Меня зовут Энола Холмс. Вы наверняка читали о приключениях моего старшего брата Шерлока Холмса. Я тоже распутываю загадки и ищу потерянное, но оказалось, я умею замечать мелочи, которыми пренебрегает мой брат. Мелочи, принадлежащие миру женщин и уже не раз приводившие меня к успеху в расследованиях. И это моё тайное оружие.
Посвящается моей матери.
Март 1889
«Сумасшедшие обделены здравым смыслом, — думала надзирательница. — Впрочем, с ума и сходят от его недостатка». Взять хоть этого новенького. Человек здравомыслящий не упустил бы возможности погулять по саду вместе с остальными в этот славный солнечный денёк, первый день весны. Он соблюдал бы команды (Выпрямитесь! Дышите глубже! Поднимите глаза к величественному небу! Теперь шагом марш! Левой, правой, раз-два, раз-два!) и постепенно шёл бы на поправку, а не...
— Выпустите меня, — повторил несчастный, наверное, уже в сотый раз. — Я англичанин! Вы не имеете права так обращаться с гражданином Великобритании. — Хоть голос у него был злой, ругательств он себе не позволял: даже когда подрался с санитарами и подбил глаз управляющему, не сказал ни одного грубого словечка. И сейчас всего лишь горячился: — Я верный подданный королевы и не заслуживаю такого обращения! Требую выпустить меня немедленно! Выпустите меня из этого проклятого гроба!
— Это не гроб, мистер Кипперсолт, — скучающим, но ласковым тоном ответила надзирательница. Она сидела на неудобном деревянном стуле без подушки и вязала носок. — Согласна: сверху и снизу есть определённые сходства, но в гробу нет отверстий для воздуха. Как я посмотрю, никаких неудобств он вам не доставляет...
— Не доставляет?! — Больной внезапно рассмеялся. Надзирательница пропустила петельку, нахмурилась, отложила вязание и потянулась за карандашом и бумагой. — Это дьявольское устройство — никаких неудобств?! — Смех его звучал надрывно и неестественно.
— Не похоже, чтобы вы испытывали недомогание, — с вежливым достоинством ответила надзирательница, — и у вас чистая постель. Вы можете менять позу, шевелить руками. Люлька не так плоха, как смирительная рубашка.
— Люлька! Так вы это называете?
Несчастный всё продолжал беспричинно смеяться. Надзирательница встревоженно сощурилась; она знала, что за ним нужен глаз да глаз. Он был хоть и приземистым, но удивительно быстрым и ловким. Почти успел перемахнуть через ограду.
В едва начатом деле мистера Кипперсолта она указала дату, время и вывела короткое предложение: «У пациента приступ истеричного хохота». Предыдущие записи были следующего содержания: мистер Кипперсолт не желал переодеваться в больничный серый шерстяной костюм после того, как его вещи забрали на хранение, отказывался от еды, моча у него прозрачная и чистая, кишечник работал как положено, и пациент любит чистоту; голова, туловище и конечности не повреждены, мистер Кипперсолт наделён определёнными умственными способностями и пользуется носовым платком.
— Ваша «люлька» лишает меня свободы, — добавил он, и его раздражающий смех затих. Для человека средних лет больной выглядел неплохо. Он походил на бывшего военного и частенько приглаживал пальцем усы, чтобы успокоиться или упорядочить мысли. — Когда вы меня выпустите?
— После того, как вас осмотрит врач.
Точнее, осматривать его он не будет, а просто сделает укол хлоралгидрата. Врач психиатрической лечебницы страдал тяжёлой зависимостью от опия и других подобных веществ, и пациенты его волновали мало. Он только вкалывал им необходимые лекарства.
— Врач?! Я — врач! — воскликнул безумный и снова залился смехом.
Надзирательница записала: «Упорствует в своих лживых утверждениях», отложила журнал с делом пациента и снова взялась за вязание. Пятка на носке — это самое сложное, а тут ещё и постоянно отвлекают. Что поделать, такова жизнь супруги управляющего психиатрической лечебницей: приходится одновременно делать по семь дел, вздохнуть некогда, времени нет ни прогуляться, ни газету почитать. За медсёстрами приглядывать надо не меньше, чем за больными. Влияние Флоренс Найтингейл сюда не распространилось, и персонал самый что ни на есть неграмотный, а некоторые даже подвержены разнообразным порокам, по большей части — пьянству.
Надзирательница тяжело вздохнула. Ей никак не удавалось исправить ошибку в вязании, и она ответила слегка раздражённо:
— Врач? Вы ошибаетесь, мистер Кипперсолт. В ваших документах чёрным по белому написано, что вы лавочник.
— Меня зовут не Кипперсолт! Я не тот человек, о котором вы говорите! Почему в этом адском учреждении никто не хочет понять, что я попал сюда по какой-то нелепой ошибке?!
Надзирательница почувствовала на себе взгляд больного, заключённого в похожую на гроб клетку, и устало улыбнулась:
— Поверьте мне, мистер Кипперсолт, я тридцать лет здесь работаю и знаю, как часто пациенты утверждают, будто попали сюда по ошибке. Но это никогда не подтверждается. — Да и о какой ошибке может идти речь, когда на руки была выдана столь внушительная сумма? — Взять, к примеру, таких же несчастных, как вы. Многие представляются Наполеоном — это самое распространённое заблуждение, но есть у нас и принц Альберт, и сэр Уолтер Дрейк, и Уильям Шекспир...
— Я говорю правду!
— ...и многие из этих несчастных со временем излечились, — продолжала надзирательница, не обращая внимания на то, что пациент её перебил. — Но некоторые страдают до сих пор. Вы этого хотите, мистер Кипперсолт? Остаться здесь навсегда?
— Моя фамилия не Кипперсолт, а Ватсон! — крикнул он, ощетинив усы.
— У нас в одном из отделений есть Шерлок Холмс, — задумчиво ответила добрая надзирательница. — Может, он согласится за вас поручиться?
— Вы сошли с ума! Я в самом деле Джон Ватсон, врач и писатель! Позвоните в Скотленд-Ярд...
Позвонить? Да в отдалённых северных районах Лондона никто даже не слышал об этом современном удобстве! Просто так взять и позвонить в Скотленд-Ярд? Ох уж эти безумные иллюзии больного ума!
— ...и спросите инспектора Лестрейда. Он подтвердит мою личность...
— Чушь, — пробормотала надзирательница. — Какая чушь. — Он в самом деле считает, что управляющий будет этим заниматься? Что он вернёт приличную сумму за содержание пациента и отправит сумасшедшего бродить по улицам Лондона?! Нет, бедняга совсем обезумел. — Ну-ну, тихо. Тсс, — ласково пробормотала заботливая надзирательница, словно успокаивая дитя. Она переживала, как бы нервное возбуждение мистера Кипперсолта не привело к воспалению мозга. Прошло два дня, а он всё так же буйствовал и вёл себя крайне неразумно. А жаль. Через руки надзирательницы прошло много умалишённых, но за этого ей было особенно обидно: похоже, до того, как лишиться рассудка, он был хорошим человеком.
Глава первая
Выбрать себе новое имя непросто. Пожалуй, даже сложнее, чем назвать ребёнка. Ведь себя самого знаешь лучше всех, а с новорождённым ещё толком не знаком. Наверное, мама назвала меня Энолой в творческом порыве — ведь «Энола» означало «одинокая», что довольно поэтично.
Не думай о маме.
Синяк на лице уже не болел, но сердце до сих пор неприятно покалывало. Поэтому, несмотря на солнечный весенний день первого марта 1889 года, я осталась дома. Устроившись у открытого (после долгой зимы всегда радуешься свежему воздуху, пусть в Лондоне его с натяжкой можно назвать свежим) окна с карандашом и бумагой, я выглянула на бурлящую жизнью улицу Ист-Энда. Моё внимание привлекло стадо овец, поспешно переходившее дорогу. Из-за него движение остановилось, и под моим окном гремела жестокая ругань возниц самых разных средств передвижения: вагончиков с углём, запряжённых ослами телег и тачек уличных торговцев. За этой сценой с ухмылками наблюдали армейские вербовщики в красном и другие любопытные, в то время как ребёнок в обносках переводил слепого попрошайку через дорогу, уличные ребятишки забирались на фонари, чтобы получше рассмотреть происходящее, и громко улюлюкали, а женщины в покрытых сажей шалях спешили по своим делам.
Им, этим несчастным труженицам из трущоб, было куда пойти — в отличие от меня.
Я посмотрела на единственную надпись на листе бумаги, лежащем у меня на коленях: Энола Холмс.
Я перечеркнула собственное имя жирной линией. Им я никак не могу воспользоваться. Видите ли, меня разыскивают мои братья, Майкрофт и Шерлок, и если я им попадусь, то потеряю свободу и посредством уроков пения и других подобных занятий превращусь в «украшение благородного общества». Причём по закону они имеют полное право решать за меня, как мне жить. И вполне могут отправить в пансион. Или в монастырь, детский дом, Академию росписи по фарфору для юных леди — куда угодно. Майкрофт, старший из нас троих, властен даже заключить меня на всю жизнь в сумасшедшем доме. Для этого потребуются всего лишь подписи двух врачей, один из которых должен быть психиатром, нуждающимся в деньгах для содержания данного заведения, и подпись самого Майкрофта. Не удивлюсь, если он попытается таким образом лишить меня свободы.
Под «Энола Холмс» я написала: Лиана Месхол.
Шесть месяцев я скрывалась под этим именем. Я выбрала его в честь плюща, символа преданности, думая о маме. Фамилия была шифром. Если взять слово «Холмс», разделить на «хол» и «мс», поменять их местами — «мс хол» — и добавить гласную для гладкости произношения, получится «месхол». Имя «Месхол» мне очень понравилось, я хотела бы и дальше его носить, но боялась, потому что, как выяснилось, Шерлок читал мою переписку с мамой в колонке объявлений в газете, где я подписывалась Лианой.
Что ещё знал обо мне мой чересчур умный брат Шерлок, который, в отличие от дородного и не слишком деятельного Майкрофта, прилагал усилия к тому, чтобы меня отыскать? Что он вынес из наших редких и случайных встреч?
Я написала:
Он знает, что я:
похожа на него внешне.
умею лазать по деревьям, умею ездить на велосипеде, притворялась вдовой.
притворялась нищенкой, продающей перочистки.
притворялась монахиней.
раздавала хлеб и одеяла бедным, прячу кинжал в корсете.
нашла двух пропавших людей, навела полицию на след двух злодеев, дважды побывала у него дома на Бейкер-стрит.
называлась Лианой.
Скорее всего, от доктора Ватсона он знает, что девушка по имени Лиана Месхол работала у первого и единственного в мире научного искателя.
На последней записи я тяжело вздохнула. Я искренне восхищалась добрым доктором Ватсоном, хотя мы встречались всего три раза: когда он пришёл на консультацию к научному искателю доктору Рагостину, чтобы помочь своему другу Шерлоку Холмсу найти сестру; когда я пришла к нему задать один вопрос и он дал мне лекарство от головной боли; и когда я сбросила на его руки полумёртвую юную леди. Доктор Ватсон был воплощением галантности и твёрдости, настоящим английским джентльменом, готовым помочь всем и вся. Мне он очень нравился, почти так же сильно, как Шерлок. Да, брата я любила всем сердцем, хоть и знала его в основном только по известным рассказам доктора Ватсона, которые читала с тем же упоением, что и всё население Англии.
Ну почему, почему те, кто мне дорог, для меня опаснее всего?!
Я вздохнула, поджала губы и несколькими жирными линиями вычеркнула «Лиана Месхол».
И что теперь?
Меня страшил не только выбор имени, но и то, что я никак не могла решить, кем хочу быть и чем заниматься. Что за человек станет моей новой личиной? Простая девушка, Мэри или Сюзан? Как скучно! Но я не могла выбрать мои любимые растения вроде розмарина, символа памяти, из которого получилось бы красивое имя «Розмари», и фиалки, символа верности и скрытой красоты, которой соответствовало имя «Вайолет», поскольку Шерлок знал о нашем с мамой тайном шифре.
Выбрать одно из своих вторых имён? У меня их, разумеется, было несколько: меня крестили как Энолу Евдорию Хадассу Холмс. Энола Е.Х. Холмс. Э.Е.Х.Х. Звучит так же неопределённо, как я сейчас себя чувствую. Хадасса — имя покойной сестры моего отца. Шерлок сразу его узнает. А уж Евдорию тем более — ведь это первое имя моей матери.
Не могу сказать, что мне хотелось подражать матери.
Или хотелось?
— Чёрт возьми! — выругалась я и написала:
Вайолет Верне
Верне — девичья фамилия мамы, и её Шерлок Холмс, разумеется, тоже узнает. Но если её развернуть...
Енрев
Ну нет. А если переставить буквы?
Енвер Невер
Добавить пару букв.
Верно
Вечно
И что значит «вечно»? Вечно одинокая? Вечно покинутая? «Нет, — строго сказала я себе, — вечно непокорная». В вечной борьбе за свободу. Да, это я — мечтательница, бунтарка, искательница потерянного. Тут меня озарило, что для моей карьеры научной искательницы будет полезно найти работу в каком-нибудь издательстве на Флит-стрит, где я смогу узнавать свежие новости, ещё не попавшие в газеты, и...
Вдруг я услышала медленные черепашьи шаги на лестнице и громкий крик моей хозяйки:
— Газеты, мисс Месхол!
Миссис Таппер, будучи глухой, как тетерев, считала необходимым производить как можно больше шума.
Я спрыгнула с подоконника и побежала к двери, по пути выбросив все свои записи в камин. Хозяйка постучала в дверь с такой силой, что могла бы расколоть кулаком грецкий орех.
— Газеты, мисс Месхол! — заорала она мне в лицо, как только я ей открыла.
— Спасибо, миссис Таппер.
Она меня, разумеется, не услышала, но, надеюсь, увидела на моём лице вежливую улыбку, с которой я забрала у неё из рук газеты.
Однако уходить она явно не собиралась. Нет, обычно сгорбленная, миссис Таппер расправила плечи и выпрямилась во весь небольшой рост. Она посмотрела на меня выцветшими глазами и храбро отчеканила с видом человека, исполняющего свой Моральный Долг:
— Мисс Месхол, не годится торчать всё время в четырёх стенах! Не моё дело, конечно, чего там у вас стряслось, но нельзя же чахнуть у себя в комнате. Денёк чудо — весенненький, солнце светит, ветерок свежий. Берите-ка шляпку и идите гуляйте, а не то...
По крайней мере, я предполагаю, что она сказала нечто подобное. Признаюсь, я не стала её слушать и захлопнула дверь прямо у неё перед носом. Меня привлёк заголовок на первой странице «Дейли Телеграф», и я уставилась на него в недоумении.
ДРУГ ШЕРЛОКА ХОЛМСА
ТАИНСТВЕННО ИСЧЕЗ
МЕСТОНАХОЖДЕНИЕ ДОКТОРА
ВАТСОНА НЕИЗВЕСТНО
Глава вторая
Я ДАЖЕ НЕ ПОТРУДИЛАСЬ ПРИСЕСТЬ и прямо так, стоя у камина в дешёвом домашнем платье из хлопка, подол которого грозил вот-вот загореться, прочла:
«Загадочное происшествие в Блумсбери заставит любого трепетать от ужаса и вскоре займёт умы всех жителей Лондона, если пропавшего английского джентльмена не найдут. Доктор Джон Ватсон, уважаемый врач общей практики, более известный как друг знаменитого детектива мистера Шерлока Холмса и автор произведений о его приключениях, пропал бесследно. В первую очередь друзей и родных пропавшего тревожит вполне очевидный вопрос: а вдруг несчастный попал в руки некоего преступного врага мистера Шерлока Холмса и стал пешкой в гнусном плане похитителя, заложником или козлом отпущения, посредством которого злодей решил отомстить детективу? Также есть вероятность, что на терапевта с чёрной врачебной сумкой могли напасть противники вакцинации из Ист-Энда. На данный момент нельзя сказать однозначно, что именно произошло, и нельзя исключить ни одной версии, даже самой жестокой. Скотленд-Ярд выясняет, чем занимался доктор Ватсон в прошедшую среду — в тот самый день, когда он вышел по делам и не вернулся вечером домой. Полиция опрашивает кебменов...»
И так далее и тому подобное; статья многословно повествовала ни о чём. Исчезновение доброго врача и не подумали бы освещать в газете, если бы он не был связан с моим братом. В среду утром доктор Ватсон поцеловал на прощание жену и вышел из дома. Сегодня была пятница — прошло уже два дня. Наверняка полиция рассматривала и самые безобидные варианты, и вполне оправданно, и первые несколько дней в Скотленд-Ярде ждали письма или телеграммы с объяснениями, что произошло, где и почему. Скорее всего, полицейские пока ничего не «выясняют», иначе в статье упомянули бы фамилию ответственного инспектора. Нет, сейчас доктора Ватсона ищут двое: его жена и лучший друг, Шерлок Холмс.
Точнее, уже трое — включая меня.
Но постойте-ка. Вдруг доктор Ватсон на самом деле не пропал, а это мой коварный брат решил таким образом заманить меня в ловушку?
Шерлок знал, что я ввязалась в два дела о таинственном исчезновении. Даже если он не понял, что доктора Лесли Рагостина, научного искателя, на самом деле не существует, он вполне мог предположить, что я работала на этого воображаемого учёного. Быть может, Шерлок понял, что моё призвание — искать потерянное?
И догадался, что мне дорог милый доктор Ватсон — идеальный образ отца?
Не стоит ли мне отнестись к этой новости с подозрением?
Однако, несмотря на сомнения, я бросила газету в камин и принялась рыться в шкафу, подбирая себе маскировку и гадая, как лучше выяснить подробности исчезновения доктора Ватсона и с какой стороны подойти к решению загадки. Да, меня бы не остановила и смирительная рубашка.
Хотя я понимала, что должна вести себя как можно осторожнее.
К сожалению, всё было не так просто. Почти целый месяц я провела взаперти в своей комнате, расстроенная тем, что мать не пришла мне на помощь, когда я в ней нуждалась. Другими словами, бездельничала и дулась на маму. И вот теперь оказалась не готова к активным действиям. Мне не хватало около дюжины вещей.
Я закуталась в бесформенную шаль и отправилась на их поиски. Миссис Таппер осталась бы довольна: я наконец вышла на прогулку.
* * *
Весь путь я прошла пешком, потому что мне хотелось разобраться в своих чувствах — непростых, как лабиринт улочек в трущобах, и привести в порядок мысли — неясные, как нависающие надо мной силуэты покрытых сажей зданий с угловатыми мансардами.
Впрочем, атмосфера здесь не располагала к умиротворённым размышлениям. Торговец пирогами кричал: «Хорячие мясные пирохи, две штуки всехо за пенни!», а вокруг него суетились ребятишки в обносках и насмешливо повторяли: «Щенки и котята! Кошки и крысы!» — вероятно, намекая на содержимое пирогов, и к ним спешил хмурый констебль, недовольный тем, что они заняли чуть ли не всю улицу. День и правда был «весенненький», как выразилась миссис Таппер, но из-за тёплой погоды усилилась вонь от уборных, каждой из которых пользовалось, наверное, не меньше двух сотен «плебеев» Лондона, от протекающей неподалёку Темзы и от газовых заводов, возвышающихся над трущобами, словно раздувшаяся светящаяся гусеница на стальных ножках, уничтожающая всё вокруг себя.
Да, видимо, я не могла по достоинству оценить красоту солнечного дня — редкости для вечно затянутого туманом и дымом Лондона, но согласитесь: весенняя погода делает жизнь на задворках города только опаснее и хаотичнее.
Районная медсестра в старомодном чёрном капоре, белом фартуке и пальто спешила по узкой улочке, пересечённой бельевыми верёвками, а все вокруг — мужчины, дети и даже некоторые женщины — забрасывали её проклятиями, комками грязи, камнями и лошадиным навозом.
«Какая же она храбрая», — подумала я. Правда, следующей же моей мыслью было: «Подойдёт ли мне костюм медсестры в качестве маскировки?» Или лучше нарядиться по-военному, в чёрную юбку и тонкий красный свитер, под девушку из «Армии спасения» Уильяма Бута? У меня сложилось такое впечатление, что, встречая человека в форме, люди смотрят не на него, а на его одежду.
Но Шерлок Холмс не обычный прохожий, не вглядывающийся в лица. Он знает, что я притворялась монахиней, и будет с подозрением относиться ко всем подобным личностям: дьяконицам, нянечкам, медсёстрам. Нет, надо изобрести такую маскировку, которой он от меня никак не ожидает.
К счастью, Ист-Энд наконец остался позади. Теперь я не петляла между покосившимися домами, а шла по широким улицам, мощённым булыжником, и на горизонте передо мной темнел купол собора Святого Павла, великолепной достопримечательности с греческими колоннами, резко контрастирующей с не менее высокими газовыми заводами в блестящих стальных оболочках и готическими церквами с острыми шпилями и гаргульями. И с квадратным особняком в итальянском стиле с выступающим карнизом, мимо которого я сейчас проходила. На самом деле большая часть Лондона представляла собой адскую смесь железных дорог, фабрик, сооружений в мавританском стиле, в духе второго ампира, георгианской эпохи и эпохи регентства, тюдоровских, классических и всяких там разных эпох Возрождения. Лондон, как и я, не мог определиться, какую маску ему надеть.
Здесь взгляду представало разнообразие даже богаче, чем в Ист-Энде. Модно одетые леди закупались у галантерейщиков, модисток и парфюмеров, торопливо перемещаясь между лавками, чтобы в них не заподозрили презренных дам иного сорта, которые бродили туда-сюда по тротуарам. Продавщицы с ловкостью горных коз забирались на вторые этажи омнибусов, а приезжие, живущие за городом, с удивлением глазели на мальчишек-посыльных на велосипедах, торговцев с деревянными дугами на плечах, на концах которых болтались коробки с товарами, трубочистов, таких же чёрных, как их щётки, учеников, измазанных в чернилах и прижимающих к груди учебники, уличных музыкантов, джентльменов, одетых с ног до головы кто в серое, кто в чёрное, и господ иной породы, щёголей в поисках приключений. Мои братья раньше предполагали, что я притворяюсь одним из таких бездельников.
Передо мной прошла дама с короткой стрижкой, в шляпе-котелке и тёплой накидке, без перчаток, с палкой в одной руке и поводком в другой, выгуливающая бультерьера. Наверняка мои братья опасались, что я стану такой же, как она, или даже хуже — например, буду ещё и попыхивать сигарой.
Я дошла до старейшего района Лондона — казалось бы, сердца города. Но нет, его сердце было не в Тауэре, не в Ковент-Гардене, не на площади Пикадилли и не на Трафальгарской площади, не в Букингемском дворце и не в Вестминстерском дворце, где заседал парламент. Лондон, как и скудная готовка миссис Таппер, был лишён души.
Я решила воздержаться от дальнейших сравнений между паутиной города и моими спутанными мыслями и отправилась прямиком на Холивелл-стрит.
Узкая, извилистая, грязная улица не оправдывала своего названия, и её красивые старые постройки с щипцовыми крышами занимали издания низшего сорта и отделения дешёвой фотопечати. Однако я пришла сюда не за литографированными изображениями юных леди, зашнуровывающих сапожки и выставляющих напоказ голые ноги и нижние юбки. Меня интересовал несколько другой товар. Ещё во времена королевы Елизаветы на Холивелл-стрит обосновались торговцы роскошными тканями, шёлком, шерстью и бархатом, но со временем их вытеснили продавцы костюмов, пышных нарядов и забавной старомодной одежды для маскарадов. Деревянные вывески в форме масок зловеще ухмылялись и скалились, и, продираясь через толпу, я поёжилась. Мало того что сама улица была маленькой и грязной, так ещё и владельцы местных издательств, чтобы привлечь покупателей, выставляли на тротуар свои безвкусные книжки и картинки. Меня вдруг потянула за рукав миловидная девочка лет шести и предложила приобрести, как мне показалось на первый взгляд, колоду игральных карт. Я присмотрелась к ним получше — ахнула и поспешила прочь.
Вот он. Наконец-то я его нашла. На краю нависающего над булыжной мостовой карниза примостилась деревянная вывеска, такая же вытянутая, как само деревянное, обильно покрытое штукатуркой здание, явно почтенного возраста. Вывеска в форме петуха однозначно помечала вход в тот самый магазинчик, которой мне был нужен.
Глава третья
Я УЗНАЛА О НЁМ ВО ВРЕМЯ ОДНОГО ИЗ своих приключений, о котором нельзя не упомянуть. Несколько недель назад мой брат Шерлок чуть меня не поймал. К счастью, пока он созывал констеблей для прочёсывания улиц, я успела отыскать необычное укрытие: дом 2216 на Бейкер-стрит — дом самого Шерлока, и пробралась туда, спрыгнув с дерева на крышу и юркнув в окно спальни.
Интересно, что почувствовал мой брат, когда на рассвете вернулся к себе и обнаружил, что в камине догорает балахон монахини, а из гардероба пропало несколько предметов одежды. Наверное, он страшно огорчился. Как ни странно, эта мысль не вызывала у меня улыбки.
Вот будь это Майкрофт...
Что ж, в другой раз. Так вот, большую часть ночи я провела в комнатах Шерлока, и пока он рыскал по улицам, переулкам, канавам и дворам, я рылась в его вещах. У него был целый шкафчик париков, накладных бород и усов, а также неведомых мне деталей маскировки. Я обнаружила воск для грима, бородавки и шрамы на клею, кошмарные (будто полуразрушенные бойницы средневековых башен) зубы, которыми брат, очевидно, прикрывал свои — здоровые и ухоженные, нашлёпки на голову, чтобы казаться лысым или лысеющим; краску, позволяющую менять цвет кожи от румяного до смуглого, самые разные накладные ногти: грязные, желтоватые, острые и скрюченные, словно поникшие головы скорбящих, наклейку на рот, меняющую форму губ и даже создающую впечатление заячьей губы. В общем, для меня открылся дивный новый мир. Притом огромный. Где же Шерлок раздобыл эти необычные, но удивительно полезные вещи?
В его письменном столе мне попались расписки из лавок, в основном театральных, явно снабжающих артистов гримом и одеждой для сценических образов. А я сомневалась, что смогу сойти за актрису. Хотя несколько лет назад в магазинчике под названием «Шантеклер» на Холивелл-стрит кое-что было куплено.
И я решила начать с него. Брат уже давно не закупался в «Шантеклере»: возможно, его закрыли? А почему бы не сходить туда и не проверить? Если магазинчик ещё открыт, значит, Шерлок перестал его посещать по каким-то иным причинам и я смогу спокойно туда ходить, не рискуя с ним столкнуться.
«Шантеклер» — неудивительно, что вывеску сделали в форме петуха. Шантеклер означает «петух», как, например, Ренар — «лис». Откуда взялось второе, понятия не имею, а вот первое слово я вычитала в одном из «Кентерберийских рассказов» Чосера.
Расталкивая локтями прохожих — Холивелл всегда кишела лондонцами всех мастей, разглядывающими картинки в окнах сомнительных издательств, — я направилась по многолюдной улице к «Шантеклеру».
К «Шантеклеру» ли? Я остановилась перевести дыхание у вывески в виде петуха, которая висела здесь, наверное, со времён Шекспира, и заметила выведенные красной краской буквы над открытой дверью, складывающиеся в одно загадочное словечко «Пертелотта».
Любопытно.
Я зашла посмотреть, что там и как.
Шагнув через порог, я тревожно огляделась по сторонам, но, конечно, мои братья не выпрыгнули на меня из теней: в магазинчике было пусто. У двери высились стопки нотных тетрадей, в углу валялись потрёпанные книги, а на прилавках и в ящиках лежали разнообразные товары. Я окинула их взглядом и пришла к выводу, что они предназначены для развлечений гостей на приёмах: колоды карт (рада отметить — игральных, а не тех неприличных карточек, которые мне пытались продать на улице), домино, настольная игра «одинокая королева», разноцветные палочки для микадо, сценарии для коротеньких пьес, «волшебные фонари» с историями в картинках и крошечный печатный станок, удивительно хитрое изобретение с прессом и пропитанной чернилами прокладкой... Я с интересом разглядывала его, когда меня отвлёк низкий грудной голос:
— Шо вас интересует?
Передо мной стояла улыбающаяся дама среднего возраста в простых блузке и юбке, с расслабленным, но в то же время гордым выражением лица. Было ясно, что это её магазин.
Мой и без того утомлённый мозг не сразу снабдил меня воспоминанием о практичной курочке Пертелотте из рассказа Чосера о Шантеклере.
Неудивительно, что Шерлок Холмс перестал сюда ходить. Владение лавкой перешло, так сказать, от петуха к курице, а мои братья — как сказала мне однажды супруга нашего старого дворецкого — никак не могут смириться с тем, что и у женщин бывает стержень.
— М-м... Миссис Пертелотта? — уточнила я.
Её улыбка расплылась ещё шире и стала более искренней, как будто дама услышала приятную шутку, понятную лишь узкому кругу людей.
— Пер-телл-о-та-а, — отозвалась она, беззлобно поправляя моё произношение, так что у меня даже создалось впечатление, будто меня похвалили за попытку.
Хозяйка магазинчика была широка в кости, с далеко не привлекательным плоским и круглым, как блюдо, лицом, а прямые седеющие волосы держала убранными в аккуратные пучки, нависающие над мясистыми мочками ушей.
— А где же Шантеклер? — Мои губы дрогнули, готовые улыбнуться.
— О, шо вы, он на небесах.
— Но вывеску в форме петуха вы оставили?
— Как же, вещь старая, а к старым вещам надо относиться с уважением. — Она улыбалась уже во весь рот, но ясно давала понять, что к этому вопросу лучше не возвращаться. — Вам шо-нибудь подсказать, показать, што хде лежит?
Хоть она и говорила простым языком и приглушала «ч» и «г», как многие жители Ист-Энда, её акцент нельзя было однозначно соотнести с кокни, и хозяйка казалась довольно образованной. Я старалась по мере сил подражать её говору. Показав пальцем на миниатюрный печатный станок, я спросила:
— На нём можно печатать визитки?
Пертелотта даже не моргнула и своим видом никак не показала, что ей интересно, зачем бедно одетой девушке визитки, да ещё и собственного изготовления. Она спокойно ответила:
— Да, конешно, но мороки будет много. Если их нужно всехо ничехо, так лушше я вам сделаю, вы только немнохо подождите. У меня в подсобке есть хороший станок.
— Прекрасно. — Я кивнула. — Спасибо, учту. Я пока осмотрюсь у вас в магазинчике?
— Конешно-конешно.
Мне предоставлялся огромный выбор замысловатых штуковин и необычных вещиц — головоломки на деревянных дощечках, где полагается собирать картинку, передвигая детали (поднимать и перекладывать их нельзя), «спиритические доски» с цифрами и буквами для медиумов, бархатные розы, музыкальные шкатулки, веера из перьев, лёгкие шёлковые шарфики, маски от солнца, парики отменного качества из длинных волос, вероятно срезанных с жертв лихорадки или заключённых, — но я рассматривала их очень неспешно, предаваясь размышлениям. Мне очень скоро должна была потребоваться визитная карточка, и щедрое предложение Пертелотты пришлось как раз кстати, но нельзя распечатать визитки, если не знаешь, что на них будет написано.
Я мысленно вернулась к своим карандашным записям, сделанным на подоконнике. Вечно я, Вечная? Нет уж. А если выбрать другой вариант? Верне — Енрев — Енвер. И слегка украсить его, добавив французский налёт: Энверуа.
Неплохо.
Хорошо, для начала оставим так. А что делать с именем? Фиалка? Нет, это же название цветка — звучит глупо и очевидно. Вайолет? Прямое значение — «фиалка», всё равно слишком рискованно. Виола? Оно скорее вызывает ассоциацию с музыкальным инструментом, хоть так и называют фиалки, растущие в саду, или анютины глазки. Да, Виола подойдёт.
Будь Пертелотта жадной, она продала бы мне миниатюрный печатный станок и выручила бы куда больше денег, чем за несколько визитных карточек, сделанных в подсобном помещении на, вероятно, куда более добротном станке.
Поэтому я решила ей довериться, хотя прекрасно понимала, что на самом деле её зовут отнюдь не Пертелоттой. Что с того? Она тоже не узнает моего настоящего имени.
Стоит ли приобрести в магазинчике и другие предметы, которые вполне могут навести на меня подозрение?
Пожалуй, стоит.
Но вдруг я ошиблась? Вдруг на самом деле она болтлива?
А даже если и так — ничего страшного: ни Майкрофт, ни Шерлок с ней не заговорят. Они и подойти не посмеют к самодостаточной и деловой владелице лавки. Им сложно осознать, что особа женского пола не обязана быть придатком к мужу, отцу или брату. Для них женщины — загадочные и лишённые здравого смысла создания. Мои братья не способны поставить себя на место любой из них.
И уж тем более им никогда не понять меня. По их мнению, долговязая девчонка с большим носом, сбежавшая из дома, непременно притворится юношей — ведь что ещё остаётся несчастной простушке!
Теперь они знают, что я могу замаскироваться и под вдову, и под монахиню, и будут искать похожую фигуру, вписывающуюся в образ уродливой ведьмы, с резкими чертами лица, скорее всего прикрытого вуалью, жуткую и мрачную. Или хмурую «ораторшу», которая пытается улучшить жизнь в трущобах. Скорее всего, мужского образа от меня уже не ожидают. Может, сейчас самое время купить штаны?
Нет.
Мне совсем этого не хотелось. Тем более что я решила навестить миссис Ватсон и расспросить милую леди об исчезновении её дорогого супруга, доктора Ватсона, а для этого мне требовалась маска женщины.
Но такой, чтобы ни Майкрофт, ни Шерлок не заподозрили в ней Энолу Холмс.
Да, я понимала, что на такое преображение уйдёт много сил и времени, но мне было остро необходимо выбрать для себя маскировку, которую никак не будут ожидать от меня мои хитрые братья.
Я должна стать красавицей.
Глава четвёртая
Должна.
Признаюсь, это решение подстегнули обида и озлобленность, вызванные мыслями о матери, но направленные совсем на другую мишень: на мужчин. Слишком часто мне приходилось наблюдать, как они обращаются с девушками, как разделяют простушек и красавиц. Я решила поставить эксперимент и доказать, что «сильный» пол легко обмануть.
Кроме того, моё решение было продиктовано необходимостью обезопасить себя на случай, если исчезновение доктора Ватсона — всего лишь изощрённая ловушка, поставленная для меня братом. Меня никто не должен узнать.
Даже если на самом деле случилась беда (а я подозревала, что так оно и есть), миссис Ватсон, несомненно, знакомая с Шерлоком Холмсом, будет ждать от него помощи и, поддерживая с ним связь, вполне возможно, не постесняется упомянуть, что к ней заходила высокая худая невоспитанная девчонка с большим носом и выпирающим подбородком. Шерлок тут же узнает меня в этом описании и нападёт на мой след, словно собака-ищейка. Зато если миссис Ватсон расскажет о миловидной посетительнице, мой брат пропустит это замечание мимо ушей.
В приятной внешности есть один минус: даже привлекательные леди с неприязнью относятся к красавицам, а мне важно завоевать доверие миссис Ватсон. Пусть я не знакома с ней лично, но по описанию из повести доктора Ватсона «Знак четырёх» знаю, что выглядит она довольно непримечательно. Там он описал Мэри Морстен (это её девичья фамилия), когда она пришла за советом к мистеру Шерлоку Холмсу. Лицо будущей жены доктора Ватсона «было бледно, а черты не отличались правильностью», но при этом его выражение описывалось как «милое и располагающее», и дальше упоминалось, что большие синие глаза девушки «светились одухотворённостью и добротой».
Если она и правда так благородна и отзывчива, как говорится в книге, ей будет безразлично, симпатична её собеседница или нет.
Из повести я почерпнула ещё, что у миссис Ватсон в Англии нет ни родственников, ни друзей. Именно поэтому, оказавшись в затруднительном положении, она и обратилась к Холмсу. У неё не осталось ни матери, ни отца. Выучившись в частном пансионе, она нашла работу компаньонки: не то чтобы служанка, но и не ровня для своей нанимательницы — ведь обычно компаньонки ели отдельно. И положение её не сильно изменилось: супруга врача ставилась чуть выше рабочего класса, но к аристократии отношения не имела. Если до свадьбы она жила «уединённо», могло ли с тех пор что-то измениться? Скорее всего, нет. Доктор Ватсон писал, что бедняки часто обращаются за помощью к Мэри — несомненно, у неё такое же золотое сердце, как и у него, — но стали бы эти же бедняки утешать несчастную, если бы в беде оказалась она? Вряд ли.
Одни предпочитают горевать в одиночестве, другие нуждаются в дружеском плече. Я не знала, к какому типу относится миссис Ватсон, но рискнула предположить, что к последнему и что в это нелёгкое для неё время ей будет приятна поддержка даже незнакомого человека.
По крайней мере, я на это надеялась. Как и на то, что милая леди упомянет хотя бы одну — кажущуюся незначительной, но на самом деле важную — деталь, которая отчасти прольёт свет на таинственное исчезновение её супруга.
* * *
На следующий день перед домом, где жил и работал доктор Ватсон, остановился кеб, и из него вышло поистине очаровательное создание, одарённое невинной, нежной, безупречной красотой, притом естественной и непринуждённой, которое взлетело вверх по белым ступенькам крыльца, словно фея в зачарованном лесу...
«Непринуждённой»? Ха! Как бы не так. На создание образа мисс Виолы Эн- веруа ушла целая вечность, и если бы не моя душа художника, мне бы ни за что не удалось достичь этой «непринуждённости». Видите ли, «естественная» красота — всего лишь иллюзия, и её относительно легко создать, если подчеркнуть достоинства, скрыть недостатки и подправить пропорции.
Однажды Шерлок сказал Майкрофту нечто подобное: «Обрати внимание, что у нашей дорогой сестры голова совсем небольшая по сравнению с вытянутым туловищем». Так мой брат намекнул на то, что я не слишком умна — и, между прочим, в выводах он ошибся. Но по сути его утверждение было верным.
Поэтому я приобрела у Пертелотты невероятно пышный парик. Главную роль в женской красоте играют именно волосы, и здесь важнее всего «подправить пропорции». Мало того что мои родные волосы цвета грязи были тонкими и неприятными на ощупь, так мне ещё было неудобно их укладывать, особенно на затылке, — ведь они, вот беда, находились на моей собственной голове! А парик... Это совсем другое дело. Я водрузила его на подсвечник и причесала так, чтобы блестящие локоны цвета розового дерева — то есть каштановые с приятным красноватым оттенком — были намеренно неряшливо собраны на макушке, а на лоб падала плотная чёлка.
Без парика — и специальных подушечек, которые округляли мои ноздри и щёки, — я была бы всё той же женской копией Шерлока: с резкими чертами лица, орлиным носом и желтоватой кожей.
Но прелестные и с виду естественные волосы скрывали недостатки лица, и ярко выраженные нос и подбородок волшебным образом превращались в классический греческий профиль. Кожа в обрамлении рыжеватых кудрей казалась не болезненно-бледной, а аристократически белой. Мне самой с трудом верилось в своё преображение.
Разумеется, одной причёски было мало. Природная красота обычно подчёркивается единственным недостатком, нарушающим симметрию. Для этого я наклеила на правый висок купленную у Пертелотты родинку цвета портвейна. К тому же она отвлекала внимание от моего большого носа. Кожу я присыпала рисовой пудрой — якобы для того, чтобы скрыть мелкие прыщики или пятна. Это не осуждалось в высших кругах, в отличие от другого косметического продукта — румян: их я незаметно нанесла на скулы и губы. Чтобы глаза выглядели большими и блестящими, нужно было потереть веки клочком специальной «испанской бумаги», но не слишком, — и это мне удалось не с первого раза. Как я и сказала, на то, чтобы стать красавицей, у меня ушла целая вечность, и это был нелёгкий труд.
При этом миссис Ватсон вполне могла отказаться меня принять! Учитывая обстоятельства, я бы не удивилась, если бы она лежала в кровати, страдая от нервного истощения, не в силах принимать гостей даже при большом желании.
Чтоб меня черти съели! Вдруг я в самом деле к ней не попаду и все мои старания пойдут прахом?!
Однако попытаться стоило. И я не отступилась.
Напоследок оглядев себя в зеркало, я невольно зарделась от гордости.
К сожалению, миссис Таппер увидела, как я спускаюсь по лестнице, и выронила фарфоровый кувшин; он разбился вдребезги.
На этой печальной ноте я вышла на улицу и взяла кеб до дома Ватсона — и если я и взбежала по ступенькам, словно фея в зачарованном лесу, то это исключительно благодаря купленной вчера туалетной воде «Лесной рай». Ароматы никогда меня не волновали — хоть в трущобах и стояла жуткая вонь, я не имела привычки прикрывать нос надушенным платком, — но красота, как говорили, находилась не только в глазах смотрящего, но и скрывалась в тщательно продуманной вуали запахов. То есть в парфюме. А чтобы подсластить голос, я съела несколько ложек мёда. Затягивая корсет, я проверила, не выпирают ли из подушечки на груди спрятанные там предметы. К выбору платья я подошла, как вы можете себе представить, со всей тщательностью и надела не слишком скромное, но и не чересчур аристократичное. Все «непринуждённые» детали моего туалета, от плоской шляпки с цветами до начищенных до блеска сапожек на пуговицах, являлись результатом долгого и упорного труда. Я полночи готовилась к грядущей встрече. Оставалось только надеяться, что недостаток сна придаст моим глазам чувственное выражение.
Разумеется, на крыльце дома доктора Ватсона меня снова начали одолевать сомнения. Вдруг я поступаю глупо и окружающие видят во мне уродливую ворону, которая лишь притворяется роскошным павлином? И, разумеется, именно в эту минуту сомнений дверь отворили. Мне не пришлось ничего объяснять: букет из тщательно подобранных цветов — подснежников и жасмина (надежда и сочувствие), перевязанных жёлтой лентой, говорил сам за себя. Лишь бы горничная не заметила, как дрогнула моя рука, когда я положила на серебряный поднос визитку мисс Виолы Энверуа.
Глава пятая
Горничная провела меня в скромную маленькую гостиную и побежала искать хозяйку. Оставшись одна, я осмотрелась. Все окна были приоткрыты ровно на два дюйма. К счастью, в этом районе весенний воздух пропитан лишь дымом и дорожной грязью, и неприятные запахи отчасти перекрывал аромат моего букета. Как выяснилось, для обеспеченных семей в Лондоне цветы — это не роскошь, а необходимость, и они украшают ими дома, костюмы и шляпки, чтобы заглушить невыносимую вонь города.
Из глубины дома донёсся тихий голос:
— Кто там, Роуз?
Не дожидаясь ответа, миссис Ватсон прошла в маленькую гостиную с моей визиткой в руке, бледная, но сосредоточенная.
— Вы пришли к врачу? — участливо спросила она. — Боюсь, его нет на месте. Я могу вам чем-нибудь помочь?
Увидев её красные, опухшие глаза, я потеряла дар речи. Сомнений не оставалось: доктор Ватсон действительно исчез. Горе миссис Ватсон было неподдельным, но при этом она была настроена не принимать соболезнования, а предлагать помощь.
Меня так восхитила эта поразительная женщина, что, вручая ей мой скромный букет, я запуталась в словах:
— Я прочла в газете... Никак не могу понять, почему... Ведь он такой добрый — ваш супруг, я имею в виду... Надеюсь, с ним всё в порядке. Извините, что я так, без приглашения и в такое тяжёлое для вас время, но я подумала, что, быть может, цветы...
Я обратила внимание, что в маленькой гостиной стояли и другие букеты, но их было не слишком много.
— Как любезно с вашей стороны. Спасибо.
Когда миссис Ватсон забрала подснежники с жасминами, её нижняя губа задрожала, но взгляд тёплых глаз остался всё таким же вопрошающим.
— Я лечилась у вашего супруга, — поспешно объяснила я в ответ на её молчаливую просьбу представиться.
Она кивнула, благосклонно принимая юную глуповатую и крайне привлекательную (надеюсь) незнакомку в своей маленькой гостиной:
— Уверена, вы меня простите. Я не знакома со всеми пациентами мужа.
— Само собой! Знаете, после того, что написали в газете, я не могла сидеть сложа руки, ведь доктор Ватсон меня не только вылечил, но и проявил при этом деликатность и участие.
Отчасти это было правдой. Я всегда старалась примешать ко лжи как можно больше правды — так проще сохранить невозмутимое выражение лица и не запутаться в собственных словах.
— Мне очень приятно, что вы подумали обо мне, — сказала миссис Ватсон.
Я ощутила укол совести, но тут же напомнила себе о том, что в самом деле пришла ей помочь.
— Цветы чудесные, — продолжала она, прижимая их к груди, словно дитя. — Мисс Энверуа, вы меня очень обяжете... Конечно, если вас не затруднит... Не хотите ли остаться и выпить чаю?
* * *
Всё пошло именно так, как я и рассчитывала. Миссис Ватсон, пусть и привыкшая к уединению, нуждалась в дружеском плече, в невинном и понимающем слушателе. Одно лишь проявление интереса с моей стороны побудило её пуститься в объяснения недавних событий. Утром среды её супруг вышел из дома в прекрасном настроении, собираясь посетить нескольких своих пациентов, а потом, возможно, заскочить в клуб, но к вечеру он не вернулся.
— Я подогревала ужин, пока от него не остались одни угольки, — печально поведала миссис Ватсон. — Но даже тогда не решилась выбросить его в мусорное ведро, поскольку не хотела признавать, что Джон сильно задерживается, потому что с ним могло случиться нечто... ужасное. Я всё твердила себе, что он придёт с минуты на минуту. А иначе и быть не может.
Она прождала его всю ночь, а утром отправила горничную с посланием в полицию и, разумеется, к Шерлоку Холмсу. Миссис Ватсон предположила — и не ошиблась, — что мне известно о дружбе её супруга с известным сыщиком. Полицейские приехали первыми, но отказапись предпринимать какие-либо действия, пока им не предоставят весомые доказательства.
— Они сказали, что надо ещё немного подождать, что человек вполне может пропасть дня на два или три, а потом вернуться домой с глазами как у кролика, потому что всё это время пил, курил опиум или развлекался с женщинами.
— Как они посмели?! — воскликнула я.
— Разумеется, они выразились иначе, но смысл был предельно ясен. Как будто Джон на такое способен! — Несмотря на праведный гнев миссис Ватсон, её голос оставался всё таким же нежным. — К счастью, после них прибыл мистер Шерлок Холмс, и он твёрдо намерен выяснить, что произошло.
— И он приступил к поискам?
— Он сказал, что свяжется со мной, когда у него появится зацепка, но пока вестей от него нет.
— И он не выдвинул никакого предположения?
— Он полагает, что ему решил отомстить какой-нибудь преступник, и я с ним согласна. У самого Джона врагов не было.
— А сварливые пациенты?
— Что ж, без этого никак. Мистер Холмс забрал его врачебный журнал, чтобы просмотреть карточки пациентов.
Прекрасно. Значит, сама она в них не заглянет и не проверит, есть ли там Виола Энверуа.
Я подалась вперёд:
— Миссис Ватсон, а вы как считаете, что произошло?
На мгновение она растерялась и закрыла лицо руками:
— Даже не представляю.
Тут пришла горничная с подносом. Миссис Ватсон собрала волю в кулак, расправила плечи и налила нам чай.
— Вы живёте в Лондоне со своей семьёй, мисс... мм... Энверуа?
Я сказала, что живу одна, работала в конторе, а сейчас работы у меня нет, но я надеюсь попасть в издательство на Флит-стрит, — и мне нигде не пришлось соврать. Впрочем, это не имело значения; даже если бы я заявила, что выступаю в цирке на лошади без седла, она бы всё равно так же вежливо кивала, поскольку сейчас её мысли заволакивал туман тревоги и она не вникала в мой рассказ.
Какое-то время мы потягивали чай в неловкой тишине.
Я решила разрядить обстановку и похвалить убранство маленькой гостиной:
— Какие чудесные литографии. Меня всегда восхищает сочетание удобной мебели и приятных глазу предметов искусства.
Но больше всего меня восхищала сама миссис Ватсон, храбро разливающая чай в собственной гостиной, которую сама разглядывала так, словно видела в первый раз.
— И спинет чудесный, — добавила я. Очевидно, раз миссис Ватсон работала компаньонкой, она полжизни провела, играя на клавишных инструментах, но я всё же уточнила: — Вы играете?
Бедняжка слушала меня вполуха.
— А... мм... да. Да, я... — Её внимание привлекли маргаритки, стоящие на спинете. — Удивительно, как много цветов мне подарили в утешение, — туманно произнесла она. — От этого хоть немного, но становится легче. А ведь я даже не знаю этих людей. Они так добры.
Я кивнула, хоть и подумала про себя, что букетов в комнате не так уж и много и бедная миссис Ватсон радуется сущей мелочи. Мой букет горничная поставила в вазу и, к счастью, ничего в нём не изменила. Кроме того, гостиную украшали букетик ландышей, символ вновь обретённого счастья, вездесущие гвоздики, белые розы и...
Самый безобразный букет из всех, что я видела в своей жизни, стоял на угловом столике.
Я расправила плечи и вскинула брови, но вслух сказала лишь:
— Как необычно!
— Что? — Миссис Ватсон проследила за моим взглядом. — Ох. Да, причудливый, согласитесь? Мак обычно красный, но здесь белый, а боярышник должен быть белым, но здесь красный, и я даже не знаю, что это такое зелёное.
— Спаржа! — с изумлением воскликнула я. Не побеги, разумеется, которые едят в качестве овоща, а тонкие, похожие на изумрудно-серую паутину ветви с листьями. — Они срезаны со взрослого растения, — объяснила я. — Что странно. В начале весны из-под земли только начинали пробиваться первые побеги.
Миссис Ватсон быстро заморгала:
— Надо же, вы так умны! Откуда вам это известно?
— Моя мать была ботаником. — И в каком-то смысле это правда; к тому же цветы и ботаника считались чисто женским увлечением, и этой науке посвящали своё время многие благородные леди в Англии.
— Она изучала спаржу? Не слышала, чтобы это растение добавляли в букеты.
— Я тоже.
Однако меня больше пугали не ветви спаржи, а леденящие кровь цветки боярышника и мака.
Как можно более спокойным голосом я спросила:
— Миссис Ватсон, вы знакомы с языком цветов?
— Поверхностно. В жизни мне редко приходилось с этим сталкиваться, — с добродушной усмешкой ответила она. — Боярышник означает надежду, верно? А мак — кажется, утешение?
Но мы жили в Англии, и в британском фольклоре цветок боярышника, а точнее сам кустарник, ассоциировался с языческими богами и феями и приносил неудачу. В деревне никто не принёс бы в дом пучок его хорошеньких белых цветков: кому хочется навлечь на себя ужасные несчастья, вплоть до внезапной смерти?!
Вслух я об этом не сказала.
— Красный мак несёт утешение, вы правы, но белый символизирует сон, — объяснила я.
— Правда? — Миссис Ватсон ненадолго задумалась, а потом искренне улыбнулась. — Что ж, сладкий сон мне бы не помешал.
— Какой чудной букет. Можно спросить, кто вам его подарил?
— Боюсь, этого я не знаю. Какой-то мальчик-посыльный оставил его у двери.
Я поставила чашку на стол, поднялась и подошла к угловому столику. Белый мак, скорее всего, вывели в теплице. В начале весны чуть ли не все цветы, кроме разве что подснежников, берут в оранжереях, и в этом нет ничего удивительного. Но искусственно выведенная спаржа — вот что необычно. Ладно, предположим, кому-то захотелось свежих овощей. А боярышник? Зачем выращивать колючий кустарник в теплице, если за городом его полно и он вылезает повсюду, как сорняк?
Я внимательнее присмотрелась к ветвям боярышника и заметила, что их оплетают побеги какого-то вьющегося растения с увядшими белыми цветками. Вьюнок.
Дикая лиана с бутонами в форме музыкальных труб, обычно растущая в живых изгородях за городом и такая же обыденная, как, к примеру, воробьи. Но это летом, а в марте вьюнок, как и боярышник, можно найти только в теплице. Без сомнений, их выращивали вместе, раз они так тесно переплетены.
Вьюнок — на латыни convolvulus, что означает «обвивающий» или «свёртывающийся», — указывал на нечто скрытное, опутывающее, извращённое.