ссылкам и различным срокам сталинской каторги.

Ещё имена: писатель Борис Ширяев, писатель Анатолий Рыбаков, поэт Ярослав Смеляков.

Поэт-песенник Михаил Танич отсидел при Сталине 6 лет за антисоветскую агитацию, а в девяностых, на склоне лет, организовал группу «Лесоповал», исполнявшую песни в стиле тюремно-лагерного шансона.

Довлатов ухитрился побывать с обеих сторон решётки: служил срочную службу надзирателем и зафиксировал этот опыт в повести «Зона», затем, много позже, провёл месяц в Каляевской тюрьме в Петербурге.

Поэт Юрий Галансков, известный больше не своими стихами, а диссидентской деятельностью, получил 7 лет строгого режима и умер в тюремной больнице.

Известный поэт Игорь Губерман отсидел срок и написал книгу «Прогулки вокруг барака».

Особняком стоят судьбы литераторов, попавших под каток советской карательной психиатрии. Их – многие десятки, наиболее известные имена – поэты Леонид Губанов и Александр Есенин-Вольпин (сын Сергея Есенина). Некоторые литераторы, например, Михаил Нарица или Виктор Рафальский, оставили свидетельства о пребывании в психиатрических больницах.

Из каждого правила есть исключения. В нашем случае – это Антон Павлович Чехов, описавший сахалинскую каторгу конца XIX века.

Всякому любителю истории сталинских лагерей будет полезно изучить документальную повесть Чехова, чтобы сравнить: что́ за люди сидели и в каких условиях. Чехов создал уникальный труд; теперь благодарные островитяне учредили в Южно-Сахалинске единственный в своём роде музей конкретной книги.

Вот показательная цитата из повести Чехова «Остров Сахалин»:

«Один корреспондент пишет, что вначале он трусил чуть не каждого куста, а при встречах на дороге и тропинках с арестантом ощупывал под пальто револьвер, потом успокоился, придя к заключению, что “каторга в общем – стадо баранов, трусливых, ленивых, полуголодных и заискивающих”. Чтобы думать, что русские арестанты не убивают и не грабят встречного только из трусости и лени, надо быть очень плохого мнения о человеке вообще или не знать человека».

«Остров Сахалин» – вне сомнения, классика русской тюремной литературной традиции, притом что сам Чехов осуждён не был и опыта заключения не имел. В этом смысле Чехов – фигура, до сих пор до конца не разгаданная, то есть тоже – безусловно принадлежащая тайному миру.

Фундамент же русской тюремной литературы заложили – Аввакум и Достоевский. На этом фундаменте в ХХ веке, уже в русле сложившейся традиции, возник огромный корпус сильных текстов. Он был скреплён кровью: десятки писателей и поэтов – Николай Гумилёв, Осип Мандельштам, Исаак Бабель, Борис Пильняк и многие другие – были расстреляны либо сгинули в лагерях. Репрессиям подверглись тысячи литераторов, литературоведов, философов, публицистов. Многие – выжили, выдержали давление и оставили полноценные литературные свидетельства.

Сталин умер в 1953 году. ХХ съезд, осудивший культ личности, был проведён в 1956 году. А первое литературное свидетельство о лагерной системе было опубликовано в СССР лишь в ноябре 1962 года, то есть – через девять с половиной лет после смерти Сталина. Целых девять лет советское руководство собиралось с духом, чтобы открыть правду.

Первой ласточкой широкой публичной десталинизации был не Солженицын, а поэт Евтушенко. Его стихотворение «Наследники Сталина» было напечатано в «Правде» в октябре 1962 года, за месяц до публикации рассказа «Один день Ивана Денисовича».

И стихотворение, и повесть были опубликованы с личного разрешения Хрущёва, искавшего себе славы борца с культом личности.

Однако на этой трудной ниве есть ещё один первопроходец, и это не Евтушенко и не Солженицын, а Виктор Некрасов. Его повесть «Кира Георгиевна» вышла в «Новом мире» Твардовского в 1961 году, в июньском номере. В отличие от молодого наглеца Евтушенко и дебютанта в литературе, рязанского учителя Солженицына, Некрасов в то время уже был известным писателем – автором романа «В окопах Сталинграда» и лауреатом Сталинской премии. В повести «Кира Георгиевна» Некрасов коротко, но прямо описал арест в 1937 году первого мужа своей героини, и его возвращение спустя 20 лет. Упоминаются слова и выражения «север», «Магадан», «Колыма», «зека», «барак», «гражданин начальник», «просидел полжизни», «зазря посадили». Сюжет: вернувшийся некстати бывший муж совершенно не нужен своей жене (Кире Георгиевне), никак не вписывается в её новую благополучную жизнь; он сам это понимает – и уезжает. Он встречается с друзьями по лагерю – они не в обиде на советскую власть, они считают, что отсидели справедливо, «за дело». Они ни в коем случае не враги социализма. Отсидели, вышли, теперь хотят жить заново. Умная, лаконичная психологическая повесть, первый советский литературный портрет отсидевшего лагерника, первый подход, пока осторожный, к огромной проблематике. «Кира Георгиевна» не стала сенсацией, но, с подачи Твардовского, заявила тему. Дорога была проторена, дверь – открыта; вышедший следом «Один день Ивана Денисовича» пошёл по тропе, уже пробитой.

Рассказ Солженицына ознаменовал бурный ренессанс тюремной прозы, сложенной по лекалам Аввакума: более или менее рядовой гражданин оказывается под ударом государственно-административной системы и испытывает на своей шкуре всю её циничную безжалостность.

И вроде бы эта традиция – описания мучений, страданий, мытарств, смертей, всевозможных несправедливостей – должна была восторжествовать. У Твардовского в «Новом мире» лежала уже и подборка «Колымских рассказов» Шаламова. Но тут заиграли политические резоны. В октябре 1962 года разразился Карибский кризис, поставивший СССР и США на грань ядерной войны. Атомного пожара удалось избежать с большим трудом. Коллеги по Политбюро поспешили сместить Хрущёва. С его уходом десталинизация была свёрнута, публикация сенсационных тюремно-лагерных свидетельств – прекращена. Солженицына напечатали, но Шаламова – не успели.

«Оттепель» закончилась, примерно с 1965 года гайки стали вновь завинчивать, и русская тюремная литература на время пришла в упадок.

А вот «поводы» для тюремной литературы – никуда не делись. В феврале 1964 года арестовали поэта Иосифа Бродского; он был сослан в Архангельскую область.

В ссылке Бродский пробыл полтора года, будучи молодым и полным сил человеком 25 лет. (Между прочим, Бродский, как и Лимонов, говорил, что ссылка была одним из лучших периодов его жизни.) Из ссылки он вернулся в ореоле мученика, гонимого властями; потом он напишет знаменитое «Я входил вместо дикого зверя в клетку, выжигал свой срок и кликуху гвоздём в бараке».

Отбыв в эмиграцию, поэт сохранил ореол пострадавшего, но при этом, парадоксально, антисоветчиком не сделался, и публично не произнёс ни единого плохого слова про Советский Союз. Известен его афоризм: «Всячески избегайте приписывать себе статус жертвы».

Зато Солженицын стал профессиональной жертвой и самым известным антисоветчиком. Ему удалось выгодно продвинуть статус «русского тюремного писателя» на западный рынок, превратить в бренд, в ходовой товар, и на этом всемирно прославиться.

Впрочем, западная общественность узнала о существовании сталинских лагерей вовсе не от Солженицына, а гораздо раньше.

Ещё в середине тридцатых в Англии и США вышли книги советского учёного-ихтиолога Владимира Чернавина, специалиста по вылову рыбы в северных водах. В 1930 году Чернавин был арестован, сидел на Соловках, затем в Кандалакше, – и оттуда сумел сбежать в Финляндию, причём вместе с семьёй; перебрался в Англию, работал в Британском музее, и опубликовал несколько книг воспоминаний, гневно разоблачающих большевистскую систему. Книги Чернавина имели ходкие названия – например, «Я говорю от лица всех молчащих советских заключённых».

И сам Солженицын в книге «Бодался телёнок с дубом» («Четвёртое дополнение» от 1974 года) прямо признаётся: «Сейчас тут, на Западе, узнаю́: с двадцатых годов до 40 книг об Архипелаге, начиная с Соловков, были напечатаны здесь, переведены, оглашены – и потеряны, канули в беззвучие, никого не убедя, даже не разбудя. По человеческому свойству сытости и самодовольства: всё было сказано – и всё прошло мимо ушей».

Из этого мы можем сделать вывод, что лагерные разоблачения самого Солженицына прогремели не потому, что были исключительными по материалу и качеству изложения, – а потому, что появились в нужный момент, оказались востребованы политической конъюнктурой.

Одновременно и сам писатель принял отважное решение сменить касту: из племени художников, отверженных, – попытался перейти в племя жрецов, проповедников, учёных, знаменитых, привечаемых, высокооплачиваемых. За свой переход он дорого заплатил: отдал свой дар, разменял на славу «пророка в своём отечестве» – а таких, мы знаем, не бывает.

Советская тюремно-лагерная литература началась «Иваном Денисовичем» – но им же и закончилась. Далее на протяжении 24 лет, с 1962 года до 1986-го, тюремно-лагерная тема пребывала под спудом; тюрьмы, лагеря, зоны упоминались сквозь зубы, редко. Скажем, в романе Василия Ардаматского «Суд», вышедшем в 1980 году, есть две страницы, посвящённые тюрьме и её нравам.

Замалчивание тюремно-лагерной темы сопровождалось серьёзными достижениями в деле установления тотальной социалистической законности. История человечества не знает более декриминализированного и безопасного общества, нежели СССР семидесятых годов. Организованный преступный мир, разумеется, уцелел (он непобедим), но сильно сдал позиции. Официально преступность в СССР считалась полностью изжитой, ликвидированной. А нет преступности – нет, значит, и тюрем, и выпускать книги о тюрьмах незачем.

Михаил Горбачёв начал свою реформаторскую деятельность с лозунгов «ускорения» и «гласности». Цензура резко смягчилась. С 1987 года на советских читателей обрушился целый вал литературы, ранее запрещённой, – в том числе и тюремной.

С того времени и до настоящего момента нам доступна любая информация о любом периоде истории русской тюремной, каторжной, лагерной системы.

Два главных тюремных классика русской литературы ХХ века – Солженицын и Шаламов – придерживались диаметрально противоположных взглядов на тюремно-лагерный опыт. Солженицын полагал, что тюрьма закаляет, укрепляет дух, что опыт сидения в узилище делает человека сильнее. Шаламов же, наоборот, считал такой опыт разрушительным, растлевающим. Известны многие язвительные высказывания Шаламова в адрес Солженицына: сидел мало, сидел в щадящих условиях, поспешил обменять тюремный опыт на славу и деньги. Чью сторону занять в этом споре – каждый решит сам.

Протопопа Аввакума тюрьма не растлила. И хотя в «Житии» и в письмах он подробно описывает тяжелейшие условия, в которых пришлось ему провести долгие годы, – всё же его книги направлены не против тюрьмы, в них нет пафоса, обличающего карательную «систему». Задача Аввакума была шире и больше, чем просто социальная критика: он пытался спасти церковь, остановить раскол, предотвратить разрушение дома божьего. И то, что его воззвания доносились не из тёплой горницы, а из смрадной ледяной норы, придавало словам протопопа огромный вес.

Слово, доносящееся из-под земли, мы слышим лучше, чем крик площадного глашатая. Так уж мы устроены: нам важно слышать и звон пропаганды, и стон из-под глыб.

7. Конец Никона

Поссорившись с царём Алексеем, патриарх Никон в 1658 году уехал из Москвы в недавно построенный под Москвой (по его же, Никона, инициативе) Ново-Иерусалимский монастырь. Долго, целых семь лет, сидел он там, ожидая, что царь простит его и снова призовёт к себе, – но не дождался.

После того, как на Вселенском Соборе его низложили и извергли из священства, Никон стал простым монахом. Ему приказали покинуть Ново-Иерусалимский монастырь и отправили в ссылку – в Вологду, в Ферапонтов Белозёрский монастырь. Подробности его 10-летнего пребывания там описаны в монографии И.Бриллиантова «Ферпапонтов Белозёрский монастырь» (1899).

«В 1673 году, – сообщает Бриллиантов, – наличность монастырской казны доходила до 4 рублей 9 алтын и 2 денег и даже до одного рубля 19 алтын. Такая скудость казны объясняется неисправностью как обедневших крестьян-плательщиков, по целым годам не вносивших оброков, так и других должников, не плативших долгов по своим кабалам (долговым распискам). В иные месяцы расход превышал приход, и монастырский казначей вынужден был занимать деньги на текущие расходы у патриарха Никона. (…) В 1666 году, по приезде в Ферапонтов патриарха Никона, братия в челобитной государю так жаловалась на бедность монастыря: “монастырь у нас бедный и скудный и погорел без остатку и келейным покоем и стесненье великое и хлебу недорода – вызяб весь, а крестьян твоего жалованья за монастырём 321 двор, и то в разных городах”. В письмах Никона государю постоянно встречаются указания на скудость обители: “Жизнь в Ферапонтовом монастыре скудная, – пишет Никон, – вотчинка за ним небольшая и крестьянишки обнищали до конца”. Самое пребывание в Ферапонтове опального патриарха, который содержался, правда, при пособии окрестных монастырей, невольно вовлекало монастырь в лишние расходы, служившие большим бременем для оскудевшей обители».

В 1676 году, после смерти царя Алексея, Никон добился перевода в Кирилло-Белозёрский монастырь.

Какие же средства требовались для содержания сосланного Никона, если их приходилось собирать по всем вологодским монастырям?

Вот цитата из другого документа, приводится по тексту книги К.Кожурина:

«…велено давать ему, Никону, из белозёрских монастырей запасов в год: 15 вёдр вина церковного, 10 вёдр романеи, 10 ренского, 10 пуд патоки на мёд, 30 пуд мёду-сырцу, 20 вёдр малины на мед, 10 вёдр вишен на мёд, 30 вёдр уксусу, 50 осетров, 20 белуг, 400 теш межукосных, 70 стерлядей свежих, 150 щук, 200 язей, 50 лещей, 1000 окуней, 1000 карасей, 30 пуд икры, 300 пучков вязиги, 20000 кочней капусты, 20 вёдр огурцов, 5 вёдр рыжиков, 50 вёдр масла конопляного, 5 вёдр масла орехового, 50 пуд масла коровья, 50 вёдр сметаны, 10000 яиц, 30 пуд сыров, 300 лимонов, полпуда сахару головного, пуд пшена сорочинского, 10 фунтов перцу, 10 фунтов инбирю, 5 четвертей луку, 10 четвертей чесноку, 10 четвертей грибов, 10 ч. репы, 5 ч. свёклы, 500 редек, 3 ч. хрену, 100 пуд соли, 60 четвертей муки ржаной, 20 ч. пшеничной, 50 ч. овса, 30 ч. муки овсяной, 30 ч. ячменю, 50 ч. солоду ржаного, 30 ячного, 10 овсяного, 15 ч. круп гречневых, 50 ч. овсяных, 3 ч. проса, 12 ч. гороху».

Этот перечень производит не менее сильное впечатление, чем описания лишений, которым подвергался Аввакум.

30 пудов одной только икры в год: 480 кг. Больше килограмма икры в день пожирал этот человек! – вряд ли в одиночку, иначе умер бы от непосильных трудов. Вероятно, со стола Никона кормилась вся монастырская братия.

25 вёдер вина. «Казённое ведро» – официальная мера жидкостей в те времена, одна сороковая от бочки, 12,3 литра. 307 литров вина в год.

50 вёдер сметаны – более 600 литров в год.

Если староверов в России морили голодом, то Никона явно пытались уморить обжорством. Жестоко, бесчеловечно пытали его икрой, сметаной, осетриной. Но Никон держался стойко, проявляя терпение, упорство и выдержку.

Обратим внимание: в списке совсем нет мяса, зато рыба перечислена самая разнообразная. Человека пытали стерлядью и карасями. О, жуткое, беспросветное русское Средневековье, время немыслимых страданий!

Кто же из этих двоих достоин звания духовного лидера? Аввакум или Никон? Один ел мертвечину в Забайкалье и заживо гнил в Заполярье. Другой заедал икру сметаной. Будем выбирать.

…Юный царь Фёдор к Никону благоволил, и однажды по совету Симеона Полоцкого решил его реабилитировать. В 1681 году Никону разрешили вернуться из ссылки к себе в Новый Иерусалим.

Но туда Никон не доехал – умер по пути, в почтенном возрасте 76 лет.

Аввакум его пережил.

Пытка икрой и вином оказалась эффективней пытки голодом.

Они были идеологическими противниками – но не нужно считать их прямыми антагонистами, двойниками, доппельгангерами. Никон был много старше Аввакума, и достиг заоблачных высот власти. Аввакум в церковной иерархии стоял на три или четыре ступени ниже Никона: Никон был маршалом, Аввакум – капитаном. Они встречались считаные разы. Для Никона протопоп Аввакум был одним из сотен надоедливых провинциальных смутьянов, которых следовало безжалостно устранять со своего пути. В жизни Никона бешеный протопоп занимал мало места. Не нужно думать, что Никон с утра до ночи размышлял, как бы ему угомонить вредного пустозёрского узника.

Никон жил в мечтах о сане великого византийского патриарха, главы всех православных церквей. Никон алчно предощущал мировое господство, безмерную власть и столь же безмерную роскошь, и богатство его трапезы прямо свидетельствует об этом. Он собирался стать живым богом на земле, и от этого желания не отступился: даже будучи сосланным, пытался сохранить образ жизни живого бога. Что ему был Аввакум, погружённый в гнилую землянку на краю света?

Никона сослали, но его реформа продолжалась, дело его жизни ширилось, и он, накачивая себя в Белозёрских обителях вином и закусывая мёдом, щукой и лимонами, понимал, что сумел повернуть ход истории. Отсталая, по его мнению, русская церковь резко сблизилась с греческой и униатской церквями, и за их счёт усилилась политически и обогатилась интеллектуально, стала более современной, крепче встроилась в государственную систему, вывела Россию с просёлка на торную дорогу мирового исторического процесса. Так считали реформаторы церкви.

Но Никон хотел не просто запустить процесс модернизации – он хотел его возглавить, и непременно получить все положенные преференции, прежде всего – славу, величие.

Даже изгнанный, он хотел оставаться огромным, великим, сияющим, не русским – но византийцем.

А Аввакум византийцем быть не желал, оставался русским до мозга костей, голодным, сирым, но живым и действующим, упорным тружеником, царапающим буковки на клочках бумаги.

И в итоге тот, подземный, гниющий обитатель ледяной землянки – победил, а сияющий роскошный «живой бог» – проиграл.

К концу столетия «византийский проект» был закрыт. Новый государь Пётр Алексеевич попробовал воевать с Турцией, но затем решил прорубать окно в Европу через Балтику. Золотой престол базилевсов Петра не интересовал. Ему нужны были ценности нового времени: инженерные технологии, корабли, торговля.

Наконец, Петру нужна была абсолютная единоличная самодержавная власть. Статус духовного лидера Пётр просто отменил, сан патриарха – вообще ликвидировал. В России утвердился просвещённый абсолютизм, не сдерживаемый соображениями веры и религии.

Два видных участника той старой истории – бояре Артамон Матвеев и Иван Милославский, враги меж собой, – оба закончили свои дни трагически и фантастически.

Матвеев, дальний родственник матери Петра, просидел в Пустозёрске, по соседству с Авваумом, до 1680 года. Когда в 1682 году слабосильный царь Фёдор умер, не оставив наследника, возник конфликт, кто из его малолетних братьев будет далее править: Иван Алексеевич, рождённый от первой жены Милославской, или Пётр Алексеевич, рождённый от второй жены Нарышкиной. Матвеев приехал в Москву, пытался утихомирить бунт стрельцов, стоявших за Милославских, и был изрублен стрельцами на Красном крыльце Грановитой палаты в Кремле, на глазах у всей царской семьи, в том числе и девятилетнего Петра.

С того дня Пётр Алексеевич сохранил ненависть и к стрелецкому войску, подстрекаемому Милославскими, и ко всему прежнему укладу старой России, и впоследствии – строго по Фрейду, сражаясь с детскими страхами, – уничтожил и стрельцов, и весь прежний уклад жизни.

Царский казначей Иван Милославский пережил своего недруга Матвеева и умер своей смертью в 1685 году, и был упокоен с миром. Но спустя десять с лишним лет, в 1697 году, когда Пётр уже стал мужчиной и лидером страны, вскрылся заговор стрелецкого полковника Циклера, умышлявшего убить царя. На допросах подозреваемые назвали зачинщиком заговора боярина Ивана Милославского, к тому времени – уже давно похороненного. И тогда государь Пётр Алексеевич высочайше повелел извлечь труп боярина Милославского из земли. Сгнившие останки положили на сани, запряжённые свиньями, и провезли через всю Москву. В селе Преображенском поставили деревянный эшафот, труп Милославского поместили под настилом. Сверху – рубили головы осуждённым заговорщикам, а кровь – стекала вниз, на разложившиеся останки их предводителя. Далее тела казнённых, включая и гроб с телом Милославского, перевезли в столицу и выставили на всеобщее обозрение.

Протопоп Аввакум этих событий не застал. Он пережил и царя Алексея, и Никона, но покинул сей мир раньше, чем начались решительные петровские преобразования.

Аввакум ушёл в один год с последним старым царём, слабосильным Фёдором Алексеевичем, в год воцарения юного Петра.

1682-й – год конца старой страны, к тому времени уже устоявшейся, насчитывавшей восемь столетий записанной истории, знавшей и многие века язычества, и крещение при Владимире Святославиче, и встроение в мировую политику при Владимире Мономахе, и разворот на Восток при Александре Невском, и избавление от ордынского ига при Иване Великом, и усиление при Иване Грозном, и катастрофу польского вторжения, и воцарение нового монархического дома Романовых. Шатаясь, клонясь, бедуя, изнемогая, Россия продолжала не только существовать, но и усиливаться, расширяться на Восток и на Запад, прирастать землями; жила, дышала, уцелевала.

Но во времена Аввакума Россия отставала от Запада технологически минимум на двести лет.

Россия фатально опоздала к колониальному дележу планеты: не захватила дальних плацдармов ни в Индии, ни в Азии, ни в Африке, ни в Америке. России досталась лишь холодная Сибирь. Но, как потом выяснилось, этого было более чем достаточно: до сих пор, спустя три с половиной столетия, Россия держится за счёт природных богатств, добываемых в Сибири.

В будущем значение Сибири и Тихоокеанского побережья будет только возрастать. Подчинив себе весь северо-восточный угол Евразийского материка, необъятные земли и побережья двух океанов, Россия надолго, на многие столетия вперёд, застолбила себе ведущую роль в мировой политике. Контроль над одним только северным океаном значит много больше, чем торговля газом. Чем дальше в будущее – тем больше будет значить для нас Сибирь и Тихоокеанский контур. Сейчас эти земли – промороженные, отдалённые – осваивать трудно, убыточно; но так будет не всегда. Однажды, через 50 лет или через 150 лет, они превратятся в клондайк; мы до этого не доживём, но доживут наши внуки.

Так и Аввакум – ухитрился, сидя в землянке, на краю света, дотянуть до конца старой истории и начала новой.

…Пётр Алексеевич, скорее всего, про Аввакума вообще ничего не знал, или знал, но понаслышке. Связи между этими двумя персоналиями нет.

Пётр застал лишь кровавый эпилог битвы староверов и никонианцев, вылившийся в политическое противостояние Милославских и Матвеевых-Нарышкиных.

Растерзанием Артамона Матвеева и закончилась первая фаза истории раскола. Начавшись как идейное противостояние, как битва мыслителей, как мощный и глубокий процесс, раскол выродился в политическую драку двух придворных кланов. О духе, о церкви, о вере – речи уже не шло: только практическая сиюминутность.

8. Самосожжения. Геноцид русских

1

Недоброжелатели старообрядцев часто говорят, что протопоп Аввакум призывал своих сторонников к самосожжениям, «гарям». Это не так. Аввакум знал о самосожжениях, не осуждал их, – но и в огонь шагать никому не предлагал.

Вот его слова: «…и плакав о благоверии, не дождався еретическаго осуждения, сами во огнь дерзнувше, да цело и непорочно соблюдут правоверие. И сожегше своя телеса, душа же в руце Божии предаша…»

Староверы шли в огонь только под угрозой прямой физической расправы, когда уже не было другого выхода. Это нельзя считать актом мракобесия, религиозного фанатизма. Старовер учинял «гарь», когда в двери его дома уже стучала стража.

В 1682 году церковный Собор постановил предавать староверов «градскому суду», светскому, а не церковному; то есть старовер считался не просто вероотступником, еретиком, сектантом, – но уголовным преступником, таким же, как убийца или вор, со всеми вытекающими последствиями.

К концу 1660-х годов технология расправы над староверами была такова: сначала под пыткой человека склоняли к отказу от своих убеждений, потом, если это не приносило результата, забивали в рот кляп и насильственно причащали, волокли в храм и заставляли стоять службы, проводимые по новому канону и чину (так поступили, например, с боярыней Морозовой), а если несчастный и далее упорствовал – его сжигали, причём пепел не предавали земле, а развеивали. Так зачем староверу, хорошо знавшему, что его ожидает, добровольно сдаваться в руки палачей?

Богословы много спорили, как относиться к «гарям». Ведь самоубийство в христианстве – тяжкий грех, самоубийца прямиком следует в ад. Официальная новая церковь предала анафеме всех, кто добровольно шёл в огонь. Сами же староверы полагали, что принимают смерть мученическую, ради Христа, и греха в этом нет. Аввакум придерживался того же мнения. Не призывал людей идти в огонь, но и не осуждал их выбора.

Известны случаи, когда в огонь шагали одновременно до двух тысяч человек. Всего в массовых самосожжениях погибло около 10 тысяч приверженцев старой веры.

Огненные самоубийства продолжались на протяжении всего следующего столетия. Владислав Ходасевич в биографии Гавриила Державина пишет, что тот, будучи губернатором Олонецкой губернии, «…побывал во многих скитнях раскольников-беспоповцев, видел замечательные свидетельства разврата, обмана и беззакония, так же, как прямой веры и великого подвижничества. Тут, между прочим, Державин издал секретное распоряжение “о недопущении раскольников сжигать самих себя, как часто то они из бесноверия чинили”». А было это – в 1785 году; сто лет прошло после гибели Аввакума.

С точки зрения современного человека массовое уничтожение людей по религиозному признаку – это геноцид. С точки зрения современной морали, массовое самоубийство по причине религиозного характера – мракобесие.

Из песни слова не выкинешь: в XVII веке на территории России имел место геноцид, физическое истребление инакомыслящих.

Похожие, и более массовые, случаи происходили и в других странах; про Варфоломеевскую ночь мы уже упоминали.

Но настоящие фабрики смерти человек разумный создал гораздо позже. Самые страшные костры пылали не в дикие, тёмные и грязные Средние века, а в ХХ столетии, во времена конституций, демократий и всеобщей грамотности.

Человечество бурно развивалось технологически, изобретало философские системы и лекарства, строило университеты и библиотеки – но при этом деградировало нравственно.

Сейчас много спорят про «геноцид русских» в ХХ веке, про миллионы жертв, про большевиков и коммунистов, погубивших нацию. Был ли такой геноцид?

Некоторые историки, или демагоги, считающие себя историками, очень любят об этом поговорить применительно к Октябрьской революции, Гражданской войне, насильственной сталинской коллективизации и сталинским же репрессиям. Действительно, в ходе этих событий были физически уничтожены миллионы: одни расстреляны, другие убиты во время боевых действий, третьи доведены до смерти голодом, холодом, пытками и непосильным трудом.

Знаем ли мы точные цифры человеческих потерь? Нет, и узна́ем нескоро. Нужно понимать, что история ХХ века оставила огромное множество документов, фото-, кино– и видеосвидетельств, письменных и устных рассказов очевидцев; период, наиболее изученный исторической наукой. Но часть архивов до сих пор закрыта, документы – засекречены, их изучение – дело будущего. Поэтому даже самый всеобъемлющий и фундаментальный труд по истории прошлого столетия, включая историю СССР, не может являться исчерпывающим и окончательным: в любой момент, при рассекречивании той или иной папки в том или ином архиве, могут всплыть неопровержимые свидетельства, способные в корне изменить любой вроде бы очевидный научный постулат. Точные цифры человеческих потерь у разных историков могут разниться на порядок, и часто служат предметом спекуляций, в том числе и политических.

Но вернёмся к так называемому «геноциду русских».

Автор термина «геноцид» – юрист Рафаэль Лемкин (1900–1959), польский еврей, родившийся на территории современной Белоруссии и проживший бо́льшую часть жизни в США. Термин был введён Лемкиным в 1933 году в связи с расследованием массового уничтожения армян в Турции. Официально в международной практике термин «геноцид» используется только с 9 декабря 1948 года – даты принятия ООН «Конвенции о предупреждении геноцида и наказании за него». Разработку и принятие этой конвенции также инициировал Лемкин. Согласно конвенции, геноцид определяется как «действия, совершаемые с намерением уничтожить, полностью или частично, какую-либо национальную, этническую, расовую или религиозную группу как таковую».

В России в ходе Октябрьской революции и Гражданской войны было целенаправленно уничтожено огромное множество представителей старой родовой аристократии (во главе с царём) и крупной буржуазии, а также их прямых пособников. Уничтожалось и духовенство; большевики утверждали, что церковь обслуживала интересы правящего класса. Но такое уничтожение происходило в рамках классовой борьбы – а классовая борьба не попадает под определение геноцида.

Действительно, если некий человек, аристократ, дворянин-помещик или владелец завода, систематически, на протяжении десятилетий, силой и хитростью заставляет вас работать на себя, отбирает результаты вашего труда, обращается с вами и вашими детьми как со скотом, не даёт вам возможности получить элементарное образование; если его детей успешно лечат от болезней, а ваши дети от тех же болезней умирают в муках; если такой человек не только принуждает вас к непосильному труду, но и силой гонит вас с оружием в руках проливать кровь за свои интересы; если этот человек не только сам так действует, но и приучает к такому своих наследников; если он убеждён в своей правоте, потому что так же действовали и его предки, – убийство такого человека может расцениваться как акт возмездия. И если таких людей было убито, например, сто тысяч – стало быть, имело место сто тысяч актов возмездия, актов торжества справедливости, совершённых теми, кого несправедливость довела до исступления и ненависти.

Сравнивать геноцид и классовую борьбу невозможно, ибо геноцид всегда несправедлив, а в основе классовой борьбы лежит как раз понятие справедливости. Поэтому ни о каком геноциде, устроенном большевиками и коммунистами, не может быть и речи.

Когда говорят о жестокости сталинской репрессивной машины, обычно забывают о принципах классовой борьбы. Сначала уничтожали эксплуататора, того, кто грабит честного труженика, силой и обманом отбирает у него результаты труда. Затем уничтожали прочих врагов: пособников эксплуататора и всех, кто мешает вести классовую борьбу. Эта система изначально, с первых лет революции, была кровавой, чудовищной, однако, несмотря на реки крови, количество коммунистов, то есть людей, готовых вести классовую борьбу в том числе и с оружием в руках, всё время увеличивалось: в страшном 1937-м их было более 1 млн 900 тысяч, а через четыре года, в 1941 году, – уже более 3 млн 800 тысяч. При этом членство в партии было буквально опасным для жизни, поскольку чистки проводились в первую очередь именно среди членов ВКП(б). Во времена Большого террора менее чем за два года руками Ежова из партии и органов НКВД было вычищено более 600 тысяч человек, но на их место немедленно заступили новые люди. Если мы начнём думать, что все они были глупы и наивны, искали себе тёплого сытого местечка, «не знали» о масштабах репрессий, находились под воздействием пропаганды, – мы сами превратимся в наивных глупцов.

Было ли справедливым массовое уничтожение староверов в России во времена Аввакума? Нет. Они ни в чём не были виноваты, их не за что было наказывать. Хотя юридически, с точки зрения законов того времени, они считались уголовными преступниками. Закон не имеет к справедливости прямого отношения. В XVII веке людей сжигали на законных основаниях – сейчас это называется геноцидом.

Справедливость нельзя отменить, справедливость – сильнее закона и дороже жизни.

2

Массовое уничтожение классовых врагов требует большого количества исполнителей, то есть палачей. А палачом может быть далеко не каждый человек, эта профессия весьма специфическая. Как только классовая борьба в России приобрела массовый характер – в силовые органы (ЧК, ОГПУ, НКВД) устремились садисты, психопаты, маньяки, упыри, животные в человеческом обличии. Ужасно звучит, но и в упырях имелась потребность, их тоже рекрутировали в систему. И среди этой прослойки профессиональных душегубов также проводились чистки: одних палачей устраняли, на их место набирали других. Сталин мог себе это позволить, в его руках был огромный человеческий ресурс; всякие нашлись. Так классовая борьба стимулировала появление особого отряда хладнокровных, квалифицированных убийц, лишённых нравственного начала; у них были родители, жёны и дети, друзья, и эта специфическая социальная группа отравляла общественную атмосферу, распространяя цинизм и равнодушие, пренебрежение к состраданию; палачи пахли смертью, и этот запах пропитывал всю систему, дискредитируя её. В результате эффект от колоссальных и несомненных достижений советского социализма оказался навсегда омрачён трупным запахом.

Однако и европейский капитализм несёт на себе тот же сладковатый душок мертвечины. Благополучие европейского обывателя – голландского, бельгийского, английского, французского – щедро оплачено смертями миллионов индусов, конголезцев, алжирцев, вьетнамцев, китайцев и так далее.

Разница здесь принципиальная: колониализм губил чужих, других, людей «второго сорта», «недочеловеков», живущих где-то очень далеко, – а Россия, строя социализм, приносила в жертву собственных детей.

Есть ли разница между смертью «чужого», живущего за тысячи километров от вас, имеющего другой цвет кожи, говорящего на другом языке, – и смертью «своего», такого же, соседа, товарища, коллеги? Психологи скажут, что есть, и огромная. С убийством «чужого» легче смириться. Всегда можно сказать себе: он дикарь, он через год всё равно умер бы от холеры, он иноверец, и вообще, существует ли он на самом деле, я ведь про него только в газетах читал? Наоборот, убийство «своего», единоплеменника, единоверца, товарища, коллеги – переживается болезненно, это шок, травматический опыт, меняющий вас полностью.

Одно дело, когда за ваше богатство отдана жизнь индуса, которого вы никогда в глаза не видели, и не слышали его предсмертного вопля. И совсем другое дело, когда тот же вопль издаёт ваш сосед, вдруг оказавшийся «врагом народа». В первом случае вы не видите старуху с косой – во втором случае она проходит мимо, и хлопает вас по плечу, и подмигивает.

Так европейские народы, построившие своё благополучие на колониальных грабежах, избегли травматического опыта, – а народы России такой опыт приобрели, и стали мудрее, и познали истинную цену комфорта и изобилия.

Погублены миллионы – но сотни миллионов обрели страшный опыт. Он вошёл в кровь и остался навсегда.

В этом смысле русская цивилизация в ХХ веке мощно укрепилась духовно. Ни разгром большевиками православной церкви, ни уничтожение – тоже большевиками – значительной части интеллектуальной элиты, ни разоблачения сталинских преступлений в 1956 году, ни крах социалистического проекта в 1989 году, – не умаляют трансцедентного опыта смерти, преодолённого, тщательно и всесторонне осмысленного, отрефлексированного, описанного в тысячах книг.

Колониальные войны обогатили европейскую цивилизацию материально, но не снабдили европейца травматическим опытом; европеец так и не познал настоящую цену своего богатства – и остался в плену самообмана: он до сих пор свято убеждён, что нажил своё добро упорным честным трудом. Поэтому русский турист, приезжая во Францию или Голландию, смотрит на местных с превосходством, а местные в ответ смотрят на него с испугом, потому что он угрюм и не улыбается. А он не угрюм, он просто больше знает о том, чего стоит этот пряничный уют.

3

Сталин руками своих верных наркомов – Ягоды, Ежова и Берии – создал хорошо налаженную систему лагерей.

Во времена строительства Беломорканала численность зэков составляла около 600 тысяч. Наибольшей численности система достигла после окончания Великой Отечественной войны: 2,5 миллиона в лагерях.

Подавляющее число зэков – работали: рыли каналы, строили здания, добывали золото. Огромная часть существовала в скотских, крайне жестоких условиях и была доведена до смерти или полной потери здоровья. Другую, не менее многочисленную группу составляли профессиональные преступники, уголовники, «блатари»; они умели избегать тяжёлой работы, подкупали администрацию, отнимали у рядовых зэков – «мужиков» – еду и одежду, благополучно досиживали свои сроки и возвращались по домам.

Цифры никогда не лгут.

В год смерти Сталина население СССР составляло 188 миллионов, в лагерях сидело 2,5 миллиона, то есть примерно 1,3 % от всего населения.

В «свободной демократической» России на пике либеральных реформ, в 1996 году, когда я сам сидел в следственном изоляторе, население составляло 148 миллионов, а сидело по колониям и тюрьмам более 1,5 млн, то есть приблизительно 1 %. Для справки, лидером по количеству обитателей тюрем давным-давно являются США. Сейчас на 332 миллиона населения там сидит 2,2 миллиона, или 0,66 %. Цифры – одного порядка.

Есть ли принципиальная разница между сталинской пенитенциарной системой, 2,5 миллиона, – и современной американской, 2,2 миллиона? Конечно, есть. При Сталине советские зэки тяжело работали и умирали от истощения, а их современные американские собратья отлично себя чувствуют, хорошо питаются. Но это – внутреннее дело самих американцев; они богаты и могут себе позволить тратить на содержание своих тюрем по 80 миллиардов долларов в год. Сталин такого расточительства позволить себе не мог; наоборот, его зэки, обращённые в рабов, приносили стране пользу и прибыль.

А что же современная Россия? С её, как кричат отовсюду, полицейским и судебным произволом, засильем силовиков? Сейчас у нас сидят за решёткой и колючей проволокой 550 тысяч человек; никогда за всю историю Российской Федерации так мало не сидело.

Эти выкладки – очень приблизительные, но зато наглядные. И, конечно, они не отменяют преступлений сталинского периода, когда в результате «Большого террора», чисток и процветавшего доносительства были погублены десятки тысяч талантливейших учёных, гениальных подвижников и светил мирового масштаба, инженеров, военных и деятелей культуры. Но это – наше и только наше, внутреннее дело, боль России и её многонационального народа; за эти тяжёлые ошибки мы расплатились сами, и каждый, кто пытается принудить нас к какому-то специальному «покаянию», есть лицемер и демагог.

За преступления Сталина расплачивались следующие поколения советских людей; в том числе – моё поколение, видевшее мясо на столе два раза в месяц.

Но кто же выиграл, кто оказался прямым бенефициаром Октябрьской революции и сталинских репрессий? Советский народ построил справедливое общество, но так и не сумел решить продовольственную проблему; что же это за выгода, если людям было нечего есть? Да, русская цивилизация приобрела бесценный травматический опыт, но потеряла десятки тысяч лучших своих сынов, половину интеллектуальной элиты; может, это пиррова победа?

Вот что надо обязательно помнить. Уничтожение русских аристократов и русской буржуазии в результате Октябрьской революции смертельно напугало всю остальную мировую буржуазию. Дабы не допустить повторения русской революции, буржуазия во всём мире немедленно пошла на решительные уступки пролетариату. Был сокращён рабочий день, увеличены заработные платы, улучшены социальные условия жизни и быта. Женщины получили равные права с мужчинами. Был сокращён и затем ликвидирован детский труд. Укрепились и стали мощной силой профсоюзы. Лидеры рабочего движения в капиталистических странах стали угрожать истеблишменту своих стран повторением русской революции. Хозяева фабрик и заводов, скрипя зубами, соглашались на новые и новые реформы, – лишь бы не оказаться в кровавой мясорубке.