За Гуачапаной ширина реки достигает пятисот метров. Однако в проходах между многочисленными островами образуются бурные пороги, сильно затрудняющие плавание. Лишь к ночи добрались «Мориче» и «Гальинета» до острова Перро-Агуа.

Следующий день был дождливый, ветер беспрестанно менялся, вынуждая идти на веслах, и только через сутки пироги достигли лагуны Карида.

По свидетельству господина Шафанжона, здесь некогда была деревня, покинутая индейцами пиароа, из-за того что один из жителей погиб от когтей ягуара. Французский исследователь нашел на месте деревни всего несколько хижин, принадлежащих индейцу по имени Баре, по всей вероятности, менее суеверному или же менее трусливому, чем его собратья. Он устроил здесь ранчо[115], и это ранчо явно процветало. У него были маисовые, и маниоковые поля, плантации бананов, ананасов и табака. На службе у этого индейца и его жены была дюжина пеонов, которые жили в согласии и довольстве.

Было бы в высшей степени нелюбезно отказаться от приглашения этого славного человека посетить его ранчо. Едва пироги пристали к берегу, он вышел им навстречу и поднялся на борт одной из них. Ему поднесли рюмку агуардьенте, но он согласился на нее лишь при условии, что путешественники придут к нему пить тафию и курить сигареты из местного табака. Отклонить приглашение не было никакой возможности, и они пообещали посетить его ранчо после ужина.

В этот момент произошел незначительный инцидент, которому никто не придал — да и с чего бы? — особого значения. Уже покидая «Гальинету», Баре обратил внимание на Хорреса, которого Вальдес нанял матросом в Сан-Фернандо. Читатель, конечно, помнит, что этот испанец предложил свои услуги, так как намеревался добраться до миссии Санта-Хуана. Баре с любопытством взглянул на него и принялся расспрашивать:

— Послушай, друг, мне кажется, я тебя где-то уже видел.

Хоррес слегка нахмурился, но поспешил ответить:

— Во всяком случае не здесь, я никогда не был на вашем ранчо.

— Это странно... Иностранцы редко бывают в Кариде... а уж если появится какой-нибудь, то его лицо не забывается, даже если видел его всего один раз.

— Может быть, вы меня видели в Сан-Фернандо?

— А когда вы там были?

— Недели три назад.

— Нет, значит, не там... я уже два года как не был в Сан-Фернандо.

— Тогда вы ошибаетесь, — резко ответил испанец, — вы меня никогда раньше не видели, это мое первое путешествие в верховья Ориноко.

— Очень может быть, — ответил Баре, — и все-таки...

На этом разговор окончился, и если Жак Эллок и слышал его окончание, то не придал ему ни малейшего значения. Действительно, зачем бы стал Хоррес скрывать, что он уже бывал в Кариде?

Вальдес, впрочем, не мог им нахвалиться: сильный и ловкий, Хоррес брался за любую работу, какой бы тяжелой она ни была. Единственно, что можно было поставить ему в упрек, так это его молчаливость и замкнутость: он обычно держался в стороне, предпочитал слушать, не принимая участия, разговоры матросов и пассажиров.

Однако после разговора Баре с Хорресом Жаку Эллоку пришло в голову спросить последнего, с какой целью он направляется в Санта-Хуану. Жан, живо интересовавшийся всем, что касалось миссии, с нетерпением ждал ответа испанца. Тот ответил спокойно, без тени смущения:

— Я с детства принадлежал церкви, был послушником в монастыре Мерсед в Кадиксе. Потом меня потянуло в странствия. В течение нескольких лет я служил матросом на военных судах. Но эта служба скоро мне надоела, и мое изначальное призвание взяло верх, я мечтал стать миссионером... И вот, полгода назад, находясь с торговым судном в Каракасе, я услышал о миссии Санта-Хуана, основанной несколько лет назад отцом Эсперанте. Я решил туда отправиться, не сомневаясь, что буду хорошо принят в этом процветающем заведении... Я покинул Каракас и, нанимаясь матросом то на одну, то на другую пирогу, добрался до Сан-Фернандо. Я ждал случая отправиться дальше вверх по Ориноко, и мои запасы, то есть то, что я сэкономил во время путешествия, уже подходили к концу, когда ваши пироги прибыли в Сан-Фернандо. Прошел слух, что сын полковника де Кермора, в надежде отыскать отца, отправляется в Санта-Хуану. Узнав, что Вальдес набирает экипаж, я предложил ему свои услуги, и вот я на «Гальинете»... И могу с полной ответственностью заявить, что этот индеец никак не мог видеть меня в Кариде, потому что сегодня вечером я очутился здесь впервые в жизни.

Жак Эллок и Жан были удивлены той искренностью и непринужденностью, с какой испанец рассказал им свою историю. Хоть в этом не было ничего неожиданного: ведь этот человек, если судить по его рассказу, получил в молодости кое-какое образование. Они предложили ему остаться пассажиром на «Гальинете», а на его место нанять какого-нибудь индейца.

Хоррес поблагодарил их, но сказал, что уже привык к своему ремеслу и потому останется матросом до тех пор, пока пироги не достигнут цели.

— А если я не смогу найти работы в миссии, — добавил он, — я бы попросил вас, господа, взять меня к себе на службу и отвезти назад в Сан-Фернандо и даже в Европу, когда вы отправитесь в обратный путь.

Испанец говорил спокойно, стараясь смягчить свой довольно грубый голос, который, однако, гармонировал с его решительным видом, суровым смуглым лицом, ослепительно белыми зубами и густой черной шевелюрой. Однако никто, кроме Жака Эллока, не обратил внимания на то, что Хоррес то и дело бросал на юношу очень странные взгляды. Может быть, он открыл, секрет Жанны де Кермор, о котором не догадывались ни Вальдес, ни Парчаль, ни кто бы то ни было из экипажа?

Это встревожило Жака, и он решил понаблюдать за испанцем. Если его подозрения обратятся в уверенность, он успеет принять решительные меры и избавиться от Хорреса, высадив его в какой-нибудь деревне, например в Эсмеральде, когда пироги сделают там остановку. Никто не обязан давать ему на этот счет объяснения. Вальдес рассчитается с ним, и пусть он добирается в Санта-Хуану как хочет.

Жан, однако, спросил Хорреса, что ему известно о миссии Санта-Хуана и знает ли он отца Эсперанте, под началом которого он хотел бы работать.

— Да, месье де Кермор, — чуть помедлив, ответил испанец.

— Вы его видели?

— Да, в Каракасе.

— Когда?

— В тысяча восемьсот семьдесят девятом году, когда я служил на торговом судне.

— А отец Эсперанте был тогда в Каракасе впервые?

— Да... впервые. Оттуда он отправился в глубь страны, чтобы создать миссию Санта-Хуана.

— Как он выглядит? — спросил Жак Эллок. — Точнее, как он в ту пору выглядел?

— Это был человек лет пятидесяти, высокого роста, крепкого сложения. С уже седеющей бородой, теперь-то уже она, наверное, совсем побелела. Энергичный, решительный — чувствовалось, что он привык рисковать своей жизнью ради обращения индейцев в христианскую веру.

— Благородная задача, — сказал Жан.

— Я не знаю более благородной! — согласился испанец.

На этом разговор окончился. Пора было идти на ранчо Баре. Жан, сержант Марсьяль, Жак Эллок и Жермен Патерн сошли на берег и через маисовые и маниоковые поля направились к жилищу индейца и его жены.

Хижина Баре выделялась среди прочих основательностью постройки. Внутри имелись различные предметы мебели, гамаки, кухонная и обеденная посуда, стол, множество корзин, заменявших шкафы, и полдюжины табуреток.

Баре, хорошо говоривший по-испански, вышел навстречу гостям. Жена его испанского не знала и вообще по своему развитию стояла гораздо ниже мужа. Хозяин, очень гордившийся своим владением, долго рассказывал гостям о своем ранчо и его будущем и весьма сожалел, что у них нет времени осмотреть его. Однако он надеялся, что они смогут это сделать на обратном пути.

Гости с удовольствием отведали от души предложенные им галеты из маниоки, замечательные ананасы, тафию, которую Баре сам готовил из сахарного тростника, сигареты, представлявшие собой завернутые в кору табари листья табака.

Только Жан, несмотря на неоднократные предложения хозяина, отказался от сигарет и выпил лишь несколько капель тафии. Что было весьма благоразумно — напиток этот жег как огонь. Жак Эллок и сержант Марсьяль выпили, не поморщившись, но Жермен Патерн скорчил гримасу, которой позавидовали бы обезьяны с берегов Ориноко, чем доставил огромное удовольствие индейцу.

Гости ушли около десяти часов, и Баре, взяв с собой несколько пеонов, проводил их до пирог, где матросы уже спали крепким сном.

Когда они прощались, индеец снова вспомнил о Хорресе:

— А все-таки я уверен, что видел этого испанца около моего ранчо.

— Но какой смысл ему скрывать это? — спросил Жан.

— Я думаю, это просто случайное сходство, мой дорогой Баре, — заключил Жак Эллок.

Глава III

ДВУХДНЕВНАЯ СТОЯНКА В ДАНАКО

Два дня назад путешественники заметили, что на горизонте вырисовывается вершина какой-то горы. Вальдес и Парчаль называли ее Япакана. Они уверяли, что это заколдованная гора, что каждый год в феврале и марте духи разводят на ее вершине огромный костер, языки которого вздымаются к небу и освещают весь край.

К вечеру одиннадцатого октября путешественники добрались до этой горы длиной в четыре километра, шириной в полтора километра и высотой примерно тысяча двести метров. Последние три дня ветер дул в одном и том же направлении, пироги шли быстро и почти без помех. Река спокойно текла среди заросших пальмами берегов. Они миновали остров Луна, встретив на пути лишь одно небольшое препятствие — пороги, которые называют «Дьявольский переход». Но дьявол, к счастью, не стал на этот раз строить никаких козней.

Япакана вздымается посередине раскинувшейся на правом берегу Ориноко равнины. Господин Шафанжон говорит, что по форме она напоминает огромный саркофаг.

— Ах, значит, я ослышался. А на какие средства вы путешествуете?

— А стало быть, — заметил Жермен Патерн, — в нем вполне могут скрываться колдуны, тролли[116] и прочие мифологические существа.

— На марсианские.

Напротив горы, на левом берегу, за островом Мавилья, находилось жилище представителя венесуэльской администрации. Этот метис по имени Мануэль Асомпсьон жил со своей женой, тоже метиской, и множеством детей.

Уже спустилась ночь, когда пироги достигли Данако. Небольшая авария задержала их в пути: «Гальинета» попала в водоворот и, несмотря на всю ловкость Вальдеса, все-таки ударилась о выступ скалы; образовалась течь, правда очень незначительная, и ее удалось заткнуть пучком сухой травы. Но, чтобы продолжать путешествие, нужно было заделать ее основательно, для чего и была сделана остановка в Данако.

— При обыске гражданина Гудаутова, — дал справку Стенькин, — обнаружено одна тысяча восемьсот девяносто пять рублей.

Пироги провели ночь у южного берега острова Мавилья никем не замеченные. На рассвете следующего дня они пересекли небольшой рукав реки и остановились у пристани, предназначенной для погрузки и разгрузки пирог.

— Не припомните, где обменяли свою национальную валюту на рубли? — спросил Гвоздика.

Это было не ранчо, а одна из тех деревень, о которых господин Шафанжон рассказывает в своей книге. Благодаря разумной деятельности Мануэля Асомпсьона, за несколько лет она расширилась, и ее благосостояние росло с каждым годом. Этому метису пришла в голову счастливая мысль покинуть ферму в Гуачапане, недалеко от Сан-Фернандо, где ему докучали губернаторские проверки, и обосноваться в Данако, где ему никто не мешал заниматься торговлей, что не замедлило дать прекрасные результаты.

Гудаутов на какую-то долю секунды замешкался, но в конце концов нашелся:

Едва Мануэль узнал о прибытии пирог, он отправился в сопровождении нескольких пеонов на пристань встречать путешественников. Увидев его, те тотчас же сошли на берег. Жан счел необходимым представить одно из рекомендательных писем, данных ему губернатором Сан-Фернандо. Мануэль Асомпсьон взял письмо, прочел его и с достоинством произнес:

— Мне не нужно было это письмо, чтобы оказать сердечный прием людям, прибывшим в Данако. Иностранцы, и особенно французы, могут быть уверены, что всегда будут тепло встречены в деревнях Венесуэлы.

— На Марсе.

— От всей души благодарим вас, господин Мануэль, — ответил Жак Эллок. — Мы повредили одну из лодок, что, вероятно, заставит нас провести пару дней в Данако...

— Хоть неделю, сударь! В Данако всегда найдется место для соотечественников француза Трюшона, которому плантаторы верхней Ориноко очень многим обязаны.

— Прекрасно, — сказал старший лейтенант, — мы поощряем иностранный туризм, а теперь даже инопланетный.

— Мы не сомневались, что найдем здесь теплый прием, — сказал Жан.

— Это видно, — отозвался не без сарказма Гудаутов, — предоставляете бесплатный ночлег с обыском.

— А откуда такая уверенность, мой юный друг?

— Недоразумение, явное недоразумение. Можете быть уверены, что виновные понесут наказание. — Гвоздика строго посмотрел на Стенькина, который, хотя и понимал эту игру, все-таки слегка обиделся. — Кстати, каким путем вы попали в Заборьевск?

— Ведь пять лет назад вы оказали гостеприимство одному из наших соотечественников, который прошел вверх по Ориноко до самых ее истоков.

— По железной дороге, — нехотя ответил Гудаутов. Деваться было некуда.

— Господин Шафанжон! — воскликнул мэр. — Да! Мужественный исследователь, о котором у меня остались самые приятные воспоминания, так же как и о его спутнике, господине Муссо.

— Номер поезда не помните? Хотя это легко установить. Вас впервые увидели в привокзальном ресторане около десяти вечера, в 21.45 в Заборьевске останавливается скорый 71-й из Москвы. Билета, случайно, не сохранили?

Гудаутов развел руками.

— Он сохранил о вас не менее приятные воспоминания, господин Мануэль, — добавил Жан, — равно как и о тех услугах, которые вы ему оказали. О чем он и поведал в своей книге.

— Не так уж важно. А знаете, с вашим появлением в нашем городе совпали странные события. Вчерашней ночью были совершены два ограбления, и в обоих случаях грабитель выдавал себя за марсианина.

— У меня алиби, — сказал Гудаутов, кивая на Стенькина. И ругнул себя за глупость: «Стоило объявляться марсианином, когда тут творятся такие дела. Вот уж действительно не повезло!»

— У вас есть эта книга? — живо поинтересовался господин Мануэль.

— Я вас и не подозревал. Но с вами, возможно, были попутчики?

— Есть, — ответил Жан, — и если хотите, я переведу вам те места, где речь идет о вас.

— Я индивидуальный турист.

— Это мне будет очень приятно, — сказал господин Мануэль, протягивая руку путешественникам.

— Тогда, может быть, знаете других путешествующих по Земле марсиан?

В своей книге господин Шафанжон весьма лестно отзывается не только о Мануэле Асомпсьоне и порядках, заведенных им в Данако, но и о господине Трюшоне, благодаря которому французы пользуются большим уважением в верховьях Ориноко.

Господин Трюшон поселился в этих краях лет сорок назад. До него индейцы ничего не знали об использовании каучуконосов. Введенные им методы сбора каучука заложили основу процветания этих удаленных районов. Отсюда вполне заслуженная популярность французов в тех провинциях, где добыча каучука является основным занятием местного населения.

— Не знаю и знать не хочу, — отрезал Гудаутов. И добавил: — Марсианин за марсианина не отвечает. А вот вам придется, уважаемые, ответить за насилие над жителем великой планеты. Имейте в виду, — погрозил он пальцем, — мое правительство так этого не оставит. Может выйти крупный космический скандал, даже война! — Тираду эту он произнес без подъема, ни капельки не веря, что отсюда можно вырваться таким, в общем примитивным, способом. И вдруг…

— Не стану больше вас донимать своим любопытством, — сказал Гвоздика и обратился официальным тоном к Стенькину: — Товарищ младший лейтенант, распорядитесь, чтобы гражданину Гудаутову вернули деньги и документы.

Мануэлю Асомпсьону было шестьдесят лет. Еще крепкий человек, чье смуглое лицо светилось умом и энергией, он умел отдавать приказания и подчинять себе людей, оставаясь добрым и внимательным по отношению к работавшим на его ранчо индейцам, главным образом из племени марикитаре.

Стенькин даже рот разинул. Гудаутов был удивлен не меньше. «Или я его действительно напугал, или этот хитрюга решил установить слежку и раздобыть на меня улики. Там будет видно, кто кого». К нему начало возвращаться хорошее настроение.

Путешественники приняли любезное приглашение алькальда. Чтобы не мешкая начать ремонтные работы, пироги нужно было разгрузить, вытащить на берег и перевернуть, а затем законопатить днище. Матросы и рабочие, которых алькальд предоставил в распоряжение Вальдеса, вполне могли справиться с работой за два дня.

— Мы приносим извинения за доставленные вам неудобства и желаем приятного пребывания в Заборьевске. Могу забронировать место в гостинице.

Было семь часов утра. Пасмурное небо, затянутое высокими облаками, дождем не грозило, а температура не превышала двадцати семи градусов. Деревню, приютившуюся под покровом развесистых деревьев, отделяло от берега не больше пятисот метров. К ней вела широкая, ухоженная тропинка. По дороге алькальд с гордостью демонстрировал свои владения. До самой реки простирались плантации манго, лимонов, бананов, деревьев какао, пальм макана. Банановые рощи великолепно плодоносили, а дальше тянулись поля маиса, маниоки, сахарного тростника и табака. Основной же доход ранчо приносили каучуконосы и тонка, кустарник, дающий бобы, называемые саррапия.

— Если ваш соотечественник снова приедет к нам, — повторил господин Мануэль, — он просто не узнает ранчо, не говоря уже о деревне, она теперь одна из самых больших в этом крае.

— Не беспокойтесь, как-нибудь устроюсь сам. — Гудаутов не удержался порезвиться: — Приезжай к нам на Марс, старший лейтенант, не пожалеешь! С такими марсианочками познакомлю — пальчики оближешь. Захочешь — покажем совсем новый аппарат. Подключаешь его к подследственному, и тот сразу начинает давать показания. Между прочим, я изобрел. С преступностью за неделю покончили, последние жулики сбежали на Землю.

— Больше чем Эсмеральда? — назвал Жак Эллок одну из деревень, расположенных выше по течению.

— Нам работы прибавилось, — улыбнулся Гвоздика. — Может быть, когда-нибудь возьму отпуск и махну к вам недельки на две.

— Конечно, ведь Эсмеральда практически заброшена, а Данако процветает. Вы в этом убедитесь, когда попадете в Эсмеральду. Марикитаре трудолюбивы и изобретательны, вы сами увидите, что их хижины гораздо комфортабельнее, чем хижины мапойе и пиароа в среднем течении Ориноко.

— Да, теперь мы установили простое сообщение. Ракетный поезд: вечером садишься, утром на Марсе. Тоже я, между прочим, изобрел.

— Да, конечно, — сказал Жак Эллок, — но в Ла-Урбане мы познакомились с неким господином Мирабалем...

— Знаю... знаю, — ответил Мануэль Асомпсьон, — владелец Тигры. Умный человек... Я слышал о нем много хорошего. Но Тигра никогда не станет большим селением, а наша деревня, к которой мы уже подходим, станет им обязательно.

— Поздравляю. — Протягивая Гудаутову руку, Гвоздика сказал изысканно: — Надеюсь, вы так проинформируете свое правительство, чтобы этот инцидент не повредил развитию дружеских отношений между нашими планетами?

Возможно, Мануэль Асомпсьон немного завидовал господину Мирабалю.

— Будь спокоен, старший лейтенант. Я всегда был сторонник мира и дружбы между народами. — С этими словами Гудаутов удалился.

«Только непонятно, чему бы он мог завидовать», — подумал Жак Эллок.

Впрочем, Мануэль Асомпсьон имел все основания гордиться своей деревней. В Данако в то время насчитывалось около пятидесяти жилищ, которые никак нельзя было назвать хижинами.

Стенькин даже побелел от злости.

Жилища эти стоят на фундаменте, напоминающем по форме срезанный конус, а венчает их высокая крыша из пальмовых листьев с украшениями у основания. Фундамент сделан из плотно переплетенных ветвей деревьев, обмазанных глиной, трещины в которой создают впечатление кирпичной кладки. В хижину ведут две двери, расположенные одна напротив другой. Внутри имеются не одна, а две спальни, разделенные одной общей комнатой, что представляет собой существенный прогресс по сравнению с обычной теснотой индейских хижин. Некоторые приятные особенности можно обнаружить и в обстановке: наличие сундуков, стола, табуреток, корзин, гамаков свидетельствует о возникшей потребности в комфорте.

— Вы что ж, — спросил он, — всерьез испугались? Не знаю, как там с марсианами, возможно, они и в самом деле вторглись, но этого-то насквозь видно-типичный жулик.

При появлении путешественников жители деревни высыпали на улицы; женщины и дети в Данако не убегали при появлении посторонних.

Мужчины, красивые и крепкие, были, правда, не столь колоритны, как в ту пору, когда они не носили ничего, кроме набедренной повязки, а женщины прикрывались фартуком, украшенным стекляшками, который удерживался на бедрах поясом из жемчужин. В настоящее время костюм их вполне соответствовал правилам приличия, принятым у цивилизованных индейцев. Мужчины носили нечто вроде мексиканского пончо, ну а женщины не были бы женщинами, если бы не украшали себя множеством браслетов на руках и ногах.

— Торопишься, Стенькин, — назидательно заметил Гвоздика. — Вот ты его задержал на ночь как марсианина. — А имел право? В каком законе или, как ты говоришь, инструкции сказано, что марсиан надо сажать под арест? А если к нам завтра действительно из космоса гости пожалуют?

Алькальд и его гости прошли метров сто, свернули налево и вскоре очутились перед главным жилищем Данако.

Стенькин смутился.

Представьте себе двойную хижину, а точнее, две соединенные между собой хижины на очень высоком фундаменте, с окнами и дверями. Хижину окружали огромные тенистые деревья. По обе стороны от нее располагались сараи для сельскохозяйственных орудий и скота.

— Так-то, брат. Врет он насчет марсианства или нет — все равно мы обязаны его освободить. Вот когда у нас на руках будут вещественные доказательства того, что гражданин Гудаутов промышляет, скажем, многоженством, тогда мы его и прижучим.

В первой комнате гостей встречала жена Мануэля Асомпсьона, в жилах которой текла кровь бразильского индейца и негритянки, и их сыновья, двое здоровых малых двадцати пяти и тридцати лет от роду, с чуть менее смуглым цветом лица, чем у отца и матери. Путешественникам был оказан самый сердечный прием. Вся семья говорила по-испански, и разговор шел живой и непринужденный.

— Откуда же взяться вещественным доказательствам, если вы его на все четыре стороны?

— Не торопись, Стенькин. Ближайший поезд будет только завтра, а за это время мало ли что может случиться.

— Во-первых, — сказал господин Мануэль своей жене, — поскольку ремонт «Гальинеты» займет двое суток, сержант и его племянник останутся у нас. Ты приготовишь им комнату или две, как они того пожелают.

— Прошу прощения, — сказал Стенькин.

— Две... если можно... — ответил сержант Марсьяль.

— За сомнения не извиняйся, поскольку сомневаться человеку необходимо. Кажется, так учил святой Августин.

— Хорошо, две, — согласился алькальд, — а если господин Эллок и его друг хотят ночевать на ранчо...

— Широкий у вас кругозор, — с почтением сказал Стенькин.

— Мы вам очень благодарны, господин Мануэль, — ответил Жермен Патерн, — но наша пирога не пострадала, а потому, чтобы не причинять вам беспокойства, мы вернемся сегодня вечером на борт «Мориче».

Гвоздика был польщен.

— Читай больше, и у тебя будет. Я, знаешь, с детства…

— Как вам будет угодно, господа, вы бы нас ничуть не стеснили, но делайте, как считаете нужным, — ответил мэр, а затем добавил, обращаясь к сыну: — Надо послать кого-нибудь из наших лучших пеонов, чтобы помочь отремонтировать лодку.

Так Стенькин и не узнал, чем занимался старший лейтенант с детства, поскольку тот, вытаращив глаза, застыл при виде некоего чуда. Стенькин, сидевший к нему лицом и спиной к двери, резко обернулся и тоже застыл: на пороге стоял Глобус. Выражение лица у него было постное.

— А мы будем работать вместе с ними, — ответил старший из сыновей, почтительно, как это принято в венесуэльских семьях, поклонившись своим родителям.

— Да, — сказал рецидивист, — да, граждане следователи, вы будете смеяться, но гора пришла к Магомету. Почему она пришла, вот вопрос.

После обильной трапезы, состоявшей из дичи, овощей и фруктов, господин Мануэль спросил гостей о цели их путешествия. До сих пор в верховьях Ориноко лишь изредка появлялись торговцы, добиравшиеся до Касикьяре, а дальше торговли не было, и только исследователям могла прийти в голову мысль отправиться к истокам Ориноко.

— Почему? — одновременно вырвалось у Гвоздики и Стенькина.

Алькальд был очень удивлен, когда Жан рассказал о том, что заставило его предпринять путешествие, к которому позже присоединились двое его соотечественников.

— Потому что гнусный марсианский захватчик грозился при следующей встрече со мной разнести всю Вселенную. Чем-то я ему не понравился. Вы не знаете, чем?

— Так, стало быть, вы разыскиваете вашего отца? — произнес он с волнением, которое разделяли его жена и сыновья.

Гвоздика пожал плечами.

— Да, господин Мануэль, и мы надеемся обнаружить его следы в Санта-Хуане.

— И Глобус подумал, что нужно садиться. Я, конечно, бизнесмен, по-вашему махинатор, но не убийца. А что, если этот псих из злобы ко мне действительно взорвет атомную бомбочку? К чему мне слава Гиппократа, сами подумайте, товарищ Гвоздика.

— Вы когда-нибудь слышали о полковнике де Керморе? — спросил господина Мануэля Жак Эллок.

— Не Гиппократа, а Герострата, — сказал назидательно старший лейтенант. — Гиппократ был основателем медицины и вполне достойный представитель древнегреческой интеллигенции.

— Нет, никогда не слышал этого имени.

— Пусть будет Герострат.

— А ведь вы живете в Данако уже двенадцать лет...

— Кроме того, — добавил Гвоздика, — вы упускаете из вида, что мы уже давно не товарищи.

— Сначала мы жили в Гуачапане. Но, насколько мне известно, никто здесь и до нас не слыхал о прибытии полковника де Кермора.

— И тем не менее, — сказал сержант Марсьяль, который достаточно понимал по-испански, чтобы принять участие в разговоре, — от Сан-Фернандо до Санта-Хуаны можно добраться только по Ориноко.

— И это вы говорите мне, — обиделся Глобус, — человеку, который, можно сказать, ценой собственной отсидки спас человечество от гибели! Я не требую бюста на родине, но учесть мой подвиг при определении срока…

— Это самая легкая и самая короткая дорога, — ответил господин Мануэль, — и путешественник подвергается здесь меньшей опасности нападения со стороны индейцев, чем если бы он путешествовал по суше. Если полковник де Кермор направлялся к истокам Ориноко, он должен был плыть вверх по течению, как это делаете вы.

— Оставим это суду, — перебил Гвоздика. — Только вы бы от меня, Глобус, все равно не ушли. Так что терять вам было нечего. Что, марсианин и в самом деле нагнал на вас страху?

Однако в голосе Мануэля Асомпсьона не слышалось особой уверенности. Было очень маловероятно, чтобы полковник мог проделать путь от Сан-Фернандо до Санта-Хуаны, так чтобы никто даже и не слыхал о его плавании.

— Господин Мануэль, — обратился Жак Эллок, — а вы когда-нибудь бывали в этой миссии?

— Вы большой психолог, гражданин начальник, но не сумели понять моей благородной натуры. Кстати, если удастся наладить с этими бандитами коммерческие связи, Глобус может быть очень и очень полезен.

— Нет, я никогда не заходил дальше устья Касикьяре.

— Доводилось ли вам слышать что-либо о Санта-Хуане?

— Суд, не сомневаюсь, примет во внимание и это, — усмехнулся Гвоздика. — А пока прошу проследовать. — Он указал на вызванного Стенькиным милиционера.

— Да, я слышал, что она процветает благодаря самоотверженности своего руководителя.

— Финита ля комедия! — изрек на прощание Глобус.

— А вы знакомы с отцом Эсперанте?

— Видишь, дружок, — сказал Гвоздика Стенькину, — оказывается, и в нашествии марсиан есть свои плюсы.

— Я его видел один раз... года три назад. Он плыл вниз по течению по делам миссии и остановился на день в Данако.

— Нам бы гудаутовский аппарат! — невпопад ответил младший лейтенант.

— Что за человек этот миссионер? — спросил сержант Марсьяль.

Господин Мануэль сказал то же самое, что они уже слышали от Хорреса. Так что можно было не сомневаться, что последний действительно встречался с отцом Эсперанте в Каракасе.

Гудаутов в этот самый момент приближался к вокзалу. Он давно обнаружил за собой «хвост» и старался держаться самым непринужденным образом, как подобает странствующему марсианину: шел неторопливой развинченной походкой, глазел на витрины, даже заглянул с познавательной целью в церковь постройки XVIII века. К сожалению, другого выхода там не оказалось.

— И с тех пор вы больше ни разу его не видели? — спросил Жан.

— Ни разу, — ответил господин Мануэль. — Но от прибывавших с востока индейцев я знаю, что миссия расширяется с каждым годом. Деятельность отца Эсперанте, право же, делает честь человечеству...

Ничего лучшего, чем вскочить на один из останавливающихся в Заборьевске экспрессов, он не придумал. Конечно, «хвост» последует за ним и туда, но в поезде у Гудаутова появятся хоть какие-то шансы. Там была его стихия, там он чувствовал себя, как моряк, вернувшийся после кратковременной стоянки в порту на родную палубу. Перебирая известные ему бесчисленные способы смыться, Гудаутов еще более взбодрился. Войдя в здание вокзала, он стал с интересом рассматривать лепные украшения на стенах, потом — роспись на потолке, изображавшую стремительный ракетообразный поезд будущего. Фантазия местного живописца ему понравилась: именно в таком космическом экспрессе он рад был бы совершить путешествие на Марс.

— Да, господин Мануэль, — согласился Жак Эллок, — и она также делает честь стране, которая рождает таких людей! Я надеюсь, что мы найдем хороший прием у отца Эсперанте.

За этими невинными и полезными занятиями Гудаутов намеревался провести время, оставшееся до прихода скорого из Москвы. И вдруг, на беду свою, вспомнил о чемоданчике. По всем правилам воровской тактики, находясь в его положении, надо было плюнуть на добычу и унести ноги, не обременяя себя подозрительным грузом. Но авантюрная натура Гудаутова не сумела преодолеть искушение. «Была не была», — решил он, скорым шагом направился в ресторан, не оглядываясь, миновал зал и вошел в кабинет директора. На удачу здесь корпел над меню тот самый статный администратор, который сыграл роковую роль в его судьбе.

— Можете не сомневаться, — заверил алькальд, — он встретит вас так, словно вы его соотечественники. Точнее, так же он встретил бы господина Шафанжона, очутись тот в Санта-Хуане.

— Жалобная книга в холле, — сказал метр, не отрываясь от меню.

— А чемоданчик? — спросил Гудаутов.

— Если бы только он сказал нам что-нибудь о моем отце! — воскликнул Жан.

— Какой чемоданчик? — встрепенулся администратор, поднял глаза и, мгновенно узнав посетителя, сник.

После обеда гости алькальда осматривали его ранчо, прекрасно возделанные поля и плантации, где сыновья господина Мануэля вели беспощадную войну с обезьянами, луга, где паслись многочисленные стада.

— Будем признаваться или мне позвать милиционера? — Гудаутов шагнул к двери.

Сбор каучука, который продолжается с ноября по март, в этом году начался раньше обычного.

— Постойте, товарищ марсианин, зачем так сразу милицию? — Администратор выскочил из-за стола, усадил чуть упиравшегося посетителя в кресло, уселся сам. — Действительно, после вашего увода под столиком был найден чемодан из желтой кожи. Мы его припрятали, чтобы вернуть владельцу, когда он объявится.

— Если вам интересно, господа, — сказал господин Мануэль, — то завтра вы можете посмотреть, как это делается.

— Присвоить хотели. Двадцать восьмая статья уголовного кодекса, — четко квалифицировал Гудаутов.

— С удовольствием, — ответил Жермен Патерн, — мне это будет весьма полезно.

— Упаси бог! У меня и в мыслях такого не было!

— Только придется встать очень рано, — добавил алькальд. — Мои сборщики каучука принимаются за работу на рассвете.

— Будьте спокойны, мы не заставим их ждать, — ответил Жермен Патерн. — Правда, Жак?

— Честные люди, — сказал Гудаутов с чувством, — в таких случаях разыскивают хозяина, а не ждут, пока он придет за своим добром… Давай чемодан! — перешел он к делу, оставляя морализирование.

— Я буду готов вовремя, — пообещал Жак Эллок. — А вы, мой дорогой Жан?

— А чем вы подтвердите, что он ваш? Скажите, что в нем есть?

— Я не упущу такой возможности, — ответил Жан, — а если дядя будет еще спать...

— Ты меня разбудишь, племянничек, — закончил сержант Марсьяль. — Раз уж мы попали в страну каучука, всенепременно надо посмотреть, как делают эту...

— Значит, ты имел нахальство еще и вскрыть мой чемодан?

— Эластичную резину, сержант, эластичную резину! — воскликнул Жермен Патерн.

Прогулка затянулась, и гости вернулись в дом лишь к вечеру.

— Не совсем… — замялся администратор. — Я для порядку.

За ужином все снова собрались за одним столом. Разговор шел главным образом о путешествии, о том, что произошло с момента выхода из Кайкары, о нашествии черепах, о чубаско, чуть было не погубившем пироги и пассажиров.

— Да, чубаско — вещь страшная, — подтвердил господин Мануэль, — смерчи, к сожалению, случаются и в верхнем течении Ориноко. Зато вы можете не опасаться нашествия черепах: здесь нет удобных для кладки яиц пляжей, а потому эти животные встречаются здесь очень редко.

— Для порядку, там ценностей на сто тысяч марсианских франков.

— Не будем дурно говорить о них, — сказал Жермен Патерн. — Санкочо из черепах — отличная штука! Не хуже, чем обезьянье жаркое. Двух этих животных довольно, чтобы не голодать, идя вверх по вашей реке!

— Совершенно справедливо, — согласился алькальд. — Но вернемся к чубаско, господа. Будьте осторожны. Чубаско налетает одинаково внезапно и яростно в любой части Ориноко, и не следует, месье Жан, давать господину Эллоку повод еще раз спасать вас...

Ответ был двусмыслен, и статный администратор растерялся. В чемодане не было ничего похожего на ценности. В то же время кто знает, может, эта штука в самом деле стоит такую баснословную сумму? В уме администратора марсианские франки почему-то шли по курсу фунта стерлингов.

— Ладно... ладно! — ответил сержант Марсьяль, которому не нравился этот разговор.

— Мы будем остерегаться, господин алькальд... обязательно!

— Может быть, нам и впрямь лучше оформить возвращение вашей собственности в присутствии представителя власти? — осторожно сказал он.

— А наши попутчики, о которых мы не рассказали господину Мануэлю... Мы совсем забыли о них! — напомнил Жермен Патерн.

— Пожалуйста, — безразлично бросил Гудаутов. — Отсидишь одновременно за попытку присвоить чужую вещь и за оскорбление марсианина, что могло привести к войне… Я еще не уверен, — добавил он, — как отнесется наше правительство к нападению на одного из видных марсианских граждан, изобретателя ракетного поезда и аппарата против преступных элементов.

— Действительно, — согласился Жан. — Этот славный господин Мигель... и господин Фелипе, и господин Баринас...

— Что это за люди? — поинтересовался алькальд.

Этот-то аппарат и доконал администратора своей неумолимой достоверностью. Сообразив, что дальнейшее препирательство может навлечь на него одни лишь неприятности, метр дрожащими руками отворил сейф, извлек из него чемоданчик и вручил Гудаутову.

— Трое венесуэльцев, с которыми мы плыли из Сьюдад-Боливара до Сан-Фернандо.

— Путешественники?

— Приезжайте на Марс, — сказал тот, удаляясь, — у нас тоже делают котлеты по-киевски.

Статный администратор перекрестился.

— И ученые, — уточнил Жермен Патерн.

— А что они знают, эти ученые?

— Грусть напрасна… — замурлыкал Гудаутов, выходя из кабинета и зорко оглядываясь. «Хвоста» на горизонте не было, видимо, занял позицию за одним из столиков. Гудаутов спокойно прошествовал через зал, вышел на перрон и лениво прислонился к книжному киоску. Он ощутил даже потребность почитать газету и полез было в карман за мелочью, как вдруг почувствовал, что кто-то вырывает у него чемоданчик. В тот же момент послышалось пыхтение паровоза, загромыхали колеса, к станции лихо подкатывал экспресс.

— Лучше спросите, чего они не знают, — заметил Жак Эллок.

— Так чего же они не знают?

— Они не знают, является ли река, орошающая ваше ранчо, Ориноко.

Оглянувшись, Гудаутов увидел худого верзилу, украшенного баками. Поскольку в его распоряжении были секунды, он не стал тратить время на объяснения, а ребром свободной ладони нанес короткий сильный удар по руке незнакомца. Тот, вскрикнув от боли, выпустил чемодан, но тут же схватился за него другой рукой, одновременно изловчившись больно ударить Гудаутова ботинком по заднему месту. Соперники застыли, вцепившись в предмет раздора и обдумывая следующий ход. Между тем возле них начали собираться зеваки, Гудаутов приметил чуть в сторонке и оперативника, ограничившегося пока ролью наблюдателя.

— Как, — воскликнул господин Мануэль, — они смеют оспаривать...

— Один, господин Фелипе, утверждает, что истинная Ориноко есть ее приток Атабапо, а господин Баринас — что ее приток Гуавьяре.

Раздался звучный сигнал к отправлению скорого.

— Ну и наглость! — возмутился алькальд. — Послушать их, так Ориноко — это не Ориноко.

Оценив обстановку, Гудаутов решил, что в сложившихся обстоятельствах было бы безумием следовать ранее разработанному плану. Одним из его достоинств, позволявшим ему выходить сухим из воды чаще других представителей воровской профессии, была способность импровизировать. Внезапно он расслабился и, хотя по-прежнему цепко держал чемоданчик, представился зрителям уже не доблестным воином, а мирным прохожим. То же самое сделал и Зуй, полагая, что борьба за собственность переходит в стадию переговоров. Окончательно снимая напряжение, Гудаутов хлопнул марсианина по плечу и воскликнул:

Достойнейший Мануэль Асомпсьон был просто в ярости; жена и сыновья разделяли его возмущение. Ведь подобные утверждения уязвляли их самолюбие, оскорбляя самое для них дорогое, их Ориноко, «Великую Воду», «Королеву всех рек» на диалекте таманаков.

Пришлось объяснять, зачем господин Мигель и его коллеги прибыли в Сан-Фернандо, какие исследования собираются провести и какие бурные дискуссии будут сопровождать их изыскания.

— Это ты, друг?

— А этот... господин Мигель... он как считает? — спросил алькальд.

— Это я, — машинально ответил Зуй.

— Господин Мигель считает, что Ориноко — это та самая река, по которой мы плыли от Сан-Фернандо до Данако, — ответил Жермен Патерн.

Зеваки стали расходиться, уразумев, что оказались свидетелями всего-навсего шутливой перебранки между старыми друзьями. Оперативник забеспокоился: с появлением приятеля задача его осложнялась.

— И которая берет свои истоки в массиве Парима, — громогласно провозгласил господин Мануэль. — А потому господин Мигель найдет у нас самый теплый прием. Двое же других пусть и носа не кажут на наше ранчо, мы их вышвырнем в реку, пусть как следует хлебнут водички, чтобы убедиться, что это вода Ориноко.

Возмущение и страшные угрозы господина Мануэля очень позабавили гостей! Но хозяин ранчо так любил свою реку, что готов был защищать ее до последней капли крови.

— Пойдем, старина, выберем местечко, где нам не помешают, — сказал Гудаутов, беря Зуя под руку.

Около десяти часов вечера Жак Эллок и его друг попрощались с любезными хозяевами, с сержантом Марсьялем и Жаном и вернулись на свою пирогу.

— Пойдем, старина, — повторил марсианин понравившееся ему обращение.

Какие-то неясные предчувствия невольно обратили мысли Жака к Хорресу. Не было никаких сомнений, что испанец знал отца Эсперанте и встречался с ним в Каракасе, так как его описание совпадало с описанием господина Мануэля. Следовательно, Хорреса нельзя было обвинить в том, что он выдумал встречу с миссионером с целью наняться на пирогу, направлявшуюся в Санта-Хуану. Но, с другой стороны, ему не давали покоя слова индейца Баре, утверждавшего, что Хоррес однажды уже поднимался по Ориноко, по крайней мере до ранчо Карида. И хотя испанец это отрицал, индеец стоял на своем. Не так уж много иностранцев посещают территории в среднем течении Ориноко, чтобы можно было не обратить на них внимания. А у Хорреса была столь характерная физиономия, что индеец вряд ли мог ошибиться.

Но если Хоррес уже бывал в Кариде и ее окрестностях, почему он отрицал это? Что заставляло его лгать? Почему он хотел скрыть это от тех, кого сопровождал в Санта-Хуану?

Через несколько минут они сидели за пивом в привокзальном садике, а чемодан лежал на стуле, находясь под бдительным наблюдением обоих. Оперативник куда-то исчез. «Должно быть, попросил кого-то из здешних последить за объектом, а сам побежал звонить начальству», — подумал Гудаутов.

А может быть, Баре все-таки ошибся? Если один говорит: «Я вас видел», а другой отвечает: «Вы не могли меня видеть, потому что я здесь никогда не бывал», то ошибается, по всей вероятности, первый.

И тем не менее Жака не покидала тревога. За себя он не опасался, но все, что касалось путешествия дочери полковника де Кермора, любая задержка или помеха тревожили молодого человека гораздо больше, чем он согласился бы в этом признаться.

— Ты кто, — спросил он, — дорожник?

В эту ночь он заснул очень поздно, и на следующее утро Жермен Патерн долго не мог разбудить его, хотя солнце уже поднялось над горизонтом.

Глава IV

ПОСЛЕДНИЕ СОВЕТЫ ГОСПОДИНА МАНУЭЛЯ АСОМПСЬОНА

Нужно ли говорить о чувствах, которые испытывал Жак Эллок с того дня, когда Жан уступил место Жанне. С того дня, когда спасенная из вод Ориноко дочь полковника де Кермора уже больше не могла скрываться под маской племянника сержанта Марсьяля.

Само собой разумеется, что эти чувства не остались тайной для двадцатидвухлетней девушки, хотя в мужской одежде она выглядела лет на семнадцать.

Да и Жермен Патерн, который, по словам Жака, «ничего в этом не понимал», заметил, что творилось в сердце его друга. Но скажи он: «Жак, ты любишь мадемуазель Жанну де Кермор», тот наверняка бы ему ответил: «Мой бедный друг, ты ничего в этом не понимаешь». И Жермен Патерн ждал случая сказать Жаку, что он по этому поводу думает, ну хотя бы для того, чтобы в лице собственной особы реабилитировать натуралистов, ботаников и прочих ученых и доказать, что им уж не настолько чужды тонкие душевные переживания, как это обыкновенно принято считать.

А какие мысли посещали сержанта Марсьяля, когда он размышлял обо всех этих событиях, о неосуществившихся намерениях? Об этом проклятом чубаско, из-за которого, несмотря на все его предосторожности, был раскрыт их общий с Жанной секрет? О том, что теперь он уже окончательно перестал быть родственником Жана де Кермора, поскольку племянник оказался племянницей, а он даже и не приходился ей дядей?

В глубине души он был в ярости, в ярости и на себя, и на всех остальных. Жан не должен был падать в воду во время урагана... А ему следовало самому броситься в реку, чтобы не позволить другому вытащить ее оттуда... Что до Жака Эллока, ему незачем было оказывать ей помощь... Это ведь его не касалось! И тем не менее он правильно сделал, потому что, если бы не он, она... она бы наверняка погибла. К тому же, и сейчас можно было надеяться, что никто ничего не узнает. Все по-прежнему сохранялось в тайне... Спаситель Жанны вел себя на редкость сдержанно, и сержант не замечал ничего подозрительного. Его полковник, когда он наконец-то увидит его, не сможет ни в чем его упрекнуть...

Бедный сержант Марсьяль!

Рано утром его разбудил Жан, которого уже поджидали господин Мануэль и его сыновья. Вскоре к ним присоединились Жак Эллок и Жермен Патерн. После взаимных приветствий Жак Эллок сообщил, что ремонт «Гальинеты» идет хорошо и что завтра лодка будет уже готова. Затем все отправились в поля, где уже собрались сборщики каучука. Эти поля было бы правильнее называть лесами, где деревья были предварительно помечены, как во время рубки. Но их не рубили, а надрезали кору, чтобы «выдоить», как здесь говорят, «молочные деревья».

Господин Мануэль и его гости пришли в эти странные каучуковые заросли, когда работа уже началась. Самым любопытным из посетителей, само собой разумеется, оказался наш ботаник. Жермен Патерн хотел все как следует рассмотреть и узнать, а алькальд с удовольствием отвечал на его вопросы.

Операция была очень простой. В распоряжении каждого сборщика каучука была площадка с сотней деревьев. Он начинал с того, что очень острым топориком делал надрез на коре.

— Я марсианин, — ответил Зуй.

— А число надрезов ограничено? — спросил Жермен Патерн.

— Оно колеблется от четырех до двенадцати, в зависимости от толщины дерева, — ответил господин Мануэль. — Причем очень важно не прорезать кору глубже, чем нужно.

— Ты тоже? — удивился Гудаутов.

— Стало быть, — закончил Жермен Патерн, — это не ампутация, а просто кровопускание.

Из надрезов сок стекал вдоль ствола в маленький горшочек, подвешенный так, чтобы не пропало ни единой капли.

— А кто еще?

— И сколько времени будет течь сок? — спросил Жермен.

— Шесть-семь часов, — ответил господин Мануэль.

— Много в последнее время развелось нас, марсиан, — отвлеченно заметил Гудаутов. — Конкуренция. А как ты доказываешь свое марсианство? — заинтересовался он, всегда готовый взять на вооружение дельный прием.

Жак Эллок и его спутники довольно долго оставались на плантации, в то время как сборщики каучука, по выражению сержанта Марсьяля, откупоривали деревья. Семьсот деревьев были подвергнуты этой операции, что сулило богатый урожай каучука.

Домой наши путешественники вернулись только к обеду. После прогулки аппетит у них был отменный. Все им казалось необыкновенно вкусным: и дичь, подстреленная в лесу сыновьями господина Мануэля и приготовленная их матерью, рыба, наловленная этим утром пеонами у берегов Ориноко... Хороши были овощи и фрукты, а особенно ананасы, обильно уродившиеся в этом году.

— А зачем доказывать?

Наблюдение за начальной стадией сбора каучука не могло полностью удовлетворить любопытство Жермена Патерна, и он попросил господина Мануэля рассказать ему о следующих этапах этой операции.