Мисс Дюпре подняла на нее укоризненный взгляд.

– Опасно подражать мертвым, – тихо сказала она, а затем взяла Мэгги под руку, оставив Кэтрин в одиночестве стоять на крыльце.

* * *

Знакомое пощелкивание – клик, клик, клик – послышалось ей как раз в тот момент, когда каминные часы в гостиной закончили отбивать восемь вечера. Примерно в то самое время, когда, по оценкам коронера, была убита Ребека Райт. Кэтрин сидела на кухне, доедая остатки салата «Цезарь», заказанного в «Синем фартуке»[46], и поначалу ей показалось, что это просто периодический скрип старых костей дома или, может, остывающая труба горячей воды. Она уже привыкла к таким звукам с тех пор, как переехала сюда. Но когда пощелкивание сразу не умолкло, Кэтрин поняла, что это такое. Открывающаяся и захлопывающаяся крышечка зажигалки. Звук, казалось, доносился сразу отовсюду одновременно. Откуда-то над ней и под ней. Из-за угла, прямо у нее из-за спины… А потом вдруг резко прекратился. Кэтрин немного выждала. Но продолжения не последовало.

Выйдя из кухни, она направилась в фойе, ожидая опять застать в своем доме Уоррена Райта. Но там никого не оказалось.

В доме было тихо. Она еще выждала. И по-прежнему ничего не происходило.

Пока вдруг не отслоились обои.

Кэтрин услышала это прежде, чем увидела. Треск и хруст разрываемой жесткой бумаги. Там, где стена переходила в потолок. Она велела Расселу попросту закрасить обои, потому что отпаривание заняло бы слишком много времени, не говоря уже о том, что это было бы грязно и дорого. Кроме того, по его словам, бумага была настолько старой, что буквально вросла в штукатурку, слившись с ней так, что стала неотделимой. Но только не сейчас. Большой клинообразный лоскут ее, закручиваясь, отходил от стены, словно его тянула какая-то невидимая рука. За ним Кэтрин углядела вздувшуюся пузырями штукатурку, которая напомнила ей кадр целлулоидной кинопленки, застрявший перед жарким лучом проектора. Затем отслаивание прекратилось, и пузыри пошипели еще мгновение, прежде чем тоже сдуться. Она ошарашенно стояла, пытаясь решить, что это такое – химическая реакция на краску Рассела или что-то более преднамеренное, более злонамеренное. Дом содрогнулся, и что-то упало ей на голову. Кэтрин отряхнула волосы и поняла, что это хлопья краски. Подняла взгляд и увидела волосяную трещину, быстро взрезающую потолок. Та словно следовала какому-то выбранному пути, зигзагообразно змеясь по штукатурке, пока не достигла стены и не начала ползти вниз. Что-то внутри стены или за штукатуркой пыталось вырваться наружу – что-то запертое под многолетними слоями краски и обоев хотело просочиться в настоящее и стать реальным. Кэтрин подумала, не выбежать ли из дома, но куда бы она пошла? Кроме того, это же ее дом, черт возьми! Не хватало еще, чтобы ее выгоняли из собственного дома! Кэтрин прикинула, успеет ли добраться до туалетного столика и пистолета Ребеки до того, как это неведомое «нечто» вырвется на свободу. Осторожно, шажок за шажком, она стала подниматься по лестнице, а дом все продолжал содрогаться. Трещина вроде как продвигалась вслед за ней вверх по лестнице. Кэтрин испугалась, что дом разваливается на части. На верхней ступеньке она споткнулась, но удержала равновесие и наконец добралась до спальни. Подбежав к туалетному столику, вытащила «Вальтер» Ребеки.

Треск прекратился.

Кэтрин сидела и ждала, не зная, что делать дальше. Атмосфера внезапно стала густой и липкой, и перед лицом у нее вдруг проплыл запах духов. «Шанель номер пять». Духи Ребеки. Запах испугал ее и заставил посмотреться в зеркало. Оттуда на нее смотрело ее собственное лицо, разбитое на осколки предыдущими трещинами. Из-за этого создавалось впечатление, будто на ней какая-то отвратительная маска.

И тут вдруг еще один резкий скребущий звук – как будто железом по стеклу. По отражению Кэтрин вертикально побежала еще одна трещина, взрезая зеркало, словно подтаявший лед на зимнем озере. Медленно. Угрожающе. Неотвратимо. Она машинально прижала к ней ладонь, словно пытаясь затолкать обратно то, что давило на него с обратной стороны. Что-то или кого-то?

– Да чего ты же хочешь? – выкрикнула Кэтрин.

Зеркало не ответило.

* * *

На следующее утро трещин в стенах уже не было. Но новая трещина в зеркале все-таки осталась.

* * *

Что бы ни пыталось установить контакт с Кэтрин, оно становилось все более нетерпеливым. В этом, похоже, не было никаких сомнений. Вопрос был лишь в том, сможет ли она выяснить, чего это «нечто» на самом деле хочет, пока либо не отступится, либо не решит стать более агрессивным. Любая из этих перспектив вызывала тревогу.

Как у искушенного юриста, у Кэтрин не ушло много времени на то, чтобы разыскать ведущего детектива, которому в свое время было поручено расследование убийства Ребеки. Отис Стивенсон давно вышел на пенсию, развелся и купил небольшой домик в устье реки Маготи, на берегу Чесапикского залива неподалеку от Балтимора, где в настоящее время и проживал. И, как и многие отставные копы, любил рассказывать истории о старых плохих временах, о делах, над которыми работал, – как о тех, которые успешно закончились, так и о тех, которые не закончились вообще никак. Дело Ребеки относилось ко второй категории, но он был готов поговорить об этом в обмен на обед по сниженной по случаю обеденного времени цене в своей любимой закусочной в недорогой прибрежной марине[47], где у него стоял небольшой катер.

«Я седой как лунь, настоящая “ватная палочка”, – сказал он Кэтрин по телефону. – Меня не пропустите. Кабинка у музыкального автомата. Мой личный столик. Если доберетесь туда раньше меня, просто скажите Марджори, кто вы такая. Это будет женщина, читающая “Нэшнл инквайер” за кассовым аппаратом. Не спрашивайте ее о высадке на Луну или убийстве Кеннеди, если только не хотите выслушать лекцию о том, что Земля плоская. Но обязательно закажите сэндвич с мясным рулетом».

Кэтрин последовала этому совету и уже потягивала чай со льдом, когда он неторопливо вошел, отвечая на знакомые приветствия официанток и постоянных посетителей, и направился прямо к ней. Это оказался долговязый семидесятидвухлетний афроамериканец ростом шесть футов пять дюймов, с блестящими зубами и шапкой белоснежных седых волос, аккуратно и коротко подстриженных. И в самом деле «ватная палочка».

– Мисс Филдс… – произнес он, сверкнув тысячеваттной улыбкой.

– Кэтрин, – поправила она, пожимая ему руку.

– Вы уже что-нибудь заказали?

– Не успела. Марджори сказала мне, что я буду есть, еще до того, как я успела открыть рот. Сказала, что оба наших заказа будут готовы, как только вы сядете за стол.

– Вот умница!

Они обменялись несколькими ничего не значащими любезностями, и Кэтрин поблагодарила старика за то, что он нашел время встретиться с ней.

– Я всегда любила воду, – добавила она, оглядывая гавань за окном. – Могу понять, почему после выхода на пенсию вам захотелось поселиться здесь.

Стивенсон кивнул и улыбнулся.

– Гольф я терпеть не могу, в карты не играю, не охочусь… Но больше всего ненавижу телевидение и интернет. Даже не пью. Можете себе такое представить? Бывший коп, который не пьет! Рыбалка – это все, чем я хочу заниматься, пока добрый Господь не призовет меня к себе. Вероятно, поэтому жена и ушла. Я был слишком уж скучным. – В его голосе не было особого разочарования.

Как раз в тот момент, когда Кэтрин собиралась перейти к делу, появилась Марджори с двумя непереваримо огромными сэндвичами с мясным рулетом.

– Я уже могу сказать, что заберу половину своего домой на ужин, – рассмеялась Кэтрин.

– В самом деле? – отозвался отставной детектив. – Я вот всегда сразу заказываю второй как раз с этой целью.

И он принялся приканчивать первую половину своего сэндвича, пока она пыталась проглотить лишь первый откушенный кусочек.

– Ух ты, неплохо, мистер Стивенсон, – пробубнила она с набитым ртом.

– Говорил же!

Он сделал паузу между половинками сэндвича, одним глотком выпив большую часть своего холодного чая, а затем откинулся на спинку стула, изучая ее.

– Итак, Ребека Райт?

– Как я уже говорила по телефону, я купила дом Райтов в Джорджтауне и нашла кое-какие старые вещи. Родственникам они оказались не нужны, но меня заинтриговали, и я не могла удержаться, чтобы не покопаться в них. Назовем это моей адвокатской жилкой. – Естественно, те части, которые касались Джека, Уоррена и возможности того, что она жила в доме с привидениями, Кэтрин предпочла опустить.

Глаза Стивенсона сузились, и он словно углубился в свой собственный чулан памяти, чтобы открыть коробки с чувствами, которые давно задвинул в самый дальний угол или даже забыл об их существовании.

– Это было одно из моих первых крупных дел, – задумчиво произнес старик. – И с тех пор это как кость в горле. Моей карьере оно уж точно не поспособствовало.

– Множество ограблений остаются нераскрытыми, мистер Стивенсон. Особенно ограбления без свидетелей.

– Все были только рады списать это на неудачное ограбление, но что-то в нем меня все-таки насторожило.

Как Кэтрин и надеялась, он был готов раскрыть эту историю более подробно – может, обронить намек-другой, которые позволят ей понять, что пытается сказать ей Ребека.

– И что же именно? – как можно более невинным тоном спросила она.

– Это никак не вписывалось в схему обычного ограбления. Да, ее мужа избили, у него отобрали бумажник, пропали ее жемчуга, но этот район не был известен спонтанными гоп-стопами, налетами или подрезками. Кроме того, по моему опыту, воры не околачиваются возле чьего-то дома для того, чтобы ограбить вышедшего из него владельца. Они ждут возможности попасть внутрь, а там уж хапают все, на что глаз ляжет. И даже если это были не профессионалы, а просто какие-то торчки, рассчитывающие по-быстрому срубить бабла, подобное нападение с убийством в таком шикарном районе Вашингтона, только чтобы подрезать несколько камушков, – это уже настолько из ряда вон, что сразу вызывает подозрения. По крайней мере, у меня. В районе, откуда я родом, плохие парни так не поступали. И уж точно не раскатывали по престижным кварталам в поисках чем бы поживиться. Там тебя гарантированно прижмут к обочине и начнут мурыжить – и то если очень повезет.

– Значит, тот факт, что жемчуг так и не появился на черном рынке, вас не удивил?

Стивенсон кивнул.

– Видите ли, в том-то все и дело. Если это был грабеж, то преступники наверняка хотели побыстрей избавиться от ожерелья. Ты заглядываешь в местный ломбард в надежде, что сможешь выторговать цену, которая окупит твои заморочки. Но тамошнему шейлоку достаточно бросить всего лишь один взгляд на эти элитные побрякушки, чтобы вышвырнуть тебя обратно на улицу; а потом он звонит нам и пытается заработать несколько очков. Эти гаврики должны были сообразить, что у них нет ни умения, ни связей, чтобы продать что-то настолько крутое. Им пришлось бы высунуться за пределы своего «раёна». А стоит им это сделать, как по улице сразу ползут разговоры, которые рано или поздно доходят до наших ушей. Но только не в этот раз. По словам наших осведомителей, это ожерелье так нигде и не всплыло. А если и всплыло, то где-то очень далеко от города. За пределами воображения среднестатистического гопника из Вашингтона. А кроме того, даже в те времена у нас был довольно хороший обмен информацией. Если б эти жемчуга вдруг объявились где-нибудь на Восточном побережье, мы об этом узнали бы. Так что я предполагаю, что их никогда и не пробовали вдуть. Это, конечно, ничего не доказывает. Может, кто-то из этих уродов решил подарить их своей бабуле на Рождество… Но это заставляет меня задуматься.

Старик откусил еще кусок своего сэндвича, и Кэтрин дала ему возможность поразмыслить о том, как продолжить рассказ. Она не хотела прерывать течение его мыслей отвлекающими вопросами.

– Всегда существует вероятность того, что ограбление – это чисто для отвода глаз, – наконец произнес он. – Способ отвлечь нас от истинного мотива.

– И что же это могло быть?

– Да что угодно. Месть… Чтобы заткнуть кого-нибудь. Что-то связанное с наркотой…

– Но вы так не думаете, – сказала Кэтрин, прочитав сомнение в его глазах.

– Эти люди, этот район?.. Никак не соответствует профилю. По крайней мере, в те времена.

– Ревность? – перебила она.

– Возможно. Не исключено. – Стивенсон немного подумал, а затем покачал головой. – Преступление без видимого мотива раскрыть труднее всего. Было проще думать об ограблении. Но простота ни к чему нас не привела.

Некоторое время они сидели молча. Кэтрин едва ковыряла свой сэндвич, он агрессивно поглощал свой.

– Знаете, а вы уже второй человек, который обращается ко мне с вопросами по этому делу.

– Правда?

– Пару недель назад. С теми же самыми вопросами, хотите верьте, хотите нет.

– А можете сказать мне, кто это был?

Она ожидала, что старый детектив откажется отвечать – из профессиональной осторожности в отношении чужой личной жизни или потому, что это просто не ее дело. Но вместо этого Стивенсон пожал плечами.

– Сын жертвы, – сказал он, прожевав очередной кусок. – Джек Райт.

Глава 21

Кэтрин раздумывала, стоит ли припереть Джека к стенке насчет того, что сказал ей детектив Стивенсон – что он задавал те же самые вопросы об убийстве Ребеки. Какие еще секреты скрывает от нее Джек? Скажет он хоть что-нибудь? Как отреагирует? Чем дольше она размышляла на эту тему, тем больше злилась. И на следующее утро решила покончить с этими внутренними дебатами, каковы бы ни были последствия.

Джек работал в ринге со своим тренером Шоном, когда увидел, как она пересекает зал в спортивном центре «Равноденствие». И настолько отвлекся, что не заметил, как жесткий правый удар Шона летит прямо в него. Удар пришелся прямо в висок. Если б не толстый шлем, который был на нем надет, Джек потерял бы сознание. Но вместо этого на пару секунд у него просто сильно помутилось в голове.

– Ну давай же, братан! – бросил Шон, отступая. – Не опускай руки! Мы здесь не для того, чтобы ты заработал раннюю стадию Альцгеймера!

– Брейк, – пробормотал Джек и отошел в свой угол. Кэтрин была уже там и ждала его.

– Я встречалась с детективом Стивенсоном, – вот и все, что она сказала.

Он выплюнул капу на брезент и спрыгнул с ринга. С таким выражением лица, будто вот-вот ударит ее.

– Это было не ограбление, Джек. Это было нечто большее. Стивенсон всегда это подозревал. И ты тоже, так ведь?

– Как это понимать, Кэтрин? Ты вдруг увлеклась историей реальных преступлений?

– Ты мне не ответил, Джек. Что заставило тебя начать присматриваться к убийству твоей матери?

Тот покачал головой. Печально, словно сдаваясь.

– Ты, – сказал он.

– Я?!

«Он что, подкалывает меня?»

– Ты вызвала у меня чувство вины. В тот день, когда пришла сюда и показала мне то, что нашла.

Кэтрин не сразу удалось переварить услышанное. Это была не та реакция, какую она ожидала.

– Ты заставила меня устыдиться того, что я был так равнодушен. Сам не знаю, что я ожидал выяснить.

– Ты выяснил, что мотивом было не ограбление.

– Почему? Потому что копы так и не нашли украденный жемчуг? Это говорит лишь об их некомпетентности. Я не услышал ничего, что заставило бы меня думать иначе. А ты?

Кэтрин вытащила фотографию, изуродованную Луизой Федела.

– Я хотела рассказать тебе об этом той ночью. У тебя дома. – Она протянула ему снимок. Джек уставился на него. – Я нашла вторую половину. Она была засунута внутрь одного из предметов мебели, которую ты мне подарил. Судя по всему, там его спрятала твоя мать. Я брала его с собой в больницу Святой Елизаветы, Джек. Я ездила повидаться с твоей няней.

– Да, мой дядя говорил мне. – В его голосе было больше разочарования, чем злости.

– Я хотела тебе рассказать. Но мы… – У нее перехватило дыхание. Кэтрин глубоко вздохнула. – А потом я нашла ту папку у тебя в столе.

– Кэтрин…

– Это твой дядя, Джек, – сказала она, указывая на изуродованное изображение рядом с Ребекой. – Это Уоррен. Посмотри, что она с ним сделала. Один его вид свел ее с ума, Джек. Он был замешан. Каким-то образом. Я знаю это.

– Кэтрин, ты должна это прекратить. Посмотри, что ты с собой делаешь! Пристаешь к старой больной женщине в психбольнице. Преследуешь отставных копов. Меняешь свою внешность. Флиртуешь с моим дядей. И все из-за какой-то странной фантазии, которую ты себе состряпала… Да что ты, блин, творишь?

– Это не фантазия! – «Твоя мать говорит мне об этом!» – Разве ты не хочешь знать правду? Ради своей матери? Ради своего отца?

Джек напрягся, и Кэтрин поняла, что опасно близка к тому, чтобы поджечь фитиль, который не сможет вовремя погасить.

– Мой отец был слабым, измученным человеком, который не мог выносить вида собственного сына. – Прозвучало это так хладнокровно, что она невольно отступила на шаг.

– Я не могу в это поверить.

– Он бросил меня. Эмоционально. Бросил на произвол судьбы. Я был всего лишь ребенком. Он умолял моего дядю усыновить меня. Одному богу известно, где бы я оказался, если б не Уоррен Райт. Он был мне большим отцом, чем мой собственный!

Кэтрин ощутила, как тренер Джека пристально смотрит на нее с другой стороны ринга. Он расхаживал взад-вперед и боксировал с тенью, но ни на секунду не отводил от них своего нетерпеливого взгляда. Джек, должно быть, тоже это почувствовал.

– Оставь мертвецов в покое, Кэтрин, – сказал он.

– Я бы с удовольствием, если б они мне позволили.

Его глаза стали пустыми. Плечи поникли. Она потеряла его.

– Послушай, – устало произнес Джек, – я надеялся, что в конце концов все между нами может измениться, но сейчас все, чего я хочу, – это чтобы ты держалась подальше от меня, от моей семьи, от всего этого. Поговори со своим психотерапевтом. Получи какую-то помощь. Но больше ничего подобного. Пожалуйста. Я поговорю с фирмой о твоем участии в коллективном иске к нашей компании. Уверен, что у них найдутся другие задания, которые лучше тебе подойдут. И я правда сожалею.

Повернувшись к ней спиной, он запрыгнул в ринг, чтобы присоединиться к своему тренеру.

Теперь уже все до одного в клубе смотрели на Кэтрин. Она была просто уверена в этом.

«Что ты наделала? – кричал ее внутренний голос. – Сейчас он позвонит Алекс. Ты только что испортила свою карьеру! Опять!»

Кэтрин просто не могла убраться из клуба еще быстрей.

* * *

Послеполуденный воздух был тихим и свежим, а заходящее солнце щедро заливало затянутое облаками небо над мемориалом Линкольна багровым и синевато-серым сиянием – настолько картинным, что оно казалось искусственным. Кэтрин сидела на траве возле памятника героям Второй мировой войны, под одним из тех изящных американских вязов, что окаймляют Пруд Отражений. Безмятежная вода пруда была зеркалом, а хмурое небо в нем – картиной Моне. Кэтрин не чувствовала себя такой одинокой с тех самых первых дней в психиатрическом отделении, когда не была уверена, что когда-нибудь выйдет оттуда. Тогда реальность представлялась перевернутой с ног на голову, – так, как она представляла себе дурной ЛСД-трип. В колледже Кэтрин знала пару пострадавших от «кислоты», которые даже после интенсивной терапии никогда по-настоящему не казались прежними. Припомнились их закатившиеся глаза и бессвязные паузы между мыслями, ясно указывающие на ускользающую когнитивную хватку, тщетность попыток связать их между собой, на огромные усилия, требующиеся для поддержания даже мимолетных отношений с нормальностью. Такова и ее судьба? Кэтрин почти смирилась с тем фактом, что ее шалтай-болтайский разум и вправду раскололся надвое и, возможно, никогда не соберется воедино, что она и в самом деле сумасшедшая и должна оставаться взаперти. Но потом все-таки нашла выход из туннеля. Наконец-то сумела взять себя в руки – по крайней мере, как ей казалось, пока она не переехала в этот таунхаус и не обнаружила там призраков, которые выбили ее из душевного равновесия. Конечно, это не поддавалось никакому рациональному объяснению. Логики и здравомыслия было недостаточно, чтобы объяснить то, с чем она столкнулась. Было бы легче принять предположение Джека о том, что она просто отдалась на волю какой-то мелодраматической романтической фантазии. И какие у нее доказательства обратного? Лишь смутные подозрения, подпитываемые сверхъестественными происшествиями и совпадениями. Но, несмотря на все свои сомнения – а может быть, даже и из-за них, – Кэтрин верила, что они были чем-то реальным и правдивым. Забавно, что приходится размышлять обо всем этом, подумала она, сидя здесь, среди призраков этого города. Памятники им здесь повсюду. А что есть у Ребеки Райт? Нераскрытое дело, лежащее в коробке в каком-то подвале, сын, который только рад забыть ее, и убийца, которому все сошло с рук. Вот и весь ее мемориал. Мысль об этом терзала Кэтрин. И все же, что бы она ни пыталась предпринять по этому поводу, не было никакой гарантии, что правосудие восторжествует. Если что, то подобные усилия могли лишь уничтожить ее. «Поговори со своим психотерапевтом», – предложил ей Джек. Угу… Билет в один конец – обратно к лавандовым стенам, электрошоку и пощелкивающим шариковым ручкам.

Сидя там, Кэтрин поняла, насколько устала. Все, чего ей хотелось, – это вернуться домой, опять начать принимать пролаксис и проспать до следующего года.

* * *

Порывистый сырой осенний ветер несся по улицам Джорджтауна, подбрасывая в воздух маленьких дервишей из листьев, прежде чем капризно разбросать их во все стороны. Мисс Дюпре и ее верная домработница Мэгги рука об руку боролись с холодом, плетясь по Резервуар-роуд в сторону Висконсин-авеню. С туго повязанными на голове платками, в длинных суконных пальто, развевающихся, как флаги во время шторма, женщины походили на вдов беженцев с какой-нибудь фотографии послевоенного Парижа работы Брассая[48]. Кэтрин не могла не восхититься ими, наблюдая за происходящим из окна своей спальни. «Две крепкие старые птицы, которых не пугает стихия», – подумала она. Оконное стекло потрескивало от ветра, и Кэтрин подумывала разжечь камин. Идея свернуться калачиком с хорошей книгой и своими призрачными друзьями перед теплым камином казалась очень уютной, но предостережение Рассела о протекающих газовых трубах удержало ее. Она сделала себе мысленную заметку обязательно позвонить в газовую компанию, чтобы те всё проверили. Все-таки зима на носу.

Кэтрин не помнила, как легла в постель, но помнила, что ее разбудило. Эдит Пиаф пела «Осенние листья». На миг ей захотелось натянуть на голову одеяло и спрятаться под подушкой. Может, если игнорировать происходящее, песня испарится, а полтергейст, который ее включил, отступится и сгинет без следа. Она была слишком измучена, чтобы противостоять очередной галлюцинации. Или слишком боялась того, что могла увидеть? И тут пластинка вдруг запнулась. Какой-то изъян в виниле постоянно сбивал иглу назад, отчего голос Пиаф вновь и вновь рефреном повторял одну и то же строчку, полную грусти и сожалений о былом.

Это уже начинало бесить.

Кэтрин медленно спустилась по лестнице, держа в руке пистолет Ребеки. Кроме музыки, в доме не было слышно никаких других звуков: ни шума вечеринки, ни шуршания маскарадных костюмов, ни звона льда в напитках, ни смеха. Она подошла к входной двери, чтобы убедиться, что та заперта. Удовлетворенная тем, что ее мать, или Джек, или, боже упаси, Уоррен Райт не нанесли ей импульсивный непрошеный визит, перешла в гостиную и обнаружила пластинку, крутящуюся на проигрывателе, игла которого постоянно прерывала одинокую печаль Пиаф.

Что бы сказал Джек, если б сейчас оказался здесь и стал свидетелем этого? Как бы он это объяснил? Она уже едва не злорадствовала. Это была не просто какая-то гипногогическая фантазия, не какой-то диссоциативный эпизод, вызванный ее душевной хрупкостью. Эта пластинка была из настоящего винила. И действительно проигрывалась. И заедала. Кто-то ее поставил. И это была не она.

Тот, кто это сделал, небрежно бросил конверт от альбома на пол перед стереосистемой. Отложив пистолет, Кэтрин сняла иглу с пластинки. Последовавшая за этим тишина показалась оглушительной. Казалось, что дом затаил дыхание. У нее возникло искушение вновь включить музыку, просто чтобы создать какую-нибудь отвлекающую атмосферу. Вместо этого Кэтрин просто стояла там, оглядывая комнату и ожидая следующего призрачного инцидента. Когда ничего не произошло, она сняла пластинку с проигрывателя и потянулась за конвертом. И тут заметила, что верхний уголок обложки едва заметно отошел от основы. Как и обои в фойе несколько ночей назад, он сам собой скручивался от края треугольным язычком, как будто его отдирала какая-то невидимая рука, словно рецептурную этикетку с пустого пузырька из-под таблеток или листок с адресом с посылки от «Амазона». Или как в случае с той печально известной «мясницкой» обложкой альбома «Вчера и сегодня» группы «Битлз» – на которой представители Ливерпульской четверки, наряженные в белые лабораторные халаты, сидят среди кусков сырого мяса и раздерганных на части кукол со следами от потушенных сигарет, ухмыляясь, словно нашкодившие школьники. После протестов потрясенных поклонников и брезгливых дистрибьюторов эту обложку пришлось быстро отозвать, хотя на части тиража ее просто заклеили более благопристойной, и особо упертые фанаты порой отдирали ее, надеясь обнаружить скандальный оригинал. Может, и с этим альбомом Пиаф произошла подобная история?

То, что обнаружила Кэтрин, осторожно отделив обложку от вкладыша, ужаснуло ее почище любых сюрреалистических образов. Там было спрятано написанное от руки письмо, которое упало на пол. Кэтрин взяла его в руки и сразу узнала тонкий изящный почерк, который мог принадлежать только женщине.



Уоррен, это должно прекратиться! Я уже больше не в силах отбиваться от твоих посягательств. Ты должен наконец смириться с тем, что я никогда не соглашусь и дальше унижать себя и поступаться своим достоинством.

То, что произошло между нами на той вечеринке, было непростительно. Я была пьяна. Ты не был самим собой. Но это не оправдание. Возможно, где-то глубоко в моем затуманенном алкоголем сознании я поняла, что это был ты, и имела некоторое представление о том, что я делаю. Тем не менее это было глубоко неправильно, и мы оба должны сильно сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

Я люблю своего мужа. Я никогда не полюблю тебя. И Джек никогда не будет твоим сыном! Лучше уж я умру.

Ты не любишь меня, Уоррен. На самом деле. Пожалуйста, признай это и веди себя достойно. Не разбивай сердце своему брату. И позволь мне прожить свою жизнь без страха.

Очень тебя прошу.

Р.



Руки у Кэтрин задрожали еще до того, как она добралась до подписи внизу страницы. «Р». Ребека. Выводы из того, что та написала, были ошеломляющими. И все же это было написано собственной рукой Ребеки. Мотив ее убийства. Причина, по которой она пыталась достучаться до Кэтрин.

В качестве имени получателя на конверте значилась просто буква «У». Ни адреса, ни почтовых марок. Наверняка отправлялось с посыльным. Но было ясно, что письмо было доставлено, прочитано и возвращено. Кэтрин не сомневалась в этом, поскольку на лицевой стороне конверта было что-то нацарапано от руки. Сердито, размашисто, по-мужски, ручка даже прорвала бумагу, – жирными печатными буквами.

НЕТ!

Глава 22

Кэтрин могла показать эту записку только одному человеку, поэтому пораньше отправилась в офис, надеясь перехватить Алекс, пока всякие неотложные рабочие дела не помешали ей изложить свое собственное. Письмо Ребеки убедительно доказывало, что Кэтрин не выдумала какой-то нелепый детективный сюжет на основе своих горячечных предположений. Адвокат в Алекс явно будет заинтригован. Поверит ли она когда-нибудь в паранормальные явления, происходящие в таунхаусе Кэтрин, уже не имело значения. Алекс не сможет игнорировать материальную улику, написанную почерком Ребеки. И будет знать, как с этим поступить.

Только вот в этот самый момент та была задействована на совсем другом мероприятии.

Кэтрин уже подходила по Нью-Гэмпшир-авеню к офису «БКЛ» на углу Дюпон-Серкл, когда с изумлением узрела свою подругу, сидящую в маленькой кофейне в западном углу здания. Та была увлечена разговором с какой-то женщиной, расположившейся спиной к окну, но Кэтрин сразу же узнала жакет от «Энн Тейлор» и шарф от «Дольче и Габбана». Стиль и вкус ее матери. Никаких сомнений. Вероятно, одно из ее недавних приобретений в «Нейман-Маркус». Когда Кэтрин прошла за припаркованные перед кофейней машины, чтобы получше рассмотреть происходящее, это лишь все ухудшило. Кровь отхлынула у нее от лица. Едва только в поле зрения оказался весь столик Алекс, она увидела сидящую напротив Слоун доктора Тэми Фрэнкл. А рядом с ней Джека! Женщины внимали ему в восхищенном молчании. Он говорил о Кэтрин. Наверняка. Единственная правдоподобная причина, по которой могла собраться подобная клика. Так вот и начинается любое «дружеское вмешательство»[49]. С заговора самых близких. Поначалу с тобой спокойно побеседуют. Вскроют все твои грехи, разложат их по полочкам, а дальше начнутся уговоры, понукания и мольбы, за которыми последует запугивание, если немедленно не дашь согласия залечь куда следует на лечение.

Нет уж! Кэтрин ни за что не собиралась опять на нечто подобное подписываться. Пусть называют это отрицанием очевидного, если хотят, пусть говорят, что она разыгрывает из себя жертву, но они будут неправы. Сердце у нее заколотилось от горького разочарования. Они предавали ее. Они предавали Ребеку.

Страх и паника вытеснили разочарование и гнев. Кэтрин развернулась и поспешила обратно тем же путем, каким пришла.

* * *

Она опять перешла в режим гибернации, ожидая неизбежного продолжения. Или, может, еще какого-то знака от Ребеки. Кэтрин и сама не знала, как бы отреагировала, если б клика доброхотов и вправду попыталась заманить ее в какое-нибудь нейтральное место, чтобы раскрыть карты, но, как ни странно, никто так и не вышел на связь. Кэтрин решила, что Джек не счел уместным что-либо инициировать со своей стороны, а ее мать была слишком трусливой, чтобы возглавить атаку. Но от доктора Фрэнкл не поступило даже коротенькой эсэмэски, когда Кэтрин пропустила свой обычный прием. Наверное, Алекс убедила всех, что именно она должна организовать вмешательство, хотя сообщения, которые она оставляла на голосовой почте и на которые Кэтрин не отвечала, казались скорее умоляющими, чем убеждающими. «Кей, не будешь так добра перезвонить мне? Я волнуюсь за тебя!» Этот тон смущал Кэтрин. Разве не должно это звучать чуть менее встревоженно и чуть более дружелюбно? Что-нибудь вроде: «Эй, зайка, ничего особенного, но, может, тебе хочется с кем-нибудь поговорить?» Что было бы кодом для «И тогда я закину удочку». Алекс и вправду как-то раз приезжала к ней. Кэтрин спряталась в своей ванной, игнорируя уговоры у входной двери.

– Ну давай же, Кей, открывай! Я знаю, что ты там. Почему ты не отвечаешь на звонки? Пожалуйста, зайка, подойди и поговори со мной. Это очень важно.

Как скоро, гадала Кэтрин, они предпримут решительные меры и вызовут полицию, чтобы та ворвалась в таунхаус с ордером на изоляцию лица, находящегося в непосредственной опасности? «Мы боимся, что она общается с ду́хами». Такая возможность одновременно и забавляла, и пугала ее. Пугающим был тот факт, что это было правдой.

Словно в подтверждение готического ужаса того, что с ней происходило, со стороны Карибского моря к Восточному побережью приближался суровый грозовой фронт, и прогноз обещал скорость штормового ветра до пятидесяти миль в час, как только он достигнет Вирджинии. Синоптики ожидали, что после выхода на сушу ветер немного ослабнет, но округу Колумбия следовало приготовиться к проливным дождям и возможному наводнению. Людям было рекомендовано отменить свои планы и переждать непогоду. Кэтрин решила этого не делать.

Устроившись за туалетным столиком Ребеки, она не спеша перефразировала письмо, которое обнаружила под обложкой пластинки Пиаф.



Уоррен,

Я нашла письмо Ребеки. И, по-моему, теперь точно знаю, что произошло между вами на той вечеринке много лет назад. Ребека сказала, что это непростительно, и она продолжает терзаться из-за этого и по сей день, даже если вас это ничуть и не терзает.

Она заклинала вас не разбивать сердце вашему брату и позволить ей без страха жить собственной жизнью.

Вы предпочли поступить иначе.

Вам нужно загладить свою вину.

K.



От усиливающегося ветра дребезжали оконные стекла. Это была идеальная атмосфера для того, что задумала Кэтрин. Дождь еще не начался, поэтому она надеялась, что курьерская служба доставит ее записку без промедления. Сдавшись, Кэтрин приняла пару таблеток пролаксиса, чтобы успокоить нервы, и стала ждать, когда догорит подожженный ею фитиль.

Как оказалось, ждать пришлось недолго.

Она так до конца и не поняла, что заставило ее проснуться. Это мог быть какой-то шум или, наверное, вспышка света. Или, может, острый, жгучий, дразнящий запах. Одно было несомненно. Когда она открыла свои слипшиеся веки, над ней нависал какой-то силуэт. Мужской. Расплывчатый и нематериальный. Или, может, и не мужской. А женщины с короткими волосами. Трудно сказать. «Такое уже случалось», – сказала себе Кэтрин, чтобы успокоить нервы. Как и прежде, фигура оставалась неподвижной, совершенно безразличной к тому факту, что Кэтрин проснулась и обнаружила ее там. Она попыталась пошевелиться, но была словно парализована.

«Это всего лишь сон… Сон, вдохновленный пролаксисом».

Что-то давило ей на грудь. Кэтрин задыхалась. В панике она заставила себя сопротивляться, до крайности напрягая мышцы. Собрав все свои силы, принялась неистово отбиваться руками и ногами. Это сделало свое дело. Кэтрин резко проснулась и обнаружила, что призрак исчез, но ее руки все еще дико молотят воздух, а ноги судорожно брыкаются под одеялом. Потребовалось несколько секунд, чтобы тело расслабилось, а дыхание пришло в норму. Последнее, что она помнила, это как закончила свою записку Уоррену, а затем приняла пару таблеток, чтобы снять напряжение. И вот теперь она здесь, в постели… Неужели отключилась? Приходил ли посыльный, чтобы забрать записку?

И что это за запах?

Кэтрин соскользнула с кровати и на ватных ногах направилась к туалетному столику, словно водолаз под водой. Разум ее был затуманен, собственное тело казалось каким-то чужим. Наконец она поняла, что это был за запах. Гардении. Маленький букет. Должно быть, именно это ее и разбудило. Тот стоял перед зеркалом на туалетном столике Ребеки, а вокруг основания вазы было обмотано нечто такое, от чего она чуть не упала в обморок.

Нитка изысканного черного жемчуга.

Кто-то был в доме. В ее спальне! Она инстинктивно потянулась к шкатулке за пистолетом Ребеки.

Тот исчез!

Когда Кэтрин опять подняла глаза, из зеркала на нее глянуло ее изломанное отражение.

И вот тогда-то и послышался смех.

* * *

Когда Кэтрин спустилась по лестнице, маскарад был в самом разгаре. На ней было платье Ребеки, и она слегка подкрасилась. Небрежно растрепала волосы и в порыве откровенной дерзости надела жемчуг. Выглядела она сногсшибательно.

Как и прежде, параллельный мир был несфокусирован. Время хромало, и свет был призрачным. Голос Эдит Пиаф из стереосистемы звучал словно сквозь вату. Мистер Свин в своем белом фраке по-прежнему гонялся за мисс Ведьмой и мисс Шталмейстер по гостиной, стараясь не расплескать мартини, которым он хотел их соблазнить. Парочка в гардеробном шкафу все еще трахалась. С кухни доносился смех, в гостиной поддразнивали друг друга из-за своих костюмов или ужасались страшноватым маскам с пустыми глазницами и зашитыми проволокой губами. Все пытались увернуться от парня с фаллическим носом. Время ускорилось, а затем опять замедлилось. Словно кто-то держал ее руку на пульте дистанционного управления реальностью, быстро переключая дорожки, приостанавливая воспроизведение и перематывая назад. Кэтрин увидела, как какая-то пара повернулась друг к другу, чтобы чокнуться коктейльными бокалами, а затем внезапно начала все сначала. Мгновенный повтор. Вечеринка превратилась в серию резких монтажных переходов.

По пути в бар Кэтрин столкнулась с горничной-француженкой, заигрывающей с арабским шейхом. Но, как и прежде, никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Как и в прошлый раз, ее присутствие не было чем-то примечательным, потому что, когда она наконец заметила в зеркале у камина свое отражение, идущее через комнату, то увидела там не Кэтрин.

А Ребеку.

Приняв шампанское от молодого человека в костюме официанта и маске-тыкве, Кэтрин снова повернулась к зеркалу, где увидела отражение высокого мужчины в смокинге и маске на половину лица. Тот стоял в дальнем конце комнаты с группой других мужчин. «Роберт!» – продолжал выкрикивать откуда-то чей-то голос. Мужчина повернулся, чтобы посмотреть, кто это, и заметил, что Кэтрин пристально смотрит на него. Быстро пересек комнату и подошел к ней сзади, после чего обнял ее за талию и поцеловал в шею.

– Дорогая, – пробормотал он. Кэтрин закрыла глаза и с готовностью откинулась в его объятия, отчего тоненький голосок где-то в самой глубине ее души отчаянно запротестовал: «Что ты творишь? Это же все ненастоящее! Ты совсем потеряла голову!» Но все это казалось ей абсолютно реальным – реальным и знакомым. Она была готова утонуть в этом сюрреалистическом пруду прошлого.

А потом Кэтрин вдруг почувствовала, что он исчез.

Когда она подняла глаза, тот мужчина был уже в фойе – стоял там один и поднимал руку, словно подзывая ее. Совсем как раньше. Но на сей раз что-то было не так. Что-то в нем изменилось, стало другим. Что-то неуловимое, но пугающее. Кэтрин не могла понять, что именно.

Внезапно в отражении зеркала позади нее появилось новое дополнение к этой галерее призраков – Роберто Гутиэррес, фотограф и конфидент Ребеки. Одет он был в кричащий желтый костюм, а лицо его было густо накрашено подводкой для глаз и румянами. В нем тоже было что-то необычное. Он сразу выделялся среди остальных, но вовсе не из-за своего костюма. Дело было в том, как он двигался, как сияло его лицо. Почему-то Гутиэррес казался менее эфемерным.

«Вы спрашивали меня, на ком была та маска, которую вы нашли в сундуке внизу», – прошептал он ей на ухо.

Продолжительная дрожь прокатилась по комнате. Кэтрин почувствовала, как прошлое и настоящее сливаются воедино.

«На них обоих», – закончил Гутиэррес.

Ее глаза проследили за его взглядом, когда он перевел их с мужчины в гостиной на другое отражение в другом конце комнаты. Близнец! Тот же смокинг. Та же маска. Они были зеркальным отражением друг друга.

«В тот вечер их костюмы были полностью идентичны. Как и они сами. Только вот один носил маску слева, а другой справа».

Этот образ ошеломил Кэтрин, как порыв арктического ветра. Маски у близнецов и вправду были на разных сторонах лица.

«Я полагаю, Роберт думал, что это будет потрясающе весело, – улыбнулся Гутиэррес, – наблюдать, как все пытаются понять, кто есть кто. Уверяю вас, я бы не смог. И не думаю, что кто-то другой тоже смог бы».

В голове у Кэтрин эхом отдавались слова Ребеки:

«Я был пьяна. Ты не был самим собой».

Кэтрин почувствовала, что ее разум начинает утекать, словно вода в канализацию. Она вытянула руку и оперлась руками о стену, чтобы не упасть, закрыла глаза и опустила голову, делая глубокие вдохи в попытке прочистить мозги и удержаться на ногах. Но дрожь времени продолжалась. Более того, становилась лишь сильней, накладываясь на нарастающую какофонию рычащих голосов, искаженной музыки и психотического смеха.

Старинные каминные часы над камином начали отбивать свой вестминстерский бой. Восемь ударов. Каждый звучал все громче и громче, все больше и больше искажаясь, пока звук не стал оглушительным. Кэтрин казалось, что мир разваливается на куски. Она попыталась ухватиться за стену, потому что была убеждена, что ее вот-вот швырнет в бездну хаоса, из которой ей никогда не выбраться.

«Здравствуй, психушка…»

И тут где-то снаружи послышался громкий хлопок, и электричество выключилось. Дом погрузился в темноту, и все внезапно прекратилось. Сотрясения, гул голосов, смех – все это резко погрузилось в засасывающую тишину. Она стояла у стены, держась за края зеркала и боясь заглянуть в него из опасений угодить в его водоворот. Наконец, поддавшись успокаивающему действию тишины, подняла взгляд.

Вечеринки как не бывало. Стереосистема была выключена. Мебель казалась нетронутой. В воздухе – ни следа табачного дыма и духов. Все, что осталось, – это мерцающие клочья рассеивающегося тумана на месте только что маячивших там призраков, которые тоже разом исчезли. За исключением одного. Стоя на пороге гостиной, он пристально смотрел на нее.

– Вы опять оставили дверь открытой, – сказал Уоррен Райт, вступая в полосу тусклого лунного света.

В руках он держал ту маску на половину лица.

Глава 23

– Я нашел это на полу, – сказал Уоррен. – Полагаю, опять ваша любительская археология.

Клик, клик.

Кэтрин наблюдала за ним в отражении зеркала, пока он машинально поигрывал зажигалкой в кармане. Она изо всех сил старалась держать свои нервы под контролем.

– Навевает много воспоминаний, – произнес Уоррен, так поглаживая маску, что она даже не поняла – любовно или похотливо.

– Я не была уверена, что вы придете, – сказала Кэтрин. «Ну как же, еще бы! Именно так все и планировалось. Получалось бы только сохранять ясную голову! Чертовы таблетки…»

– Да что погода, – он пожал плечами, – когда тебе присылают такое провокационное приглашение.

Снаружи вовсю завывал ветер.

– Держу пари, вам не помешало бы выпить, – сказала Кэтрин, наблюдая в зеркале, как Уоррен идет к буфету за коньяком. Потом ощутила, как он приближается к ней из-за спины.

– Трансформатор вырубил весь квартал. Весь район остался без электричества, – сказал Уоррен.

Кэтрин сжала кулаки и впилась ногтями в ладони, надеясь, что боль прогонит головокружение. Без толку. Маскарадные призраки, может, и исчезли, но она чувствовала, что время по-прежнему спотыкается, бежит не в такт.

– Вообще-то забавно, – произнес он.

– Что?

– В другой ситуации я мог бы подумать, что это сама Ребека написала записку, которую вы мне прислали.

Отвернувшись от своего отражения, Кэтрин шагнула в полосу лунного света. При виде нее Уоррен застыл на месте. Глаза его расширились, и у него перехватило дыхание. Его пристальный взгляд исследовал каждый дюйм ее тела. Они оба стояли, застыв, как на фотографии, и каждый просчитывал свой следующий ход. Уоррен сломался первым. Выпрямился, расправив плечи, и намек на улыбку тронул его губы. Острый прищур его глаз смягчился. Он придвинулся ближе. Кэтрин не сдвинулась с места. Но комната начала плыть перед глазами. «Где же этот долбаный пистолет?»

– Вы затеяли рискованную игру, дорогая. – В голосе Уоррена звучала тихая, спокойная угроза. Взгляд его постоянно соскальзывал к ее шее с жемчужным ожерельем.

– А я люблю риск, – отозвалась Кэтрин, протягивая ему коньяк. – Бодрит, знаете ли. А кроме того, какой смысл играть, если ставки недостаточно высоки?

«Осторожно! Ты опасно близка к грани. Переступи через нее, и ты потеряешь его».

Взяв коньяк, Уоррен пригубил его, но его пристальный взгляд не отрывался от ее глаз, и она могла сказать, что он пытается раскусить ее игру.

– И почему только у тебя такие глаза? – мягко произнес он.

– Чтобы лучше видеть тебя, дитя мое, – промурлыкала она в ответ.

– Знаешь, это нечестно. Как тебе не стыдно вызывать у меня такие чувства?

Кэтрин взяла у него маску и подалась вперед, чтобы надеть ее ему на лицо. Его рука дернулась вверх и больно сжала ее запястье, чтобы остановить ее.

– Да ладно тебе, дорогой… – прошептала она, поглаживая маску. – Давай немножечко пошалим. Никто не узнает.

«Узнает ли он свои собственные слова, сказанные много лет назад?»

– Расскажи мне, что на самом деле произошло той ночью.

Его взгляд стал хищным, и Кэтрин могла сказать, что он пытается сделать выбор между своим гневом и растущей похотью. Хотя, наверное, они уже сливались воедино.

– А вдруг кто-нибудь услышит? – отозвался Уоррен, стараясь, чтобы это прозвучало игриво, но Кэтрин знала, что он рассматривает возможность того, что она его сейчас подставляет.

– Страх быть пойманным всегда делает все более захватывающим, тебе не кажется? – кокетничала она, теребя жемчуг на своей шее, чтобы спровоцировать его. «Не бойся, Кэтрин. Он слаб. Уговори его. Он хочет тебя. Заставь его показать это. Ты знаешь, как это сделать». Она придвинулась еще ближе, обхватив его свободной рукой за талию, словно приглашая на танец.

– Ты заключил ее в свои объятия, примерно вот так. Сбил ее с толку своими чарами и маской, и, прежде чем она поняла, что делает, было уже слишком поздно. Разве не так? Разве не так все произошло?

Он вдохнул ее запах. Он был на грани. Кэтрин могла это сказать. И надеялась, что Уоррен ощутил лишь запах ее мускуса, а не страха.

– Один мудрый человек однажды заметил, – пробормотал он, – что большинство из нас не сознает, что в нужном месте и в нужное время все мы способны на всё. На что угодно. В ту ночь мы с Ребекой убедились в правоте этого высказывания.

– И все могло прямо там и закончиться, – сказала Кэтрин, еще тесней прижимаясь к нему. – Твое самолюбие удовлетворено, она опозорена. Но ты просто не мог оставить все как есть, так ведь?

Уоррен ответил ей елейной улыбкой, в которой крылось обещание насилия.

– И чем это должно закончиться, дорогая? – спросил он.

– Правдой.

– Правдой? – фыркнул Уоррен. – И что ты с ней сделаешь? Кому намереваешься ее рассказать? И, что более важно, кто, по-твоему, в нее поверит? В конце концов, в последнее время ты была не самым надежным рассказчиком, не так ли?

У Кэтрин не было ответа на этот вопрос. Она не была уверена, долго ли еще сможет продолжать этот танец соблазнения. Пролаксис мешал ей сосредоточиться, сея хаос в голове.

– Ладно, давай-ка обойдемся без загадок, хорошо? – прорычал он. – Мое терпение на исходе. Откуда это у тебя?

Уоррен провел пальцем по жемчужинам. Кэтрин увидела, как что-то темное и опасное промелькнуло у него на лице. Он был удивлен. Вообще-то вдруг показался совершенно сбитым с толку и встревоженным. Что-то тут было не так. Все это время Кэтрин предполагала, что это Уоррен подложил жемчуг наверх вместе с гардениями, чтобы таким вот бесцеремонным способом подтвердить то, что она подразумевала в своей записке, продемонстрировать свою надменную уверенность в способности контролировать любую ситуацию. Но теперь Кэтрин поняла, что он и понятия не имеет, как жемчуг попал сюда. Пролаксис запутал все ее логические построения, заставив прийти к совершенно не тем выводам. Теперь ей было не на что опереться, кроме инстинкта и таланта к импровизации.

– Это… подарок. – Это был единственный ответ, который пришел Кэтрин в голову. Ей хотелось добавить: «От Ребеки». Но Уоррен никогда бы на это не купился. Она и сама вряд ли бы такому поверила.

– Я хочу получить его назад.

– А если я откажусь?

– Тебе следовало бы уже знать, дорогая, что я не из тех, кто принимает «нет» в качестве ответа.

Пролаксис все продолжал выделять свою клейкую пасту на ее нервные окончания. «Разве он не должен был уже выветриться?» Кэтрин выдерживала пристальный взгляд Уоррена так долго, как только могла, пока он ждал, что она сдастся, но колени у нее слегка подогнулись, и она, пошатываясь, высвободилась из его объятий, чтобы опереться о комод. Кэтрин чувствовала, как ее тело начинает сдуваться, словно забытый всеми воздушный шарик, оставшийся после веселого праздника. «Вот оно. Игра окончена. Ловушка не захлопнулась. Ему это и дальше будет сходить с рук». Уоррен наблюдал за ней с каким-то странным бесстрастным любопытством. На миг Кэтрин показалось, что вид у него слегка разочарованный – словно ему жаль, что этот спектакль вот-вот закончится.

И тут, совершенно внезапно, она ощутила, как что-то обволакивает ее. Парообразный туман, похожий на конденсат над теплым озером холодным утром, сгущался вокруг нее, слегка светясь, окутывая ее тело, прежде чем впитаться в кожу, как жидкость в губку. От лица ее отхлынула жизнь, оставив лишь бессмысленную пустоту стеклянных кукольных глаз. По всему телу пробежала дрожь, когда некая экстрасенсорная сущность вошла в нее и завладела ее волей. Кэтрин выпрямилась, напрягаясь и твердея, как быстро застывающая скульптурная глина.

– Так вот почему ты убил меня, не так ли? Потому что не мог принять «нет» в качестве ответа? Ты соблазнил меня, и, когда я отказалась бросить твоего брата и признаться, что Джек – это твой сын, ты убил меня. Признай это, Уоррен. После стольких лет признайся в том, что ты сделал. – Голос у Кэтрин понизился и заурчал, как у кошки, готовой наброситься на ничего не подозревающую добычу. «Это ведь не я? – донесся из какого-то далекого коридора сознания ее собственный голос. – Это ведь совсем на меня не похоже!»

Уоррен наблюдал за этим превращением в ошеломленном молчании. Неужели он тоже каким-то образом прошел сквозь завесу реальности в царство невероятного? Где нет места логике и здравомыслию? Он с трудом мог поверить в то, что видел, и все же это было бесспорно. Кэтрин претерпела метаморфозу куда более поразительную и дерзкую, чем простая стрижка волос или появление в вызывающем черном платье с ниткой изобличающего его жемчуга. Это было совершенно ясно по блеску ее глаз, улыбке на губах. Страх и зачарованное изумление буквально парализовали его.

– Кто ты? – спросил Уоррен, хотя и так все знал. Она больше не была Кэтрин. Она стала Ребекой.

Отвернувшись от него, Кэтрин-Ребека подошла к стереосистеме и достала из-под обложки альбома Пиаф написанную почерком Ребеки записку.

– Я была слаба, и ты это знал. Но я быстро образумилась. Я пыталась заставить тебя понять, – сказала она, поворачиваясь к нему с письмом в протянутой руке, – но ты не слушал и не сдавался. Все, что ты ответил, было «нет».

– Он мой сын! – крикнул Уоррен. – А ты…

Он спохватился и потряс головой, пытаясь избавиться от этого проклятого смещения реальности.

– А она собиралась не подпускать меня к нему! – воскликнул он, поправляя себя – все еще не желая признавать правду, свидетельство которой стояло прямо перед ним.

– Я долго ждала, чтобы покончить с тобой, – прошипела Кэтрин-Ребека. – Все эти холодные, одинокие годы я ждала возможности отомстить. И теперь я отберу его у тебя навсегда. Он узнает правду, Уоррен. И когда это произойдет, возненавидит тебя. Повернется к тебе спиной. Проклянет тот день, когда полюбил тебя!

Она швырнула письмо ему в лицо.

Взрыв бешенства наконец преодолел изумление Уоррена. Шлепком тыльной стороны руки он впечатал ее в зеркало. Шок ошеломил то, что завладело ею, и перед безумной яростью взгляда Уоррена Райта вновь предстала Кэтрин. Он попытался сорвать ожерелье у нее с шеи, но она царапалась и хватала его за руки, так что он не мог вырваться. Его пальцы вцепились ей в горло и начали сдавливать. Скрючив пальцы, Кэтрин нацелилась ему в лицо, но Уоррен вертел головой, парируя ее атаки. Она стала пинать его коленями. Он прижал ее к стене, чтобы Кэтрин не могла воспользоваться этим преимуществом. В какой-то момент она была уверена, что ощутила его эрекцию, когда он еще тесней привалился к ней. Неистовство борьбы возбудило его.

Хватка Уоррена усилилась. Она просчиталась. Сейчас он победит. Теперь никто уже не узнает правды. Все в его руках. Ей суждено отверженное забвение Кассандры[50], вызывавшей лишь жалость и неверие – жертвы собственных абсурдных бредней и галлюцинаций.

Правосудие не восторжествует.

Ребека не обретет покоя.

«Не сдавайся! Это еще не конец. Подержись еще немного!»

Этот голос прозвучал откуда-то из самой глубины ее души – такой спокойный, такой уверенный и бесстрашный. Кэтрин захотелось нырнуть вглубь себя, чтобы найти его источник, ощутить на себе его объятия, чтобы больше не чувствовать боли.

«Нет! Подожди! Еще чуть-чуть. Будь сильной! Не поддавайся!»

В этом голосе была властность. Он наэлектризовывал. Он побуждал. И по какой-то непонятной причине Кэтрин решила, что не хочет его разочаровывать. Она открыла глаза и с вызывающей невозмутимостью посмотрела на Уоррена, вынуждая его смотреть на себя – вынуждая увидеть свою уязвимость, вынуждая наблюдать за тем, что он с ней делает. Заставляя его осознать его собственную слабость. Выражение ужаса промелькнуло на его лице, когда он увидел себя в отражении ее глаз. Кэтрин удивила его, взяв его за руки и еще крепче обхватив ими свою шею. Уоррен попытался ослабить ее хватку, но она не отпускала его. Подтянула его пальцы к своей шее, к жемчужинам, и сжала еще сильнее. Не моргая, смотрела ему прямо в глаза. Паника на его перекошенном лице усилилась, когда что-то влажное и теплое просочилось сквозь их пальцы. Кэтрин ощутила, как поток чего-то вязкого скатывается с горла.

Руки Уоррена наконец выскользнули из ее захвата, и он отпустил ее. Она съехала по стене на пол, а он в ужасе попятился от нее. С его рук капала кровь. Уоррен в полном недоумении опустил на нее взгляд.

– Что ты за ведьма такая? – простонал он.

Кэтрин по-прежнему прижималась к стене, все еще обжигая его взглядом, все еще не мигая. Из-под жемчуга у нее на шее обильно выбивалась кровь.

И тут Уоррен увидел, как в зеркале на стене над ней что-то шевельнулось. Темная фигура, которая скользнула в комнату из фойе, протягивая к нему руку. Он повернулся к ней лицом.

Кэтрин не могла пошевелиться. Могла лишь наблюдать, как призрак подплывает к Уоррену. Откуда-то из глубин его темного силуэта вырвался яркий всполох, на миг осветивший комнату, как вспышка фотоаппарата. Оглушительно громыхнуло, за чем немедленно последовал леденящий душу стон, и Уоррен с вдруг отвисшей челюстью рухнул на пол, в отчаянной предсмертной агонии пытаясь дотянуться до письма Ребеки, лежащего в паре футов от него.

Фигура скользнула в полосу лунного света и бесстрастно смотрела вниз, пока Уоррен не перестал хватать воздух ртом, а затем опустилась на колени, чтобы проверить пульс. А когда наконец подняла голову, встретившись с недоверчивым взглядом Кэтрин, она бы вскрикнула, если б смогла.

Это был Джек.

Глава 24

Сидя на коленях перед Кэтрин, он изучал ее, как энтомолог, рассматривающий какой-то новый вид жука.

– Ты была великолепна, – наконец прошептал Джек. – Не могло бы получиться лучше, даже если б я с тобой все заранее отрепетировал.

Он снял с нее ожерелье. Она не могла остановить его. Пролаксис, борьба с Уорреном – все это в конце концов обездвижило ее. Кэтрин была на грани обморока. И все же ее мозг отказывался капитулировать, перебирая возможные варианты. «Что он тут делает?» Она попыталась заговорить, но гортань саднило от борьбы. Вышло лишь слабое невнятное карканье.

– Как ты?..

Закончить она не смогла. Да этого и не требовалось.

Джек улыбнулся.

– Я был здесь все это время. Ждал подходящего момента.

Вырвав письмо Ребеки из цепких пальцев Уоррена, он присел рядом с Кэтрин и прислонился спиной к стене. Унылая улыбка промелькнула у него на лице, когда он прочитал то, что написала его мать.

– После смерти отца я разбирал вещи, чтобы сдать их на хранение, – сказал Джек, словно отвечая на вопросы, которые, как он знал, задавал ее разум. – Нашел пластинку Пиаф и вспомнил, как моя мать слушала ее, когда я был еще совсем маленьким. Наверное, это мое единственное настоящее воспоминание о ней. Я заметил, что обложка надорвана, и вот вам…

Он уставился на написанное своей матерью. На него вдруг снизошло странное спокойствие, почти что облегчение.

– Сначала я ничего не понял. Но потом обнаружил вот это. – Джек поднял жемчужное ожерелье. – Уоррен был в Пекине, пытался закрыть очень выгодную лицензионную сделку. Ему нужны были кое-какие документы, которые, как он думал, он оставил дома в письменном столе в своем кабинете. Я не сумел их найти. Но когда уже выходил из комнаты, чтобы перезвонить ему, мною завладело странное побуждение. Какой-то голос в глубине головы все повторял: «Загляни в стенной сейф». Снова и снова. И никак было от него не избавиться. Как думаешь, что это было? Счастливая случайность или, – он подмигнул и рассмеялся, – может, некая паранормальная подсказка?

Слово «паранормальная» Джек заключил в изображенные пальцами кавычки. Кэтрин была слишком слаба, чтобы ответить.

– Ладно, неважно. К счастью, мой дядя, – он глянул на тело на полу, – был безнадежно старой закалки. Один и тот же пароль для всего на свете. Для телефона, компьютера… И настенного сейфа тоже. – Джек поднес жемчужины к лунному свету. – По-моему, полиция называет такого рода вещи трофеями. Убийцы хранят их, чтобы заново переживать испытанные чувства. Охренеть, точно?

На жемчужинах не было и следа крови.

Кэтрин покосилась на тело Уоррена. Пальцы у него были чистыми. Она попыталась дотронуться до собственной шеи. Там тоже не было крови.