Как только голубь оказался в руках девушки, она нежно поцеловала его голубиную головку, осторожно отвязала от лапки записку, снова поцеловала птицу и отпустила на волю. Голубь тут же влетел в голубятню, где его ожидала свежая порция корма.

Анна принялась громко читать послание Эрнста. Как нам уже известно, оно содержало только благоприятные известия об успехе экспедиции. Каждый нашел в нем что-то приятное для себя, но более всех, конечно, Анна.

Узнав, что через двадцать четыре часа обитатели Скального дома могут уже встречать отсутствующих, все успокоились и разошлись по своим комнатам, уснув крепким сном и не забыв поблагодарить Создателя.

Следующий день посвятили домашним хлопотам. Получив известие, Церматт отказался от своего намерения отправиться к высотам ущелья Клюз, чтобы с помощью хорошей подзорной трубы увидеть вершину горы. Теперь в этой информации нет необходимости. Ведь Уолстон, Эрнст и Жак уже на пути к Скальному дому.

А на следующий день наметили важную и трудоемкую работу. К устью Шакальего ручья стал прибывать в огромных количествах лосось,[127] устремляясь вверх по течению, как всегда в эту пору. Церматт пожалел, что с ним нет Уолстона, Эрнста и Жака. Их умелые рабочие руки пришлись бы очень кстати. В результате улов оказался более скромным, чем в прежние годы.

После полудня Церматт, Бетси, Мери и Анна, оставив все работы, направились к Семейному мостику, откуда дорога шла на Кабаний брод. Приближалось время появления долгожданных путешественников — ведь требуется не более двух часов, чтобы пройти расстояние от ущелья Клюз до Скального дома.

Солнце уже близилось к закату, но ничто не свидетельствовало о приближении путников — не слышно ни лая Буланки, ни выстрелов, которыми Жак, по обыкновению, извещает о своем возвращении.

К шести часам приготовили плотный и аппетитный обед, способный удовлетворить самые ненасытные желудки. Но ожидали Уолстона и братьев, без них никто не хотел садиться за стол. И тогда решили еще раз пройтись по направлению к верховью Шакальего ручья. Сопровождавшие их Турок и Каштанка плелись рядом совершенно спокойно. А ведь какими радостными прыжками и лаем приветствуют они всегда своих хозяев, чувствуя их приближение издалека.

Постепенно все начали беспокоиться, и Церматт, как ни старался, не мог внушить женщинам, что задержка в пути не затянется надолго. За столом все молчали, чутко прислушиваясь к малейшему шороху, и едва прикасались к вкусным блюдам, которым отсутствующие наверняка оказали бы должное внимание.

— Надо набраться терпения, — твердо сказал Церматт. — К тому же… Если им понадобилось три дня, чтобы добраться до подножия горы, то столько же может потребоваться и на возвращение…

— Вы правы, господин Церматт, — заметила Анна. — Но в записке Эрнста ясно сказано, что им достаточно двадцати четырех часов.

— Это еще ничего не доказывает, дорогое дитя, — успокоила ее Бетси. — Наш милый Эрнст так мечтал скорее вас увидеть, что выдал желаемое за возможное…

Несмотря на усилия Церматта убедить всех, что причин для беспокойства нет, в эту ночь никто в Скальном доме не сомкнул глаз.

Но когда Уолстон, Эрнст и Жак не вернулись и на следующий день, третьего октября, обитателей Скального дома охватил настоящий страх за своих близких. Чем можно объяснить подобную задержку таких неутомимых ходоков, какими являлись Жак, Эрнст да крепкий мужчина Уолстон? Не хотелось даже думать о чем-либо плохом… Ведь на обратном пути меньше препятствий, чем по дороге к горному хребту, к тому же дорога хорошо известна… Правда, они могли выбрать другой, более трудный обратный путь.

— Нет, нет, — повторяла Анна. — Если бы они выбрали другой путь, Эрнст не написал бы, что они вернутся через двадцать четыре часа…

Что можно на это ответить? Бетси и Мери находились в страшном волнении, а Анна уже не могла удержать слез. Чем же мог утешить их Церматт?

Наконец решили завтра же отправиться к Кабаньему броду, если, конечно, мужчины к этому времени не объявятся. Каким бы путем они ни возвращались, в любом случае им не миновать ущелья Клюз. И здесь их можно обнять на два часа раньше, чем в Скальном доме.

Наступил вечер и вслед за ним ночь. От Уолстона, Эрнста и Жака по-прежнему никаких вестей. И тех, кто ожидал своих близких с таким нетерпением, ничто не могло больше удержать в Скальном доме. Да и разве заслуживают они упрека, если даже их опасения преувеличены?

Сборы были недолгими. Рано утром, захватив кой-какую провизию, все разместились в телеге и отправились в путь. Позади остались берега Шакальего ручья, далее дорога на Кабаний брод шла через поля и луга. Не доезжая одного лье до мостика, переброшенного через водоотводный канал из Лебяжьего озера, Церматт вдруг дал сигнал остановиться. Сопровождающая их Каштанка с громким лаем бросилась вперед.

— Это они… это они! — радостно закричала Мери Уолстон.

Шагах в трехстах от небольшой рощицы появились два человека. Это были Уолстон и Эрнст.

А Жак? Он, наверное, где-то недалеко. Скорее всего отстал от своих спутников и находится от них на расстоянии ружейного выстрела. С радостными возгласами бросились женщины к Уолстону и Эрнсту. Но те никак не отреагировали на это ликование.

Приблизившись к путникам, Бетси спросила:

— А где Жак?

— Мы сами не знаем, что с нашим бедным Жаком, — тихо произнес Уолстон и начал рассказывать историю, то и дело прерываемую рыданиями слушателей.

Спуск с вершины до подножия горы занял не более двух часов. Жак, конечно, достиг хвойного леса первый, успев подстрелить по дороге кое-какую дичь… Поужинав в гроте, путники разожгли у входа большой костер и в течение всей ночи по очереди возле него дежурили. Один сидел у костра, не выпуская из рук ружье, когда двое других крепко спали. Ночную тишину нарушал лишь отдаленный вой диких животных.

На рассвете следующего дня Уолстон и два брата тронулись в путь. Еще с высоты пика Эрнст заметил, что лесной массив к востоку заметно редеет. И по его совету путники направились именно в эту сторону, полагая, что таким образом путь их будет значительно легче, хотя и придется пройти одно лишнее лье.

В одиннадцать утра сделали привал… Покончив с завтраком, снова продолжили путь. Как и следовало ожидать, идти по редкому сухому лесу было намного легче, чем продираться сквозь чащу.

Около двух часов дня вдруг послышался тяжелый топот, и путники почувствовали совсем близко громкое дыхание огромных зверей.

Нет никаких сомнений: сквозь хвойный бор пробирается стадо слонов. Их можно уже увидеть. К счастью, это не стадо, а всего лишь трое толстокожих, вернее семья: отец, мать и следовавший за ними маленький слоненок.

Все, конечно, помнят, как Жак мечтал захватить хотя бы одного слона и приручить его. Отважный юноша решил воспользоваться представившимся случаем, не подумав, к каким последствиям это приведет.

В ожидании неминуемой схватки Уолстон, Эрнст и Жак приготовились к обороне, приведя ружья в боевое состояние и мало надеясь на счастливый исход в неравной борьбе с великанами.

Но случилось невероятное: достигнув прогалины и увидев троих вооруженных людей, слоны остановились, медленно повернули налево и, не ускоряя шага, направились в глубину чащи.

Опасность миновала. Но Жак сорвался вдруг с места и бросился вслед за слонами, сопровождаемый Буланкой.

Напрасно Уолстон и Эрнст кричали ему:

«Жак! Жак! Вернись!»

Жак их не слышал или, вернее, увлекаемый охотничьим азартом преследования, не пожелал слышать. Его силуэт мелькнул между деревьями, и он окончательно скрылся из виду. Более Уолстон и Эрнст его не видели.

Они сразу же в страшном волнении бросились по его следам и оказались на той поляне, куда устремился Жак, но здесь никого уже не было.

В отдалении снова послышался тяжелый топот, но не последовало никакого выстрела.

Жак не захотел почему-то воспользоваться своим ружьем или уже не мог?

Всю землю усыпали сухие иголки да ветки, и следы в них терялись. Где, в каком направлении искать молодого неосторожного юношу?

Тяжелый топот удалялся, пока стал совсем не слышен; задетые животными ветви деревьев перестали раскачиваться, в лесу воцарилась прежняя тишина.

Уолстон и Эрнст рыскали по лесу до позднего вечера, несколько раз обошли места, окружавшие поляну, углублялись в лесную чащу, громко звали Жака, но он не отзывался.

Что могло с ним произойти? Не стал ли юноша жертвой своей неосторожности? Пал ли в неравной схватке со слонами и лежит сейчас неподвижный, без признаков жизни в темноте леса? Но ни крика, ни зова не улавливал слух Уолстона и Эрнста. На их выстрелы также не последовало ответа.

Настала ночь, и, выбившиеся из сил, подавленные страшным происшествием, Уолстон и Эрнст присели у дерева, продолжая напряженно прислушиваться. Чтобы Жак смог их найти в ночной темноте, разожгли костер, всю ночь не сомкнув возле него глаз.

В течение этих бесконечных ночных часов ни на минуту не затихал вой хищников, находившихся где-то совсем рядом. Если Жак не пал жертвой слонов, то ведь он мог погибнуть от схватки с более опасным хищником — тигром, львом или пумой,[128] подумалось им.

И все же Уолстон и Эрнст надеялись отыскать хоть какие-нибудь следы Жака. Они продолжали поиски весь следующий день. Но напрасный труд. Им удалось набрести лишь на путь, по которому двигались слоны, — на это указывали вытоптанная трава, взрытая почва, сломанные нижние ветви деревьев, смятые кусты. Но никаких признаков Жака или принадлежащих ему вещей — его ружья или охотничьей сумки. Если он ранен, то на земле осталась бы кровь, но и этих страшных следов своего спутника Уолстон и Эрнст не обнаружили.

Им становилось все более ясно, что и дальнейшие поиски окажутся такими же безрезультатными. Но как возвратиться в Скальный дом без Жака? От этой мысли разрывалось сердце!

Наконец Уолстон стал убеждать своего младшего друга прекратить поиски в интересах самого Жака и как можно скорее вернуться домой, чтобы возобновить поиски объединенными усилиями.

У Эрнста уже не было сил сопротивляться, к тому же он сознавал, что Уолстон прав, и почти машинально последовал за ним.

Они в последний раз обошли ту часть леса, где исчез Жак. Затем направились к дому. Путь занял всю ночь, день и лишь к утру следующего дня они достигли ущелья Клюз.

— Мой сын, мой бедный сын! — все время повторяла Бетси Церматт.

Дослушав рассказ Уолстона, бедная женщина упала без чувств. Над ней склонились, утешая, Мери и Анна. Подавленные горем, Церматт и Эрнст молчали.

Тишину нарушил Уолстон.

— Вот что надо делать не откладывая ни на минуту, — сказал он решительно. — Жак исчез в той части леса, которая прилегает к морю. Именно туда должны мы отправиться, и как можно скорее. Добираться через ущелье Клюз очень долго. Поэтому предлагаю воспользоваться шаландой… Мы без труда доплывем до Восточного мыса, обогнем его, а дальше ветер с открытого океана понесет парусник вдоль восточного берега. Если мы снимемся с якоря сегодня вечером, то еще до рассвета достигнем устья реки Монтроз, минуем его и высадимся в той части побережья, куда выходят восточные отроги хребта… Именно в этом месте, поросшем хвойным лесом, и исчез Жак. Таким образом, отправившись морем, мы выиграем два дня.

Предложение Уолстона приняли без возражений. А так как главное сейчас — не терять времени, то следовало тут же снарядить «Элизабет» и отправляться в путь.

Приняв решение, оба семейства поспешили сесть на телегу и, усердно погоняя буйволов, понеслись во всю прыть, а уже через полтора часа остановились у ограды Скального дома.

Первым делом занялись подготовкой шаланды к плаванию, оно могло продлиться несколько дней. Естественно, женщины наотрез отказались оставаться дома, и Церматт не мог их отговаривать.

После обеда шаланда была готова, а корм животным оставлен на целую неделю. Но планы спутала непогода. К трем часам ветер, который ослабел, перейдя к востоку, вскоре снова заметно посвежел и усиливался с каждой минутой. Волны с открытого океана обрушивались на берег. Не только добраться до Восточного мыса, но сняться с якоря и достичь Акульего острова не было никакой возможности.

Стоило от чего прийти в отчаяние! Ждать, когда утихнет ветер, в то время как дорога каждая минута и любое промедление может привести к непоправимому! А если к ночи восточный ветер не только не ослабеет, но еще больше усилится?

— Что ж, — решительно сказал Уолстон, — если нельзя добраться морем, попробуем сушей. Вместо шаланды используем телегу. Давайте подготовим ее, чтобы отправиться в сторону ущелья.

По новому плану Уолстона предполагалось двигаться на повозке к юго-востоку и, обогнув густую лесную чащу, где ей не пройти, выбраться к восточному краю леса, то есть именно к тому месту, куда колонисты намеревались добраться на шаланде. На этот путь потребуется на тридцать шесть часов больше, но что поделаешь?

Надежда на то, что ветер изменит направление, не оправдалась. Бриз продолжал дуть с северо-востока, с каждой минутой крепчая. Громадные валы опрокидывались на берег, почти подбираясь к Скальному дому. Ночь предстояла бурная, так что с мыслью о плавании по морю пришлось окончательно расстаться.

Заготовленную провизию перенесли с шаланды на телегу. Хорошенько накормили буйволов и онагра — им предстояло много потрудиться. Все подготовлено к отправлению на рассвете.

Все бесконечно жалели госпожу Церматт. Несчастная мать все время повторяла как безумная:

— О, мой бедный сын, бедный мой сын…

Около восьми вечера вдруг заволновались собаки Турок и Каштанка. Уолстон первый заметил их необычное возбуждение и, видя, как они побежали мимо галереи к ограде, поспешил за ними. Каштанку просто невозможно было удержать на месте. Через минуту вдали послышался лай собаки.

— Это Буланка, — узнал собаку брата Эрнст.

Да, это и в самом деле была Буланка. Турок и Каштанка почуяли ее издалека и встречали громким лаем.

Все устремились к ограде.

В это время с другой стороны к ней подходил Жак, он бросился в объятия матери.

— Мне удалось спастись, — произнес он, задыхаясь от волнения, — но всем нам угрожает большая опасность.

— Опасность? Но какая? — спросил Церматт, крепко обнимая сына.

— Дикари! — ответил Жак. — На остров высадились дикари!

Глава XVI

Рассказ Жака о дикарях на острове. — Строительство маленькой часовни Скального дома. — В ожидании английского корвета.

Взволнованные обитатели Скального дома вошли в большой зал. Несмотря на тревожную новость, сообщенную Жаком, все радовались оттого, что Жак жив и он дома! А это — главное.

Между тем можно ли себе представить событие более тревожное!.. На берегах Новой Швейцарии появились дикари! Значит, дымок, замеченный Уолстоном дважды — с бота «Элизабет», недалеко от устья реки Монтроз, и с вершины горы, — на самом деле вился над их лагерем, разбитым где-то на восточном побережье.

Жак просто падал от усталости. Он прежде всего немного передохнул, собрался с силами. Только тогда все уселись за стол, и он стал рассказывать.

— Простите меня, дорогие родители, за огорчение, которое я вам причинил. Меня захлестнул охотничий азарт во время погони за маленьким слоненком… Я не хотел слышать криков Уолстона и Эрнста, призывающих меня вернуться. Это чудо, что я остался цел и невредим. Мою неосторожность и бездумную неосмотрительность оправдывает лишь одно: благодаря преследованию слонов я узнал о дикарях, и теперь мы сумеем подготовиться к серьезной обороне, если туземцы продвинутся к Земле обетованной и обнаружат Скальный дом.

…Так вот. Я стал углубляться в лесную чащу, преследуя трех слонов, хотя, честно говоря, совершенно не представлял себе, как завладеть детенышем.

Слон и слониха топали неспешно, прокладывая дорогу среди кустарников и не подозревая, что их преследуют. Правда, я старался двигаться осторожно, не выдавая себя и не думая о том, куда заведет меня эта безрассудная затея и как я возвращусь назад. Буланка, словно поняв мой замысел, неслышно бежала следом. Какая-то непреодолимая сила толкала меня вперед, и я продолжал углубляться в лес, думая только о том, как отвлечь слоненка. Если попытаться убить слона и слониху, то сколько придется употребить пуль?! И единственное, чего бы я в таком случае добился — это возбудил бы ярость животных и обратил ее против себя…

Так прошло часа два. Я все глубже уходил в лес, потеряв счет времени и ориентиры, не заботясь о том, как найду господина Уолстона и Эрнста, в какую поверг я их тревогу своим исчезновением и скольких трудов будут стоить им поиски. Но постепенно я стал осознавать свое положение и с ужасом обнаружил, что прошел целых два лье, так ничего и не добившись. Благоразумие, хоть оно появилось слишком поздно, заставило меня повернуть назад, тем более что семья слонов со спокойным достоинством продолжала шествовать вперед, не думая останавливаться.

Около четырех часов пополудни я заметил, что лесная чаща поредела, стали попадаться светлые лужайки и широкие поляны. Замечу, кстати: чтобы скорее всего достичь пика Йоханна Церматта, надо идти напрямик к юго-востоку.

— Из записки Эрнста, — вставил Церматт, — мы узнали, что вершину назвали моим именем…

— Да, отец, — подтвердил Эрнст, — и это предложение господина Уолстона.

— Но, мой друг, это так естественно, — сказал Уолстон, — что самая высокая вершина Новой Швейцарии названа именем главы семейства первых поселенцев.

— Оставим сейчас в покое пик Йоханна Церматта, — засмущался Церматт, крепким рукопожатием выражая признательность Уолстону. — Продолжай свой рассказ, Жак. Так где же дикари?

— Они уже недалеко, — ответил Жак.

— Недалеко? — испугалась госпожа Уолстон.

— Недалеко в моем рассказе, а в действительности они находятся от Скального дома на расстоянии добрых десяти лье.

Ответ в некотором смысле всех успокоил, и Жак продолжал:

— Оказавшись на широкой поляне посреди хвойного леса, я стал располагаться на отдых, твердо решив повернуть назад. Но увидел, что слоны тоже остановились. Я с трудом сдерживал Буланку, она так и рвалась вперед, чтобы броситься на животных. Наверное, этот уголок леса — постоянное местопребывание слонов. Меж высоких зарослей протекал ручей, и животные стали утолять жажду, набирая воду хоботом.

Когда я увидел этих великанов спокойными и беспечными, во мне снова проснулся охотник. Непреодолимое желание захватить слоненка просто захлестнуло меня, и я решил застрелить родителей — слона и слониху, даже если придется использовать все мои пули. А может быть, думал я, понадобится всего два метких выстрела. Какой охотник не верит в счастливый выстрел? Я совершенно не думал о том, как захвачу слоненка, каким образом доставлю в Скальный дом… Приложившись к ружью, заряженному пулями, я выстрелил раз… другой. Но, увы, если пули и задели толстокожих, то очень легко; они лишь тряхнули ушами и продолжали освежаться водой из ручья как ни в чем не бывало. Сделав последний глоток, они пошли прочь, не повернув даже головы в сторону, откуда прозвучали выстрелы, не обратив никакого внимания на лай собаки. И прежде чем я успел выстрелить в третий раз, они стали удаляться, причем с такой быстротой, почти галопом, что мне пришлось отказаться от мысли о преследовании.

Эти великаны какое-то время мелькали среди деревьев, ломая кусты и ветви, и очень скоро вовсе исчезли.

Теперь передо мной встала задача, как вернуться обратно, и прежде всего требовалось определить, в каком направлении идти.

Солнце стремительно склонялось вниз, лес окутывал мрак. Я знал, что надо идти на запад. Но держаться левее или правее? Ничто не могло мне это подсказать. Ведь у меня нет компаса Эрнста, и я не умею свободно ориентироваться в лесу, этой способностью наделен мой брат, но только не я. Словом, я оказался в страшном затруднении…

Потом мне пришла в голову мысль возвратиться по своим следам, а еще лучше, по следам слонов. Но когда я посмотрел на землю, то увидел столько разных отпечатков лап всевозможных животных!.. Да к тому же с каждой минутой в лесу становилось все темнее…

Издалека послышались трубные звуки. По-видимому, у этого ручья поздним вечером собираются слоны, подумал я.

Я понимал, что найти дорогу смогу только с наступлением дня, и даже Буланка, с ее собачьим инстинктом, помочь мне не сможет.

Целый час брел я наугад, не зная, приближаюсь к побережью или удаляюсь от него. О дорогая мама, как я проклинал себя за безрассудство и беспечность! Мысль, что господин Уолстон и Эрнст ищут меня по всему лесу, не решаясь бросить здесь одного, приводила меня в отчаяние. По моей вине они опаздывают в Скальный дом, а как встревожит это всех, не встретивших нас в срок, указанный в записке Эрнста… Сколько волнений, какое напряжение перенесли господин Уолстон и Эрнст, и все по моей вине…

— Да, мое дитя, ты виноват, — сказал отец. — Если ты не подумал о себе, то о них… и о нас… должен был подумать.

— Отец прав, — тихо сказала госпожа Церматт, целуя сына. — Ты поступил очень опрометчиво и мог поплатиться жизнью. Но… слава Богу, что остался цел и невредим…

— Я продолжаю, — сказал Жак, — и подхожу к той части рассказа, когда положение мое стало совсем отчаянным. Ибо до сих пор никакая серьезная опасность мне не угрожала. Ведь благодаря ружью я мог добыть себе пропитание и, держа направление вдоль берега, рано или поздно дошел бы до Скального дома. Конечно, в этой части острова полно хищных зверей, но я надеялся в случае нападения выйти победителем, так бывало уже не раз.

Я по-прежнему негодовал на самого себя и мучился от мысли, что мои спутники где-то в это время пытаются напасть на мои следы. По всей вероятности, думал я, они тоже пробираются через эту восточную часть леса, такого заросшего, и могут быть где-то недалеко от меня. Хуже всего, что наступила темная, непроглядная ночь, и самое разумное сейчас — остановиться и разжечь костер. Огонь могут заметить господин Уолстон и Эрнст, а с другой стороны, он отпугнет хищников, рычащих где-то совсем рядом. Я еще несколько раз громко крикнул, поворачиваясь на все четыре стороны. Но никакого ответа не последовало. Затем сделал последнюю попытку — несколько раз выстрелил в воздух и не услышал ответного выстрела.

Но через некоторое время до моего слуха дошел какой-то странный шорох, будто кто-то скользит по траве. Я стал прислушиваться и уже хотел крикнуть… Но тут же сообразил, что с этой, правой стороны, откуда шли подозрительные звуки, господин Уолстон и Эрнст появиться не могли… К тому же они не стали бы прятаться, а громко окликнули бы меня и мы давно обнимали бы друг друга.

В таком случае это тихо подкрадывается какой-то хищник или скорее всего змея, стал строить я предположения.

И не успел я подготовиться к обороне, как из темноты выскочили четыре чернокожих существа, нет… не обезьяны, как мне показалось в первое мгновение. Это были человеческие существа. Одним прыжком они оказались возле меня и быстро заговорили на непонятном языке. Не оставалось сомнений: передо мною дикари! Дикари на нашем острове!

Меня тотчас опрокинули, и два острых колена уперлись мне в грудь… Затем связали руки, подняли с земли, схватили за плечи и толкнули вперед, заставляя идти быстро, почти бегом.

Один из чернокожих завладел моим оружием, другой — охотничьей сумкой. По всему видно, что убивать меня они не собираются, по крайней мере сейчас.

Мы шли всю ночь, неизвестно, в каком направлении. Но скоро я заметил, что лес стал редеть… Лунный свет, проникая сквозь листву, падал на землю. Вне всякого сомнения, мы приближались к берегу.

Ах! Дорогие мои родители, друзья! Не о себе я думал в те минуты! Мои мысли были только о вас, об опасности, угрожающей обитателям Новой Швейцарии с появлением на острове туземцев! Стоит им только добраться по берегу до реки Монтроз, достичь Восточного мыса, как они, минуя его, окажутся в бухте Спасения у ворот Скального дома! А если дикари появятся там до прихода «Ликорна», вы не сможете их одолеть.

— Но ты, Жак, кажется, сказал, что дикари достаточно далеко от Земли обетованной, — перебил его отец.

— Да, относительно далеко, отец, на расстоянии пяти-шести лье к югу от реки Монтроз, значит, от Скального дома — в десяти лье.

— Прекрасно! Дней через пятнадцать, а может быть и раньше, «Ликорн» должен бросить якорь в бухте Спасения, и тогда нам нечего бояться. Но продолжай рассказывать, сын!



— …Мы шли всю ночь, ни на минуту не останавливаясь, чтобы отдохнуть, на рассвете достигли наконец скалистого берега.

У подножия скал я увидел около сотни темнокожих с полуобнаженными телами, словно выточенными из черного дерева. Эти канальи лежали, скрючившись, в гротах, испещривших весь берег. На песчаной полосе, у моря, стояло несколько пирог. По всей вероятности, это рыбаки, и их прибило восточным ветром к нашему острову.

Они тут же окружили меня и стали разглядывать с таким изумлением, будто видели белого человека впервые. Впрочем, так скорей всего и было: ведь корабли из Европы сюда не заходят.

Но это продолжалось недолго. Удовлетворив свое любопытство, они спокойно отошли в сторону и снова впали в свойственную им апатию.[129] Мне они не только не сделали ничего худого, но даже накормили жареной рыбой, и я проглотил ее с жадностью, так как давно умирал от голода, и утолил жажду водой из ручья, протекавшего рядом.

Я увидел с радостью свои ружье и ягдташ лежащими под деревом. Дикари явно не знали предназначения этих предметов и равнодушно бросили их. Я дал себе слово при первой же возможности угостить черномазых несколькими зарядами… А вскоре ситуация коренным образом изменилась.

Около девяти часов вечера из леса, примыкавшего к скалистому берегу, стал вдруг доноситься страшный шум. Виновники его вскоре обнаружились. Это целое стадо слонов — тридцать великанов — неспешным шагом двигалось вдоль русла ручья. Появление огромных животных привело чернокожих в неописуемый ужас. Несомненно, они видели в первый раз этих чудовищ с носами необычной длины, заканчивающимися неким подобием пальца. Когда же эти хоботы стали подниматься, изгибаться и, наконец, издавать страшные трубные звуки, дикари в панике бросились врассыпную. Одни стали взбираться по скалам, другие пытались спустить в воду пироги. А слоны добродушно поглядывали на весь этот переполох.

Я же увидел в этом событии лишь удобный случай для бегства. Не раздумывая и не дожидаясь, чем кончится эта встреча дикарей со слонами, я бросился наутек. Пройдя немного, наткнулся на Буланку, преданно ожидавшую меня. Само собой разумеется, я не забыл захватить ружье и ягдташ, без этого в лесу не обойтись.

— Я шел всю ночь, весь следующий день, останавливаясь ненадолго, чтобы добыть дичь, быстро приготовить ее и проглотить.

Лишь на вторые сутки я достиг правого берега Монтроза, как раз неподалеку от порогов. Теперь я понял, где нахожусь… Я нашел ручей, в окрестностях которого мы с отцом бродили совсем недавно. От него повернул на запад, потом пересекал леса и равнины, пока не оказался у Зеленой долины. После полудня миновал ущелье Клюз. Представляете себе, каково было бы мое отчаяние, если бы, добравшись наконец до Скального дома, я узнал бы, что вы отправились на мои поиски, да еще морем!

Таковым был довольно обстоятельный рассказ Жака. Лишь два-три раза его прерывали для необходимых пояснений.

Прежде всего, кто эти дикари? Откуда явились? Можно предположить, что скорее всего — из Западной Австралии, самой близкой к Новой Швейцарии земли, если только не существует еще какая-нибудь группа островов в этой части Индийского океана, таких же неизвестных, как и вторая родина колонистов до прихода сюда английского корвета.

Но если туземцы с Австралийского континента, а значит, это самые дикие племена даже среди представителей своей расы, то как могли они пересечь на своих пирогах значительное расстояние в триста лье? Остается лишь предположить, что их забросило сильным ветром, неожиданно изменившим свое направление.

А сейчас, после встречи с белым человеком, дикари будут знать, что остров населен людьми другой расы. Что же они предпримут? И следует ли опасаться, что, плывя вдоль берега, они достигнут бухты Спасения и окажутся вблизи Скального дома?

Правда, скоро прибудет «Ликорн». Недели через две колонисты надеются услышать его пушечный салют. И когда в нескольких кабельтовых от берега судно станет на якорь, никакая опасность уже не страшна!

Сегодня пятое октября, а значит, со времени ухода корвета прошел почти год. Предполагается, что его отсутствие не должно длиться больше года.

Теперь оба семейства ожидали появления «Ликорна» в открытом океане каждый день, а на Акульем острове все готово, чтобы ответить на пушечные залпы, которыми капитан корабля непременно поприветствует флаг Новой Швейцарии, развевающийся теперь на пике Йоханна Церматта.

Поэтому обитатели острова посчитали всякие серьезные приготовления к обороне против возможного нападения дикарей излишними. Скорее всего, напуганные появлением слонов, туземцы поспешили оставить остров и убрались восвояси, к своим австралийским или другим берегам. Стоит ли в таком случае прерывать обычные дела? И колонисты ограничились тем, что стали внимательнее, чем прежде, следить за горизонтом.

На следующий же день после появления Жака колонисты возобновили прерванные работы. Главная забота теперь — строительство часовни, а колонисты надеялись завершить его к прибытию «Ликорна». Возведены уже четыре стены до высоты кровли. Через круглый просвет в стене освещается пространство за предполагаемым алтарем. Строительством руководил Уолстон. По его предложению остов часовни обили бамбуком, чтобы никакие проливные дожди не были ей страшны. Внутренним убранством занялись женщины, а на их вкус можно положиться.

Все работы надеялись завершить к пятнадцатому октября. Именно к этому сроку колонисты и ожидали прибытия «Ликорна», хотя они понимали, что с учетом дальности маршрута и многих других непредвиденных обстоятельств срок может удлиниться еще дней на восемь — пятнадцать. Так что надо набраться терпения и не впадать в панику…

Но минуло девятнадцатое октября, а долгожданный пушечный выстрел, извещающий о прибытии «Ликорна», пока не прозвучал.

Самый нетерпеливый из всех, Жак, оседлав онагра, отправился на Панорамный холм, откуда рукой подать до мыса Обманутой Надежды. Но и там его встретило пустынное до самого горизонта море.

Двадцать седьмого октября он повторил поездку, но результат все тот же.

И тогда уже нетерпение обитателей Новой Швейцарии перешло в беспокойство. Пытаясь как-то снять появившееся в маленьком обществе напряжение, Церматт часто повторял:

— Что за беда! Две-три недели — не такая уж большая задержка.

— К тому же у нас нет полной уверенности в том, — поддерживал его обычно Уолстон, — что «Ликорн» смог покинуть Англию в назначенный срок.

— Но Адмиралтейство не станет особенно медлить с принятием новой колонии во владение страны, — заявила простодушная Мери Уолстон, на что ее супруг мог только насмешливо улыбнуться. Он прекрасно знал, что Адмиралтейство его величества английского короля не имеет обыкновения торопиться из-за чего бы то ни было.

И колонисты продолжали терпеливо дожидаться и упорно вести наблюдения и за мысом Обманутой Надежды, и за Восточным мысом. Несколько раз в день они направляли подзорные трубы на восточный берег, названный бухтой Слонов после рассказа Жака о последних событиях. Ничего похожего на пироги или фигурки чернокожих, покидающих остров. Скорей всего, дикари его уже оставили сразу после встречи со слонами. Если же, вопреки предположениям, они все-таки появятся из-за Восточного мыса и направятся в бухту Спасения, разве колонисты не смогут сами остановить их нашествие залпами с батареи на Акульем острове или с высотки у Скального дома? Конечно, лучше всего обороняться с моря и гораздо хуже — с суши, в особенности если дикари проникнут через ущелье Клюз. Тогда попытка сотни чернокожих взять приступом Скальный дом может закончиться для его обитателей плачевно. Хотя и в этом случае можно спастись, укрывшись на Акульем острове и выдержав там осаду до прихода «Ликорна».

Но вот уже и октябрь близится к концу, а на горизонте — никаких признаков английского корвета. Едва проснувшись, жители Скального дома каждый раз с надеждой прислушивались, ожидая звуков пушечных выстрелов. Выйдя на берег, они первым делом устремляли свои взгляды в открытый океан, всматриваясь до боли в глазах в безбрежное водное пространство.

Погода последнее время держалась устойчивая, с восходом солнца еле заметная дымка тут же рассеивалась, океан — по-прежнему тихий и спокойный, но на его водной глади пока не видно вдали долгожданного белого паруса…

Настало седьмое ноября. Все маленькое общество направилось на Панорамный холм в надежде увидеть оттуда в океанской дали английский корвет. Взоры колонистов обращались то к востоку, то к северу. И если со стороны мыса Обманутой Надежды они ожидали осуществления самых заветных своих желаний, то с Восточного мыса — только бед и опасностей.

Обитатели Новой Швейцарии долго стояли на вершине холма, безмолвные и охваченные смешанным чувством надежды и тревоги.

Глава XVII

Штиль в океане. — Восемь дней в шлюпке. — Разговор на палубе. — Долгожданный бриз. — Земля!..

Ночь была такой темной, что с трудом различалась линия, разделяющая море и небо, обложенное тяжелыми рваными тучами, низко нависшими над океаном. То и дело сверкала молния, сопровождаемая гулкими раскатами грома, и тогда огромное пространство океана ярко освещалось. Потом все вокруг опять становилось мрачно и пустынно. Ни одна волна не пенилась на морской поверхности, везде лишь легкое равномерное колыхание мелкой зыби со светлой рябью. Даже малейший ветерок не освежил эту беспредельную водную гладь, а воздух так наэлектризован, что над водой поблескивают фосфорические искорки и огоньки святого Эльма[130] на верхушках мачт. И хотя прошло уже пять или шесть часов, после того как село солнце, все еще держалась удушающая дневная жара, нисколько не уменьшаясь.

Большая шлюпка, наполовину прикрытая палубным настилом, мерно покачивалась на лениво перекатывавшихся волнах. В такт этой качке слышалось лишь слабое хлопанье кливера и фока.

На корме шлюпки виднелись силуэты двух мужчин, тихо переговаривающихся между собой. Один из них крепко держал румпель,[131] стараясь уменьшить покачивание шлюпки из стороны в сторону. По всему видно, что это был опытный моряк: лет сорока, коренастый и сильный, крепкого телосложения. В его облике не замечалось следов усталости, лишении или душевных переживаний. Это был боцман,[132] англичанин по происхождению, по имени Блок, а еще точнее Джон Блок.

Собеседник боцмана выглядел значительно моложе, на вид лет двадцать, не более. И вряд ли морское дело было его профессией.

На носу шлюпки, под настилом или банками,[133] лежали люди, и среди них — пятилетний ребенок. Бедное дитя жалобно всхлипывало, а мать старалась успокоить его ласковыми словами и поцелуями.

Перед мачтой, на настиле, возле шкотов кливера, взявшись за руки, сидели двое. Неподвижные и молчаливые, они, по-видимому, предавались самым отчаянным мыслям. В густом мраке лица друг друга можно было видеть только при бликах молний.

Иногда в глубине шлюпки поднималась чья-то голова, но тут же бессильно падала вниз.

И только боцман с молодым человеком продолжали свою тихую беседу.

— …Я внимательно осмотрел горизонт во время заката солнца, — говорил боцман, — увы, ничего похожего на берег или парус… Но… будем надеяться. То, что не видно вечером, может обнаружиться утром.

— Но, боцман, — произнес его молодой собеседник, — завтра нам просто необходимо пристать к какому-нибудь берегу, иначе… через сутки-вторые никого не останется в живых…

— Знаю, знаю, и не сомневаюсь, что земля непременно должна показаться. Ведь острова и континенты для того и существуют, чтобы в самые тяжелые моменты к ним могли пристать отважные мореплаватели, — успокаивал его боцман.

— Да, но при условии, что им помогает попутный ветер…

— Для этого он и существует… Но сегодня, к несчастью, ветер занят в другом месте, возможно в Атлантическом океане, или на просторах Тихого, а здесь, он, увы, не способен даже надуть мою шапку… Да… Уж лучше бы поднялась буря и выбросила шлюпку на любой берег.

— Или поглотила бы ее в волнах… — мрачно добавил юноша.

— Только не это, нет, нет, только не это, — запротестовал боцман.

Из всех вариантов этот был, конечно, самый неподходящий.

— Кто знает, кто знает, боцман, — печально произнес юноша.

Собеседники умолкли на несколько минут, задумавшись, прислушиваясь к легкому плеску волн у бортов суденышка.

— Как там наш капитан? — возобновил разговор молодой человек.

— Гарри Гульд — очень мужественный человек… Эти негодяи чуть не убили его… Рана на голове причиняет ему большие страдания, но как стойко он все переносит! Страшно подумать, что все случившееся — дело рук офицера, которому наш бедный капитан так доверял! Этот негодяй подбил матросов на бунт! И должен за это поплатиться! Уверен, что в один прекрасный день, а может быть вечер, он будет повешен на рее.[134]

— Презренный… подлый, — повторял молодой человек, в ярости сжимая кулаки. — Наш бедный Гарри Гульд… Это вы, Блок, перевязывали его сегодня вечером?

— Конечно. Как только я перенес его в укромное местечко под настилом и наложил компресс, он пришел в себя и заговорил… Но каким слабым голосом! «Спасибо, спасибо, Блок», — вымолвил он еле слышно. Как будто я делал это ради благодарности! «А земля, земля?!» — сразу заволновался он. «Не беспокойтесь, капитан, — успокоил я его, — она где-то, должно быть, совсем недалеко…» Гарри Гульд посмотрел на меня недоверчиво, и глаза его закрылись.

— Земля, земля… — повторил боцман горестно. — Ну, конечно, Борупт и его сообщники знали, что делали! В то время, когда мы томились в трюме, мерзавцы изменили курс корабля… И лишь удалившись на много сотен лье, они оставили нас в шлюпке одних в таком пустынном месте, куда не заглядывает ни один корабль…

Молодой человек вдруг поднялся и, повернув ухо к левому борту, стал внимательно прислушиваться.

— Вы ничего не слышите. Блок? — спросил он.

— Абсолютно! Даже волны такие бесшумные, будто их смазали маслом…

Молодой человек, скрестив руки на груди, молча опустился на банку. К нему подсел один из пассажиров. Он стал говорить с отчаянием:

— О, лучше бы эту шлюпку опрокинуло шквалом… лучше бы всем сразу погибнуть, чем испытывать муки голода! Завтра заканчиваются последние запасы продуктов…

— Но ведь это завтра, господин Уолстон, — заметил боцман спокойно. — Если же шлюпка перевернется, то это завтра никогда не наступит, а пока есть надежда…

— Джон Блок прав, — поддержал боцмана его молодой собеседник. — Не стоит отчаиваться, Джеймс! Какие бы опасности нам ни угрожали, не будем забывать, что наша судьба в руках Господних, Он один ею располагает… Во всем воля Божья, и мы не должны думать, что Всевышний отвернулся от нас…

— Да, да, — прошептал Джеймс, поникнув головой, — но так трудно держать себя в руках…

В этот момент с кормы палубы поднялся мужчина лет тридцати и приблизился к беседующим.

— Боцман, — сказал он, обращаясь к Джону Блоку, — все восемь дней, в этой шлюпке в пустынном океане… вы заменяете беднягу капитана. Наше спасение в ваших руках. Скажите, боцман, есть хоть какая-нибудь надежда?

— Я в этом нисколько не сомневаюсь, — бодро ответил боцман. — Убежден, что этот дьявольский штиль скоро закончится и ветер быстро домчит нас до ближайшего порта…

— До порта? — недоверчиво переспросил пассажир, вглядываясь в зловещую ночную темноту.

— Да, черт возьми, — воскликнул Джон Блок, — должен же быть где-то поблизости какой-нибудь порт! Уверен, как только ветер наполнит наши паруса, мы найдем, куда пристать! О, будь я Творцом, я создал бы здесь к нашим услугам с полдюжины островов!

— Ну, столько нам, пожалуй, ни к чему, — ответил с улыбкой пассажир.

— Да, разумеется, нам достаточно и одного острова, куда могла бы пристать шлюпка, остальные нам не нужны, хотя, откровенно говоря, Создатель явно поскупился здесь на этот счет…

— Так где же мы все-таки находимся? — не унимался пассажир.

— К сожалению, не могу сказать этого даже приблизительно, — ответил боцман. — Ведь восемь дней… целых восемь дней мы находились в трюме, не имея возможности определить, куда направляется корабль — на север или на юг… Ясно одно: море было довольно бурным, так как мы ощущали и боковую и килевую качку.[135]

— Я полагаю, за это время мы прошли большое расстояние. Но в каком направлении?

— Трудно сказать. Вполне возможно, что вместо Индийского океана мы попали в Тихий… Известно только, что в день мятежа мы находились на траверзе Мадагаскара… Но потом с запада подул ветер, и кто знает, не отнесло ли шлюпку на сотни лье в сторону, к островам Сен-Поль и Амстердам.[136]

— Заселенным, кстати, свирепыми дикими племенами, — заметил Джеймс Уолстон. — Впрочем, те, по чьей вине мы брошены на произвол судьбы в океане, не лучше дикарей.

— Но несомненно одно, — продолжал Джон Блок, — подлый Борупт не мог не изменить курс «Флега», чтобы уйти в такие воды, где легче ускользнуть от наказания и можно продолжать со своими сообщниками мерзкое пиратское дело. Думаю, что мы оказались далеки от маршрута корабля уже тогда, когда эти негодяи бросили нас в открытом море… Если бы здесь находился хоть один остров, пусть даже пустынный… Охота и рыбная ловля нас бы кормили, а кров можно найти в любой пещере. Может быть, нам удалось бы сделать на этом острове то же самое, что потерпевшие кораблекрушение на «Лендлорде» создали на своей Новой Швейцарии. Нужны только трудолюбивые руки, смекалка и мужество.

— Да, разумеется, — согласился Джеймс Уолстон. — Но не забывайте, что пассажиры «Лендлорда» воспользовались всем, что было на корабле, тогда как мы уже никогда не сможем ничего взять с «Флега».

В этот момент из глубины шлюпки донеслось еле слышно:

— Пить… пить…

— Это Гарри Гульд! — заметил кто-то из пассажиров. — Его опять мучает лихорадка. А у нас нет даже воды…

— Я помогу ему, — сказал боцман, — пусть только кто-нибудь заменит меня у руля… Я знаю, где стоит бидон… Возможно, несколько глотков облегчат страдания капитана.

Джон Блок быстро перешел с кормы шлюпки на нос.

Трое пассажиров безмолвно ожидали возвращения боцмана.

Через две-три минуты он вернулся.

— Как там наш капитан? — спросил один пассажир.

— Меня опередили, — ответил Джон Блок. — Наш добрый ангел оказалась возле больного прежде меня. Она дала капитану немного свежей воды и освежила его пылающий лоб. Не знаю, в бреду ли или в сознании капитан все время повторял: «Земля, земля, она должна быть там…» И его дрожащая рука напоминала вымпел на грот-мачте,[137] трепещущий от ветра. Я ответил: «Да, господин капитан, да, земля где-то здесь, совсем недалеко… Мы скоро пристанем к берегу… Я чувствую ее… на севере…» И это действительно так. У нас, старых морских волков, есть особое чутье в подобных случаях. И я сказал ему: «Не беспокойтесь, господин капитан, все в порядке: у нас прочная шлюпка, и я ее веду. Поблизости должно быть несколько островов, трудность лишь в том, какой выбрать… Но в конце концов мы выберем самый подходящий — обитаемый остров, куда высадимся и где будем хорошо встречены…» Бедняга слышал и понимал меня, я в этом не сомневаюсь: когда я приблизил к его лицу фонарь, он мне улыбнулся, но какая это была печальная улыбка! Затем глаза его сомкнулись, и он снова впал в забытье… Конечно, я покривил душой, когда так уверенно говорил о суше, как будто она уже в нескольких милях от нас! Но мог ли я поступить иначе?

— Нет, дорогой Джон, — произнес самый юный из пассажиров. — И это такая ложь, которую Бог прощает.

Разговор затих, и тишину нарушали лишь удары паруса о мачту при качании шлюпки из стороны в сторону. Почти все пассажиры, изнемогшие и ослабевшие от усталости и длительных лишений, пребывали в полузабытьи, не в состоянии думать о тех опасностях, которые готовит им завтрашний день… Будущее представлялось им неопределенным, и, кто знает, не ограничится ли оно несколькими днями… Правда, у несчастных имелся кое-какой запас пресной воды, но чем утолять голод? От нескольких фунтов солонины, которые бросили им на дно шлюпки, отправив на верную гибель, почти ничего не осталось. На одиннадцать человек оставался лишь мешок сухарей. Что делать, если штиль продлится несколько дней? Ведь уже двое суток даже слабое дуновение ветерка не освежило удушающей атмосферы, не говоря уже о внезапных вихрях, похожих на последний хрип умирающего. В таком положении ничто, кроме голодной смерти, не может ожидать бедных путешественников. Трудно рассчитывать, что в этих местах при полном отсутствии ветра встретится какой-либо корабль (в описываемое время еще не существовало пароходного сообщения).[138] Столь же маловероятна и надежда на то, что при таких условиях шлюпка сможет пристать к какому-либо берегу.

Поистине, надо глубоко верить в Бога, чтобы не впасть в отчаяние, и обладать оптимизмом боцмана с его твердой надеждой на лучшее.

— Я знаю, — бормотал он сам себе, — наступит момент, когда будет съеден последний сухарь. Но если есть желудок и нет провизии, это еще не самое страшное. Вот когда полно еды, но нет желудка, чтобы его наполнять, — тогда действительно беда.

Джон Блок снова стал у руля, а пассажиры расселись по своим местам. Все были молчаливы. Лишь жалобные всхлипывания ребенка да стоны капитана слышались в тишине.

Прошло еще два часа. Шлюпка не продвинулась ни на один кабельтов, лишь однообразное колыхание зыби слегка пошатывало ее из стороны в сторону. На море — ни малейшего волнения. Несколько деревянных брусков, брошенных за борт накануне, по-прежнему болтались на поверхности воды почти на том же месте. Ни разу парус не надулся настолько, чтобы шлюпка хотя бы немного от них отдалилась.

Оставаться у руля совершенно бесполезно, тем не менее боцман не покидал свой пост. Держа руку на румпеле, он старался, по крайней мере, уменьшить качание шлюпки, чтобы избавить спутников от толчков.

Было три часа утра, когда Джон Блок вдруг почувствовал, как легкое дуновение коснулось его загорелого лица, огрубевшего от палящих солнечных лучей.

— Неужели наконец поднимается ветер? — прошептал боцман, выпрямляясь.

Повернувшись к югу, он поднял вверх указательный палец, смоченный слюной.

Легкое ощущение свежести, вызванное испарением, и отдаленный плеск волн подтвердили его предположение.

— Господин Фриц! — позвал он пассажира, сидевшего на средней банке рядом с особой женского пола.

— Что вам угодно, боцман?

— Посмотрите туда, на восток…

— И что там такое?

— Если я не ошибаюсь, там на горизонте виднеется узкая светлая полоска…

И действительно, вдали между морем и небом появился просвет. Похоже, что туманная пелена разорвалась, и этот разрыв становится все шире.

— Это ветер, — уверенно сказал боцман.

Но туман мог просто рассеяться при первых лучах солнца.

— А если это всего лишь занимается заря?.. — высказал предположение пассажир.

— Может быть и так, хотя еще очень рано, — сказал Джон Блок. — Это все же ветер… Посмотрите, он слегка даже треплет мою бороду. Конечно, еще далеко до того, чтобы убирать брамсели,[139] но ведь в течение двух суток вообще был полнейший штиль… Господин Фриц, прислушайтесь хорошенько, вы тоже должны услышать то, что донеслось до моего уха.

Пассажир оперся о планшир[140] и через несколько секунд подтвердил:

— Вы правы, это бриз…

— И мы готовы его встретить, — радостно подхватил боцман. — Фок на блоке, остается только натянуть шкоты, чтобы полностью воспользоваться поднимающимся ветром.

— Но куда он нас понесет?

— Куда угодно, только бы вывел шлюпку из этого проклятого места…

Прошло двадцать минут. Ветерок, еле ощутимый вначале, стал заметно сильнее, за кормой на поверхности воды четко обозначалась борозда. Шлюпка заколыхалась из стороны в сторону, но это уже не напоминало ленивое болтание на спокойной морской зыби. Складки паруса расправились, снова сложились, опять расправились, и по уключине хлестнуло шкотом. Ветер, однако, был пока еще недостаточно силен, чтобы наполнить полотнища фока и кливера, поэтому следовало набраться терпения и направлять шлюпку с помощью весел.

Не прошло и четверти часа, как за кормой обозначилась более четкая струя.

С кормы поднялся один из пассажиров и, переходя от одной банки к другой, стал пробираться к боцману. Посмотрев внимательно в сторону все расширявшейся полоски света между небом и морем, он обратился к Джону:

— Ветер?

— Да, — ответил тот, — и надеюсь, мы будем держать его как пойманную птицу, не выпуская из рук…

Ветер стал быстро разгонять облака, увеличивая просвет, откуда пробивался утренний свет. Но все пространство с юго-востока до юго-запада на три четверти горизонта пока еще по-прежнему плотно покрыто темными тучами. Видимость ограничивается несколькими кабельтовыми, далее нельзя разглядеть даже судно, появись оно здесь внезапно.

Ветер посвежел, и надо было отпустить шкоты, подтянуть фок, фал[141] которого ослабел, и повернуть на несколько градусов, чтобы кливер поймал ветер.

— Мы держим его, держим, — повторял радостно боцман, когда шлюпка, слегка наклонясь на правый борт, разрезала носом первые волны.

Просвет между облаками все увеличивался и наконец достиг зенита. Небо приобрело красноватый оттенок. А это значило, что ветер установился надолго и будет дуть в данном направлении, что время штиля в этом районе океана закончилось.

Вместе с ветром к путешественникам вернулась надежда добраться до суши и даже встретить корабль, который тоже мог пережидать штиль и теперь возобновил свой путь.

В пять часов утра облака окрасились нежными светлыми тонами. Наступал день с той быстротой, какая свойственна тропическим широтам. Пурпурные солнечные лучи вспыхнули вскоре на горизонте и веером раскинулись по всему небу. Край солнечного диска, приподнятый рефракцией, слегка коснулся линии, отчетливо появившейся между небом и морем, и почти в то же мгновение легкие облачка на небе зажглись всеми оттенками красного цвета. И только скопившиеся на севере тяжелые тучи оставались непроницаемыми для солнечных лучей. Поэтому радиус видимости, широкий сзади, оставался ограниченным впереди. Но шлюпка уже набирала скорость, оставляя за собой пенящийся след, ярко выделяющийся на зеленоватой поверхности моря.

И вот над линией горизонта во всей своей красе появилось светило. Ни одно облачко уже не могло затмить его ослепительных лучей. Но взоры путешественников были прикованы совсем не к солнцу. Пассажиры смотрели только на север, куда относил их ветер. Ведь то, что скрывается за пока еще густой завесой тумана, скоро станет видимым. Удастся ли солнцу рассеять эту завесу?..

Через полтора часа плавания один из пассажиров, не выдержав, ухватился за фал фока и стал ловко взбираться вверх. И в тот момент, когда все небо осветилось солнечными лучами, раздался его радостный возглас:

— Земля-а-а!

Глава XVIII

Отплытие «Ликорна». — Кейптаун. — Джеймс Уолстон и его семья. — Расставание с Долли. — Портсмут и Лондон. — Печальная новость. — Свадьба Фрица Церматта и Дженни Монтроз. — Путешествие в Швейцарию. — Из Портсмутской гавани в обратное плаванье.

Двадцатого октября «Ликорн» оставил берега Новой Швейцарии и направился в Англию. Предполагалось, что на обратном пути, когда судно будет послано Адмиралтейством для официального оформления присоединения острова в качестве новой колонии к владениям Великобритании, на нем возвратятся на свою вторую родину Фриц и Франц Церматты, Дженни Монтроз и Долли Уолстон. Братья Церматт заняли на корвете места господина и госпожи Уолстон, оставшихся на острове, а самую комфортабельную каюту предоставили Дженни и Долли. Долли намеревалась остаться в Кейптауне у своего брата Джеймса.

Обогнув мыс Обманутой Надежды, «Ликорн» взял курс на запад и, дойдя до Дымящейся горы, повернул на юг. Прежде чем покинуть берега Новой Швейцарии, капитан Литлстон решил обойти ее со всех сторон, чтобы окончательно убедиться, что это изолированный остров. Хотелось как можно полнее определить значение новой земли, перед тем как она станет британской колонией.

Однако это намерение капитану удалось осуществить лишь частично, потому что остров окутывал густой туман. Воспользовавшись попутным ветром, «Ликорн» направился в открытый океан.

Первые недели оказались благоприятны для плавания. Пассажиры корвета не могли нарадоваться приятной погоде и тем условиям, которые для них создали капитан и весь экипаж. Когда все общество собиралось в салоне или под тентом на палубе, предметом разговора непременно становилась прекрасная Новая Швейцария. Никто не сомневался, что не пройдет и года, как все, покинувшие ее, снова соберутся вместе, если только корвет не задержат непогода или английское морское ведомство.

А Фриц и Дженни, конечно, не могли не говорить все время о полковнике Монтрозе и его близкой встрече с дочерью, ведь он не надеялся уже ее когда-нибудь увидеть. Целых три года о «Доркасе» не было никаких известий. А судно, как подтвердили спасшиеся моряки, затонуло со всеми пассажирами, экипажем и имуществом. Но совсем, совсем скоро Дженни представит отцу того, кому она обязана своим спасением и к кому испытывает сейчас более сильное чувство, нежели только признательность. Как счастлива будет Дженни, когда отец благословит их союз!

Что касается Франца, то его огорчала предстоящая разлука с четырнадцатилетней Долли Уолстон: она собиралась остаться в Кейптауне.

«Ликорн» благополучно пересек тропик Козерога и приближался уже к Иль-де-Франсу,[142] когда встретил противный ветер. Вследствие этого он несколько запоздал с прибытием в Кейптаун, оказавшись там лишь 17 декабря, то есть через два месяца после отплытия из Новой Швейцарии. Здесь ему предстояло пробыть дней восемь.

Едва корвет бросил якорь в порту, как на борт тут же поднялся Джеймс Уолстон с супругой, давно с нетерпением ожидавший прихода «Ликорна», ведь на нем должны прибыть отец, мать и обе сестры. Можно себе представить его разочарование, когда вместо них он увидел лишь младшую сестру с совершенно незнакомыми ему людьми.

Долли тут же представила брату Фрица и Франца Церматтов, затем Дженни Монтроз. А Фриц рассказал Джеймсу следующее:

— Ваши родные — отец, мать и сестра Анна, — господин Джеймс, сейчас находятся в Новой Швейцарии, небольшом, пока никому не известном острове в Индийском океане. Двенадцать лет назад океан выбросил на этот остров нашу семью, потерпевшую кораблекрушение на «Лендлорде». Мы решили поселиться там навсегда и приглашаем присоединиться к нам также и вашу семью. На обратном пути из Англии «Ликорн» предполагает зайти в Кейптаун, и если вы решитесь, то сможете отправиться с нами в Новую Швейцарию.

— И когда же «Ликорн» собирается возвратиться в Кейптаун? — спросил озадаченный Джеймс.

— Месяцев через восемь-девять, — ответил Фриц. — Отсюда он пойдет прямо в Новую Швейцарию, где вскоре будет развеваться английский флаг. Мой брат и я сопровождаем в Лондон дочь полковника Монтроза. Мы надеемся, что он не откажется поселиться со своей дочерью в нашем втором отечестве.

— Вместе с вами, дорогой Фриц, — добавила Дженни, — ведь скоро вы станете его сыном.

— Это самое мое заветное желание, дорогая Дженни, — сказал Фриц.

— Поселиться в Новой Швейцарии, дорогой Джеймс, — сказала Долли, — самое заветное желание также и наших родителей. Они только и мечтают о том, чтобы вы приехали в Новую Швейцарию.

— Не забудь сказать, Долли, — вступил в разговор Франц, — что наш остров самый прекрасный из всех существующих на земле.

— Джеймс сам это признает, когда увидит его, — сказала Долли. — Стоит только ступить ногой на землю Новой Швейцарии, пожить хоть немного в Скальном доме…

— Взобраться на Соколиное Гнездо, не правда ли, Долли? — смеясь продолжала Дженни.

— Да, да! Кто видел все это хотя бы раз, — восторженно подхватила девочка, — тот никогда не захочет покинуть этот прекрасный край, а если и сделает это, то ненадолго и с непременным намерением возвратиться…

— Вы слышите, господин Джеймс? — обратился к нему Фриц.

— Слышу, слышу, господин Церматт, — ответил Джеймс Уолстон. — Меня привлекает мысль поселиться на острове, где можно завязать торговые связи с Англией. Но необходимо посоветоваться с женой, да и уладить дела, подготовиться к прибытию «Ликорна» из Англии. И надеюсь, что Сузан, не колеблясь, согласится…

— Я уже согласна, — вступила в разговор госпожа Уолстон. — Муж прекрасно знает, что я никогда не противлюсь его намерениям и готова следовать за ним куда угодно.

— Вы слышите, господин Джеймс? — удовлетворенно произнес Фриц.

Фриц и Франц по очереди пожали руку Джеймсу Уолстону, Долли радостно расцеловалась с Сузан, а Дженни не поскупилась на комплименты мужественной женщине.

— Надеемся, что эти десять дней, пока корвет будет находиться в Кейптауне, — обратился к приехавшим Джеймс, — вы не откажетесь быть гостями моего дома. Это станет лучшим способом скрепить нашу дружбу, и вместе с тем мы получше узнаем о вашей Новой Швейцарии.