– Прости? – замялся я.

– Ну, фан. Любая новость должна фанить, не так ли?

– Возможно, – осторожно согласился я.

– А это тухлый фан. Такое происходит регулярно. И каждый раз одинаково! Именно здесь, на нашем уровне, «осколочники» считают необходимым прорываться – думают, у них больше шансов по сравнению с тем же Потреблением? Но мы умеем их сдерживать.

– Как?

– Все здесь, – он кивнул на книги, а затем показал на голову, – и здесь. Знания получены от ветхих, умения – от них же. Ведь это пошло из былого, от Строителей, я же говорил.

И тут я внезапно вспомнил начало беседы, будто вернулся в него. На мгновение застыл и посмотрел на лысого немигающим взглядом. Мне нужно было понять раньше – ну конечно, почему я не понял этого раньше? О чем мы вообще говорили? И почему?

– Подожди… Мы что, о рабочих?

– Ну да, – рассмеялся Судак.

– Но при чем здесь они? Я спрашивал о героях. Ведь герои устроили сельский бунт. Ты не сказал ни слова о них.

Лысый вскинул брови от удивления:

– Я говорил только о них.

– Ты говорил об Осколке, – упорствовал я.

– Так это они и есть. – Мой собеседник наконец-то понял, что меня удивило. – Их назвали героями в ту самую пору, когда хорошо потеснили. Ведь когда ты отнимаешь у кого-то все, нужно дать взамен утешение. Это снисходительность победителя – теперь никто не говорит «рабочих», все говорят «героев». Хотя само звучание: село героев… Задумайся – ну какое у героев может быть село? И так здесь со многим, привыкай. Все эти бунты уже давно просто часть жизни уровня. На других уровнях они вряд ли герои, вот им и нравится бунтовать против нас. А, – он махнул рукой, – на самом деле примерно все то же творилось и внизу.

– В Севастополе? – встрепенулся я. – Там не могло…

– Расслабься, я про Потребление. – Судак мягко улыбнулся. – Осколок – это выдавленные. Отсеченные. Никто не хочет делить с ними уровень, но все понимают: без них никак. Без них ничего бы не было. И без них ничего не будет. Вот так, – он развел руками.

– Но честно ли так с ними? Ведь их жизнь вряд ли завидна…

Лысый не дал договорить.

– Она вряд ли завидна в том же смысле, в каком вряд ли завидна твоя или моя. Любая человеческая жизнь. Но она совсем не ужасна. Просто она… не наша. Что можно сказать об их жизни? В селе героев все так же автоматизировано, как и здесь. Эти книги, – он потряс передо мной толстым корешком, – знают и помнят многое. Основу ФаКУ десятками поколений составляло широкое научно-гуманитарное сообщество, но однажды науке пришел черед отвалиться. Это произошло быстро – всего лишь за несколько поколений. Просто уровень больше в ней не нуждался, наука исчерпала себя: все, что нужно для жизни, придумано. У нас нет болезней, что когда-то терзали и мучали людей, у нас развита техника, ее хватает и для удовольствия, и удобства. Развиваться дальше некуда, ну, почти. – На этом слове он загадочно подмигнул. – Просто дальше – значит опаснее. Вот и живет весь уровень в приятном расслабоне, на стиллайфе, как говаривали ветхие: «Баю-бай, живи standby».

Тут он словно спохватился, вспомнив, о чем мы говорили:

– Между прочим, и герои пользуются всеми этими благами. Так что все эти бунты – просто способ жить здесь. Как и все, что ты видел до этого, и все, что встретишь потом. Все вокруг нас – просто способ жить.

Лысый встал и направился к шкафу, давая понять, что разговор закончен.

– Он просто не любит героев, – рассмеялся Джа, когда я рассказал ему о разговоре. – Но, по правде говоря, они на своем месте. Я имею в виду Осколок. Никто не оспаривает их место жительства, даже они сами.

– Но как же бунты? – удивился я.

– Здесь такая история. – Мой собеседник любил с важным видом разглаживать бороду и говорить: «Здесь такая история», отчего я едва удерживался от смеха. – На нашем уровне случилось непредвиденное: мы зашли на их территорию. Решили загнать их в Осколок глубже. За несколько последних поколений здесь открылись новые залы, которые расположены уже над территорией Осколка нижнего уровня. Су не любит об этом вспоминать. – Он любил называть лысого Су, правда, почему-то только в его отсутствие. – Но если бы мы не продвинулись в Осколок, всей этой локальной войны на окраине уровня не было бы. Впрочем, в одном он прав – она мало кого заботит.

Я вспомнил реакцию отпросов на известия о бунте и вынужденно согласился.

Так кто же они были, братья Саки?

Странно задавать людям такой вопрос – на каком бы уровне они ни жили, чем бы ни занимались. Да эти бы и не ответили. Судак и Джа были другими, совсем не похожими ни на кого, и в чем-то были симпатичны мне – но стоило признать, оба они были плоть от плоти своего уровня. Они не пытались – да и не смогли бы – убедить меня остаться, но в бесконечных тягучих беседах с ними, в посиделках среди ветхих книг и огромных шкафов я действительно забывал, что мне нужно куда-то идти, что-то делать. Что я избранный и пришел с миссией. Что не узнал о Башне и капли того, что хотел, и что давно не видел Фе и даже не знаю, как она. Нет, я не решал здесь остаться, не полюбил этот уровень и даже не понял его, но просто забывал здесь обо всем другом. А это так порою полезно – просто забывать.

В другой раз, будто бы между делом, поедая жирные сочные шарики, они признались мне:

– Ты удивишься, но мы с ним из Севастополя. Кажется, мы здесь вечны, что было много-много поколений таких, как мы… – Джа снова погладил бороду. – Но здесь такая история: мы просто обосновались. Избранные могут и не подозревать о том, что мы жили в городе, что прошли Потребление. Мы не слишком-то стремимся, чтобы это знали. Теперь мы здешние жители. – Он улыбался, довольный собственным признанием.

– Поздешнее многих. – Судак кивнул головой для важности. – И мы не хотим уходить с Притязания.

Я вздрогнул, услышав знакомое слово. Массандра, кажется, была права – каждый называл этот уровень как хотел, и в этом он серьезно отличался от первого – там вообще никого не заботило, как называется то место, где они находятся, даже само слово Потребление я услышал впервые здесь.

– Здесь все знают, чего не хотят, – сказал я. – А вы знаете, чего хотите?

– Хороший вопрос. – И Джа снова принялся разглаживать бороду. – Но, знаешь, такая история… Ты преувеличиваешь масштаб незнания. По-моему, все знают, чего хотят – и непрерывно делают это. Все бегут. По вертикали – на уровень выше, по горизонтали – в пределах своего, да даже в рамках маленького зала многие бегут.

– В пределах собственного тела, – добавил Судак и, встретив мое непонимание, пояснил: – Бегут от себя самих.

– Никто не хочет остановиться, присесть, предаться обсуждению, обдумыванию, – добавил Джа. – В Севастополе есть небосмотры, но в них каждый сам по себе. Люди вместе только в делах, трудах. Но не в мыслях. На Потреблении нет даже этого. Здесь, на втором, людей меньше, зато больше пространства. Здесь подходящая среда для нашей жизни. Мы остались, чтобы подумать. Поверь мне, жизнь стоит того, чтобы о ней мыслить, обдумывать. Тогда она проживается. Что от людей останется? Только былое.

– Вон, посмотри. – Судак показал в сторону старой кровати, завешенной шторками. Там он обычно спал. – Видишь?

Я пригляделся и заметил большие стеклянные бутыли, похожие на те, в которых моя мама мариновала овощи. Они бывали на пол-литра, на литр и на три. Те, что лежали под кроватью, были максимального объема. Их покрывал толстый слой пыли, но даже через него были видны глубокие трещины на стекле.

– Банки? – недоумевающе спросил я.

– Смотри внимательнее. – Лысый встал и направился к кровати. Он вообще казался более подвижным из братьев. Когда он достал бутыль, я сперва не поверил глазам.

– Видишь? А ты говорил…

На горлышке банки не оказалось крышки. По большому счету, будет правильнее сказать так: у банки не оказалось горлышка. Она переходила в длинный ребристый цилиндр черного цвета, который сужался, а на конце цилиндра я увидел серебристую блямбу. Все это подозрительно напоминало… Точно! Да это же цоколь от лампы!

– Но вы не сдали лампы? – удивился я. – Выходит, вы так и не сделали выбор?

Судак покрутил в руке лампу, пару раз дунул на нее и вернул на место.

– Это все предрассудки, – сказал он с достоинством. – На самом деле выбор – в голове.

– Он хочет сказать, что предрассудки у всех свои, – добавил бородатый. – Для кого-то сдача лампы – ритуал, для кого-то закрепление выбора. В Башне не должно быть слишком много неопределившихся, это ее расшатывает. Ритуал сдачи лампы закрепляет выбор, и с тех пор он уже не подлежит пересмотру. Но нашему с ним выбору такое не грозит.

– Это точно, – кивнул его сожитель. – Зачем сдавать лампу? Ведь это прекрасная память, да и чудный элемент декора.

– Но они пылятся под кроватью, – возразил я.

– Декор – он тоже в голове, – многозначительно сказал Джа.

– Похоже, что у вас все в голове! – заметил я.

– Ну наконец-то! – воскликнул Судак. – Кажется, ты начинаешь понимать нас. Все в голове! Вот потому-то мы и здесь.

– Но я не понимаю другого. Каждому, кто попадает в Башню, выдаются лампы. Объясняют правила. Наделяют миссией. Неужели это никому не нужно? Неужели вы не стремитесь к истине? Неужели это не самое важное, не самое, наконец, интересное, что здесь может быть? Неужели это можно так вот просто игнорировать?

Когда я это спрашивал, едва не испугался собственного голоса. Может, не стоило быть таким эмоциональным? Но не успел я подумать над этим, как получил ответ – легкий и расслабленный.

– Выходит, можно, раз мы это делаем, – ответили парни. – Можно просто остаться здесь.

Ну конечно, разве стоило у них, сделавших свой выбор задолго до моего появления здесь, спрашивать такое! Я решил задать другой вопрос.

– Как вы сами попали сюда? Вы ведь избранные? Конечно, иначе вас здесь бы не было! Но мы ни разу не пересеклись внизу. Ни возле моря, ни у Точки сборки, ни у подножия Башни. Чем вы занимались в городе? Неужели вас призвали прямо со двора?

Вопреки моему ожиданию, братья не оценили иронию. И пока Джа разглаживал бороду, Судак посмотрел на меня и флегматично произнес:

– Ну да, так и было. Прямо со двора.

– И… чем же вы так отличились? – осторожно спросил я.

– Мы слишком много думали.

– Мне тоже кажется, что поэтому, – встрял Джа. – Как видишь, мы не в восторге от того, что происходит на этом уровне, и его жителей, и их занятий. Слишком многое не для нас. В городе все было почти что правильно. А на Потреблении? Там так и вовсе идеально. Именно такой должна быть жизнь.

– Вы серьезно? – удивился я. Собеседник кивнул:

– Мы люди серьезные, и нам это по душе. У жизни на Потреблении был только один недостаток, но тоже серьезный. В этой жизни совсем не было мысли.

– И эта самая мысль привела вас сюда? – спросил я. – Получается, сразу, как внизу появляется мысль – она ведет человека выше? А если мысли появятся у всех – я имею в виду мысли в том значении, которое мы придаем им, – значит, всем придется перебраться сюда? И нижний уровень полностью опустеет?

Когда я закончил с вопросом, случилось странное. Парни долго молчали, и, когда я уже перестал ждать ответа, Джа вдруг произнес то, что меня удивило. Вспоминая теперь, как это было, я понимаю: именно этот его ответ стал первым – пусть еще не сокрушающим – ударом по моей внутренней Башне. То есть той идиллии, что царила в моей голове и питала мои представления о Башне реальной.

– Видишь ли, – тихо произнес бородатый. – Я очень сомневаюсь в том, что мы избранные. Скорее, мы – лишние.

Я застыл на месте и как будто онемел – настолько неожиданным было услышанное. Конечно, парни говорили о себе, а не обо всех, кто живет в Башне. Но фраза удивительным образом отозвалась во мне – моя внутренняя Башня пошатнулась и как будто накренилась. То, что сказал Джа, прозвучало страшно, и я поспешил задавить эти мысли другими: «Ну уж нет, – убеждал я себя. – Такого не может быть. Я не обязан с ними соглашаться, я не обязан всем верить. Пусть думают что хотят».

Я так и не нашелся, что ответить, а бородатый, дав мне свыкнуться с его словами, продолжил:

– Обнаружив книги на этом уровне, мы словно увязли в них, нырнули в них с головой. Мы создали свое жилище вокруг книг, и я бы даже сказал больше: мы создали его для книг. Мы захотели, чтобы книгам было удобно здесь, и я уверен, что нет ни одного уголка на уровне, где книгам было бы удобнее.

Слово взял Судак:

– Все великие из числа строителей Башни, идейных, вдохновленных, горящих великой мечтой, оставались здесь, на втором уровне. Они знали, что если есть книги, то зачем нужно искать еще что-то? Зачем идти дальше? Ведь ты уже на месте.

Когда вспоминал о Севастополе, я больше всего скучал по морю. Конечно, и Правое было прекрасно, но в силу его назначения – издалека. Я же скучал по Левому, где наша компания прожила столько приятных моментов. А еще – и это было довольно странно – я скучал по асфальту. Я часто, особенно если оставался один и без машины, побаивался асфальта. Этот страх был излишним, иррациональным, его удавалось быстро прогнать, но он неизменно возвращался в другой раз: я боялся того, что, отмирая, упаду на асфальт. Нет, не отомру от удара, случайно упав, а именно вдруг лишусь сил, не смогу идти, дышать, шевелиться – и мое тело грохнется оземь, и, лежа на асфальте, я буду видеть перевернутую половину мира, где будет продолжаться привычное движение, ведь ничто не остановится от того, что я вдруг отомру. Это было страшно – смерть, город, асфальт.

А теперь – посреди этих странных искусственных полов, от которых никуда не сбежать, – мне не хватало асфальта даже больше, чем деревьев, зелени. Но вот о чем я точно не скучал, так это о книгах. Я знал, что в мире есть что-то более важное, что-то такое, о чем не рассказать, что не выразить в книгах – ни тех, что писались в былом и о былом, ни тех, что пишут теперь.

– Инкер, – обратился я к другу, который становился редким гостем у этих вдумчивых парней. – Помнишь море?

Как он оживился!

– Да, помню мгновения нашей морской славы! Это было… Это было нечто, Фи!

Мы погрузились в приятные воспоминания, и я не сразу заметил недоумевающий взгляд Джа.

– Что такое морская слава? – спросил он нас.

Так я понял, что, даже живя в одном городе-мире, можно жить с другими людьми совершенно в разных мирах. Я не мыслил себя без моря. Братья Саки не бывали возле него, им это не было интересно.

Потом мой друг пропадал снова – я не понимал куда, а он не говорил. Я снова спал, отдыхал, ел жирные белые шарики, и вновь начинались беседы.

– Больше всего мы любим рассуждать. На нашем уровне остаются те, кто предпочитает рассуждения.

– Да? – Я изобразил любопытство. – И о чем же вы рассуждаете?

– Да хоть о чем! Предложи тему.

Я почему-то вспомнил асфальт и сказал:

– Ну вот про смерть, например.

– Достойный выбор, – рассмеялись братья. – У тебя есть все шансы стать нашим человеком.

– Что будет, когда я отомру? Когда вы отомрете? Что вообще происходит, когда человек отмирает? – Мне пришлось проигнорировать их шутливое предложение, зная точно: даже если этот шанс и есть, я вряд ли им воспользуюсь.

Братья Саки откинулись в своих креслах, глаза их загорелись, было видно, что в них проснулось любопытство и наслаждение разговором.

– Ты и вправду часто думаешь об этом?

– Случается, – признался я. – Недавно отпросы спрашивали. Да и вообще – мне это интересно.

– Да! – почти восторженно ответил Джа, и братья переглянулись. – Принято считать, что если человек посвящает этому вопросу жизнь, думает о нем, строит догадки, то это странно. Человек должен посвящать жизнь другим вопросам, человек должен больше действовать, решать что-то насущное, понятное. Даже в Башне этот вопрос табуирован.

– Даже на нашем уровне, – подтвердил Судак. – Негласно, разумеется. Конечно, никто не запрещает людям думать о смерти и том, что она принесет с собою, но все равно это воспринимается как нечто лишнее, ненужное, мешающее… Нечасто встретишь понимание, если тебя беспокоит этот вопрос.

– Но ведь, по правде говоря, этот вопрос – главный. Если отбросить все, важны только два факта: мы приходим в мир и из него уходим. Ничего не успев, ничего не поняв, ни в чем не разобравшись толком, – вдохновенно продолжал Джа. – Именно вокруг этого вопроса должны сплотиться все люди, искать на него ответ, хотя он и кажется невозможным. Но, может, только оттого и кажется, что никто не ищет? А смерть – это единственное, что нас всех объединяет, единственное, по большому счету, общее у всех людей. Это общий вопрос, общий интерес, общая необходимость. Это наша внешняя угроза. Любое людское сообщество мобилизуется перед внешней угрозой, сплачивается. Но только не перед смертью – ее почему-то принято игнорировать, не замечать, считать глупостью слишком пристальный к ней интерес. Мы все заняты чем-то другим, когда не решено – и даже просто не понято – самое главное. И ничего не делается, чтобы это изменить, ничего не меняется!

– С другой стороны, представьте, что бы случилось, если бы весь мир, вся Башня только и занимались, что думали о смерти, – возразил я. – Может быть, этот вопрос должен быть уделом избранных?

– Так мы здесь все избранные, – напомнил Судак.

– Мало кто готов об этом думать постоянно, – продолжил я. – Все это слишком тяжело. Да и представьте: если бы это было основным вопросом для каждого человека, все остановилось бы. Ведь мы находимся в Башне – уникальном, невообразимом сооружении, в которое вложены жизни целых поколений. Никто бы не построил Башню, не заложил даже фундамент, если бы всех интересовал только вопрос смерти.

– Это не так, – покачал головой Джа. – Если бы усилия всего мира были сосредоточены на поиске ответа, он мог бы давно быть найден. Жизнь изменилась бы: зная ответ, человечество шло бы дальше. Башня могла подождать. Все подождало бы. Но мы бы знали ответ.

– Все должно решаться постепенно, – продолжил Судак. – Сначала то, что важнее всего. Потом – все остальное. А мы рассеиваемся, распыляемся. И в итоге не решаем ничего.

Меня немного раздражала манера этих парней утверждать свои слова как истину – все их фразочки вроде «должно», «это не так». Как они могли быть столь уверены в том, про что ничего не знают? Мне захотелось вернуть разговор к реальности – какой бы она ни казалась скучной в сравнении с мечтой об идеальном мире.

– Скажите, а что происходит с теми, кто отмирает в Башне? – Этот вопрос почему-то не посещал меня прежде, хотя мне довелось даже видеть смерть. – Не в другой жизни, о которой мы с вами гадаем, а здесь – с их телами.

Лицо лысого несколько помрачнело, да и густая борода его брата не помогала скрыть разочарования, которое читалось на лице.

– Жаль, что мы снова переводим разговор в такую плоскость, – процедил наконец Джа. – Все это не так интересно. Какая, казалось бы, разница, тело и тело!

– Но вы ведь их не оставляете… – начал я, отгоняя неприятные сомнения.

– Разумеется, – коротко ответил Судак.

– И куда же здесь девают трупы?

– Их увозят в специальный коридор. Не тот, что для продуктов или барахла. Отдельный. Дальше герои колдуют над ними – уволакивают в свой Осколок и что-то там делают.

– Вы даже не знаете что? – поразился я, вспомнив наше Правое море и трогательные прощания с пережившими.

– Это никому не интересно, – зевнул Судак и уткнулся в книгу, давая понять: разговор для него окончен. Поспешил сделать то же и Джа.

Я поглядывал в свой вотзефак, но там было все то же самое: ни ответа, ни привета ни от кого из моих друзей. Я уже пришел в себя, окреп, набрался сил и думал, чем заняться дальше. Рассуждения гостеприимных хозяев вызывали во мне мало отклика: я считал их просто болтовней, словами ради слов. Они посвятили свои жизни слову и впитали в себя неисчисляемое множество слов, однако вряд ли были способны выйти за их пределы. Но к чему можно было прийти, занимаясь одними словами? Только к другим словам. Этот замкнутый круг, неразрывное колесо и составляло их жизнь, гарантируя и удовольствие, и осмысленность, и комфорт.

Но они топтались на месте – ведь без искренней заинтересованности в новом знании нельзя его получить! А я, кажется, понял про них главное: их не интересует результат, им важно только само рассуждение как некое непрерывное, растянутое по всей жизни удовольствие. Потому-то здесь не пили странные коктейли, не курили куст или что-то еще: это было просто не нужно. Размазанная толстым слоем мысль была здесь и коктейлем, и кустом.

Однажды я спросил их:

– А вы не задумывались, что сама Башня может быть ответом? Что, допустим, к нему невозможно прийти напрямую? Одним лишь осмыслением, постоянной попыткой пробить бронь вечной загадки силою разума, логики или, напротив, веры. Но можно действиями, не прямыми, которые совершаются для чего-то другого, для других. И вроде бы совсем не связаны с загадкой, но именно они в конечном счете позволят вернее всего прийти к ней.

Братья Саки скептически переглянулись.

– Вы ищете ответ в книгах, в своих головах. А нужно идти. Протрите свои лампы – и вперед! Кто знает, может быть, ответ мы и узнаем наверху. Когда донесем их.

Братья рассмеялись – беззлобно, но скорее снисходительно.

– Зачем? – спросили они синхронно. – Ну вот зачем куда-то идти?

– Зачем, – повторил я. – Именно что «зачем», вы правильно спросили! Так хочется узнать, зачем это все, есть ли что-то дальше, выше? Зачем мы – избранные? Зачем у нас эта миссия? Зачем вообще все устроено так, а не как-то иначе? Тысячи вопросов, на которые мы не узнаем ответов ни в жизнь, если будем просто сидеть. Сколько бы книг ни прочли, сколько бы ни сделали умозаключений. Здесь, на уровне, столько бесполезных споров. Столько непонимания, замкнутости в собственных залах, коридорах, коробках… Да и внизу все то же самое. Взять тот же Майнд Дамн – он ведь может разрушить Башню изнутри. Но никому нет дела, это вроде такая игра. Сумасшедшие зомби, живущие так, будто бы кроме них ничего нет. Бунтующие герои. Странная полиция. Этот дикий транспорт, якобы подпитываемый энергией наивных и добрых людей, наших с вами, между прочим, земляков! Не поддающиеся никакому пониманию отношения между людьми! Не говоря уже о том, что меня преследовал какой-то сумасшедший охотник за лампами. Пока я здесь живу, задаюсь одними вопросами. Бесконечным числом вопросов. И знаете, я пока не нашел ни одного ответа. Мне непонятно, почему так происходит. Почему никого не волнует то, что наверху? Не волнует, для чего же, в конце концов, вся эта Башня? Каждый погружен в свое. Это как плыть на корабле, не зная, куда он направляется, и драться друг с другом.

Остыв, я встретился с братьями взглядами и вдруг понял, что моя речь произвела на них слабое впечатление.

– Откуда ты знаешь, как это – плыть на корабле? – спокойно спросил Судак.

– Так я же из Севастополя, как и вы… – Вопрос мне показался странным, и я на мгновение опешил, а потом вспомнил, что парни не добирались до моря. – У нас есть небольшие прогулочные корабли. Вот и знаю.

– А остальное? – продолжил лысый. – Откуда тебе известно остальное? Что наверху есть что-то такое, что объясняет, всему придает смысл?!

Признаться, это был удар под дых. Как и братья Саки, уверенные в том, что можно познать смерть, если объединить усилия мыслей, я не сомневался в том, что можно познать смысл Башни, если достигнуть ее вершины и вкрутить там свою лампу. Но на чем держалась моя уверенность? Разве что на другой, свойственной мне с той самой поры, как я вышел в мир: ничто не может быть зря. Ничто не должно быть зря.

– Большинство не задает таких вопросов, – сказал Джа. – Да и вообще – не задает вопросов. Они видят сверкающий первый уровень и отдаются ему. Просто получают удовольствие. А ты задался вопросом – и вот ты здесь. Все просто, видишь? Как только ты задаешься вопросом – неизбежно двигаешься вверх.

– Нет, – тихо сказал я. – Нет. Этого недостаточно.

– Чего же тебе недостаточно? Нас? – усмехнулся бородатый.

– Недостаточно просто задаться вопросом. Нужно найти, отыскать ответ. Не домыслить, а именно отыскать.

Я посмотрел на них пристально, словно стараясь убедить их, разделить с ними свою уверенность, которая была слишком тяжела для меня одного.

– Тем более вниз дороги нет, – твердо сказал я.

Братья Саки вновь переглянулись, будто решая, сообщать ли мне что-то важное. Наконец Судак сказал:

– Вниз нельзя только из Севастополя, потому что ниже ничего нет.

– Впрочем, и это вопрос спорный, – добавил Джа. – Ты ведь читал про полую землю?

– Слышал, – подтвердил я, вспомнив рассказы Керчи, которые все мы считали бреднями.

– Возможно, это и правда, – задумчиво произнес Джа. – Но нам это выяснять поздно: в Севастополь действительно не возвращаются. Однако это не значит, что вниз совсем нет дороги.

Он поднялся и протянул мне руку. Нехотя вылез из кресла и Судак.

– Пойдем, – сказали братья синхронно. – Мы покажем тебе секрет.

Пыль

– Вы так легко делитесь секретами?

Мы шли по узкому коридору – здесь уже не было ни книг, ни мебели, одни лишь стены, между которыми мы следовали друг за другом. Было очень неуютно: представлялось, как ни с того ни с сего стены начнут сжиматься и раздавят нас, сотрут между собой. Кто бы мог подумать, какую тайну скрывал массивный шкаф прямо напротив моей кровати, сколько раз я просыпался и первым делом видел перед собой его! Сколько раз подходил, листал книги, а уж сколько раз то Судак, то Джа стояли возле него в задумчивости и посматривали то на свою библиотеку, то на меня. Будто желая сделать что-то, но никак не решаясь.

И вот наконец мы, объединив свои силы, втроем передвигали огромный шкаф. Уставали, присаживались, отдыхали. Принимались вновь. Парни до последнего не говорили, зачем все это нужно. Но, увидев спрятанный за шкафом коридор, я догадался: теперь меня посвятят в таинство, о котором я ничего не узнал бы, если б не братья Саки, о котором мне не сказали бы ни Ялта, ни хозяева залов, ни кто-то еще. А когда я заметил, как парни лезут под диван за своими лампами, то понял: не так уж они и просты. Конечно, «решение здесь, в голове». А я и поверил!

Оставалось узнать, что же они намеревались с этими лампами делать. Я по привычке крепче схватил свою, будто убеждая ее, как одушевленную: что бы, мол, парни ни делали с «банками», но я тебя не отдам. Меня и веселило, и пугало, что я все чаще стал мысленно разговаривать с лампой, будто она была девушкой, моей подругой. Вроде Фе.

Коридор закончился внезапно – я шел и ничего не видел, кроме спин братьев, как вдруг они расступились в разные стороны, а перед моими глазами возникли широкие двери лифта.

Братья развернулись и посмотрели на меня, словно пытаясь понять, какое впечатление произвела на меня ситуация. Что я мог сказать? Если быть честным, она мне совсем не понравилась.

– Я догадался, – коротко ответил я. – Но есть одна проблема, парни. Мне совсем не хочется возвращаться вниз. Вы же в курсе – у меня другие планы.

В голове проскочила догадка: а что, если они перекроют мне путь назад, отнимут лампу, да и вытолкают с уровня обратно? Что, если я не оправдал одним им известных надежд и не достоин, по их мнению, уровня? От таких мыслей сердце заколотилось, а сам я сделал шаг назад.

– Я не вернусь, – повторил я для убедительности. Хотя сложно сказать, насколько убедительно это прозвучало.

Братья Саки переглянулись, а затем повернули свои большие лампы-«банки» «цоколем» в сторону лифта и вставили их в симметричные отверстия возле двери. Двери лифта озарились зеленым светом по всему периметру и неторопливо разошлись. Джа принялся разглаживать свою бороду и, отстраненно глядя куда-то вниз, твердо сказал:

– И все же тебе придется вернуться.

Внутри меня все упало. Неужели худшие опасения сбываются? Неужели эти добродушные задумчивые парни способны на…

Мои панические мысли прервал Судак. Он засмеялся так, что едва не затряслись стены. Я не мог оторвать от него глаз, шокированный: таких ярких эмоций парни еще не демонстрировали. Впрочем, это быстро прекратилось.

– Мы поняли, что ты подумал, – пояснил Джа. – Извини, но это и вправду смешно.

– Предлагаем тебе вернуться в зал, – сказал Судак. – Почитай пока, полежи… Шкаф тебе все равно не сдвинуть. А мы пока сгоняем вниз.

– Сгоняем? – переспросил я. Худшее было позади, но на душе все равно оставалась тревога.

– Да, мы делаем так часто, – ответил Джа. – Кроме нас, рассуждающих, об этих лифтах мало кто знает.

– Лифтах? – поразился я. – Так их что, много?

– Порядочно, – кивнул собеседник. – Как и нас, рассуждающих.

Пришла пора удивляться снова.

– Я думал, вы одни такие. Как же эти истории? Пришли из самого Севастополя, нашли здесь свой уголок. Библиотеку собрали… Почему ж вы не вместе? С такими, как вы?

Братья улыбнулись, и в их улыбках была едва различимая снисходительность.

– К такой жизни, как наша, каждый приходит сам, – ответил Судак. – Да и зачем? Если у каждого свои лифты. – Он повернулся к брату, ища поддержки. – Да, бро… Борода?

– Это внутренний лифт, о котором мало кто не знает. А из тех, кто живет внизу, – и подавно. Мы спускаемся туда и возвращаемся обратно. Это не социальный лифт, он работает в обе стороны. Для тех, кто может его запустить, разумеется. – И они синхронно показали на «банки» в стене.

– Вы ездите на Майнд Дамн? – Ничего глупее я в том своем состоянии предположить не мог.

– Мы ездим на нижний уровень. А Майнд Дамн – это наши, только внизу, – напомнил Судак. – Везем сюда еду, вещички кое-какие. Так, по мелочи. Для себя.

– И все? – удивился я. Было непросто принять за истину то, что такая сверхсекретная и сложная система используется в столь бесхитростных целях.

– Ну, еще рекламку размещаем. Видел же, наверное? «Застрял на первом уровне?» Вот это все.

– Вы агитируете жителей Потребления, чтобы они перебирались сюда? – Мне все никак не верилось. – Зачем они вам здесь нужны?

Он вдруг замялся.

– Сама эта мелкая буржуазия, – мой собеседник произнес эти слова слегка презрительно, – конечно нет. Но… – Он подбирал подходящий пример, и, хотя и не сразу, это получилось. – Ты же здесь.

– Я здесь, – подтвердил я. – Но, на мой взгляд, эти мелкобуржуазные – так ведь вы сказали? – люди… Они лучшие. Лучше многих.

– Что ты имеешь в виду? – настороженно спросили братья.

Я думал, как им ответить максимально честно и точно, и вдруг, словно минуя разум, изо рта само собой вырвалось:

– От них опасности меньше всего.

Парни окинули меня странным взглядом, но ничего не сказали и двинулись в лифт. Я стоял, растерянный, и мне было неловко, что вот так, без понимания, заканчивался разговор. Но в тот же миг я все отчетливей догадывался, почему рядом с нами нет Инкера, почему он вообще все реже к нам заходил. Они были скучны, эти братья Саки. Невообразимо скучны. А кто был Инкер? Он – искатель приключений, вдохновленный, влюбленный в жизнь. И кем он становится здесь? Мне стало жаль Инкера, а вместе с ним и себя. И я жалел о нас сильнее, чем о досадном конце разговора.

– Подожди нас, мы скоро. – Джа подмигнул, и двери захлопнулись. Я снова остался один.

Мне захотелось скорее убраться из неуютного коридора. Сделав несколько шагов, я обернулся и не увидел лифта: коридор тянулся вдаль, словно был бесконечен. «Секрет, – звучало в моей голове. – Секрет».

– А если кто-нибудь другой воспользуется вашими лифтами? – спрашивал я их позже. Мы ели лапшу на тарелках, большие куски мяса и запивали красивой водой – синей, зеленой, красной. Я вспомнил про Кучерявого, но решил не рассказывать о нем ребятам. Вместо этого сказал: – Ну, например, мелодорожцы.

– Этим хорошо у себя, – ответил Судак, прожевывая мясо. – На этом уровне мелик используют редко и больше для понта. Настоящим колесистам достаточно Потребления, они настоящие фанаты, и там для них созданы все условия. Лифты у них есть, знаешь, в Башне вообще много разных лифтов… Между их проспектами, которые друг над другом, полно лифтов на любой вкус – все для этих чудиков. Они там короли. Но знаешь, почему их не тянет к нам?

Я покачал головой.

– Ну вот представь, что ты только и делаешь, что постоянно куда-нибудь мчишь на этой хреновине. Неужели в твоей голове родится хотя бы одна мысль?

Это было резонно, подумал я.

– Мы выше этого всего – в прямом и переносном смысле. Потому-то мы и здесь, – добавил лысый. – Есть поговорка такая: проще смотрителю Маяка прокатиться на восьмом троллейбусе, чем колесисту – подняться на социальном лифте. Мы, севастопольцы, ее понимаем. – Он подмигнул, как настоящий заговорщик.

Я слегка улыбнулся, но по-настоящему меня волновало совсем другое.

– А правда, что их мелики работают на небосмотрах? Что люди внизу думают, будто отдыхают, а на самом деле платят за развлечение неизвестных им бездельников?

Братья замешкались, но затем Джа медленно произнес:

– Правда здесь только в том, что у всего действительно есть своя плата. Но мы часто не знаем ее. Мы привыкли внизу, что все своими руками, все – родное, свое. И лишь изредка нужно что-то еще, чего не найти в доме. Для этого есть деньги: ты берешь, идешь куда-то, отдаешь их. А в Башне тебе говорят: здесь нет денег. И своего нет.

– Но это лишь в привычном понимании, – добавил Судак. – А знаешь почему? – И, не дождавшись моей реакции, сам же ответил: – Не потому, что здесь все не имеет цены. А потому, что все уже оплачено.

– Но как это возможно? Кем?

– Севастополистами, – как ни в чем не бывало ответил Судак. – Настоящий севастополист платит не только за себя. Он платит, чтобы продолжалась Башня.

– Но никто не знает, кто они на самом деле – севастополисты. – Джа так увлекся, что даже прекратил жевать. – Ведь они только там, наверху. Мы ничего не знаем о них. Мы не знаем о том, что там. Да, кто-то поднимался выше. Но куда он доходил там? Что встречал? Севастополистов единицы, на целое поколение – несколько человек. Но они – вершина нашей пирамиды.

Он помолчал и добавил:

– Ну как? Вкусно? Здесь так не готовят. Ингредиентов нет.

Просыпаясь у них снова и снова, я все чаще сразу шел к шкафам и зарывался в странных книгах. Пытался разгадать их, увидеть что-то важное для себя, найти какой-нибудь ключ. Но не понимал даже букв и знаков, которыми были наполнены страницы. Да что там – даже картинок.

Я не понимал ничего.

– На вашем уровне, – говорил я братьям, – мне встречались другие книги. Их читали девушки с оранжевыми ожерельями. Там было про жизнь и невозможность любви.

– Ну так ты и зомби видел, – усмехнулись братья. – Тех, кто эти книжки пишет.

– Не только пишет, – вспомнил я. – Регализуется.

– А, – махнул рукой Джа. – Зомби всегда будут регализованы. На то они и зомби. Но их регальность – она тоже уйдет во тьму. А мы останемся. И они все – хоть Юниверсум, хоть Планиверсум – все лягут ровным слоем в эти книги. Только вот, видишь, какая история, это будут уже не их книги. – Это будут книги о них? – предположил я.

– Нет, книги будут совсем о другом. А вот пыль, пыль в этих книгах – будет о них. Мы делаем с нею вот так.

Он взял с полки книгу, раскрыл на произвольной странице и подул на нее, очищая от пыли.

– Это стоун-дикшен, на одном из ветхих языков. Такие книги стоит читать, за них не стыдно. И за себя, когда прочтешь их, – удовлетворенно сказал Джа. – Каждое слово – как камень. Хоть бейся об него – только расшибешь лоб. Эти книги незыблемы и нерушимы, этим они и ценны.

Закончив пламенную речь, Джа уткнулся в книгу и принялся сосредоточенно читать. Когда я наконец отвлек его, он вздрогнул.

– И что же в этих книгах? – спросил я.

– Былое! – тут же отозвался Джа. – Все, что по-настоящему было! Ни слова не придумано, ни строчки! Только то, что было и есть. То, чем живет Башня, ее тайны, загадки, ее настоящая жизнь! Это вам не Сраниверсум!

– Почему же в них ничего не понять? – растерянно спросил я.

– Здесь все на ветхих языках, народов Севастополя-Без-Башни. Так мы условно называем тех людей, которые населяли территорию нынешнего города, пока еще никому не пришла в голову идея разрастаться вверх. А теперь представь, сколько сменилось поколений, культур!

– Но вы понимаете эти книги. Как вам это удается?

– Мы лишь немногое понимаем в них, – грустно сказал Судак. – Что-то домысливаем. Что-то выжимаем, буквально как воду из камня: имея только зацепку, понимая лишь малую часть. Есть специальные книги, помогающие понимать языки ветхих. Этим книгам тысячи лет.

– Но разве ветхие говорили на разных языках? – удивился я. – Зачем?

– По некоторым обрывочным сведениям, далекий ветхий мир вовсе не ограничивался одним Севастополем, но книги, в которых об этом хотя бы немного говорится, буквально рассыпаются в руках. Мы не знаем и пылинки с этой книги, ничего не знаем о мире, в котором живем, Фиолент! Вот такая история.

– Но разве этого вообще никто не знает? А если так, то почему? От нас что-то скрывают?

Джа улыбнулся:

– Многие этим грешат – преувеличивают чье-то желание все от кого-то скрывать… На самом деле человек все сам от себя скрывает. И сам же себе открывает. Вот они, книги, – бери, приходи, оставайся. Вывод только один: большинству эти знания не нужны. Разве не так? Вот тебе, например, нужны?

– Мне хотелось бы знать, – тихо сказал я, – что вам известно о Башне такого, чего не знает никто? Расскажите хоть что-нибудь.

– А зачем тебе? – строго спросил Судак. – Мы ведь не сразу пришли и все это узнали. Перед тем как стать такими, мы прожили здесь жизнь! Ты ведь тоже можешь остаться. Но тебе это не нужно, ты решил идти наверх. Мы тебе не завидуем, но право твое. – Парни переглянулись.

– Вы что же, знаете что-то про верх? Про то, что на уровнях выше?

– Ходят легенды, – уклончиво ответил бородатый.

Это казалось невозможным, но после того, как эти странные парни показали мне тайный лифт, я не удивился бы чему угодно.

– Расскажи ему про Полутрупачи, – предложил брату Судак.

– Ты не пугай его, видишь, парень серьезный, – отозвался Джа. – Собрался Башню покорять.

– Что за Полутрупачи? – спросил я, игнорируя все эти комментарии. Название определенно не предвещало ничего хорошего.

– Да чего рассказывать, – отмахнулся Джа. – Мы толком ничего не знаем. Бытует предание, что в Башне есть село такое – Полутрупачи, и там безумно страшно. Это обитель неприкаянных и самое жуткое место в Башне. Оно высоко… Очень высоко над нами.

Я не знал, как реагировать. Информации было мало, а продолжать рассказ парни не собирались. Однако, как и положено страшной легенде, немного страху она нагнала.

– Это ведь только домыслы. – Я старался произнести это спокойно. – Кто знает, что действительно творится наверху?

Судак развел руками.

– Увы, книга не дает нам координат. Мы не можем знать, где это место, да и есть ли оно вообще. Это крохи, на расшифровку которых мы потратили немало сил.

– Но в чем тогда ценность таких книг? – возразил я. – Если они все недоговаривают. В чем их отличие от бредовых выдумок тех же одержимых зомби? Знаете, я даже видел пустые книги. Серьезно. Перед тем как подняться сюда…

– Не продолжай, – остановил лысый. – Мы в курсе. Потребление совсем с ума сошло – еще при нас такого не было.

– Тогда откуда же вы знаете? – удивился я.

– Керчь говорила нам об этом, – синхронно ответили парни и мило заулыбались. Я, кажется, чуть побледнел, что изрядно их повеселило.

Оправившись от первого шока, наконец выдавил из себя:

– Керчь? Вы знакомы с ней?

– Более чем. Я даже вот что скажу: нам, пожалуй, пора отправляться.

– Куда? – Я совсем перестал понимать, в чем дело.

– Как куда? – мягко ответил бородатый. – На нашу свадьбу.

Свадьба под куполом

– Вот такая история, – бормотал Джа.

Из рассказов братьев я уяснил: свадьба на этом уровне происходит под куполом, как они почему-то называли потолок. Добираться туда нужно было на движущихся платформах, подобных перевозчикам мусора или еды, или ассенизаторной, которую упоминала Массандра. Они запускались в воздух распрямлением огромной пружины, соскакивая с нее в самый последний момент и устремляясь в свободный путь. Зачем нужна пружина, я так и не понял, потому что технически совершенные воздухоплавательные устройства вполне могли стартовать прямо с земли, но, возможно, это было данью исчезнувшей былой традиции, информацию о которой жители уровня откопали в какой-нибудь ветхой книге.

Но свадебная платформа, как мне рассказали, поднималась намного выше Зала Регализаций и уж тем более – служебных, в том числе тех самых ассенизаторных, маршрутов. Она достигала самого купола, где, подобно длинной лампе или пожарному датчику под потолком обычной севастопольской квартиры, крепился некий Vogue Salle – опять же, на одном из ветхих языков это читалось «Вог-Зал». Выше Вог-Зала был только следующий уровень, а потому те, кто поднимался сюда зафиксировать значимое событие своей жизни, могли с полным на то правом чувствовать себя выше всех – что на втором уровне, как я довольно давно понял, было необходимо каждому. Если продолжать сопоставление масштабов уровня и типичной комнаты севастопольца, прилепленный к куполу Вог-Зал снизу выглядел мухой, севшей на потолок.

Но меня в тот момент, безусловно, волновало совсем другое.

– Она была здесь? – теребил я братьев. – Почему я об этом не знаю? Почему вы не позвали?

Судак ответил странной песенкой, которую я никогда не слышал и которую он исполнил довольно противным голосом:

– В голове моей сто тысяч «почему», объясните, мама с папой, что к чему?

Оба тихо засмеялись.

– Почему она не говорит со мной? Вотзефак! – Я достал прибор и потряс им перед лицами парней, демонстрируя, что я на связи, жду сообщения от подруги. Нет, никак не получалось понять, почему эти ребята, зная про меня все, не начали с этого, а лишь случайно проговорились, когда я, изрядно пожив у них, уже собирался свалить.

Братья Саки долго решали, кто из них будет мне рассказывать, и выглядело это странным: во-первых, какая мне разница, а во-вторых, Борода ведь ее жених? Или я что-то не так понял?

Он и заговорил.

– Прекрасная Керчь пробыла у нас долго. В этом было мало практической необходимости, но мы получили большое удовольствие от общения с ней, она была к нам очень расположена, открыта, и наше общество ее не разочаровало.

«Странная речь для жениха», – думал я, слушая этот рассказ.

– На нашем уровне все ясно сразу: или он твой, или ты не его. Керчь все поняла, едва сюда попала. Что она делала дальше, не было так уж важно: она чувствовала себя своей.

– Но ведь и с нами… – растерянно возразил я, скорее собственным мыслям, чем этим словам. – Каждый из нас был немного не своим. И все же мы были вместе. Мы любили ее, как и всех остальных. Да, она была несколько грубой, с претензией, случалось, мы не понимали ее, но это же не повод, чтобы вообще исчезнуть, не попрощавшись даже!

– Вы не понимали ее, – кивнул Судак. – А она – того, что происходило вокруг. Теперь же вопрос с пониманием полностью улажен.

– Но не для меня! – ответил я. – Объясните хоть что-нибудь мне.

– Видишь, какая история, – кивнул Джа. – Она не попрощалась потому, что вы увидитесь. Ведь ты же приглашен на свадьбу, пережиточек!

– Польщен, – недовольно сказал я.

– Она переживает, не вини ее. Она хочет быть своей здесь. Ты для нее что-то старое, с чем она хочет порвать, с чем она отчаянно хотела рвать, еще живя внизу, только не знала как. А теперь – знает. Другое дело – если бы ты остался. Но Керчь ведь понимала сразу, что ты не останешься здесь. Тебя влечет другое.

– Ну а если так, – добавил лысый, – к чему бессмысленные церемонии?

– Это вы про свадьбу? – бросил я.

– Это мы про ваше прощание. Человеческая жизнь не церемония, и все прощания и встречи происходят в наших головах, и лишь затем в реальности. Скажи мне, если прощание уже случилось, для чего проводить его снова?

Логика братьев меня порой удивляла, но спорить не имело смысла. Я только спросил:

– И куда она отправилась потом?

– Изучать уровень. – Судак развел руками. – Искать себя. Как это обычно делают.

– То есть что же получается? Сперва Керчь поняла, что ее место – здесь, и только потом стала искать, чем бы заняться?

«Не происходит ли обычно наоборот?» – вот что хотел сказать я. Но парни ничуть не смутились – похоже, для них противоречия не было.

– У нас считают, что так и должно быть. Человек осознает себя и только потом ищет, как применить. Мы вышли в мир там, где люди только применяют себя, даже не осознавая. Но уровень позволил нам уйти от этой модели жизни. Все поколения живут в заблуждениях, и только избранные, не в силах что-то исправить на земле, основали свой мир…

Я понял, куда заведет эта песенка, и захотел прервать Судака. Но вместо меня это сделал его брат.

– Она нашла себе применение: пишет рецензии. И, кажется, они пользуются успехом – по крайней мере, ей доверили рецензировать финалисток «Брюта» сразу нескольких сезонов.

– Что? – Я не поверил ушам. – Керчь говорила, что занимается этим, но неужели… она смогла бы написать то предисловие? К белой книге с разорванным сердцем.

– Не завидуем, – срезал меня Судак. – С одной стороны, это пускай и маленькое, но достойное нашего уровня занятие. Это, конечно, не зомби, и не Майнд Дамн. Но все-таки читать весь этот…

– Планиверсум? – подсказал я.

– Послушай, пережиток! Все термины ничего не стоят, – ответил он, а мне вдруг вспомнилась та женщина в смешных очках из «Старой Башни»: какие же кипели страсти в ее словах, в том герметичном мире, воздухом которого она дышала. А ведь снаружи этого мира никого не волновало, что в нем происходит. Никто и не знал о нем, а если и знал – не считал это знание чем-то важным.

– Сперва она только читала. – Джа был спокоен и умиротворен, его речь текла, словно сок дерева возле калитки. – Но не stone-diction, а те самые белые книжечки, о которых ты говоришь. А потом пришла и сказала: я прочла довольно книг, чтобы знать, чем наполнить свою. Представляешь, она притащила с собой эту книжку-пустышку с Потребления и показывала всем здесь!