– …

Тео повесил трубку и откинулся на спинку дивана. Закрыл глаза. Под сомкнутыми веками вспыхнуло залитое кровью лицо Кси. Та кровь на его собственных руках после того, как Тео поднял ее. Он вспомнил раковину, полную розоватой водой, и медленно алеющую мыльную пену. Каждую ночь перед внутренним взором всплывали светлые волосы Кси, превратившиеся в слипшийся комок. Под этим алым покрывалом он не узнавал собственную дочь.

В настоящее его вернули прикосновения холодных рук. Открыв глаза, Тео увидел стоящую перед ним на коленях Сару. Посмотрел ей в глаза. Глаза женщин Сомоса. Сары, Лии, Ксианы. Сара одну за другой расстегнула пуговицы на его брюках. От удивления Тео не смог издать ни звука. Лишь немного приспустил штаны. Сара скользнула губами чуть ниже пупка. Кончиком языка медленно спустилась вниз. А после стянула с него трусы, взяла в рот его член и принялась ритмично сосать. Внутрь. Наружу. Внутрь. Наружу.

До его слуха донесся шум стиральной машины. Начинался отжим.

Внутрь. Наружу. Быстрее. Сильнее. Еще сильнее.

Бум, бум, бум, бум, бум, бум.

Тео кончил одновременно с отключением стиральной машины.

Сара встала и, даже не взглянув на него, сняла трубку стационарного телефона и заказала на ужин пиццу «Четыре сыра».

Кем была Аврора Сиейро?

Из всех библиотек Ана предпочитала именно библиотеку Города культуры. Раньше она ездила в нее по учебе, поскольку там не возникало проблем с парковкой, ни разу не пропадал Wi-Fi, и не сказать, чтобы он был сильно загружен. Все-таки туристов здесь было больше, чем студентов. Ане также нравился архитектурный комплекс, хотя этого мнения многие ее сокурсники не разделяли. Она же восхищалась чистотой и белизной линий модерна, а также высотой потолков и ярко освещенными залами.

Она направилась в секцию современного искусства, ведь Аврора Сиейро являлась самым известным галисийским скульптором второй половины двадцатого века.

Ана не очень интересовалась современным искусством и мало что знала о его особенностях, за исключением культовых алых туфель с шипами. И то лишь потому, что репродукции этой обуви можно было купить меньше чем за десять евро в любом сувенирном магазине в старом районе Сантьяго. Футболки, значки, магниты на холодильник… Наверняка близнецы Сомоса жили за счет авторских прав на эту несуразицу.

Ана пробежала взглядом по стеллажам. Если нужное сразу же не попалось на глаза, можно сделать запрос на компьютере или попросить о помощи. Впрочем, она не сомневалась, что отыщется несколько томов, посвященных матери девочек-близняшек.

Конечно же, они нашлись. Ана взяла две книги: «Аврора Сиейро. Рождение социальной скульптуры» и «Аврора Сиейро. Все работы. Детальное исследование красной стадии».

Нагруженная обоими томами, она направилась к столу. Выудила из сумки блокнот и ручку. И начала с более тонкой книги. Это оказалось эссе о важности Авроры Сиейро в феминистском движении, в котором описывалась эволюция ее творчества. В начале творческой деятельности та затрагивала этические области, вплоть до социальной сферы. Особое внимание уделялось переосмыслению социальной концепции скульптуры, сочетающей чистые белые формы с протестным посылом. Женщины и их роль в обществе были центральной темой работ Авроры. Скульптура туфли с шипами в шестидесятых годах была запрещена в Испании, а в мае шестьдесят восьмого во Франции стала символом студенческих движений. Работа изображала туфлю, усыпанную алыми лепестками роз. Каблук был в виде стебля розы, на котором выделялись шипы. Красота и боль шли рука об руку, символизируя женственность. Оригинал, ознаменовавший начало ее красного периода, автор передала в дар Галисийскому центру современного искусства.

Даты основных выставок и подробности наиболее выдающихся работ Ана записывала в блокнот.

Она понятия не имела, что ищет. Или все же знала. Что-то, с помощью чего можно доказать Санти: она знает, что делает. Чаще всего коллега оказывался прав, и Ана терпеть не могла самоуверенный тон, которым он всегда разговаривал с ней. Как будто сам никогда не ошибался.

Во втором талмуде, менее описательном, были собраны репродукции большей части работ Авроры Сиейро. В пятидесятые годы выделялись фигуры деревенских женщин. Они представляли собой белые силуэты, изображавшие женщин, которые выполняли работу в полях и на море. Ни у одной из них не было рта. В конце шестидесятых годов начался ее красный период, который продлился до конца семидесятых или даже начала восьмидесятых. В те времена появились туфли и свадебная серия. В восьмидесятые Аврора Сиейро перешла на более простые формы. Женщины без конечностей, без глаз и, опять же, без рта. Ближе к концу двадцатого столетия художница начала экспериментировать с разложением эфемерных материалов, что всегда было связано с общественным осуждением.

Изучая снимки, Ана ощутила сильное беспокойство. Она быстро перелистала страницы и начала с последней главы книги, в которой обсуждалась работа Авроры как фотографа. Первые ее работы были черно-белыми, но на них все равно четко угадывалась рука скульптора: расположение объектов придавало им почти архитектурный вид. Ее фотографические работы являлись точной копией скульптур, а к шестидесятым годам начали окрашиваться в красный.

В очередной раз перевернув страницу, Ана оказалась лицом к лицу с фотографией, от вида которой ее парализовало. Чувствуя, как крик подступает к горлу, она с трудом удержала его. Зажала рот, не позволяя звуку вырваться и вторгнуться в царившую в библиотеке тишину. Пульс ее участился, а горло перехватило, словно она подавилась рыбьей костью. Ане не хватало воздуха. Немного взяв себя в руки, она достала из сумки мобильный, сделала три или четыре фотографии, а затем собрала свои вещи и ушла.

Послеполуденное солнце сильно припекало. К ней подошла супружеская пара из Германии и попросила сфотографировать их на фоне полок с книгами, стоявшими у дверей библиотеки. Ана извинилась как могла и вызвала такси. Побежала к стоянке, по дороге набирая номер Санти. Он ответил только после пятого гудка.

– Ана?

– Санти, ты не поверишь, что я только что обнаружила…

Любовь/ненависть

Мне хочется рисовать. Настолько сильного желания я давно не испытывала. Похоже, это и значит быть живой. Это значит, что я хочу быть живой. А все, что произошло на прошлой неделе, – всего лишь несчастный случай. Что-то, чего не должно было случиться.

Мне нужно порисовать. Будь у меня сейчас в руке кисть, я бы нарисовала кусочек неба, который вижу из окна больницы. На меня словно бы нападают формы. Возможно, если бы я могла рисовать, нарисовала бы только это. Картина в гиперреализме, на которой я бы воспроизвела раму окна и голубое небо. И стекло, приглушающее яркость этого неба. Стекло имеет значение. Это то, что мешает вам вступать в контакт с внешним миром.

Иметь собственные идеи – это облегчение. Ощущение, будто я рисую, представление расположения элементов картины в голове. Выбор цветов из воображаемой мысленной палитры.

Так было не всегда. Когда-то я преклонялась перед своей матерью и захватывала ее искусство, пытаясь сделать его своим.

Когда Сара и Тео поженились, я подарила им картину. Некоторое время я провела, размышляя о том, что могло бы по-настоящему произвести на них впечатление. В конце концов я решила нарисовать гигантскую клубнику. Сара с детства любила эту ягоду. Я выбрала холст размером два на два метра. Клубничина площадью четыре квадратных метра. Я изобразила ее усыпанной лепестками роз, а вместо характерных семян покрыла шипами. Знаменитая туфля на высоком каблуке Авроры Сиейро превратилась в любимую ягоду моей сестры.

Сара и Тео поженились зимой двухтысячного года. Сара была прекрасна в платье из кружева шантильи и пальто, отделанном горностаем, с таким же шлейфом, что и платье. Длинные черные волосы придавали ей романтический вид. Почти трагичный. Она походила на Снежную королеву.

Я вручила им картину на банкете. Там они ее и открыли. Люди аплодировали. Это я помню. Я все помню.

Искренние аплодисменты. Лицо Тео. Он поцеловал меня в щеку и сказал: «Спасибо, Лия». Я помню его благодарность. И «спасибо» от матери, которая хвасталась тем, насколько я ее почитала. А еще обращенную к Саре фразу: «Она уже достаточно взрослая, чтобы начать рисовать что-то свое». Папин тост: «Счастлив, что ты вышла замуж за своего любимого адвоката, того, кто может пойти по твоим стопам». Реплику Сары «на случай, если кому-нибудь нужно, у меня есть свободная копия». Я помню все больше смеха. Все больше тостов. Вальс. Танец с папой. Еще один – с Адрианом. И один с Тео. «Спасибо, Лия», – снова пробормотал он. И лицо Сары – Снежной королевы в зеркале дамской комнаты, когда она подкрашивала и без того красные губы. «Тебе понравилось?» – спросила я у нее. В ответ она рассмеялась: «Это прекрасно, сестренка». Она подошла ближе и крепко поцеловала меня, оставляя на щеке след своих губ. «Амородио. Идеальная клубничная любовь-ненависть»[13]. Она громко засмеялась собственной шутке. Снова накрасила губы и вышла из туалета, волоча за собой шлейф с горностаевой оторочкой.

Клубничная любовь-ненависть.

Я не вспоминала об этом до сегодняшнего дня.

Еще вопросы

Санти много раздумывал о том, взять ли свою помощницу на допрос Фернандо Феррейро и Инес Лосано. Ана ему нравилась. Она была инициативной и обладала достаточно развитой интуицией. К тому же ее восприимчивость облегчала общение с людьми. В свое время он тоже был таким. Ему потребовались годы, чтобы осознать: человеческая природа подобна ненасытной твари, пожирающей все на своем пути. Он никогда не работал с Аной, но заметил ее проницательность. Ей просто требовалось набраться немного опыта. С ее стороны было неплохой идеей поработать с ним над этим делом. Санти лишь надеялся, что оно не окажется для Аны слишком серьезным. Она была слишком впечатлительна. Он – нет. Больше нет. Пока допрашивал Сару и Тео, он ни на минуту не отвлекался от мыслей о том, как Сара Сомоса перерезает горло своей дочери, или Тео, который делает то же самое, а затем спускается в сад и продолжает жарить сардины. По его мнению, в ту комнату могла войти Лия Сомоса, убить свою крестницу и вылить на пол восемь литров искусственной крови. А еще он представлял, как старая Амалия встает с постели и убивает Ксиану в порыве безумия. Или здравомыслия.

И Санти не сомневался, что во время предстоящего допроса его взгляд будет прикован к рукам Фернандо Феррейро. Мысленно он вложит в эти самые руки японский нож стоимостью почти пятьсот евро, который обнаружился в шкафу Ксианы Ален. Он также будет прикидывать, достанет ли сил Инес Лосано, невысокой женщине, справиться с девушкой выше ее. И допустит, что на Ксиану напали сзади и врасплох, так что да, это возможно.

Ана такого не увидит. Он знал. Ана переживала только о том, чтобы не задеть их чувства как родителей и друзей девушки. Ана замечала слезы Сары на похоронах или нервическое подергивание правого века Тео. И его походку странствующего бродяги, мифического существа, которое слоняется по миру, обреченное нести на своих плечах тяжесть земного шара.

Санти не стоило отвлекаться на Ану. И так уж слишком многое из того, что не имеет особого отношения к расследованию, отвлекало его. Поэтому он решил не приглашать ее, но на следующий день поделиться беседой с Фернандо и Инес. Ана стерпит его грубость, а Санти с радостью напомнит ей, кто руководит расследованием.

Пройдя мимо контрольно-пропускного пункта Лас-Амаполас, он отыскал охранника.

– Я инспектор Абад. Еду к Фернандо Феррейро и Инес Лосано. Номер 12, верно?

Парень кивнул и поднял барьер.

Лас-Амаполас был относительно новым жилым комплексом. Построенный в разгар бума на рынке недвижимости, он мало напоминал типичный квартал на окраине Сантьяго. В то время как большинство жилых комплексов представляли собой сотни прилепленных друг к другу шале, похожих между собой и практически не имеющих земли вокруг, здесь располагалось всего пятнадцать домов. Пусть и построенные из одинаковых материалов и выдержанные в определенном архитектурном стиле, все они отличались друг от друга. Улиц имелось всего две, по семь домов на каждой. В дальнем конце двух улиц находился самый большой дом, который застройщик зарезервировал для себя. У каждого из домов был собственный бассейн и участок площадью более тысячи квадратных метров. «Зарплаты полицейского определенно на такое не хватит», – подумал Санти, паркуя машину у дверей двенадцатого шале.

Ему открыла Инес Лосано, и Санти снова поразился тому, насколько она миниатюрна. Еще миниатюрнее, чем ему помнилось. Сейчас она была одета в спортивный костюм и кроссовки, тогда как при первом разговоре была на каблуках. Санти предположил, что ее рост не достигает и полутора метров. Его снова охватило сомнение, сможет ли женщина такого роста убить девушку, которая выше ее более чем на двадцать сантиметров.

– Здравствуйте. Не знаю, помните ли вы меня. Я инспектор Абад. Сожалею, что пришел без звонка. Мне нужно поговорить с вами и вашим мужем.

– Мы ужинаем…

– Всего несколько вопросов. Но я могу подождать в машине, пока вы закончите.

– Никоим образом. Входите.

Дом Фернандо и Инес оказался немного меньше, чем шале Аленов, но оба отличались яркой индивидуальностью, в которой узнавалась рука одного и того же строителя. Инес проводила его в гостиную. Обстановка была более консервативной, чем в доме их соседей: мебель современных линий, но из красного дерева и каштана; черные кожаные диваны; полки с книгами и руководствами по праву.

Фернандо Феррейро появился внезапно.

– Я не против подождать, пока вы закончите ужинать, – повторил Санти.

– Мы почти закончили. – Фернандо протянул ему руку в приветственном жесте.

Он явно был общительным человеком и выглядел как американский политик в разгар предвыборной кампании: безупречно уложенные черные волосы, уже начинавшие седеть на висках, белоснежные зубы, тело теннисиста и улыбка продавца энциклопедий. Он производил впечатление знатного притворщика, но Санти привык к подобному поведению людей. Перед ним часто притворялись нормальными, делая вид, будто их жизнь проходит спокойно, а сами считали до десяти и ждали, пока копы выйдут за дверь, чтобы снова стать такими, какие они есть. Или кем хотели бы быть.

– У меня не было возможности поговорить с вами с тех пор, как я расспрашивал вас на следующий день после происшествия в доме Аленов.

– Мы уже рассказали все, что знали, двум полицейским, которые приходили в ту ночь… в Ночь Святого Хуана, – вмешалась Инес.

Санти уже просмотрел записи Хави и Лоиса, дежурных полицейских, и не обнаружил ничего примечательного в их записях.

– Я знаю. Но иногда по прошествии нескольких дней все становится более ясным.

– Как Лия?

– Нам пока не разрешили с ней пообщаться. Полагаю, она вне опасности. Безусловно, у Тео и Сары больше информации. Вы с ними общаетесь?

Фернандо и Инес хранили молчание.

– Были ли у вас с ними какие-либо разногласия после похорон?

Они продолжали молчать, ожидая реакции другого. Так два незнакомца медлят, уступая друг другу дорогу в лифте или у дверей стоматолога. Санти посмотрел на Инес, приглашая ее высказаться.

– Мы не хотели их беспокоить. Это очень травмирующая ситуация.

– Но вы же друзья.

– Да, конечно. Мы живем в этом комплексе уже два года. Они поселились гораздо раньше. Мы сразу нашли общий язык. Мы почти ровесники, они старше нас едва ли не на пару лет.

– У вас нет детей?

– Нет, – ответила Инес. – Пока.

– Чем вы занимаетесь?

– Я школьный учитель, – вмешался Фернандо, – а Инес – нотариус.

Нотариус. Эти доходы уже больше соответствовали уровню жилого комплекса. Как и стоявшая в той комнате куча книг по праву.

– Учитель чего?

– Математики.

– Где?

– Здесь, в Кашейрасе.

– Ксиана там училась. Вы вели у нее уроки?

– В прошлом году. Но, естественно, я знал ее и раньше. Мы были соседями.

– Она хорошо училась?

– Нормально.

– Но в этом году сдала на шестерку.

– Она сходила с ума по рисованию, а Сара и Тео – не самые понимающие родители на свете. Все исправляют с помощью наказаний.

– Ты несправедлив, – перебила Инес. – У Ксианы был сложный возраст. Единственное, чего она хотела, – уехать в Мадрид к своей тете и жить с ней.

– В первый раз об этом слышу, – заметил Санти. – Это было просто желанием девушки? Тетя была согласна? Выясняла ли Ксиана, что об этом думают родители?

– Ну, я не так уж много знаю, – откликнулась Инес. – Мы друзья Сары и Тео, но не всей семьи. Сара как-то рассказала мне об этом. И она не запрещала девочке рисовать. Я имею в виду, она не была как обычная мать, которая считает изобразительное искусство бессмысленным занятием. Такое немыслимо со стороны дочери Авроры Сиейро и сестры Лии.

– Что вы думаете о Лии Сомосе?

– Что вы имеете в виду? – заметно растерявшись, Инес задала встречный вопрос.

– Я имею в виду, считаете ли вы ее психологически стабильным, нормальным человеком.

– Всего несколько дней назад Лия пыталась покончить жизнь самоубийством, – заметил Фернандо. – Очевидно, она очень чувствительный человек и не смогла вынести случившегося. Полагаю, это не то же самое, что намекать на…

– Я ни на что не намекаю. Но вы знакомы с этой семьей.

– Абсолютно невероятно, чтобы кто-то из семьи убил Ксиану.

– Что позволяет нам прийти к единственному выводу.

– Я уже знаю, на что вы хотите намекнуть. О чем пишут газеты. Мы – одни из шести. Но это мог сделать кто-то из тех, кто там работает. Задержался в доме, а потом скрылся на машине. Не знаю уж, та Ольга или дама, которая приходит убираться по утрам. И садовник, который появляется раз в неделю. Или, может, работник из другого дома.

– Немного надуманная теория, как мне кажется. К тому же ее опровергает куча записей. И не забывайте об одной важной детали.

– О какой именно?

– Убийца, кем бы он ни был, желал именно этого. Давал понять, что девушку убил один из вас.

– Не говорите так об этом! – взвизгнула Инес. – Мы не имеем никакого отношения к той семье. Мы просто друзья. Наши отношения не выходят за рамки совместных обедов и ужинов или встреч за кружкой пива время от времени… И я не позволю вам запятнать мое имя или имя моего мужа подозрениями только потому, что…

– Успокойтесь. Никто вас ни в чем не обвиняет, но я советую вам держать себя в руках. Давайте вернемся к вопросам. С какой сумкой вы были в вечер ужина?

– Сумка? Вы спрашиваете о моей сумке? – недоверчиво повторила Инес.

– Точно.

– Не знаю… не помню…

– С черной, которую тебе подруги подарили на день рождения, – вспомнил Фернандо.

– Можете показать ее?

– Да, конечно, – отозвалась Инес, прежде чем покинуть гостиную.

Фернандо начал играть со своим обручальным кольцом, снова и снова снимая и надевая его.

– Вот, держите, – прервала молчание вернувшаяся Инес, протянув маленькую черную сумочку без ручек, которые часто носили на официальных приемах. В нее едва ли поместились бы кошелек и мобильный телефон.

– Немного маловата, правда?

– Простите, но я не понимаю…

– Все нормально, не переживайте. Был ли кто-нибудь из вас двоих у Аленов в тот день перед ужином?

– Я заходила выпить кофе с Сарой, – ответила Инес. – Мы находились в саду. Посидели всего полчаса, потому что мне нужно было поехать к маме в Сантьяго, а она собиралась за покупками. Тео остался дома.

– А вас не было там весь день? – уточнил Санти у Фернандо.

– Нет.

– Как же, ты ходил, – вклинилась Инес. – Отнес сардины.

– А, ну да, точно, я уже и забыл. Дело в том, что я согласился захватить их после лекций и зашел к Аленам, чтобы отдать. Сара и Тео еще не вернулись с работы, хотя была уже половина третьего.

– Кто находился в доме?

– Мне открыла Ольга, сиделка.

– Вы передали сардины ей или сами отнесли на кухню?

– Отнес, она вернулась наверх, потому что кормила тетю Сары.

– Вы видели еще кого-нибудь?

– Нет. Когда я выходил за дверь, Ксиана помахала мне рукой с верхней площадки лестницы.

– Хорошо. Больше не буду отнимать у вас время. Я оставлю вам визитку на случай, если вы что-нибудь вспомните.

Санти пожал им обоим руки и направился к выходу. Когда он собирался сесть в машину, зазвонил мобильный. Это была Ана.

Фернандо и Инес наблюдали за ним из окна гостиной.

– Что это за хрень с сумкой? – пробурчала Инес. – Он свихнулся?

– Нет. Ничего сумасшедшего. Он пытался выяснить, могла ли ты добраться до дома Сары со всеми теми бутылками искусственной крови, которые нашли копы.

– Это же не точно, всего лишь сплетни прислуги. Лола рассказала Марибель, но мы не можем быть уверены…

– Лола – сплетница, но она работает в этом доме и слышала разговоры Сары и Тео. Не сомневайся, это правда. Ты же видела, сколько крови было в той комнате!

– Что ж, полагаю, он убедился, что в такой сумке я ничего не могла пронести.

– Да, но теперь думает, что я воспользовался визитом в их дом, чтобы принести что-нибудь помимо сардин.

Инес посмотрела ему в глаза, выражая взглядом глубочайшее презрение.

– Так оно и было, Фер?

Тоска по дому

Коннор Бреннан надел шорты и футболку с рекламой пива и отправился на пробежку. Он не взял с собой ни музыки, ни каких-либо устройств для измерения сердечного ритма, пройденных шагов или израсходованных калорий. Он бежал ради простого удовольствия двигаться, слышать собственное дыхание. Замечать стук сердца, которое билось в груди, словно эти пульсации оставались единственным свидетельством того, что он жив. Он свято верил в целебную силу спорта. Утверждал, что ощущение стекающего по спине пота куда более эффективно, нежели все антидепрессанты и успокоительные препараты.

Коннор жил в маленькой квартирке в Понтепедринье, поэтому обычно бегал по парку Эухенио Гранелла. Сегодня народа было больше, чем обычно, и он бежал, уворачиваясь от детских трехколесных велосипедов, держащихся за руки парочек и детишек с самокатами, одновременно стараясь выбросить из головы мысли о Лии Сомосе.

Он беспокоился о своей пациентке. Лия представлялась ему странной. Когда ее собирались перевести в дом отдыха, она переживала исключительно об освещении. Освещение. И что тут скажешь? Эта женщина смотрела на мир другими глазами. Она смотрела на мир, думая о том, как его изобразить. Шла по жизни, не погружаясь в нее. А потому случившееся с ее племянницей оказалось для нее чересчур. Требовалось заставить ее говорить. Она нуждалась в том, чтобы рассказать о своих чувствах, когда обнаружила мертвую девушку в море крови. Изображение. В этом-то и проблема. Лия терпеть не могла переходить из двухмерного мира в трехмерный.

Завтра Коннор планировал принять инспектора Абада. А потом, после обеда, сопроводить Лию в «Родейру». Он собирался в Кангас, повидаться с матерью, а потому мысленно сделал пометку позвонить ей и отложить встречу.

Коннор бегал почти час, прежде чем направиться к дому. Ему нравилось жить в центре города, хотя иногда он скучал по морю. Не по тому, которое в Кангасе. По тому, что у Дун-Лэаре. И не только по морю: по суете на Джордж-стрит, поездкам на «Дарте» в Дублин, вечерам у О\'Нила. И он скучал по Эллисон. Иногда, просыпаясь ночью, он протягивал руку в надежде ощутить ее рыжие волосы, которые разметались по подушке. Или ее обнаженное тело между простынями. Она всегда спала обнаженной.

Отбросив эту мысль, Коннор вошел в ванную. Принял чуть теплый, почти холодный душ. Перед его мысленным взором всплыл образ Эллисон, которая, подобно Венере Боттичелли, выходит из воды. Ее рыжие вьющиеся волосы, прилипшие к лицу. Ее ледяные серые глаза. Ее бесконечные ноги. Белоснежные. Почти призрачно бледные. Ее пылающий лобок. Упругие маленькие груди. Казалось, вся она здесь, под водой, и, как раньше, шепчет его имя: «Коннор, Коннор, Коннор…» Он снова потряс головой, пытаясь выбросить ее из головы.

Выйдя из душа, он быстро вытерся. Глядя в зеркало, взъерошил волосы рукой. Он очень давно не смотрел на свое отражение. Фигурой он мало походил на отца. Честно признаться, от ирландцев ему досталось только имя. Оно и зеленые глаза Бреннанов. Все остальное он унаследовал от родни из Кангаса. Когда Эллисон была беременна, они делали ставки на то, будет ли девочка галисийкой или ирландкой. Эта мысль причинила боль. И ее Коннор тоже отбросил. Надев джинсы и белую футболку, он направился на кухню за пивом. Затем уселся на диван и взял в руки мобильный.

– Привет, мам!

– Привет, сынок. Ты приедешь завтра к обеду или позже?

– Я не смогу приехать, дела на работе.

– После обеда? Мне казалось, пятница – единственный день, когда у тебя остается свободное время.

– Мама, лучше, если ты узнаешь это от меня. Я занимаюсь лечением Лии Сомосы.

– Той тети, которая убила девочку?

– Ничего подобного, мама! Или, по крайней мере, ничего определенного. Для меня она не более чем пациентка. На данный момент она лежит в больнице. Больше ничего не могу тебе рассказать.

– Как же ты напоминаешь мне своего отца! Такой же упрямый! Так когда ты приедешь? Или хочешь, чтобы мы сами поехали в Сантьяго? Можем перекусить в выходные.

– Нет, я сам появлюсь в субботу или воскресенье.

– Сынок…

– Что?

– Мне звонила Элли.

Коннор почувствовал себя так, словно пропустил удар в живот.

– И как она?

– Все хорошо. Расскажу тебе, когда приедешь.

– Я выдержу, мама. Я знаю, что она встречается с парнем из Монкстауна, футбольным тренером. Очень приятный парень, он даже бросил мне заявку в друзья на Фейсбуке. Что случилось? Они женятся?

– Коннор, не защищайся.

– Я психиатр, не надо подвергать меня психоанализу. Я не собираюсь защищаться. Очевидно, это могло произойти.

– Она беременна.

Мысли, которые Коннор гнал от себя весь день, вновь вернулись. Иногда такое случалось. Бывали дни, когда он не вспоминал об Элли. Некоторые дни он едва ощущал. Свидания, которые следовали одно за другим. Один за другим пациенты. Дни сменялись ночами, ночи – днями. Неделя, месяц… пролетали, а он практически о ней не вспоминал. Но бывало и по-другому. Дни, когда он даже душ не мог принять, не думая об ощущении ее влажной кожи. Всякий раз, когда это случалось, Коннор чувствовал себя так, словно он – герой видеоигр, в которые играл в детстве. Тех самых, где ты едешь по дороге и должен уворачиваться от встречных машин. В такие дни присутствие Эллисон ощущалось повсюду. И Коннор уже научился отбрасывать ее образ, воспоминания о ней, о ее аромате.

А теперь – всего два слова, и все образы и воспоминания об Эллисон, отброшенные за прошедшие три года, гигантской волной нахлынули на него. Когда-то она сказала ему: «Я беременна, Коннор». Тогда она была беременна от него. Девочкой с рыжими волосами и зелеными глазами, которую она называла Мэри, а он – Марухой.

– Коннор.

– Все нормально, мам. Буду в субботу.

Коннор повесил трубку, не дав матери времени на ответ. Схватил пиво и швырнул его об стену. Звон бьющегося стекла немного утешил его. А после он пожалел, что так сильно рыдал три года назад. Настолько, что больше не мог сомкнуть веки, ослабить этот проклятый ком в горле и снова заплакать.

Красная смерть

Ана вышла из такси перед полицейским участком. Войдя внутрь, убедилась, что Санти еще не приехал. Кроме двух дежурных офицеров, там никого не было. А она вдруг осознала, что ничего не ела и не пила после второго кофе в доме Уго, приятеля Ксианы.

Пока ждала Санти, она пролистала сделанные на мобильный телефон фотографии. Воспользовалась возможностью позвонить матери. Та повела ребенка в общественный бассейн Лос Тилос. Ребенок. Ане следовало бы перестать называть его так. Сын уже почти одного с ней роста, и это притом, что Ана не такая уж низкая. Через пару месяцев он пойдет в шестой класс, а в следующем году – в среднюю школу. Пока Мартиньо оставался довольно серьезным ребенком. Конечно, когда не забывал обо всем и не начинал сводить ее с ума, выпрашивая мобильник и поездку в Мадрид на «Сантьяго Бернабеу»[14]. Ана уже приобрела билеты на поезд до Пон-дель-Пилар, хотя ему об этом и не сказала – хотела сделать сыну сюрприз.

Отец в жизни ее ребенка отсутствовал, и в нем не нуждались. Тони работал в автомастерской в Кало, у него были пятилетняя дочь и двухлетний сын. Мартиньо не носил фамилию Тони, а Ана ни разу и пальцем не пошевелила, чтобы заявить о его отцовстве.

Она хотела, чтобы именно Мартиньо этим занялся, когда придет время. Если, конечно, он вообще этого захочет. Сама Ана в этом не нуждалась. Ни тогда, ни сейчас.

В кабинет ворвался Санти. Он прибыл разгоряченный, поскольку едва ли не бежал.

– Когда, черт возьми, уже починят кондиционер? На улице и то лучше!

– Я же тебе говорила, мастера ждут запчасть. Вчера я опять звонила.

– Что ты нашла? Фотографию? Где она у тебя?

Ана протянула ему мобильник.

– Где взяла?

– В книге. В публичной библиотеке.

– Какого черта ты искала?

– Дело не в том, что я искала. Дело в том, что нашла.

Санти посмотрел на экран мобильного.

– Они одинаковые, – заметила Ана.

– Не совсем.

– Ты ищешь восемь отличий?

На фотографии, которую Ана нашла в книге, была изображена белая комната с полом, залитым красной жидкостью. Человеческая фигура, также одетая в белое, лежала на полу лицом вниз. Рядом стояла только кровать, тоже белая. Под снимком можно было разобрать: «Красная смерть» (1979).

Разумеется, мебель выглядела иначе, поскольку принадлежала другой эпохе. Человек на полу был крупнее Ксианы Ален. Открытое окно на заднем плане отличалось от современной металлической конструкции рамы дома в Лас-Амаполас.

– Теперь мы знаем, для чего залили весь пол кровью.

– Расскажешь? – вскинулась Ана.

– Воспроизводили произведение Авроры Сиейро.

– Браво, босс. Этот ответ подводит нас к другому вопросу: зачем.

– Я уже говорил тебе на днях, что сейчас не время строить гипотезы. Ты обедала?

– Нет. Но уже почти пять. Я совсем не голодна.

– Пойдем перекусим. Я тоже не ел. Наведался домой к Фернандо и Инес.

– Что? Куда ты наведался? Могу ли я узнать, о чем вы говорили?

– Я не мог взять тебя на этот разговор. Мне требовалось сделать собственные выводы, не позволив тебе подружиться с этой женщиной или попасть под обаяние улыбки Фернандо Феррейро.

– Не такой уж он и красивый. Я его знаю. Он давал уроки моей племяннице, а еще ходит в спортзал в Ла-Рамаллосе.

– Пицца или сэндвич? – спросил Санти, меняя тему.

– Сэндвич. В это время уже…

Они вышли на улицу и направились к пристани.

– Тебе нравится итальянская кухня?

– Я уже говорила, что мне все равно. Я все еще злюсь. Полагаю, ты считаешь меня неспособной на серьезный допрос. Может быть, ты думаешь, что я умею говорить добрые слова только мамочкам, которые истерят из-за того, что полицейские допрашивают их сына. Я в состоянии сделать собственные выводы. Я способна анализировать разум убийцы. Я только что доказала тебе это. Но, конечно, мне должно быть понятно, кто здесь главный, верно?

Санти не ответил.

– Я облажалась дома у Уго. Ладно, я поняла. Ты прав. Но думаю, я доказала тебе, что могу помочь с расследованием, – заявила Ана, открывая сумку и закуривая сигарету.

– Если ты ждешь от меня подтверждения, то я скажу: да, ты облажалась. Правильно, Баррозу! Но какого черта! Это не соревнование. Все, абсолютно все, что я тебе говорю, я говорю для того, чтобы ты чему-то научилась. И бросай курить, это полное дерьмо.

– Мы на улице, – возразила Ана, но все же сменила тон: – И спасибо.

Они устроились на террасе. Заказали по пиву и закуску: кальмаров и жареную ветчину.

– Полагаю, нам стоит начать конкретизировать факты, – заметила Ана. – Неопровержимые факты. Ксиана Ален была жива в 21:43, поскольку в это время она отправила Уго сообщение в WhatsApp. С этого времени и до 22:25, момента звонка в службу спасения, в дом никто не входил и никто оттуда не выходил. В доме находились только шестеро подозреваемых. Старуха сидела в своей комнате, но, насколько нам известно, ходить она может. Кому-то еще удалось зайти в дом, подняться в комнату Ксианы и убить ее. Все собравшиеся в тот или иной момент покидали сад. Ходили за выпивкой. В туалет. Инес Лосано ходила туда-сюда не один раз – у нее телефон стоял на зарядке. Ее муж приносил сардины и пиво. Сара – хозяйка, она постоянно появлялась и исчезала. То же самое можно сказать и о Тео. Лия Сомоса дважды поднималась в свою комнату: один раз за джемпером, а второй – чтобы спросить Ксиану, не хочет ли она перекусить. Именно тогда она и обнаружила труп.

– Точно. Меня беспокоит тема крови. Ее отдали на анализы, и в лаборатории полагают, что завтра мы сможем выяснить, кто ее продавал. Но это не точно. Однако меня тревожит то, что эти восемь литровых бутылок занимали довольно много места. Их пришлось прятать в доме, как и нож, который ни Тео, ни Сара не признали своим. В тот день в доме появлялись и Фернандо Феррейро, и Инес Лосано. Фернандо заносил купленные на ужин сардины, а Инес пила кофе с Сарой. Без сомнений, они не могли принести кровь, когда шли на вечеринку, поскольку у Инес была маленькая сумочка, а у него – две бутылки вина в упаковке, из тех, что продаются в магазинах для гурманов. Я уже проверил все это в записях, но сегодня расспросил их обоих с единственной целью: пусть знают, что мы не спускаем с них глаз.

– И что ты о них можешь сказать?

– У него от собственной неотразимости скулы сводит, а она впадает в истерику от страха, что скандал навредит ей. И она на него злится.

– Наставляет рога?

– Понятия не имею. Сара Сомоса – очень красивая женщина. Ты же ее видела.

– И ее сестра тоже.

– На мой вкус… слишком уж изящная.

– Я все еще размышляю об этой фотографии, – призналась Ана. – Зачем бы убийце воспроизводить снимок работы Авроры Сиейро?

– Затем, что ответы на эту загадку могут находиться в прошлом семьи.

– Это исключило бы Инес и Фернандо.

– Никогда не знаешь, что найдешь, когда копаешься в прошлом людей, – заметил Санти, прежде чем с нетерпением наброситься на закуску.

Три пива, шесть коктейлей

Впервые я увидела его в пивном баре на Нуэва-де-Абахо. Он угостил меня пивом. А я предложила ему еще выпить. Он был очень высоким. Мне понравились пропорции его тела. Длина рук. Ширина плеч. Размер головы. Дело было не в мускулатуре или красоте, а в пропорциях. Стоило мне его увидеть, как захотелось нарисовать, снять с него одежду и измерить точное расстояние от талии, бедер, груди. Пропорции. Пальцы – по отношению к руке. Бедренная кость по отношению к голени. Ширина бедер по отношению к ширине плеч. Я думала о пропорциях, пока мы пили пиво. И еще одно. И еще. А потом мы отправились в галереи. Текила. Еще. Лимон. Текила. Лизнуть. Его язык на моей шее. Мне захотелось это нарисовать. Я почувствовала его дыхание на своих волосах. «У тебя сумасшедшие глаза», – сказал он, а потом засунул руку мне под юбку. Под трусики. Отвел меня в угол. Задрал юбку. Мы сделали это там. Никто не заметил. Я чувствовала его внутри. Ощущала его стон возле своего уха. Я висела у него на шее. Мы двигались в едином ритме. Словно мамины скульптуры. Те самые, что выходят из-под контроля. Мы тоже потеряли контроль. Я застонала. Он застонал. Мы оба стонали. Я погладила его волосы, удивившись тому, насколько они светлые.

Мы стояли, обнявшись там, в галереях на улице Нуэва-де-Абахо. Неразлучные. Если у меня спросят, какой был самый счастливый момент в моей жизни – возможно, тот самый. Когда прижималась спиной к стене. Когда висела на нем. Когда глаза скользили по его шее.

И ничего не было, кроме его светлых волос. Таких светлых. Как у Кси.

Я представилась первой: «Меня зовут Лия».

Он посмотрел мне в глаза и впервые за этот вечер назвал свое имя: «А я Тео».

Лия начинает говорить

Инспектор Абад убедился в том, что Лия Сомоса выглядит намного хуже, чем до попытки самоубийства. Она была очень бледна. Он задавался вопросом, осталось ли хоть немного крови в ее почти подростковом теле. Правда в том, что Ксиана Ален в пятнадцать лет казалась гораздо большей женщиной, чем ее тетя. Вспомнилась фигура Сары Сомосы, которую он видел накануне во время допроса, и теперь Санти рассматривал анемичную и болезненную фигуру ее близняшки. Он сконцентрировался на лице Лии, пытаясь увидеть в ней точную копию матери Ксианы.

Рядом с Лией сидел доктор Бреннан и крутил в пальцах ручку. Он настоял на своем присутствии, и Санти согласился. Наладить отношения с доктором было в его интересах. По крайней мере, на данный момент. Меньше всего им сейчас требовался отчет о процессуальной недееспособности Лии Сомосы.

Абад заметил, что психиатр тоже не очень-то хорошо выглядит. Небрит, устал. По всей видимости, ему тоже нелегко. Сам Санти паршиво спал. Снились реки крови, которые заливали Город культуры.

– Инспектор, я уже объяснял вам, когда звонил: пока мы не планируем выписывать сеньору Сомосу. Мы направляем ее в клинику «Родейра». Если вам потребуется допросить ее там, договоримся о встрече с руководителем центра. Вы должны понимать, что в данный период необходимо следить за внешними раздражителями, чтобы избежать ненужного напряжения пациентки. Полагаю, вы не сомневаетесь в нашей способности хранить профессиональную тайну.

Санти был сыт по горло профессиональной тайной Коннора Бреннана. Его достал самодовольный вид этого типа. Парень, уж конечно, считал, будто он стоит выше добра и зла. Такие ребята, как Коннор Бреннан, заслужили, чтобы какой-нибудь сукин сын перерезал горло их дочери. И пусть тогда психиатр защищает убийцу в суде, ссылаясь на эмоциональную неуравновешенность. Хотел бы он посмотреть, как долго доктор Бреннан сможет соблюдать врачебную тайну и охранять душевное равновесие подозреваемого. Конечно, человек, убивший Ксиану Ален, независимо от того, Лия это или нет, был неуравновешенным. Но это не оправдывало того, что ему не дают выполнять свою работу.

– Сеньора Сомоса, надеюсь, вы чувствуете себя лучше. Мы постараемся закончить как можно скорее.

Лия не ответила.

– Я хотел бы спросить вас о ваших отношениях с Ксианой.

– Ксиана была моей крестницей, моей единственной племянницей и дочерью, которой у меня никогда не будет.

– Вы были очень близки?

– Конечно.

– До такой степени, что она захотела переехать к вам в Мадрид?

– У Ксианы был сложный возраст. Я прекрасно помню собственную юность. В таком возрасте родители… сами понимаете.

– Нет, не понимаю, – отозвался Санти. – У нее были плохие отношения с родителями?

– Я этого не говорила, – заявила Лия. – Просто они пользовались своим родительским авторитетом, а я ее баловала. Кроме того, она хотела стать художницей, и я думаю… она очень мной восхищалась.

– Так же, как вы восхищались своей матерью?

– Конечно.

– Тогда я полагаю, вы узнаете эту фотографию.

Санти протянул ей свой мобильный и показал снимок, обнаруженный Аной в библиотеке. Лия молчала, словно под гипнозом. Инстинктивно она поднесла руки к запястьям и коснулась бинтов.

– Сеньора Сомоса, вы узнаете эту фотографию или нет?

Лия продолжала молчать.

– Сеньора Сомоса…

– Сеньора Сомоса прекрасно расслышала вопрос. Она обдумывает ответ, – прервал его Коннор. – Лия, не торопитесь.

Лия кивнула и взяла мобильный. Некоторое время она молчала, затем вернула телефон Абаду.

– «Красная смерть». Эту фотографию сделали в маминой студии. Я не помню, когда именно. Мы были совсем маленькими. Не знаю, что вам сказать. Нам было года два-три примерно. Мама всегда рассказывала, что залила краской весь пол и что кровать из дома перенесли в сарай, который она использовала как студию. Стены она покрасила в белый. Женщина на полу – тетя Амалия. У нее есть оригинал фотографии.

– И, зная все это, вы молчали до сегодняшнего дня? – упрекнул ее полицейский.

– Хочу вам напомнить, что сеньора Сомоса не вполне здорова, – заметил Коннор.

– А я хочу вам напомнить, что убийца Ксианы Ален Сомоса воспроизвел эту фотографию, когда ее убивал, – проговорил Санти, глядя на Лию.

– Я не убивала свою племянницу.

– Мы вас ни в чем не обвиняем, – возразил Санти.

– Вам и не нужно меня обвинять. Вы думаете, что убийство Кси воспроизводило произведение искусства. Думаете, что я убила Кси в подражание своей матери. Думаете, что я сумасшедшая. – В голос Лии зазвучали нотки истерики.

Санти настороженно смотрел на нее, ожидая следующего слова, следующей фразы.

– Может, закончим на этом?

«Нет! Ты спятил, Бреннан? Она говорит. Собирается что-то рассказать. А этой женщине есть что рассказать. Ты чертов идиот, кого, черт возьми, ты думаешь защитить?» Эти слова почти слетели с губ Санти, но в последний момент он заменил их на другие, и звучали они почти искренне:

– Если нет другого выхода… но я еще не закончил. Нам придется продолжать говорить об этом. Мы никого ни в чем не обвиняем, но вы должны понимать, что мы делаем свою работу.

Лия кивнула и покачала головой.

Коннор встал и проводил инспектора Абада из кабинета.

– Я понимаю, что вы злитесь, но присутствие на допросах заставляет сеньору Сомосу очень нервничать. Мы только начали терапию. Обещаю, что как только наши отношения врача и пациента установятся и мне станет ясно, что она со значительной степенью вероятности уже способна выдержать допрос, я дам вам знать. Я понимаю, что вы ведете расследование. Просто я должен позаботиться о здоровье этой женщины.

– Знаете что, Бреннан. Я скажу вам, о чем думал, пока мы были там. Я думал о том, сможете ли вы поставить себя на место родителей этой девочки. Они подозреваемые, и в то же время они видели, как дочь умерла у них на глазах. Вы думали о своей пациентке. Я – о том, что мне нужно поймать убийцу. И знаете почему? Потому что в доме было еще пятеро, и они не убивали Ксиану Ален. Этим пяти людям нужно продолжать жить своей жизнью. Так что прекратите смотреть на меня как на врага. Враг – это чудовище, способное перерезать горло пятнадцатилетней девочке. Если вам ее не жаль, попробуйте представить, что она могла бы быть вашей дочерью.

Коннор молчал, не зная, что ответить. Точнее, стараясь удержать то, что отчаянно пыталось вырваться наружу. Что он тоже должен выполнять свою работу. Поиски виновного не вернут Ксиану Ален к жизни. Он слишком хорошо знал, каково это, когда умирает ребенок. Когда умирает ребенок, ты и сам умираешь внутри. Высыхаешь. Пустеешь. Становишься ободранным. Меченым. Потерянным. Запутавшимся. Потемневшим. Обозлившимся. Виноватым. Вынужденным преодолевать. Когда ребенок умирает, ты, наконец, перестаешь бояться, потому что его больше нет. Тебе нечего бояться и нечего больше терять. На кой черт ему знать, каково это – обнимать безжизненное равнодушное тело дочери на полу.

В конце концов он ответил:

– Нет, я не могу себе этого представить.

Близнецы

– Кондиционер починили, – сообщила Ана, врываясь в кабинет Санти.

– Ана, я же просил тебя не входить без стука. Где, черт возьми, ты была? Вчера днем мне позвонили из больницы, пригласили на сегодня поговорить с Лией Сомосой. Я пришел рано утром, а тебя нет.

– Сегодня мне пришлось отвезти Мартиньо к педиатру.

– У тебя был выключен мобильный.

– Повторяю, я была у педиатра.

– Мне пришлось идти одному.

– В чем дело? Ты сегодня проснулся с ощущением «мы – команда»? Напоминаю: вчера ты один навестил соседей Аленов, после того как солгал мне, что едешь домой.