И тут произошли сразу два события. С грохотом провалился второй этаж, а новая вспышка озарила злорадно ухмыляющиеся лица двух молодчиков. Роберт сразу понял, что Стэнли тоже их увидел. Стэнли ударил одного из них кулаком в челюсть с такой силой, что звук был слышен даже сквозь шум пожара, и ухмыляющаяся физиономия скрылась в помятой траве.

Роберт не бил никого с тех пор, как после школы перестал заниматься боксом, и сейчас не собирался. Его левая рука действовала как бы по собственной воле. И вторая наглая морда растворилась в темноте.

– Отлично, – заметил Стэнли, посасывая ободранные костяшки пальцев, и воскликнул: – Смотрите!

Крыша сморщилась, как лицо ребенка, готового разреветься; будто плавящийся негатив пленки. Круглое окошко, столь печально знаменитое, покачнулось вперед и медленно завалилось внутрь. Взвился и опал язык пламени, и вдруг вся крыша рухнула в горящее месиво, смешавшись с обломками интерьера. Мужчины отшатнулись от волны вулканического жара. В летней ночи победоносно взревел неуправляемый огонь.

Когда пламя наконец погасло, Роберт со смутным удивлением увидел, что занялся рассвет. Спокойный, белесый рассвет, полный обещаний. Наступила тишина; шум и крики сменились мягким шипением водяных струй, поливавших дымящийся скелет дома. Посреди истоптанной травы стояли лишь четыре уцелевшие стены, закоптелые и мрачные. Четыре стены и часть лестницы с искривленным железным поручнем. По обеим сторонам двери виднелись останки веселых цветочных кадок Невила, над краями которых нависали мокрые и почерневшие обрывки едва узнаваемых цветов. Между ними зиял черной пустотой дверной проем.

– Что ж, – сказал подошедший Стэнли, – кажется, все.

– Как это началось? – осведомился Билл, подоспевший слишком поздно и не видевший ничего, кроме руин.

– Никто не знает. Когда констебль Ньюсом прибыл на дежурство, дом уже горел, – ответил Роберт. – Кстати, что стало с теми двумя типами?

– Которых мы научили уму-разуму? – уточнил Стэнли. – Домой пошли.

– Жаль, выражение лица не считается доказательством.

– Да, – проговорил Стэнли. – Ни за это, ни за разбитые стекла никого не привлекут. А я все еще кое-кому должен за шишку на голове.

– Вы этому мерзавцу сегодня чуть шею не свернули. Хоть какая-то компенсация, разве нет?

– Как вы им сообщите? – спросил Стэнли, явно имея в виду Шарпов.

– Бог знает, – пожал плечами Роберт. – Оповестить сразу и испортить победу в суде? Или пускай порадуются, а потом придется их огорчить?

– Пускай порадуются, – сказал Стэнли. – Что бы ни произошло потом, ничто уже не омрачит их триумфа. Не надо все портить.

– Наверное, вы правы, Стэн. Знать бы наверняка, как будет лучше. Пожалуй, закажу им номера в «Розе и короне».

– Им это не понравится, – заметил Стэн.

– Может, и так, – несколько нетерпеливо отозвался Роберт, – но выбора у них нет. Что бы они ни решили, им, думаю, все равно придется где-то провести ночь или две, чтобы все устроить. «Роза и корона» – лучшее из имеющегося.

– Ну, – начал Стэнли, – я тут подумал. Уверен, моя квартирная хозяйка будет рада их разместить. Она всегда была на их стороне, у нее есть свободная комната, а еще они могли бы занять переднюю гостиную, которую она никогда не использует. Это последний ряд муниципальных домов, которые выходят к Медоуз, там очень тихо. Уверен, там им будет лучше, чем в отеле, где на них все будут пялиться.

– Правда, Стэн. Я бы не додумался. Вы считаете, ваша хозяйка согласится?

– Не считаю, а уверен. В данный момент они ее очень сильно волнуют. Она примет их как членов королевской семьи.

– Тогда уточните и позвоните мне в Нортон. Оставьте сообщение в гостинице «Фезерс».

Глава 22

Роберту казалось, что в здание суда в Нортоне втиснулась чуть ли не половина Милфорда. На пороге переминались с ноги на ногу раздраженные и обиженные жители Нортона, недовольные тем, что знаменитое на всю страну дело, слушавшееся в их суде, привлекло столько народу, а им самим не хватило места. Хитрые приезжие пройдохи подговорили нортонскую молодежь занять для них места в очереди, чего взрослые жители Нортона сделать не догадались.

В зале было жарко, и толпа гудела не только в ходе обычных предварительных процедур, но даже во время речи прокурора Майлза Эллисона о сути преступления. Эллисон был полной противоположностью Кевину Макдермоту: светлое, мягкое лицо принадлежало не столько человеку, сколько типу людей; говорил он спокойным, сухим, лишенным эмоций голосом. А поскольку все присутствующие давно прочитали все об этой истории и во всех подробностях ее обсудили, публика не обращала на него внимания, а скорее развлекалась поисками знакомых в зале суда.

Роберт вертел в кармане овальный кусочек картона, который вчера перед отъездом вложила ему в руку Кристина, и повторял про себя будущую речь. На ярко-синем фоне была нарисована малиновка с пышной красной грудкой и надпись: «НИ ОДНА ПТИЦА НЕ УПАДЕТ». Как, думал Роберт, снова и снова вращая в руке картонку, сказать людям, что у них больше нет дома?

Внезапное движение сотен тел и наступившая затем тишина вернули его к действительности, и он понял, что Бетти Кейн дает клятву над Библией. «Ничего не целовала, кроме книги», – сказал Бен Карли, впервые увидев ее при тех же обстоятельствах. Сегодня она выглядела так же. Голубой костюм так же наводил на мысли о юности и невинности, о цветах вероники и колокольчиках в траве, о дыме костра. Шляпка так же открывала чистый детский лоб с чарующей линией волос. Роберт, знавший о том, как она жила в те недели, когда пропала из дому, вновь был поражен ее видом. Умение внушать к себе доверие – одно из важнейших для преступника качеств, но до сих пор он считал, что способен разглядеть любое притворство. Он впервые видел работу мастера. По сравнению с ней остальные выглядели любителями.

И вновь она образцово давала показания; ее звонкий юный голосок был слышен во всех уголках зала. Публика вновь слушала, замерев, затаив дыхание. Однако судей ей на сей раз очаровать не удалось. Если верить выражению лица господина судьи Сэя, то ее обаяние не произвело на него ни малейшего впечатления. Роберт подумал, что причина критического взгляда судьи кроется либо в том, что ему вообще противна вся эта история, либо в подозрении, что Кевин Макдермот не явился бы сюда защищать этих двух женщин, не будь у него чертовски веских аргументов.

Рассказ Бетти о ее страданиях произвел тот эффект, которого прокурор не сумел добиться: вызвал эмоциональную реакцию. Публика то хором вздыхала, то негодующе перешептывалась. Это не выходило за рамки дозволенного, требовать тишины судье не пришлось, но было ясно, на чьей стороне присутствующие. И в такой напряженной атмосфере Кевин начал перекрестный допрос.

– Мисс Кейн, – мягким, тягучим голосом произнес Кевин, – вы сказали, что, когда приехали во «Франчайз», было темно. Действительно было очень темно?

Убеждающий тон вопроса навел ее на мысль, что Кевин не хочет услышать о том, что и впрямь было темно, и она ответила так, как он предполагал.

– Да. Очень темно, – сказала она.

– Слишком темно, чтобы видеть дом снаружи?

– Да, слишком темно.

Он как будто сменил тему.

– В ночь вашего побега, вероятно, было не настолько темно?

– О нет, было еще темнее, если такое возможно.

– Значит, вы вообще никогда не видели дом снаружи?

– Никогда.

– Никогда. Итак, теперь, когда мы с этим определились, давайте обсудим то, что, как вы сказали, вам было видно из окна вашей темницы на чердаке. В своем заявлении полиции вы сказали, описывая то неизвестное место, где вас держали, что подъездная дорожка от ворот к двери «сначала шла прямо, а потом расходилась, окружая дверь по обеим сторонам».

– Да.

– Откуда вы об этом узнали?

– Откуда я об этом узнала? Я это видела.

– Откуда?

– Из чердачного окна. Оно выходит на переднюю часть двора.

– Но из чердачного окна видно только прямую часть дорожки. Остальное загораживает край крыши. Откуда вы узнали, что дорожка расходилась, окружая дверь по обеим сторонам?

– Я это видела!

– Как?

– Из окна.

– Хотите дать нам понять, что ваше зрение работает не так, как у других людей? По принципу ирландских ружей, которые, стреляя, попадают за угол? Или это делается с помощью зеркал?

– Все так, как я описала!

– Разумеется, все именно так, но вы описали двор так, как его мог бы видеть, допустим, человек, заглянувший через ограду, а не стоявший на чердаке. При этом вы утверждаете, что видели двор только оттуда.

– Полагаю, – вмешался судья, – у вас есть свидетель, который может описать вид из окна?

– Два, милорд.

– Хватит и одного с нормальным зрением, – сухо отозвался судья.

– Итак, вы не можете объяснить, как во время беседы с полицией в Эйлсбери вы описали особенность дорожки, о которой никак не могли знать, если говорили правду. Вы бывали за границей, мисс Кейн?

– За границей? – переспросила она; смена темы ее удивила. – Нет.

– Никогда?

– Никогда.

– Не случалось ли вам недавно бывать в Дании? В Копенгагене, например?

– Нет.

Выражение лица ее не изменилось, однако Роберту показалось, что в ее голосе мелькнула нотка неуверенности.

– Вам знаком человек по имени Бернард Чэдвик?

Она внезапно напряглась. Роберту она напомнила насторожившегося зверька. Никаких перемен в ее облике не было. Напротив, она как будто еще больше застыла, прислушиваясь.

– Нет. – Голос ее звучал бесцветно, равнодушно.

– Он не ваш друг?

– Нет.

– Вы, случайно, не останавливались с ним в отеле в Копенгагене?

– Нет.

– Вы с кем-нибудь останавливались в отеле в Копенгагене?

– Нет, я вообще никогда не была за границей.

– Иными словами, если бы я высказал предположение, что вы провели те несколько недель в отеле в Копенгагене, а не на чердаке «Франчайза», оно было бы ошибочным?

– Абсолютно.

– Благодарю.

Как и предполагал Кевин, Майлз Эллисон встал и попробовал спасти ситуацию:

– Мисс Кейн, вы приехали во «Франчайз» на машине.

– Да.

– В заявлении вы говорите, что машина подъехала к двери в дом. Раз было темно, то дорожку и большую часть двора, вероятно, освещали подфарники, если не фары автомобиля.

– Да, – перебила она прежде, чем он договорил, – да, конечно, наверное, тогда я и увидела круг. Я знаю, что видела. Знаю.

Она бросила беглый взгляд на Кевина, и Роберт вспомнил выражение ее лица, когда в тот первый день во «Франчайзе» она правильно опознала чемоданы в шкафу. Знай она, что еще задумал для нее Кевин, она бы не стала так радоваться мимолетной победе.

Вслед за ней показания давала «красотка» Роза Глин, купившая по случаю новое платье и шляпку. Платье было красным, как помидор, а шляпка бордовой с кобальтово-синей лентой и розовым цветком; все это делало Розу еще более цветущей и отвратительной. Роберт вновь с интересом заметил, что из-за того, с каким смаком она говорила, ей не симпатизировала даже самая сентиментальная публика. Аудитории она не нравилась, несмотря на свойственное англичанам неприятие злобы. Когда Кевин во время перекрестного допроса заметил, что на самом деле от Шарпов она ушла вовсе не по собственному желанию, а потому что ее уволили, на каждом втором лице в зале появилось выражение, будто бы говорившее: «Ах, вот оно что!» Кроме этой легкой попытки подорвать доверие к ней суда, Кевин практически ничего не мог с ней сделать, поэтому отпустил ее. Он ждал ее несчастную сообщницу.

Сообщница выглядела еще более несчастной, чем в полицейском суде в Милфорде. Ее явно потрясло более впечатляющее обилие мантий и париков. Полицейская форма – это уже плохо, но по сравнению со здешней ритуальной атмосферой полиция казалась почти родной. Если в Милфорде Глэдис была не в своей тарелке, то сейчас она совсем запаниковала. Кевин внимательно рассматривал ее, анализировал, прикидывал, как ему действовать. Майлз Эллисон, несмотря на терпеливую, вкрадчивую манеру, запугал ее до смерти. Парик и мантия явно ассоциировались у нее с чем-то враждебным, с карающей дланью. Поэтому Кевин стал ее утешителем и защитником.

Те ласковые, нежные, чуть ли не воркующие нотки, которые Кевин умел придать своему голосу, звучали почти неприлично – так думал Роберт, слушая первые слова Кевина, адресованные Глэдис. Тихий, неторопливый голос ободрил ее. Она немного расслабилась, перестала нервно сжимать перила маленькими, худыми руками и медленно положила их перед собой. Кевин расспрашивал ее о школе. Испуг в глазах Глэдис исчез, и на вопросы она отвечала вполне спокойно, очевидно, чувствуя, что говорит с другом.

– Итак, Глэдис, полагаю, вам не хотелось идти сегодня в суд и давать показания против двух женщин из «Франчайза».

– Да, не хотелось. Очень не хотелось!

– Но вы пришли, – сказал он без всякого упрека в тоне, а просто констатируя.

– Да, – ответила она пристыженным голосом.

– Почему? Вы считали это своим долгом?

– Нет. Ох, нет.

– Вас кто-то заставил прийти?

Роберт заметил реакцию судьи на этот вопрос; Кевин тоже, краем глаза.

– Вам кто-то угрожал? – быстро заключил Кевин, и господин судья помедлил. – Кто-нибудь сказал вам: «Расскажешь то, что я велю сказать, или я расскажу про тебя»?

На ее лице возникло выражение надежды, смешанной со страхом.

– Не знаю, – откликнулась она, прибегнув к излюбленному ответу необразованного человека.

– Если кто-то угрозами заставил вас солгать, то это лицо будет наказано.

Такая мысль явно не приходила Глэдис в голову.

– Суд и все эти люди, которых вы видите, собрались, чтобы узнать правду. И господин судья сурово накажет того, кто угрозами заставил вас прийти сюда и говорить неправду. Более того: существует очень серьезное наказание для тех, кто дал клятву говорить правду, но сказал обратное. Но если выяснится, что делают они это под давлением, потому что им кто-то угрожал, то более суровое наказание понесет тот, кто угрожал. Вы понимаете?

– Да, – прошептала она.

– А теперь я выдвину предположение о том, что произошло на самом деле, а вы скажете, прав ли я. – Он подождал ответа, но она молчала, поэтому он продолжил: – Кто-то, быть может, ваша подруга, взял кое-что во «Франчайзе» – допустим, часы. Ваша подруга не пожелала оставить часы у себя и отдала их вам. Возможно, вы не соглашались их брать, но ваша подруга, вероятно, проявила настойчивость, а вам не хотелось отказываться от подарка. Вы взяли часы. Теперь позволю себе предположить, что эта подруга попросила вас подтвердить свидетельские показания, которые она собиралась давать в суде. Вы, не желая лгать, воспротивились этому. И тогда она пригрозила вам: «Если ты этого не сделаешь, я скажу, что это ты украла часы из “Франчайза”, когда пришла навестить меня». Или что-то в этом духе.

Кевин помолчал, но она лишь растерянно смотрела на него.

– Полагаю, что из-за этих угроз вы действительно пошли на слушание дела в суд и подтвердили ложные показания вашей подруги, но уже дома пожалели об этом. Вам стало так стыдно, что противно было даже думать о том, чтобы оставить часы у себя. Тогда вы положили их в коробочку и отправили во «Франчайз» по почте, приложив записку: «Мне этого не надо». – Кевин сделал паузу. – Я предполагаю, Глэдис, что на самом деле все было именно так.

Но она испугалась:

– Нет! Нет, у меня никогда не было этих часов.

Кевин не обратил внимание на признание и спокойно продолжил:

– Значит, я ошибаюсь?

– Да. Это не я послала часы обратно.

Он взял в руки листок бумаги и все тем же мягким тоном сказал:

– В школе вы очень хорошо рисовали. Так хорошо, что ваши работы показывали на школьной выставке.

– Да.

– У меня в руках карта Канады – очень аккуратная карта, – которую показали на выставке. За нее вы даже получили награду. Здесь в правом углу ваша подпись, и я не сомневаюсь, что вы очень гордились столь аккуратной работой. Полагаю, вы ее помните.

Рисунок передали судье, а Кевин прибавил:

– Господа присяжные, эту карту Канады Глэдис Риз нарисовала в последний год в школе. Когда господин судья рассмотрит ее, карту, несомненно, передадут вам. – Затем он обратился к Глэдис: – Вы сами нарисовали эту карту?

– Да.

– И написали свое имя в уголке.

– Да.

– А внизу печатными буквами написали «ДОМИНИОН КАНАДА»?

– Да.

– Вы написали печатными буквами внизу: «ДОМИНИОН КАНАДА». Хорошо. А здесь у меня обрывок бумаги, на котором кто-то написал слова: «МНЕ ЭТОГО НЕ НАДО». Этот обрывок бумаги с надписью печатными буквами был приложен к часам, отправленным по почте во «Франчайз». Эти часы пропали, когда в доме работала Роза Глин. И я полагаю, что надпись «МНЕ ЭТОГО НЕ НАДО» – была выполнена тем же почерком, что и надпись: «ДОМИНИОН КАНАДА». И этот почерк – ваш.

– Нет, – выпалила она, взяв протянутый ей обрывок бумаги и быстро отложив его, словно он мог ее ужалить. – Это не я. Это не я послала обратно часы.

– Это не вы написали слова «МНЕ ЭТОГО НЕ НАДО»?

– Нет.

– Но слова «ДОМИНИОН КАНАДА» написали вы?

– Да.

– Что ж, в таком случае у меня есть доказательство, что эти слова написаны одним и тем же почерком. Позже я его продемонстрирую, а пока господа присяжные могут спокойно рассмотреть его и прийти к собственным заключениям. Благодарю.

– Мой ученый коллега предположил, – сказал Майлз Эллисон, – что вы пришли сюда, потому что на вас было оказано давление. Это правда?

– Нет!

– Вы пришли сюда не потому, что боялись того, что может случиться, если вы не придете?

Она на некоторое время задумалась, очевидно, распутывая вопрос в голове.

– Нет, – наконец ответила она.

– То, что вы говорили в полицейском суде, и то, что вы сказали сегодня, правда?

– Да.

– Вам никто не подсказал эти утверждения?

– Нет.

Однако у присяжных сложилось именно такое впечатление: перед ними свидетельница, неохотно повторяющая чужую выдуманную историю.

Других свидетелей обвинения не было, и Кевин решил покончить со всеми сомнениями относительно Глэдис Риз, прежде чем приступить к своей главной задаче, руководствуясь принципом всех домохозяек: сначала надо вымыть ноги, а уж потом убирать дом.

Графолог засвидетельствовал, что два представленных в суде образца почерка выполнены одной и той же рукой. Он не просто не сомневался в этом, но и редко приходил к заключению с такой легкостью. В обоих образцах встречались как одинаковые буквы, так и одинаковые сочетания букв. Присяжные явно пришли к такому же выводу – невозможно было увидеть образцы и усомниться в том, что они написаны одним человеком, – поэтому выдвинутое Эллисоном предположение, что графологи могли и ошибиться, прозвучало неубедительно, будто он говорил по инерции. Кевин ответил на это вызовом эксперта по отпечаткам пальцев, заявившего, что и на карте, и на приложенной к часам бумажке идентичные отпечатки пальцев. Эллисон сделал последний рывок и сказал, что отпечатки могут принадлежать не Глэдис Риз, но ему явно не хотелось, чтобы суд это проверял.

Теперь, установив, что в то время, как Глэдис Риз выступала в полицейском суде, она хранила у себя часы, украденные из «Франчайза», и вернула их сразу после суда вместе с запиской, выдававшей муки совести, Кевин мог приступить к развенчанию истории Бетти Кейн, оставив Розу Глин и ее лжесвидетельство полиции.

Когда давать показания вызвали Бернарда Уильяма Чэдвика, зрители подались вперед и послышался удивленный шепот. Читателям газет это имя знакомо не было. Зачем этот человек явился сюда? Что собирается рассказать?

А он явился, чтобы сообщить, что работает в лондонской фирме, приобретает для нее фарфор и различные модные товары, женат и проживает вместе с женой в Илинге.

– Вы часто в разъездах, – сказал Кевин.

– Да.

– В марте этого года вы ездили в Ларборо?

– Да.

– Будучи в Ларборо, вы встречались с Бетти Кейн?

– Да.

– Как вы познакомились?

– Она меня подцепила.

Эти слова вызвали мгновенный и единодушный протест в зале суда. Как пострадали уличенные во лжи Роза Глин и ее сообщница, никого не волновало, но Бетти Кейн – святая. Нельзя столь небрежно отзываться о Бетти Кейн, так похожей на Бернадетту!

Судья осадил публику, хотя расшумелась она непреднамеренно. Он также сделал выговор свидетелю. «Подцепить», согласно его мнению, понятие весьма размытое, и он был бы благодарен свидетелю, если бы тот, давая ответы, придерживался общепринятого языка.

– Пожалуйста, расскажите суду, как именно вы с ней познакомились, – попросил Кевин.

– Как-то раз я забежал в «Мидленд» выпить чаю, и она… э… заговорила со мной. Она тоже пила чай.

– Одна.

– Совсем одна.

– Не вы первый с ней заговорили?

– Я ее даже не заметил.

– Тогда каким образом она привлекла ваше внимание?

– Она улыбнулась, я улыбнулся в ответ, но вернулся к документам. Я был занят. Потом она со мной заговорила. Спросила, что за документы и тому подобное.

– Итак, знакомство началось.

– Да. Она сказала, что идет в кино, и пригласила меня. Ну, я на тот момент уже закончил работу, а она девчонка симпатичная, вот я и согласился. Мы встретились и на следующий день, и она стала ездить со мной за город.

– Когда вы ездили по делам?

– Ну да. Она меня сопровождала, а потом мы где-нибудь обедали и пили чай, прежде чем ей надо было возвращаться домой к тете.

– Она рассказывала вам о своей семье?

– Да, говорила, что дома чувствует себя несчастной, на нее там никто не обращает внимания. У нее был длинный список жалоб, но я как-то не воспринял их серьезно. Мне она показалась такой холеной штучкой.

– Что? – переспросил судья.

– Девушкой из благополучной семьи, ваша честь.

– Да? – сказал Кевин. – И сколько же длилась эта идиллия в Ларборо?

– Выяснилось, что нам уезжать из Ларборо в один день. Она должна была возвращаться домой, поскольку у нее закончились каникулы – она и так их уже продлила, чтобы еще погулять со мной, – а мне нужно было лететь в Копенгаген по делам. И вот она сказала, что не намерена возвращаться домой, и попросила взять ее с собой. Я не согласился. Невинным ребенком, каким она показалась мне в «Мидленде», я ее уже не считал, поскольку успел узнать ее получше, но все равно думал, она неопытная. В конце концов, ей всего шестнадцать.

– Это она вам так сказала?

– Ей исполнилось шестнадцать в Ларборо. – Губы Чэдвика под темными усиками искривились в усмешке. – Мне это стоило дорогущей губной помады.

Роберт бросил взгляд на миссис Уинн. Та прикрыла лицо руками. Сидевший рядом с ней Лесли Уинн выглядел ошарашенным; его лицо словно окаменело.

– Вы не знали, что на самом деле ей пятнадцать?

– Нет. Только недавно узнал.

– Итак, когда она предложила поехать с вами, вы сочли ее неопытным ребенком шестнадцати лет.

– Да.

– Почему вы передумали?

– Она… убедила меня, что это не так.

– Что не так?

– Что у нее есть опыт.

– И после этого вы без колебаний взяли ее с собой в заграничную поездку?

– Не то чтобы без колебаний, но на тот момент я уже понял, как с ней весело, и не смог бы ее бросить, даже если бы хотел.

– Поэтому вы взяли ее с собой за границу.

– Да.

– И представили своей женой.

– Да, женой.

– Вас не беспокоило, что ее семья будет волноваться?

– Нет. Она сказала, у нее впереди еще две недели каникул и ее родные просто сочтут, что она осталась с тетей в Ларборо. Тетке она сообщила, что едет домой, а родным – что остается. Поскольку письмами они не обменивались, вряд ли семья заподозрила бы, что она не в Ларборо.

– Вы помните, какого числа вы покинули Ларборо?

– Да, я встретил ее на остановке в Мейнсхилле днем двадцать восьмого марта. В это время она обычно садилась на автобус до дома.

После этого Кевин сделал паузу, чтобы значение этой информации произвело должное впечатление. Вслушиваясь в накрывшую зал суда тишину, Роберт подумал, что, если бы зал был пуст, еще тише в нем быть все равно не могло бы.

– Итак, вы отвезли ее в Копенгаген. Где вы остановились?

– В отеле «Красные башмачки».

– Как долго вы там были?

– Две недели.

Раздался удивленный шепот.

– А потом?

– Мы вместе вернулись в Англию пятнадцатого апреля. Она сказала, что дома ее ждут шестнадцатого. Но по дороге туда она говорила, что ее ждали одиннадцатого, то есть она уже пропустила четыре дня.

– Она намеренно ввела вас в заблуждение?

– Да.

– Она объяснила, зачем ввела вас в заблуждение?

– Да. Чтобы ей нельзя было вернуться. Сказала, напишет родным, что нашла работу и счастлива и им не нужно искать ее или беспокоиться.

– Ее не волновало, что это заставит столь преданных ей родителей страдать?

– Нет. Сказала, что дома ей так скучно, что хочется кричать.

Взгляд Роберта вновь невольно упал на миссис Уинн. Он тут же отвел глаза. Ее как будто распяли.

– Как вы отнеслись к сложившейся ситуации?

– Сначала разозлился. Она поставила меня в неудобное положение.

– Вы не волновались за девушку?

– Да нет, не так чтобы…

– Почему?

– Я уже понял, что она прекрасно может позаботиться о себе.

– Что именно вы имеете в виду?

– Я имею в виду: если кто и пострадает в любой созданной ею ситуации, это точно будет не Бетти Кейн.

Звук этого имени вдруг напомнил публике, что речь шла о той самой Бетти Кейн. Об их Бетти Кейн. Так похожей на святую Бернадетту. Толпа нервно зашевелилась, раздались вздохи.

– А потом?

– Ну, мы долго тянули резину…

– Что? – перебил судья.

– Обсуждали, ваша честь.

– Продолжайте, – сказал судья, – но придерживайтесь литературного английского.

– Мы долго говорили, и я решил, что лучше всего отвезти ее в мой домик на реке у Борн-Энд. Мы ездим туда летом на выходные и в отпуск, но в остальное время редко там бываем.

– Говоря «мы», вы имеете в виду вас и вашу жену?

– Да. Бетти с готовностью согласилась, и я отвез ее туда.

– Вы провели ту ночь с ней?

– Да.

– А последующие ночи?

– Следующую ночь я провел дома.

– В Илинге?

– Да.

– А затем?

– Затем я неделю ночевал в домике.

– Ваша жена не удивилась, что вас нет дома по ночам?

– Да нет.

– И как разрешилась эта ситуация в Борн-Энде?

– Как-то раз я приехал туда, а ее нет.

– Что, по-вашему, с ней случилось?

– Ну, в последние пару дней она сильно скучала – дня три она развлекалась, занимаясь хозяйством, но потом ей надоело, а больше там делать нечего, – поэтому когда я обнаружил, что ее нет, то решил, что я ей наскучил и она нашла кого-то или что-то повеселее.

– Позже вы узнали, куда и почему она пропала?

– Да.

– Вы слышали показания, которые давала сегодня Бетти Кейн?

– Слышал.

– Показания, согласно которым ее насильно удерживали в доме близ Милфорда.

– Да.

– Это та самая девушка, которая ездила с вами в Копенгаген, провела там две недели, а затем жила в вашем загородном доме близ Борн-Энда?

– Да, это она.

– Вы в этом не сомневаетесь?

– Нет.

– Благодарю вас.

Когда Кевин сел, а Бернард Чэдвик остался на месте, ожидая вопросов Майлза Эллисона, в зале послышались напряженные вздохи. Роберт хотел бы знать, способно ли лицо Бетти Кейн выражать какие-либо чувства, кроме страха и торжества. Дважды он видел на этом лице ликование и один раз страх – в тот первый день, когда в гостиной к ней подошла старая миссис Шарп. Сейчас же ее вид был таким бесстрастным, словно речь шла не о ней, а о ценах на бирже. Роберт пришел к выводу, что этим впечатлением внутреннего покоя она обязана своей внешности. Это результат широко поставленных глаз, гладкого лба и невыразительного ротика, всегда немного по-детски надутого. Маска, много лет скрывавшая истинную суть Бетти Кейн даже от ее близких. Великолепный камуфляж. Фасад, прячась за которым она могла быть кем угодно. И сейчас она вновь надела эту маску, не менее невинную и спокойную, чем когда Роберт впервые увидел ее в гостиной «Франчайза» в этой ее школьной курточке. Но за маской наверняка бурлили невероятные страсти.

– Мистер Чэдвик, – сказал Майлз Эллисон, – ваши показания несколько запоздали, не так ли?

– Запоздали?

– Да. Это дело обсуждается и в прессе, и в обществе уже недели три. Если вы говорите правду, то вы должны были знать, что двум женщинам предъявлены ложные обвинения. Если, как вы говорите, Бетти Кейн провела это время с вами, а не в доме тех двух женщин, почему же вы сразу не заявили об этом в полицию?

– Потому что я ничего об этом не знал.

– О чем?

– О преследовании тех женщин. Или об истории, которую рассказала Бетти Кейн.

– Как это?

– Я снова ездил за границу по делам. Узнал об этом деле только пару дней назад.

– Понятно. Вы слышали показания девушки, а также показания врача по поводу того, в каком состоянии она прибыла домой. Вы можете как-нибудь это объяснить?

– Нет.

– Это не вы избили девушку?

– Нет.

– Вы говорите, что приехали однажды вечером, а ее не было.

– Да.

– Она собрала вещи и уехала?

– Да, так мне тогда показалось.

– То есть все ее вещи и багаж исчезли вместе с ней.

– Да.

– Однако домой она пришла без багажа, в одном платье и туфлях.

– Об этом я узнал намного позже.

– Хотите сказать, что, когда вы приехали в загородный дом, там было чисто и пусто, и вы не увидели ни намека на поспешный отъезд.

– Да, так и было.

Когда давать показания вызвали Мэри Фрэнсис Чэдвик, ее имя вызвало сенсацию еще до ее появления. Всем было ясно, что это жена, а такого не предвидели даже самые оптимистичные из стоявших в очереди снаружи.

Фрэнсис Чэдвик была высокой миловидной женщиной, естественной блондинкой с фигурой девушки, которая некогда работала манекенщицей. Теперь она слегка располнела, но, судя по добродушному выражению лица, ее это не удручало.