Семенов Юлиан Семенович
Процесс-38
Ю.Семенов
Процесс-38
Пьеса
Октябрьский зал Дома союзов.
Небольшое помещение заполнено зрителями, получившими билеты на процесс по делу гестаповских шпионов и диверсантов: Бухарина, Рыкова, Крестинского и их подельцев.
Секретарь Судебного присутствия военный юрист первого ранга А л е к с а н д р Б а т н е р: Встать, суд идет!
Все - зал и обвиняемые - поднимаются. Входят судьи, занимают свои места.
Б а т н е р. Прошу садиться.
Однако неожиданно председательствующий поднимается со своего массивного кресла и выходит на авансцену.
У л ь р и х. Я, Василий Ульрих, председатель Военной коллегии Верховного суда, пришел в Москву на подавление левоэсеровского путча вместе с моими товарищами, латышскими стрелками. Я работал тогда под руководством члена Политбюро Каменева. Восемнадцать лет спустя в этом же зале, в августе тридцать шестого, я приговорил моего учителя и старшего товарища Льва Каменева к расстрелу. Через год, в тридцать седьмом, я осудил на смерть здесь же, в Октябрьском зале, секретаря ЦК большевистской партии Серебрякова, который в девятнадцатом спас Москву от войск Деникина; я находился в его штабе; вместе с Серебряковым работал Сталин; Иосиф Виссарионович возненавидел его за то, что американский журналист Джон Рид, приехавший тогда к нам, на Сталина не обратил внимания, писал о Серебрякове, восхищался им открыто, по-детски как-то... Серебряков был одним из тех, кто в двадцать четвертом году заявил: \"Партия перерождается, царствуют верхи, установлен бюрократический режим, отъединяющий ЦК от народа\". Сейчас мне предстоит послать под пулю любимца партии Бухарина. Нет человека интеллигентней, добрее и чище, чем Николай Иванович. Он, и никто другой, должен был стать лидером страны. Но он предал всех нас, проиграв схватку чудовищу по фамилии Сталин. Поэтому я приговорю его к расстрелу. Политик не имеет права на проигрыш. Не согласны? Согласны. Теперь у нас все согласны. Я и впредь буду судить и отправлять в подвал, на расстрел лучших большевиков- ленинцев. Или - я, или - меня... Цицерон был прав: \"Труд создает мозолистую преграду против боли\".
Ульрих возвращается на свое место, раскрывает папку с делом, водружает на нос очки, читает что-то, оглядывая при этом подсудимых. Поднимается корпусной военный юрист Матулевич.
М а т у л е в и ч. Я, заместитель товарища Ульриха, член Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) Илья Матулевич. Вместе с товарищами Ульрихом, Иевлевым и Вышинским мы провели первые процессы, расстреляв двух членов Политбюро, семь членов ЦК, восемь кандидатов в члены ЦК и пять членов ЦКК партии. Почему партия и лично Иосиф Виссарионович доверили мне эту многотрудную работу? Потому, что я, Матулевич, в двадцать четвертом году примкнул к троцкистской группе героев гражданской войны Антонова-Овсеенко, Смирнова и Серебрякова... Я устно поддержал их декларацию: \"Если события будут развиваться так и в дальнейшем, то мы из партии рабочего класса превратимся в партию молчаливых бюрократов, заевшихся сановников, узурпаторов революции\". Помощник товарища Сталина, его боевой друг Лев Захарович Мехлис вызвал меня к себе в ЦК на Воздвиженку: \"Смотри, Матулевич, - сказал он, - твое право поддерживать оппозицию, но тогда будь честен перед самим собой, откажись от своего ромба, автомобиля марки \"Линкольн\", кремлевского пайка и отправляйся на завод к станку. Одновременно на двух стульях сидеть невозможно...\" И я отрекся... Да, тяжело болел отец, да, лекарствами снабжали только в спецклинике, но оправдание ли это? Я стал преступником... Я сужу честнейших ленинцев... Я пытаюсь успокаивать себя словами товарища Троцкого: \"Партия всегда права\". Партии, а значит, советскому народу угодны эти процессы. Если нет - нас бы смели. А нам аплодируют, славят, как героев борьбы за чистоту идеи. Вам, присутствующим на этом процессе, угодно происходящее! И мы будем продолжать наше чудовищное дело у вас на глазах. Вы станете реветь, требуя крови бывших кумиров. Кто посмеет промолчать - будет арестован здесь же, в этом зале. Вы знаете это так же, как и я. Да, мы судилище преступников. А вы приготовились к тому, чтобы должным образом реагировать в нужных местах? Смотрите мне, засранцы!
Матулевич возвращается на свое место. Поднимается второй член суда, дивизионный военный юрист Борис Иевлев, выходит на авансцену.
И е в л е в. Я -: второй заместитель продажного мерзавца Ульриха... Зовут меня Борис Иевлев... Мне до сердечных колик жаль товарища Бухарина... При нем и Рыкове моя родня счастливо жила на Орловщине... Какая кипень была в садах весною! Как соловьи разливались! А сейчас там - кладбище, мор, страх господень... Но - с другой стороны - кто мне дал в Москве двухкомнатную квартиру? Партмаксимум? Персональную машину? Дачу в Малаховке? Секретарей? Шоферов и помощников? Кто вытащил меня из деревенской грязебы в московскую чистоту и уют? В своей \"Науке поэтики\" Гораций говорит, что характерной чертой стариков является неумеренное расхваливание прошлого... Верно. Я постоянно ощущаю свою старость, хотя мне нет и сорока, я боюсь будущего, я мечтаю, чтобы все было как было или как есть. Во имя этого я вынесу обвинительный вердикт кому угодно. Жизнь - это борьба с окружающими за выживание. Идеи, лозунги, призывы - мура собачья. Надо честно служить тому, кто платит. И запретить человечеству проклятое право на вопрос. Нет ничего страшнее вопроса! Бойтесь вопросов, товарищи! Под знаменем партии Ленина - Сталина - вперед, к победе коммунизма! Чего аплодируете, олухи?! Серьезно верите в эту сказочку для бедных? Эх, вы... Служить надо! Как фельдфебели! Учитесь служить! Знаете, как плакал Ульрих накануне этого процесса?! Не знаете. А я знаю. Он же не каменный, его Бухарин в двадцать пятом спас от исключения из партии... Так вот, Сталин узнал - наверное, радиотехнику провел во все наши квартиры - про эти слезы сатрапа, пригласил его к себе, обласкал и посоветовал: \"Боритесь за Бухарина, товарищ Ульрих... Помогите выявить правду... Мы очень на вас надеемся... Вы же знаете одержимость Вышинского, знаете, сколь фанатичен Ежов. Помогите правде, товарищ Ульрих...\" Почему я так открыто говорю с вами? Да потому, что ненавижу Идею! Я ею брезгую! И поэтому я ей нужен! Ее вывернули наизнанку, ей теперь потребны служаки - без ума и сердца. И я хочу взять бога за бороду. И - возьму! Вот тогда и разберемся с растреклятым Октябрем семнадцатого, большевистско-жидовским заговором немецких масонов! Всех одену в ватники! Все у меня шеренгой ходить будете! Сталин вот здесь (показал на скамью подсудимых) признается, что получал деньги от Гитлера, Чемберлена и Даладье! Скажет, что был шпионом и диверсантом! И вы, все вы, тоже признаетесь в чем угодно. Не верите? Пари!
И, засмеявшись, чуть пританцовывая, Иевлев идет на место.
У л ь р и х. Подсудимые, вами получены обвинительные заключения? Бухарин, Рыков, Крестинский, Раковский, Ягода, Гринько отказались от защитников... Может быть, вы изменили свое решение? (Оглядывает скамью подсудимых.) Нет? Хочу разъяснить, что каждый из вас имеет право на защитительные речи - вне зависимости от последнего слова... Суд разъясняет, что вы имеете право задавать друг другу вопросы по ходу разбирательства и давать свои разъяснения... Понятно? (Снова оглядывает подсудимых, кивает, захлопывает папку.)
На авансцену выходит прокурор.
П р о к у р о р. Я, Вышинский Андрей Януарьевич, начал борьбу с ленинизмом еще в девятьсот седьмом, когда сидел в одной камере бакинской тюрьмы со Сталиным. Мы тогда подружились - он помог спасти моего брата, анархиста, от петли, хотя я был меньшевиком, а он причислял себя к фракции большинства. Он и тогда был особым человеком, истинным паханом, лишенным интеллигентских штучек Красина, Каменева, Таратуты и прочих ленинских вайнштейнов... Он спас меня и в двадцать третьем, во время партийной чистки: какая-то сволочь докопалась до моего приказа на арест немецкого шпиона Ленина... Я действительно отдал такой приказ, когда был одним из московских прокуроров, - в июле семнадцатого. Мы тогда смогли арестовать и бросить в тюрьму Троцкого, Каменева и Луначарского... К сожалению, Бухарин был неуловим... Однажды я приехал в Питер и встретил на Невском Сталина, это был август семнадцатого... К нему у нас, у Временного правительства, претензий не было, его не только не арестовали, за ним даже не следили, он жил по своему паспорту... Мы выпили кофе \"У Дюшеса\", он еще посмеялся: \"Андрюша, хорошо, что помнишь старую дружбу, в случае чего обращусь за помощью...\" Кстати, ему это не требовалось - осторожен: за восстание не голосовал, в ночь переворота в Смольном не был, отсиживался в безопасном месте... Умница, в случае нашей победы ему бы виселица - как Ленину, Троцкому и Бухарину с Крестинским - не грозила бы... Я считал, считаю и буду считать, что ленинизм - худшее из зол, какое только может быть. Это обман нации, сладостная, расслабляющая иллюзия. Для России, для ее народа, тысячелетиями оторванного от Европы, народа горизонтального, рабски-покорного, всяческая демократия, любая активность - без приказа Абсолюта противопоказана, ибо ведет к слепому бунту. Гениальность Сталина заключается в том, что он взял этот народ в ежовые рукавицы, стал их богом и цезарем! Со временем он накормит их, даст им комнаты и оденет в драповые пальто. Со временем. Сейчас, однако, мы должны быть военным лагерем, который сметет надменную Европу и заставит ее работать на нас. Из прокурора темной России я сделаюсь прокурором Европы. Я понимаю, зачем Сталин спас меня тогда, в двадцать третьем, когда он только начинал свое восхождение на русский трон. Я был нужен ему для того, чтобы уничтожить ленинизм как идейное течение революционной мысли! Я, именно я, Андрей Вышинский, доказал человечеству, что все члены ленинского Политбюро на самом деле были немецкими агентами. Все, кроме Сталина! Начиная процесс против Каменева и Зиновьева, я понимал, что на кон поставлена моя голова: если бы хоть один из них отказался признать себя виновным, Сталин был бы вынужден посадить на скамью подсудимых меня \"меньшевистский заговор против ленинской гвардии\". Но Ягода сработал сценарий показаний чисто, поэтому сегодня я должен расстрелять моего друга Ягоду свидетель должен быть убран... Ежов с ним поработал в камере - признается во всем... Пусть попробует не признаться: его тринадцатилетнего ублюдка станут пытать у него на глазах... Да и потом - ленинисты идейны: \"раз наша гибель угодна партии - возьмите наши жизни\"... Впрочем, не столько ленинисты, сколько русские - примат массы, верность общему, полнейшее пренебрежение к Личности... Мне уже немало лет... Я жил в стране, где нельзя оставить по себе память, царствует вздорная идея коммуны, всеобщее равенство... Но я оставлю по себе память! Я войду в бессмертие - пусть Нероном, и то лучше, чем гамлетовский череп... \"Проксимус сум эгомет михи!\" - Я себе самый близкий!
Б а т н е р. Обвинительное заключение по делу Бухарина, Рыкова, Ягоды, Крестинского, Раковского, Розенгольца, Иванова, Чернова, Гринько, Зеленского, Бессонова, Икрамова, Ходжаева, Шаранговича, Зубарева, Буланова, Левина, Плетнева, Казакова, Максимова-Диковского и Крючкова, обвиняемых в том, что они по заданию разведок враждебных Советскому Союзу государств составили правотроцкистский блок, поставивший своей целью шпионаж, вредительство, диверсии, террор, свержение соцобщества и восстановление власти буржуазии... Это прежде всего относится к врагу народа Троцкому. Его связь с Гестапо была исчерпывающе доказана...
В ы ш и н с к и й. Я протестую! Почему в тексте обвинительного заключения слово \"гестапо\" - это кошмарное учреждение гитлеровцев, где пытают нас, ленинцев, - написано с большой буквы?!
У л ь р и х. Протест не принимается! Правка внесена лично товарищем Сталиным! Иосиф Виссарионович написал \"гестапо\" с большой буквы. Прошу прокурора не мешать чтению обвинительного заключения! Это не дает подсудимым товарищам сосредоточиться!
В ы ш и н с к и й (выходит из-за стола). Я постоянно окружен провокацией... Кожей, спиною, каждой своей клеточкой я ощущаю злобную ненависть всех тех, кто подобострастно кланяется мне в коридорах... Ягода выделил мне пять охранников, когда я готовил расстрел Каменева, Зиновьева, Пятакова, Серебрякова... Потом этих охранников расстрелял Ежов и выделил мне шесть новых костоломов, которые следят за каждым моим шагом, пишут доносы, просматривают записи, роются в портфеле... Когда я пришел к Ежову - туда вызвали Бухарина подписывать двести шестую статью - и спросил Николая Ивановича, признается ли он в своей шпионской деятельности, тот удивленно посмотрел на Ежова: \"Коля, как вам не стыдно?! Уберите этого мерзавца! Мы написали сценарий показательного суда не затем, чтобы разыгрывать в кабинете Феликса Дзержинского дешевую комедию\". И Ежов вытолкал меня из кабинета! Как шлюху, после того как ей попользовались сладострастные маньяки... Ах, Коля, Коля, поглядим, чья возьмет, ты ж большевик, Коля Ежов, ты ж идейный, ты водку пьешь с утра от страха, а я веду борьбу со всеми вами и не имею права на проигрыш! Я хочу жить на Николиной горе, в уютной дачке Серебрякова, которую я взял себе, когда этого лениниста бросили в подвал и начали ломать ему кости... Я хочу гулять вечерами по тихой дороге, слушать стон сосен, внимать страстному крику безумных вальдшнепов, читать Цицерона на веранде, наслаждаясь тишиною, одиночеством и сопричастностью с вечностью...
Б а т н е р. Связь Троцкого с гестапо была исчерпывающе доказана...
На авансцену выходит Адольф Гитлер.
Г и т л е р. Я протестую! Решением съезда национал-социалистской рабочей партии Германии категорически запрещено деловое общение - как бы оно ни казалось выгодным - с евреем, а тем более большевиком. Ордер на арест Троцкого был подписан гестапо на третий день после того, как рабочие и крестьяне Германии завоевали власть в борьбе против еврейского капитала и интернационального большевизма. В случае если кто-либо из членов моей партии решится на контакт с Троцким, - этот мерзавец будет отдан под суд, объявлен врагом германской нации и казнен!
Б а т н е р. Имеющиеся в распоряжении следствия материалы свидетельствуют, что Троцкий был связан с германской разведкой уже с тысяча девятьсот двадцать первого года... Обвиняемый Крестинский показал, что он зимой двадцать первого года вел с командующим германской армией переговоры о получении денежных средств для ведения троцкистской подпольной работы взамен предоставления троцкистами шпионских материалов немецкой разведке...
На авансцену выходит Троцкий.
Т р о ц к и й. Я, Лев Троцкий, был в двадцать первом году членом Политбюро большевистской партии, председателем Реввоенсовета республики и народным комиссаром по военным и морским делам. Именно тогда по заданию Владимира Ильича готовился мирный договор с Германией - в работу были включены нарком иностранных дел Чичерин, его заместитель Литвинов, народный комиссар внешней торговли Красин, посол нашей республики в Германии член ЦК Крестинский, секретарь ЦК Молотов, члены Политбюро Каменев, Рыков, Зиновьев, Сталин, я и Феликс Дзержинский. Сталин, являвшийся членом Реввоенсовета, визировал все документы, которые писали дипломаты, военные, чекисты. Задача заключалась в том, чтобы не дать генералу Секту и возглавлявшемуся им генштабу немецкой армии войти в блок с кем бы то ни было в Европе. Каменев и Сталин предложили договориться с Сектом о заключении секретного договора, чтобы раз и навсегда отсечь Берлин от возможных контактов - как с Лондоном, так и с Варшавой маршала Пилсудского. Я поддержал это предложение Сталина и Каменева. Послу Крестинскому ушла депеша: встретиться с Сектом и обсудить такого рода возможность. Крестинский блистательно выполнил возложенное на него поручение. До тридцать третьего года, до того часа, пока Гитлер, пользуясь расколом между коммунистами и социал-демократами, не пришел к власти, Сект и его армия сохраняли дружественный нейтралитет по отношению к Советскому Союзу. Более того, именно в те годы лучшие военачальники гражданской войны окончили академию германского генерального штаба: партийные характеристики им подписывал - от ЦК - именно Сталин. Начиная с первого процесса - против моих давних идейных противников товарищей Каменева и Зиновьева - я требовал от Сталина и его клики разрешения на въезд в СССР, чтобы предстать перед судом и дать показания по выдвинутым против меня обвинениям. Сталинская клика отказала мне в праве на возвращение в Москву. Почему? Потому, что обвинение в том, что я получал от Секта деньги на шпионскую работу, рассчитано на людей, лишенных права мыслить! Я, командовавший тогда Красной Армией и флотом, я, объявленный вместе с Владимиром Ильичей главной угрозой мировой цивилизации, я, имевший право отдать приказ войскам окружить Кремль и вышвырнуть оттуда никому не известного Сталина, я, член ленинского Политбюро, - шпион нашего союзника Секта! Значит - Ленин был доверчивым простачком, собравшим вокруг себя немецких шпионов? Вы не меня судите и не Бухарина с Рыковым, которые выслали меня из Советского Союза! Вы судите Революцию, Ленина, Историю! Повторяю: разрешите мне вернуться в Москву и сесть на скамью подсудимых рядом с Бухариным. Я не боюсь смерти; моя семья - кроме жены и внука - уничтожена Сталиным. Я - один, палачи Сталина не смогут спекулировать на жизни моих близких, им не удастся заставить меня клеветать на себя - именно поэтому меня не пустят сюда! Нет ничего страшнее для тирана, чем одинокий человек, убежденный в своей правоте, потому-то ни одна московская газета не сообщила о моей готовности вылететь сюда первым же рейсом и отдать себя в руки Ежова.
Б а т н е р. Обвиняемый Бессонов, по его собственному признанию принимавший участие в нелегальных переговорах троцкистов с фашистами, был в курсе встреч и переговоров Троцкого с заместителем фюрера Гессом и профессором Хаусхофером, с которыми Троцкий достиг соглашения...
На просцениум выходит Гесс.
Г е с с. Я, заместитель фюрера Гесс, категорически протестую против злонамеренной клеветы московских пропагандистов, старающихся посеять взаимное недоверие среди лучших сынов рабочего класса, крестьянства и национальной интеллигенции третьего рейха, объединенных чувством святой ненависти к евреям и большевистским масонам, злейшим врагам цивилизации! Цель и смысл нашего национального социализма заключается в том, чтобы доказать человечеству смертоносную опасность, которую таят в себе евреи и большевистские масоны. Лишенные корней и почвы, они глумятся над традициями, навязывая человечеству идиотскую архитектуру Корбюзье, бред псевдоученого Альберта Эйнштейна, какофоническую музыку Брехта и Эйслера, кривлянье маломерка Чарли Чаплина, театральную ахинею Пискатора, клевету Ремарка, мерзость тлетворных строк Арагона, ужас бездуховного Шагала и Пикассо! Евреи и большевистские масоны хотят убить национальное искусство, заменив его абсурдом авангарда! И все это делается ими для того, чтобы закабалить человечество, превратив его в своих рабов! Евреи преуспели в Америке, сделав ее своей вотчиной! Большевистские масоны закабалили Россию, которая не вылезет из болота до тех пор, пока нога немецкого пахаря не принесет в эти хляби арийский порядок! Смерть Троцкому еврейскому большевистскому масону! Хайль!
Гесса сменяет профессор Хаусхофер, один из идеологов нацизма.
X а у с х о ф е р. Я, профессор Хаусхофер, пестовал, как детей, величайших гениев человечества, лучших друзей мировой культуры Гитлера и Гесса. Я испытал величайшее облегчение, когда в Москве был предан анафеме циник от истории академик Покровский. Я не промерял его уши - национальность человека определяется по ушам, рейхсляйтер Альфред Розенберг сконструировал специальные циркули, чтобы выявлять еврейскую кровь даже в восьмом колене, - но я берусь утверждать, что в крови Покровского была гниль сокрытого еврейства. Он смел показывать ужас в истории своей нации - разве это ученый?! Я, как каждый ариец, отношусь с брезгливостью к русским, это нация недочеловеков, но - с абстрактной точки зрения - я испытал умиротворенное облегчение, когда этот рьяный ленинист был растоптан и уничтожен! И я счастлив, что будет уничтожен ленинский теоретик Бухарин!
ИДУТ ХРОНИКАЛЬНЫЕ КАДРЫ НЮРНБЕРГСКОГО ПРОЦЕССА.
КОШМАР РАЗДАВЛЕННОЙ ГЕРМАНИИ.
КРИКИ НЕМЦЕВ: \"МЫ НЕ ЗНАЛИ, ЧТО В ОСВЕНЦИМЕ СЖИГАЮТ ЕВРЕЕВ, ПОЛЯКОВ И РУССКИХ! МЫ ВЕРИЛИ МЕРЗАВЦУ ГИТЛЕРУ, НАМ НЕТ ПРОЩЕНИЯ, НО ПОЩАДИТЕ НАШИХ ДЕТЕЙ!\"
ПОВЕШЕНИЕ ГЛАВНЫХ ВОЕННЫХ ПРЕСТУПНИКОВ.
На просцениуме вновь профессор Хаусхофер, только совсем седой, старый, обросший, трясущийся.
Х а у с х о ф е р. В сорок четвертом году Гитлер приказал повесить моего единственного сына на рояльной струне, но мальчик предпочел сам убить себя. Перед смертью он проклял меня за то, что я пустил в мир - научно оформив зверство Гитлера и Гесса с Розенбергом... Я следил за ходом Нюрнбергского процесса. Воистину из ничего не будет ничего, зло порождает зло, слепая фанатичная ненависть наказуема. Когда немцы облегченно вздохнули после того, как повесили тех, кого они истово обожали всего полтора года назад, и снова выстроились в очереди за хлебом, проклиная тех недоумков, что заставили их поверить в собственное богоизбранное величие и низость всех - \"мы продолжатели Рима и его империи\" - иных наций, я облил себя и жену бензином, бросил на нас спичку, а уж после этого принял яд... До свидания, - Хаусхофер улыбнулся залу. - До свидания, - он повернулся к суду. - До встречи, партайгеноссе Вышинский!
Б а т н е р. Вот что показал обвиняемый Рыков: \"Мы стали на путь террора против Сталина, Молотова, Кагановича, Ворошилова. Я дал задание следить за машинами руководителей партии и правительства созданной мною террористической группе Артеменко\".
На просцениум выходит Артеменко.
А р т е м е н к о. Я, член большевистской партии с девятьсот четвертого года Иван Артеменко, слесарь по металлу. Сидел в царских тюрьмах и на каторге, был приговорен к смертной казни, бежал из-под петли. На этом процессе вы меня не увидите, потому что меня до смерти забили во время допросов, требуя, чтобы я сыграл в этом спектакле свою роль. Меня убили не сразу - сначала мучили тем, что не давали спать, потом зажимали в дверь пальцы, после этого вливали в уши кипяток... Но кончили довольно гуманно - размозжили висок стулом... Я говорил им во время следствия: \"Ребята, я ж сам с Феликсом начинал ЧК, оперативную работу знаю, нельзя ж такую ахинею писать: на кой хрен Алексею Ивановичу Рыкову поручать мне следить за машиной Сталина, если он с ним вместе в Кремле живет, каждый день встречается на прогулках, - возьми револьвер да и зашмаляй в лоб, партия б только спасибо сказала, как-никак треть большевиков против Сталина проголосовала в тридцать четвертом году, на съезде, значит, оставались еще силы, чтобы повернуть назад, к Ленину?!\" Куда там! Смеялись: \"Ты еще нас будешь учить драматургии, старый дурак! У нас будущие Шекспиры будут учиться, а ты со своим Дзержинским лезешь! Его самого - за то, что он с Бухариным против Ленина и Сталина пер, - надо к стенке ставить, вовремя гукнулся рыцарь революции!\"
Б а т н е р. Как показал обвиняемый Бессонов, при свидании с ним Троцкий сказал: \"Горький близко стоит к Сталину, он ближайший друг его и проводник генеральной линии партии. Вчерашние наши сторонники из интеллигенции в значительной мере под влиянием Горького отходят от нас. Горького надо убрать. Передайте это мое поручение Пятакову: \"Горького уничтожить физически во что бы то ни стало\".
На просцениуме - Горький.
Г о р ь к и й. Я, Пешков Алексей Максимович, литератор... Говорю я, как и всякий пишущий, плохо, предпочитаю перо, оно одно и облекает мысль в единственно верную форму... После того как Сталин в четвертый раз отказал мне в выезде - на лечение, в Италию, столь мною любимую, а вместо этого подарил особняк в Форосе, - я понял, что дальнейшие беседы бесполезны, слово изреченное есть ложь, надобно писать... И - прятать... Крючков, секретарь мой, признался, что завербован Ягодой, но добавил, усмехнувшись: \"Я информирую лишь в позитивном ключе, напирая в рапортах на ваши добрые слова про Сталина\". Я осознал весь ужас моего положения, когда двери закупорили; самые страшные периоды российской истории сопровождались появлением термина \"невыездной\"... Таковыми были Пушкин, Лермонтов, Чаадаев... Удосужился этой чести и я... Не просто и не сразу я пришел к решению уехать из сталинской империи... Ведь вернулся я из Сорренто в двадцать восьмом, когда, казалось, победила идея ленинского нэпа, кооперации; нормой стала государственная терпимость, кончились кровавые шараханья времен гражданской войны... В двадцать восьмом лидером был русский интеллигент Бухарин... А \"начиная с тридцатого, когда покатило тотальное издевательство над Россией, над всей Страной Советов, когда погнали в ссылки Ивана Смирнова и Льва Каменева, Карла Радека и Ивана Бакаева, когда меня потащили глядеть новаторские концлагеря, полагая, что старый дурак ничего не замечает, большой ребенок, трехнутый дед, я не считал себя вправе думать об отъезде... И за это янычары Сталина стали спаивать сына моего, Макса... А нарком Ягода увез к себе жену его, сделав своей любовницей...
Я никогда не забуду глаз Сталина, когда летом тридцать четвертого он приехал ко мне - назавтра после убийства Гитлером своих братьев по партии Эрнста Рема и Грегора Штрассера... Они были тяжелы - не желтые, как обычно, а свинцовые, словно бы похмельные... Мы говорили о многом, и, когда я спросил его об этом преступлении, он только пожал плечами: \"Германии нужен вождь, а не вожди... В революционной Франции множественность вождей окончилась императорством Наполеона...\" Он помолчал, а потом усмехнулся: \"Берегись любящих...\" Как и все тираны, Сталин страдает эйфорией, ему кажется, что он все про всех знает... Что он может знать о писателе? О внутреннем зрении его? О его чувствованиях и видениях?! Я был мягок с ним, ибо понял, что этот злобный человек тяжко и безнадежно болен, он не в своем уме, его логика столь логична, что в ней нет уж ничего человеческого... Как я молил его не судить в тридцать шестом году Каменева, Левушку, умницу, дружка моего... Как я просил за Бухарина... А он пообещал: \"Попробую уговорить в Политбюро, но вы должны отслужить делом: книгой о нашей победе\". А Ягода уточнил: \"Книгой о нем, Сталине\", словно бы я не понимал этого сам... Писатель идет порою на компромисс в слове сказанном, но в слове написанном - никогда. Поэтому именно накануне процесса над Каменевым, понимая, что я не смолчу, - Сталин и приказал меня убрать... Что только не пытались делать для моего спасения добрые друзья мои, лекари! Другие меня убивали - сквозняком, чрезмерной дозой лекарства, лишней пилюлей... Мое тело только-только увезли в Колонный зал, чтоб люди прощались со мною, а Ягода уж начал обыск, все перерыл и нашел мои дневники, в моем матраце нашел, я так в Петропавловке свои статьи зашивал... И сказал моему секретарю Крючкову: \"Вот ведь, старая б...! Сколько волка ни корми - все равно в лес смотрит...\" Я в этих дневниках, действительно, писал, что Сталин - злейший враг России, изменник, больной злодей... Сердце мое разрывалось от боли, когда я писал жестокую правду о нем, - ведь он бывал у меня, сидел за столом, говорил мне о любви своей, плакал, когда я читал ему свои вещи, но я-то знал, что он исчадие ада, я-то знал... Нет страшней пытки для литератора, чем разрываться между правдою и чувством... Они ведь сочиняли некролог по мне, когда я жив еще был, доктор Плетнев, гений русской медицины, делал все, чтоб легкие мои сохранить, без него я б давно свалился... А его тоже сейчас будут пытать - скоро начнут, ждите, получите свои зрелища, хлеб получили уже, беспамятные! Дети ваши будут прокляты за эту беспамятность, кровь ваша будет проклята за это! Нет, это не добрая доверчивость нашего народа, не наивность его и вера в слово Патриарха! Это иудина торговля с собственной совестью за благополучие, полученное из рук сатрапа...
Б а т н е р. Обвиняемый Плетнев, принимавший непосредственное участие в убийстве Куйбышева и Горького, показал: \"Ягода мне заявил, что я должен помочь ему в физическом устранении некоторых политических руководителей страны... Должен признать, что в моем согласии на эти преступления сыграли свою роль и мои антисоветские настроения, которые я до ареста всячески скрывал, двурушничая и заявляя о том, что я советский человек...\"
На просцениум выходит доктор Флеминг.
Ф л е м и н г. Я, лауреат Нобелевской премии по медицине доктор Флеминг, клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды. Профессор Дмитрий Дмитриевич Плетнев, которому в застенках Ежова исполнилось шестьдесят восемь лет, является одним из самых великих европейских терапевтов. Его гений врачевателя может быть приравнен лишь к таланту Парацельса. Я встретился с Плетневым на конгрессе в Копенгагене. Ему удалось избавиться от двух охранников, не отпускавших его своим вниманием ни на шаг - как-никак кремлевский врач, - и тогда-то он сказал мне: \"Моя родина превращена злым гением Сталина в концентрационный лагерь, где появились качественно новые психические заболевания, неизвестные доныне человечеству: люди говорят одно, думают другое, мечтают о третьем; шизофрения - это раздвоение личности, у нас сейчас личность расщеплена на три - пять взаимоисключающих особей. Медицина бессильна в лечении этого страшного социального заболевания. Я уповаю лишь на господа. Если бы я не принимал клятву Гиппократа, если бы я не был русским аристократом, я бы отравил Сталина, чтобы избавить мою несчастную родину от чудовища, но я - человек чести и слова, я выпью до конца ту чашу, которую принуждают пить мой несчастный, искалеченный и зараженный моральной проказой народ\".
На просцениум выходит Чемберлен.
Ч е м б е р л е н. Я, Невилл Чемберлен, премьер-министр Великобритании. Да, бесспорно, процессы, проводимые Сталиным, чудовищны по своей сути, они имеют такое же отношение к правосудию, как дьявол к ангелу, однако нам выгодно проявлять определенную политическую гибкость, ибо Сталин раз и навсегда отмежевался от гитлеровской Германии, обвиняя ленинистов в том, что они являются агентами гестапо. Следовательно, в случае европейской конфронтации Сталин и Гитлер будут по разные стороны баррикады, что угодно интересам Британской империи.
Чемберлена сменяет Риббентроп.
Р и б б е н т р о п. Я, рейхсминистр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп, сим подтверждаю, что представители русского посольства в Берлине имели три встречи с моими помощниками, заверяя их в том, что процессы в Москве никак не мешают развитию дружеских межгосударственных связей. При этом наше внимание было обращено на тот факт, что обвиняемый Троцкий привлекается к ответственности не только как шпион третьего рейха, но и как агент британской \"Интеллидженс сервис\", Раковский обвинен лишь в английском шпионстве, Шарангович и Гринько - в работе на польскую разведку. Полагаю, что пропагандистскому аппарату моего друга Геббельса было бы целесообразно акцентировать, что даже цвет большевистского правительства признал великую правоту фюрера и пытался содействовать победе его идей на Востоке. Естественно, Троцкий, Каменев и Зиновьев одиозны, их имена должны быть исключены из газетных публикаций, тогда как русские - типа Бухарина и Рыкова могут стать объектом политической комбинации, особенно в свете наших долгосрочных задач на Востоке, гениально сформулированных лучшим другом арийской молодежи, величайшим корифеем науки, организатором и вдохновителем всех наших побед Адольфом Гитлером в его историческом труде \"Майн кампф\". Я бы считал необходимым использование материалов процессов в нашей прессе в том смысле, что Сталин наконец вынужден признать сотрудничество Ленина с немецким генштабом и министерством иностранных дел, начиная с весны семнадцатого. Если мы поможем Сталину доказать ленинское шпионство на Германию, то Сталин навсегда станет единственным вождем \"большевистской революции\", - все остальные, как оказалось, служили нам. В благодарность за это, полагаю, он примет целый ряд наших условий и пойдет на далеко идущие соглашения...
Б а т н е р. Обвиняемый Ягода, подтвердив, что сын Горького, Макс, был убит по его заданию, показал: \"В мае тридцать четвертого года при содействии секретаря Горького Крючкова Макс заболел воспалением легких...\"
Я г о д а. Я, Генрих Ягода, бывший председатель ОГПУ и бывший нарком внутренних дел Союза, считаю своим долгом пояснить следующее: мне не было, нет и не будет оправданий, хотя все, что я делал, - начиная с отравления Дзержинского (считают, что ему подали отравленное молоко во время выступления на объединенном пленуме, а это просто вышла накладка с ядом, он превратил боржом в жидкость молочного цвета, но менять что-либо было поздно, стакан уже понесли на трибуну), - я делал по рекомендациям Сталина. Начиная с конца двадцатых вообще ничего нельзя было сделать без разрешения нового монарха России - Иосифа Первого... Я вступил в партию в девятьсот седьмом году... По прошествии двадцати лет, в разгар борьбы оппозиции против Бухарина, Сталина и Рыкова, я ощутил усталость, физическую и моральную усталость... Я понимал, что Сталин хочет дать нам, аппарату, достаток и всепозволенность. Троцкий же, наоборот, призывал к пуританству, революционному аскетизму и самоограничению, требуя покончить с так называемой \"сановной партийностью\". Поэтому я сделал свой выбор и поставил на Кобу. И сказал ему об этом. И он меня спросил: \"Но вы понимаете, что, пока жив Дзержинский, оппозиционеры будут по-прежнему сидеть в ЦК?\" И я ответил, что понимаю. С этой минуты, с двадцать шестого года, я был в сговоре со Сталиным. Он позволил мне изгнать всех дзержинцев, превратить ОГПУ, а потом и НКВД в мою личную гвардию, служившую лишь Сталину. Я ощутил сладкий ужас верховного могущества. Дважды - особенно после того, как мы провели фальшивое дело меньшевиков, - меня подмывало убрать Сталина, я понимал, куда он клонит: от процесса против меньшевиков - к процессу против Троцкого... Но когда он пригласил меня к себе - маленький, жалкий, раздавленный результатами голосования на семнадцатом съезде партии - и сказал, что пришло время уходить, но ему некому передать власть, разве что только мне, после того как я установлю по отпечаткам пальцев на бюллетенях, кто те триста семьдесят делегатов, выразивших ему недоверие и проголосовавших за демагога Кирова, - я дрогнул, ощутив в себе высокий и торжественный холод, предшествующий восхождению на высший пьедестал власти... \"Вы провели меньшевистский процесс, - говорил мне Сталин, - пригвоздив к столбу позора ренегатов, вы организовали высылку Троцкого, заклеймили буржуазных спецов Промпартии как агентов капитализма - кому, как не вам, доложить на Политбюро результаты расследования? Кому, как не вам, после этого стать членом Политбюро? Кому, как не вам, сменить Молотова на посту председателя Совнаркома, этот медный лоб мало чего стоит...\"
Но Кирова убивали его люди, не я... Крючков, секретарь Горького, мой агент, доносивший все подробности о Буревестнике - не щадил ни на грош патрона, - написал в сообщении от третьего декабря тридцать четвертого года: \"Горький связывает убийство Кирова с расстрелом Гитлером своих ближайших друзей Рема и Штрассера - одна режиссура, кончится она провалом, какого еще не видела история цивилизации\". Да, устранение Кирова было комбинацией, проведенной Сталиным, я не знал подробностей, клянусь честью... Впрочем, у меня нет чести, я прокаженный... В тюрьме я сижу очень комфортно, у меня отдельная камера, любимый роман \"Монте-Кристо\" постоянно лежит рядом с топчаном, обед я заказываю из нашей столовой, со следователем я начал сочинять свою роль сразу же после ареста, по вечерам играю в шахматы с моим заместителем Аграновым, который заходит в камеру после допросов; два дня у меня жил Радек - его демонстрировали Бухарину и Рыкову, мол, жив-здоров, трудится на даче под Ленинградом, пишет очерки по истории империалистической войны под фамилией Палевский... А вообще я не знаю, как бы развивались события, не поддайся я маниакальной торопливости Сталина...
Обычно медлительный, он в тридцать шестом году сделался истерически-неуправляемым, повторяя ежедневно: \"Когда начнется процесс по Каменеву и Зиновьеву с Пятаковым и Радеком?\" Я проклинаю тот день, когда подарил ему переплетенные тома записанных разговоров о нем, Сталине, между Каменевым, Вавиловым, Зиновьевым, Мандельштамом, Радеком, Мейерхольдом, Бухариным, Бела Куном, Рыковым, Покровским, Плетневым... Зачем я это сделал?! После того как Сталин прочитал эти тома, в него вселился бес торопливости... Каменев, а особенно Пятаков обманули следователей, вписали в свои показания смехотворные вещи: мол, летали на самолете Люфтганзы к Троцкому в Осло, а туда, оказывается, Люфтганза до сих пор не летает... Ну, на Западе и заулюлюкали... А Сталин решил, что я это сделал специально, желая скомпрометировать его процессы, которые делают его единственным вождем Октября, его, голубя, кого ж еще... Поэтому он и поставил надо мной Ежова, а теперь вот и посадил... Да, я дружу с моим следователем, хороший парень, доверчивый, честный, порою обращается ко мне \"товарищ нарком\", дает говорить по телефону с сыном... Но когда он попросил меня написать в наш сценарий, как я готовил убийство Кирова, я сдуру ответил, что этот вопрос надо предварительно обговорить с Иосифом Виссарионовичем... С тех пор он запретил мне звонить домой... Значит, они взяли моего мальчика, мою кровиночку, в чем он-то виноват?!
Вот тогда я и вспомнил уроки Юры Пятакова во время следствия и начал з а к л а д ы в а т ь свои фугасы в листы дела, типа \"при содействии Крючкова сын Горького заболел воспалением легких\"... Вдумайтесь в эту фразу... Это же еврейский анекдот, а не фраза! Над ней будут хохотать потомки... \"Посодействуйте мне в заболевании гриппом...\" Ничего, а? А еще я забил в протокол, что дал задание моему помощнику Буланову отравить выдающегося сталинца, первого чекиста Ежова: \"Обрызгай ртутью его кабинет, пусть Ежов надышится парами\"... Ничего, следователь поверил! Ухватился! Сказал, что товарищ Сталин высоко оценил это мое показание, просил передать привет, справлялся, не нужна ли какая помощь, предложил по воскресеньям вывозить меня на дачу, играть в крокет... Вы умеете играть в крокет? Странно, такая чудная игра... Хотите научу? Я ведь тоже раз вывез Каменева на природу - за два дня перед началом процесса... Я его боялся, он мог взбрыкнуть, потому-то и сказал ему на полянке в Зубалове, что, мол, лейте на себя грязь, Лев Борисович, сочиняйте небылицы, - партия проснется от спячки, когда услышит такой самооговор, это для меня единственный путь сместить Сталина... Я играл вдохновенно, и Каменев мне поверил... Даже глаза загорелись: \"Неужели наш несчастный народ выйдет из трагической спячки?!\" Я ему выйду! (Ягода, рассмеявшись, подмигивает залу.) Мы ему выйдем, а?! Кто ж из пастухов разрешит овцам своим осознать себя людьми?! Дурак или неуч... А ну, давайте, стадо, кричите: \"Да здравствует великий вождь советского народа товарищ Ягода!\" Чего молчите? Победи я в себе жидовское изначалие - всегда быть рядом с вождем, вторым, - еще как бы орали. А ну, встать! Да здравствует товарищ Сталин, ура!
НАРАСТАЕТ РЕВ ТОЛПЫ, НАРАСТАЕТ ДО УЖАСА, ДО РВУЩИХСЯ ПЕРЕПОНОК, ДО ОЩУЩЕНИЯ СВОЕЙ РАСПЛЮЩЕННОЙ НИКЧЕМНОЙ МАЛОСТИ...
Б а т н е р. На допросе в Прокуратуре СССР от 19 февраля тридцать восьмого года бывший член ЦК партии левых эсеров Карелин показал: \"Я должен признать самое тяжелое преступление - наше участие в покушении на Ленина. Двадцать лет скрывался этот факт от советского народа. Было скрыто, что мы - по настоянию Бухарина - пытались убить Ленина... Процесс правых эсеров, проходивший в двадцать втором году, не вскрыл истинной роли Бухарина...\"
На просцениуме - Ульянова.
У л ь я н о в а. Я, Ульянова Мария Ильинична, свидетельствую, что в день покушения на Ленина товарищ Бухарин, наш любимый, добрый и чистый Николай Иванович, обедал у нас в Кремле и всячески просил Ильича, чтобы тот не ездил выступать на завод Михельсона: \"Ситуация в городе крайне нервозная, Владимир Ильич, Дзержинский говорил, что в столице множество заговорщических групп, в первую очередь эсеровских, я понимаю - \"безумству храбрых поем мы песню\", но революции вы нужны живым...\"
На просцениум выходит Дзержинский.
Д з е р ж и н с к и й. Я, Феликс Дзержинский, свидетельствую, что Бухарин передал мне семь писем, полученных им, главным редактором \"Правды\", одним из ведущих членов ЦК: \"Мы расправимся с тобой! Вместе с тобою, Лениным и Троцким будут убиты Каменев, Зиновьев, Рыков, Цюрупа, возмездие неминуемо!\" Я потребовал, чтобы Бухарин согласился наконец на охрану - хотя бы два чекиста-кронштадтца из частей Федора Раскольникова. Он отказался, сказав, что контрреволюция мечтает убрать Ленина - вот кого надобно охранять как зеницу ока. Однако и Ленин отказывался от того, чтобы его сопровождала охрана, похохатывая при этом: \"Меня сопровождала охранка начиная с девяносто третьего года, хватит, надоело\". Следствие по делу Фанни Каплан показало, что она действовала самостоятельно, без указания эсеровского ЦК. Как и Мария Спиридонова, террористка Каплан была впервые арестована за революционную деятельность в девятьсот пятом году, приговорена к каторге, там изнасилована, заражена, брошена в рудник. С тех пор ее характер сделался неуправляемым, чрезмерно импульсивным, отвергающим какую бы то ни было дисциплину... У ЧК не было серьезных оснований обвинять ЦК эсеров в решении убить Ленина... Мнения были, но разница между мнением и решением ЦК - огромна.
Вообще-то, если бы меня не устранили в двадцать шестом, я бы сидел рядом с Колей Бухариным... Я бы сидел с ним не потому, что любил его и дружил с ним, Сталин тоже любил его и дружил с ним. Я бы сидел здесь потому, что неоднократно выступал против Владимира Ильича: и в апреле семнадцатого, и во время Брестского мира, когда мы с Бухариным возглавляли фракцию левых коммунистов, и во время эсеровского мятежа в Москве... Если в партии единомышленников невозможно открыть свое сердце - даже если ты выступаешь против того, кого все мы почитаем вождем, - тогда с идеей социализма покончено, наступает реанимация черносотенного абсолютистского самодержавия... Да, я бы сидел рядом с русскими - Бухариным, Алешей Рыковым, Плетневым... Им вменяют в вину желание убить Ленина, Сталина, Свердлова в восемнадцатом году, а мое имя не упоминается, будто меня и не было в истории русской революции... Куда уж нам: Троцкий с Каменевым - евреи, безродные, я - паршивый лях, Петерс и Берзинь - латышские увальни, Артузов и Платтен - швейцарские ублюдки, Раковский - цыган, молдаванин юркий. Поздравляю, Коба, идея шовинизма пышно и ядовито прорастает - с твоей подачи - в сознании тех, кого мы хотели привести в царство интернационального братства... Не рано ли ты запретил печатать в Республике выражение Энгельса: \"Россия - тюрьма народов\"? Это тебе можно было бы делать лет через десять, когда у людей изменится психология, когда слово \"личность\" будет приравнено к матерной брани, - вот тогда, пожалуй, время, а пока-то ведь память о революции не до конца убита, Коба...
Б а т н е р. Под тяжестью улик обвиняемый Бухарин признал ряд преступных фактов и показал: \"У нас был непосредственный контакт с левыми эсерами, который базировался на насильственном свержении советской власти во главе с Лениным, Сталиным и Свердловым...\"
На просцениуме - Свердлов.
С в е р д л о в. Я, Свердлов Яков Михайлович, по заданию ЦК и лично Ленина осуществлял постоянный контакт с товарищами левыми эсерами, которые - вплоть до Бреста - являлись членами советского правительства, занимая должности наркомов юстиции и земледелия, а также постоянных заместителей наркома государственного призрения и председателя ВЧК. В парламенте нашей республики, во Всероссийском Центральном Исполнительном Комитете, товарищи левые эсеры имели более ста депутатских мандатов. Естественно, доживи я до сегодняшнего дня, быть бы мне на скамье подсудимых, ибо я неоднократно говорил с Лениным о неукротимой интригабельности Сталина, о его неуемных претензиях и грубости. Я это знал лучше других, потому что с четырнадцатого по пятнадцатый год жил с ним в одной избе в ссылке. Не выдержал, съехал, нельзя терпеть, когда в глаза человека хвалят, величают другом, а только выйдет за порог - \"дерьмо собачье, пробы ставить негде\"... Единственно, кого Сталин боготворил в ссылке, так это Льва Каменева, называл его \"учитель Левчик\", по-грузински с ним любил беседовать, пели на два голоса... За это, кстати, Сталина сейчас можно привлечь как пособника шпиона и врага народа - обеспечено лет двадцать каторги на Колыме... Ну а мне с Горьким - смертная казнь... Еще бы, прямая связь с французским генштабом: мой брат Зиновий был усыновлен Горьким, стал Пешковым. Что дало ему, еврею, возможность посещать гимназию, - у нас главное вовремя отречься: от веры ли, национальности, друга, жены, сына. Зиновий отрекся, уехал и стал начальником разведки французской армии, а потом шефом генерального штаба... Я бы на этом процессе был ключевой фигурой...
Интересно, как бы пытали меня, председателя ВЦИКа? Хм, так же, как председателя Совнаркома Рыкова и председателей Коминтерна Зиновьева и Бухарина, - способов в арсенале вождей нашего гестапо партайгеноссен Ягоды и Ежова немало, поднаторели... А бедного Николая Крыленко, первого главкома Красной гвардии, били галошей по лбу... Смеялись и били - с оттягом, пока не терял сознание... Но сломать не смогли, на себя он ничего не показал, забили насмерть, прыгали каблуками по старческим ребрам... Интересно, закрался ли в его затуманенный болью ум вопрос: \"надо ли было мне вести красногвардейцев на разгром Керенского, на захват царской ставки?\". А Володю Антонова-Овсеенко палачи истязали так, что он лишился слуха и зрения... Инвалид на процессе не нужен... А ведь он штурмом взял Зимний... Немецкий шпион... Конечно, как же иначе, Октябрь был на руку немцам, и руководили им гестаповские наймиты, тогда как великий вождь мирового пролетариата гениальный Сталин в ночь восстания отсиживался на квартире Аллилуева, хотя по решению ЦК все наши должны были находиться в Смольном, текст зачитал Каменев, он уже вернулся в ЦК, включился в борьбу, голосовали все - кроме отсутствовавшего Сталина. Тот ждал исхода сражения, чтобы в случае нашего провала отойти в сторону: \"ничего не знал, ничего не ведал\"... За то, что об этом в сороковых, накануне очередной годовщины Октября, напишут Аллилуевы, - не знавшие, понятно, о каменевской резолюции ЦК, - их всех раскидают по тюрьмам... Более всего Сталин боится друзей и родных - открывался перед ними, улики, непростительно... Я не знаю, о чем сталинцы допрашивали моего сына, когда он сидел в их подвалах, но, полагаю, хотели получить что-то против меня - на всякий случай, для куражу... Память мою они сейчас не потревожат, я им нужен в числе святых, но кто знает, что случится в будущем, - особенно если Сталин сговорится с Гитлером? Одним Литвиновым vi женой Молотова не отделаешься, придется, глядишь, валить мой памятник и возвращаться к прежним названиям: \"Театральная площадь\" вместо \"Площадь Свердлова\". А почему нет? Наполеон начал с консула революции, а кончил императором контрреволюции... Наполеон был ребенком в сравнении с Кобой, - добрым, нежным, отзывчивым...
Он, Сталин, дал приказ расстрелять мою сестру, которая стала женой Ягоды... Ах, девочка, девочка, как я просил тебя, как советовал: \"Подумай, маленькая, у Ягоды слишком тяжелые глаза и огромные ступни, которых он стыдится...\" А что Сталин сделал с моим племяшкой? За что он расстрелял мальчика? За что его пытали взрослые мужчины, глумились над ним, а потом приходили в свои дома и играли со своими детьми - до той поры, пока и их не брали и не расстреливали, а их детей сажали за решетку и превращали в забитых зверенышей... Ненависть рождает ненависть, страна бурлит от ненависти, в республике нет места добру, какая же это р е с п у б л и к а: \"Смерть Бухарину! Казним Рыкова! Втопчем в грязь Крестинского! Превратим в пыль наймитов!\"... Массовое выхаркивание слюнявой, слепой, невежественной, беспамятной ярости, ни грана надежды на объективность - смерть, казнь, беспощадность... Этот психоз ненависти приведет к тому, что следующее поколение забудет про улыбку, женщины станут бояться рожать, мужчины вырастут трусливыми предателями, готовыми оклеветать отца, только б самому выжить... Знаете, что прежде всего отличало Ленина? Смех. Он хохотал, как ребенок... Он не обращал внимания на то, что о нем подумают окружающие, он не с т р о и л образ, великого, степенного вождя, он был самим собою... После того как в него стреляла мерзавка Каплан, мы - Бухарин, Каменев и я - остались на ночь у него на квартире, открыв дверь в спаленку, чтобы слушать его дыхание... Бухарин плакал, когда Ильич тяжело закашливался... Он плакал, как дитя, - слезы его были так же безутешны и быстры, каплями дождя катились по впалым щекам... Ильич потом потешался: \"вы мои няни\"... Кстати, именно тогда Ленин сказал о Бухарине: \"Откуда столько рыцарской силы в этом маленьком человечке с огромным сердцем?\" Я знаю, иные профессора языкознания сейчас говорят про нас, как про злых демонов, разрушивших традиционный уклад России... Уклад рабства? Бесправия? Нищеты? Что ж, восстанавливайте! Наша революция была бескровной, мы начали, оттого что и з н е м о г л и, от запретов на работу, на мысль, от болтовни и прожектерства, мы жаждали д е й с т в и я!
Мы поначалу не хотели национализировать фабрики и мастерские, где работало не более двадцати человек, мы не, хотели закрывать оппозиционные газеты, мы не собирались национализировать все банки скопом... Но ведь генерал Каледин провозгласил поход на Питер, чтобы вздернуть большевистских жидомасонов на фонарных столбах, Пуришкевич с юнкерами готовил заговор! Банки не давали денег, чтобы платить оклады содержания рабочим и чиновникам! Керенский поднимал войска! Англичане и французы готовили интервенцию! Что нам было делать?! Назовите революцию, более бескровную, чем Октябрьская? Ну? Кто?! Если вы вообще против Октября - поднимитесь и скажите открыто, без ужимок! Не надо пудриться фальсифицированной исторической памятью! Мужчинам это не к лицу! Плеханов не боялся выступить против Октября! А мы, несмотря на это, поставили ему памятник! При жизни, кстати! Горький не боялся обвинять нас в узурпаторстве! Что ж вы молчите? Есть мыши и есть люди! Кто вы, собравшиеся в этом зале?! Кто?!
Б а т н е р. Следствие считает установленным, что по заданию враждебных разведок была составлена заговорщическая группа под названием \"правотроцкистский центр\", поставившая своей целью шпионаж, диверсии, террор, расчленение СССР, свержение социализма. Все обвиняемые уличаются как свидетелями, так и вещественными доказательствами и полностью признали себя виновными в предъявленных им обвинениях... Настоящее обвинительное заключение составлено в Москве двадцать третьего февраля тридцать восьмого года... Подписано: прокурор Союза ССР Вышинский...
Батнер поднимается, медленно выходит на просцениум.
Б а т н е р. Среди обвиняемых находится Вениамин Максимов-Диковский... Это родственник моей матери... Я не знаю, когда всю мою семью арестуют, но то, что арестуют, - несомненно... До таких уз ежовские янычары докопаются... Они обвинят меня в том, что я подмигивал Максимову или давал ему какие-то условные знаки... Это неважно, что Максимов - полубезумен, расплющен, живой мертвец, его уже заранее приговорили к расстрелу... По ночам я успокаиваю себя: \"Но ведь племянницу товари... тьфу... врага народа Троцкого, известную поэтессу Веру Инбер, не тронули? Она по-прежнему печатает свои стихи в газетах, журналах и издательствах... Почему меня - из-за факта дальнего родства с Максимовым - должны расстрелять?\" Я успокаиваю себя, хотя знаю, что дни мои сочтены... Я сладок для нового процесса... После такого люди вообще перестанут говорить друг с другом, только дома - шепотом о самом необходимом, предварительно включив тарелку репродуктора... Останутся лишь слова вроде \"чай, хлеб, есть, молчи, гад, тшшш!\" Больше и не надо! Готовьтесь к камерной жизни, дамы и господа! Как только меня возьмут, я вас всех заложу, всех до одного! Впрочем, нет, шестьдесят процентов из тех, кто здесь, в этом зале, будут расстреляны до конца марта сего года! Сначала они расскажут коллективам про скорпиона Бухарина и гиену Рыкова, а потом - в подвал! Под пулю, пулечку, пуленочку... Да здравствует опережающее разрастание раковых клеток тотального неверия! Вал и качество подозрительности! Премии и доски почета для доносчиков! Стукни! Вовремя стукни, товарищ! Дай показания! Если ты не один, а тащишь за собою на дно связку множеств, эдакую гирляндочку из пары сотен тысяч троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев, отзовистов, марксистов, - не страшно, поверьте! Кстати, читали у графа Алексея Константиновича Толстого поэму \"Сон советника Попова\"? Настоятельно рекомендую! Наш аристократ как дважды два доказывает, что добровольное доносительство - наша традиция! Дай бог памяти, сейчас, погодите, прочитаю отрывочек (читает)... Кстати, а ведь меня от смерти спас профессор Плетнев Дмитрий Дмитриевич, что называется, вернул с того света! У-у, вражина поганая! Дал бы умереть спокойно, детям бы кремлевку оставили и путевку в санаторий! У нас покойников не судят! Вовремя умирайте, дурни!
У л ь р и х. Бухарин, признаете себя виновным?
Густав Эмар
Б у х а р и н. Да.
У л ь р и х. Рыков, признаете себя виновным?
Каменное Сердце
Р ы к о в. Признаю.
У л ь р и х. Раковский, признаете себя виновным?
I. Симпатия
Р а к о в с к и й. Да.
Симпатия — чувство, не поддающееся объяснению, оно возникает непроизвольно. Независимо от вашей воли один человек вам нравится, другой вызывает неприязнь. Почему? — спросите вы. Сказать трудно. Какое-то неподвластное вам чувство порой внушает симпатию к человеку, которого вам лучше бы сторониться, и наоборот — что-то отталкивает вас от того, дружбы с которым вам следовало бы искать, исходя из ваших интересов.
У л ь р и х. Плетнев, признаете себя виновным?
И что самое любопытное: ваша симпатия, вопреки доводам разума подсказанная исключительно инстинктивным чувством, как правило, чаще всего вполне оправданна. И то, что в предубежденных глазах общества кажется заблуждением, оказывается истиной. Сердце вас не обмануло.
П л е т н е в. Да.
Последствия симпатии и антипатии известны всем, каждому довелось испытать их на собственном опыте, поэтому нет надобности далее распространяться на эту тему.
У л ь р и х. Ходжаев Файзула, признаете себя виновным?
X о д ж а е в. Признаю.
Дон Эстебан и Каменное Сердце познакомились при таких обстоятельствах, что должны были если не стать врагами, то по крайней мере остаться равнодушными друг к другу. Репутация охотника за пчелами, странная жизнь, которую он вел, должны были бы претить благородному мажордому дона Педро де Луна Однако же между ними сразу же установились дружеские отношения, не в том банальном и пошлом смысле, в котором слово «друг» имеет хождение в старой Европе, где оно даже не фиксирует обычного знакомства, употребляется без разбора, а в том истинном смысле, когда однажды возникающие дружеские чувства крепнут день ото дня и становятся не только частью души, но и жизни человека, ему подвластного.
У л ь р и х. Ягода...
Молодые люди не знали друг друга до встречи на Сан-Лукасской дороге, однако у них было такое чувство, словно они знакомы много лет и встретились после долгой разлуки.
Я г о д а. Виновен.
У л ь р и х. Буланов, признаете себя виновным?
И как ни странно, такое чувство независимо друг от друга испытывал каждый из них.
Б у л а н о в. Да.
Именно потому дон Эстебан при всей своей осторожности и осмотрительности, не колеблясь, поведал Каменному Сердцу историю своего господина, или, лучше сказать, своего благодетеля. Он рассказал ему все без утайки, вплоть до мельчайших подробностей, привлекаемый инстинктивным чувством, которое говорило ему, что он встретил человека, достойного разделить с ним тяжесть этой тайны.
У л ь р и х. Бессонов...
Б е с с о н о в. Виноват.
Впоследствии он не раз будет иметь возможность убедиться в том глубоком доверии, которое оба эти человека испытывали друг к другу.
У л ь р и х. Крестинский, признаете себя виновным?
Солнце играло в пурпурно-золотистых волнах облаков над снежными вершинами высоких и зубчатых гор Мадре, когда дон Эстебан завершил свой рассказ.
К р е с т и н с к и й. Был, есть и буду большевиком-ленинцем. Виновным себя не признаю.
Окружающий пейзаж приобрел слегка меланхолический вид, как всегда бывает с наступлением сумерек. Птицы допевали свои последние песни, устраиваясь на покой среди густых ветвей деревьев. Гнали скот с пастбищ домой. Вдали виднелись костры погонщиков мулов, остановившихся на ночлег.
Ульрих, враз постарев, ссутулившись, выходит на просцениум.
— Теперь, когда вам известна во всех подробностях тайна семейства, с которым вас свел случай, что вы намерены делать?
У л ь р и х. Все! Это конец... Такого прокола Сталин нам не простит. Значит, сегодня же процесс прекратят, а когда он возобновится, я буду сидеть рядом с Крестинским.
— Позвольте прежде спросить вас кое о чем, — ответил Каменное Сердце.
На просцениум выходит Вышинский.
— Конечно. Да и вы в свою очередь тоже должны многое мне сообщить.
— Не так много, как вы предполагаете. Вы знаете о моей жизни все, что знаю я сам, то есть почти ничего, но не об этом сейчас речь.
В ы ш и н с к и й. Я хотел покончить с собой в октябре семнадцатого, когда ленинцы узурпировали власть в несчастной России. Я сунул холодный ствол маузера в рот, закрыл глаза, вознес молитву Всевышнему Господу нашему и Судне, но палец отказался подчиниться моей воле. Что же мне делать сейчас? Я не выдержу пыток, я не Крыленко или Антонов-Овсеенко с Постышевым, - они русские мужики, ленинские фанатики, лишены п о н и м а н и я ужаса боли... Я испытал высокое облегчение, когда Ягода официально завербовал меня в тридцать первом году, и впервые запросил компрометацию на тогдашнего прокурора Крыленко... Я ощутил счастье полета, высокую уверенность горного орла, его общность с устремленностью воздушной стихии... А что мне делать сейчас?! Случился чудовищный брак в работе! А бракодел - вредитель. Я - вредитель! Я обвиняю себя, Андрея Вышинского, в том, что я являюсь гнусным вредителем, мое признание тому порука, а вещественное доказательство - вот оно, на скамье подсудимых, Крестинский, посмевший обмануть всех нас, кто потратил на работу с ним целый год! Вдумайтесь только, товарищи, мы работали с ним в камере целый год! Страна решала гигантские задачи социалистического строительства! Ширилось движение ударников! Перевыполнялись планы создания сети качественно новых заполярных концентрационных лагерей смерти, чего еще не смогла добиться ни одна цивилизация в истории человечества! Сеял разумное, доброе и вечное новый Ломоносов России - Трофим Лысенко! Советские люди разоблачили таких мерзавцев, как Туполев, Сергей Королев, академик Вавилов. Только-только народ начал обретать счастье и уверенность в завтрашнем дне, как - на тебе! Вредительство в зале суда! Я обвиняю Вышинского в том, что он вошел в сговор с троцкистско-кагановичев... тьфу, бухаринским бандитом Стали... тьфу, Крестинским, и требую для него смертной казни! Расстреляйте меня, товарищи! Расстреляйте, пожалуйста! Я не могу пустить себе пулю в лоб, а пыток я не снесу! Помогите мне! Ведь я служил вам верой и правдой, угадывал ваше желание убрать с земли всех тех, кто хоть когда-то решался спорить с Иосифом Виссарионовичем, - во имя вашего же блага... Ну, пожалуйста, помогите мне, товарищи зрители! Вы же все квалифицированные автоматы-расстрельщики! Неужели вам так трудно избавить меня от тех мучений, которые начнутся, как только Ульрих объявит перерыв и пойдет в сортир - стреляться?
— А о чем же? — спросил дон Эстебан с любопытством.
— Сейчас скажу. Конечно, вы подробно рассказали мне обо всем этом не для того, чтобы удовлетворить мое любопытство, которого я и не выказывал. Вы преследовали какую-то цель и, как мне кажется, я ее угадал. Дон Эстебан Диас, два благородных человека, связанные друг с другом, как лиана с дубом, одинаково мыслящие, с единой волей, представляют собой определенную силу. Они дополняют друг друга и то, что не под силу одному, они легко преодолеют вдвоем. И какими бы несбыточными ни казались их планы, они их непременно осуществят. Согласны вы со мной?
На просцениум выходит Сталин. Раскуривает трубку.
— Конечно, дон Фернандо, я целиком разделяю ваше мнение.
Лицо дона Фернандо засветилось радостью.
С т а л и н. Спасибо, дорогой товарищ Крестинский... Получив ваше письмо из камеры, я долго думал над ним - оно того заслуживало... Как же это важно, когда человек убежден, что делает именно то, во что верит, считая основополагающую идею своей, выстраданной, одному ему принадлежащей... А ведь идею об отказе от показаний Крестинскому подсказал я - через десятых лиц, после месяцев в одиночках и карцерах... Я подводил его к этому не торопясь, подбирая нужных советчиков, это была игра почище детских интриг Борджиа... Теперь, товарищ Крестинский, вы до конца доказали всем нам, в Политбюро, что являетесь настоящим ленинцем, стойким большевиком, истинным революционером... Ваш отказ признать себя виновным в шпионаже доказывает то, во-первых, что наш суд - самый демократический, справедливый и самый беспристрастный в мире. Во-вторых, отказ признать себя виновным в том, что вы являетесь троцкистско-бухаринской гиеной, выбивает козырь из рук мерзавцев, которые болтают, что наши процессы - состряпанные, нечестные, процессы. Разве на состряпанных процессах кто-нибудь решится отрицать свою вину? За время революционной работы меня - в отличие от Каменева, Троцкого, Фрунзе, Бухарина, Раковского, Дзержинского, Свердлова, Томского, Рыкова, Розенгольца, Смирнова ни разу не судили... Меня высылали административно, с правом снимать себе дом и выписывать одежду и обувь из столицы, но памяти и фантазии мне не занимать: на фальсифицированных процессах обвиняемые признавали все. Так о какой же фальсификации болтают товарищ Троцкий и его присные? Вот она - зримая свобода социализма: человек, обвиняемый в шпионаже и терроре, гордо бросает суду: \"Ни в чем не виноват!\" И, наконец, в-третьих, ваш, товарищ Крестинский, отказ признать свою вину доказывает Политбюро, что Ежов - не такой уж крупный чекист, как о том начали писать в газетах, если не он, а я, Сталин, придумал ваш пассаж, вызвавший сенсацию, если не он, а я, Сталин, придумал, как спасти мундир доверчивых дурачков из НКВД, которые столько напортачили во всех предыдущих процессах, что над ними хохочут европейские правоведы... Вот, товарищ Крестинский, таковы вкратце результаты той операции, которую вы разыграли. Все дальнейшее зависит от вас: пойдете ли вы на расстрел с гордо поднятой головой, с сознанием выполненного долга перед нашей большевистской партией, или вас грубо поволокут на казнь, как Зиновьева, - в случае если вы отступите от разработанного мною сценария, поддадитесь давлению ежовских садистов, согласитесь признать свою вину после перерыва, который сейчас объявят, и, таким образом, сыграете на руку Троцкому: \"мол, ему вкололи препарат, и он предал себя!\" Держитесь, товарищ Крестинский! Я прошу вас, как моего коллегу по секретариату ЦК, - держитесь!
— Вот вам моя рука, дон Эстебан. Это рука человека, который вместе с рукой предлагает вам и преданное сердце. Вы принимаете?
ПОСЛЕ МУЗЫКАЛЬНОЙ ПАУЗЫ - ЗВУЧАЛИ РЕВОЛЮЦИОННЫЕ ПЕСНИ БОЛЬШЕВИКОВ, МЕНЬШЕВИКОВ И ЭСЕРОВ - НАЧИНАЕТСЯ РАБОТА ВРАГА ЛЕНИНА И ДРУГА СТАЛИНА, ПАЛАЧА ВЫШИНСКОГО...
— С радостью! — воскликнул мажордом, крепко пожимая благородно протянутую ему руку. — Я принимаю и то и другое, брат! Я сам собирался предложить вам то же. Теперь мы связаны друг с другом навсегда. Я принадлежу вам, как лезвие кинжалу!
У л ь р и х. Начинаем допрос подсудимых. Бессонов, подтверждаете свои показания на предварительном следствии?
— Какое счастье! Наконец у меня есть друг! Отныне я не буду одинок, отныне мне будет с кем делить и радость, и печаль, и горе, и счастье!
Б е с с о н о в. Да.
— Более того, брат, у вас будет семья. Моя мать станет вашей матерью! Пойдемте, уже становится темно, а нам еще о стольком надо поговорить.
У л ь р и х. У обвинения есть вопросы к Бессонову?
— Пойдем, — просто ответил дон Фернандо. Лошади щипали рядом сочную траву, молодые люди взнуздали их и через несколько минут скакали к жилищу дона Эстебана.
В ы ш и н с к и й. Разрешите?
Донна Мануэла встретила их, улыбаясь, у входа.
У л ь р и х. Пожалуйста.
В ы ш и н с к и й. Когда вы стали на путь троцкистской деятельности?
— Скорее! — крикнула она им издали. — Ужин готов.
Б е с с о н о в. В тридцать первом году я работал в берлинском торгпредстве СССР... На этой почве я связался с Пятаковым, который поручил мне организовать связь с Троцким.
— Мы буквально умираем от голода, матушка, — весело отвечал дон Эстебан, сходя с лошади. — Если вы не приготовили нам сытного ужина, мы останемся голодными.
На просцениум выходит Пятаков.
— Не беспокойся.
— Простите, что я злоупотребляю вашим гостеприимством, — сказал дон Фернандо. Хозяйка кротко улыбнулась.
П я т а к о в. Я, Пятаков, бывший заместитель наркома тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе. Из-за дружбы со мною Серго был убит Сталиным. Его убили через несколько дней после того, как меня расстреляли в подвале тюрьмы. Сначала мне выстрелили в голову, а потом, несмотря на то что мои мозги разбрызгались по стене, был произведен контрольный выстрел в сердце. Я был убит, семья уничтожена, несмотря на честное слово Сталина, что их не тронут, если я признаюсь и помогу партии похоронить троцкизм. В обвинительном заключении, зачитанном год назад в этом же зале Вышинским, было сказано, да и напечатано в книге - черным по белому, - что \"по указанию Троцкого в т р и д ц а т ь т р е т ь е м году был организован центр в составе Пятакова, Радека, Сокольникова и Серебрякова...\". Неужели страна лишилась памяти?! На кого рассчитывает Сталин? Ведь показания Бессонова передают по Всесоюзному радио! А он говорит, что я его п р и в л е к в тридцать первом! Нельзя же так презирать народ! Нельзя рассматривать наших людей, как сообщество недоумков! Кстати, с Бессоновым я вообще старался ни о чем не говорить, потому что он был никаким не дипломатом, а агентом Ягоды в Берлине, который вел наблюдение за советскими гражданами... Рекрутировали его в агентуру из эсеров... К нам, большевикам, он примкнул лишь в конце восемнадцатого, поэтому работал на Ягоду не за страх, а за совесть, - доносил, как пел... Мои друзья, дзержинцы, ветераны ЧК, относились к нему с презрением, называли \"подметкой\"... Их, ветеранов, не судили даже: расстреливали из пулеметов, сотнями, а то и тысячами...
— Я не больно охотно прощаю, но надеюсь, что вы будете долго гостить у нас, а потому приготовила для вас комнату.
Дон Фернандо ответил не сразу. Яркая краска залила его лицо. Он спрыгнул с лошади и подошел к старушке.
После месяцев ужаса я начал писать сценарий процесса, поверил Сталину, \"троцкизм поднял голову в Испании, теряем позиции в мире\". Но когда от меня стали требовать имена друзей и товарищей по подполью, революции, гражданской войне, социалистическому строительству, желая, чтобы я оклеветал самых талантливых и работящих, я понял, что в стране случился контрреволюционный переворот. И тогда я стал закладывать свои ф у г а с ы в ягодо-ежовское следствие... Почитайте стенограмму моего процесса! Внимательно почитайте... Я, например, чистосердечно показал, что встречался с Львом Седовым, сыном Троцкого, в Берлине, в кафе \"Ампоо\", около зоосада... А - нет такого кафе! Нет и не было! Есть - \"Ам Цоо\"! Что, считаете такого рода защиту слишком туманной? Ничего! Дети умней отцов! Внуки мудрее - в четыре порядка! Разберутся! Впрочем, те, кто аплодировал нашей казни, будут делать все, чтобы продолжать клеймить нас... А ведь аплодировали десятки миллионов; каково им будет признаться в том, что они - молчаливые соучастники инквизиции, контрреволюционного переворота? Они будут во всем оправдывать Сталина - чтобы оправдать себя! Они станут говорить, что нельзя зачеркивать все, что сделано, что нужен жесткий порядок, святые идеалы... Почему же все молчали, когда Сталин - на ваших глазах - расстреливал нашу революцию?
— Сеньора, — сказал он с волнением. — Я не знаю, как вас благодарить. Вы угадали самое мое сокровенное желание. Ваш сын называет меня братом, позволите ли вы называть вас матерью? Вы сделаете меня безмерно счастливым.
На просцениуме - Ленин.
Донна Мануэла окинула его продолжительным и светлым взглядом. На ее лице отразилось глубокое душевное волнение, две слезы медленно скатились по щекам и, протянув молодому человеку руку, она сказала:
Л е н и н. Я, Ленин Владимир Ильич... Разрешите прочитать коротенький отрывок из моего письма к съезду... Я знаю, что за хранение этого документа Сталин сейчас расстреливает любого и каждого, как контрреволюционера, гестаповца, троцкиста... Хм-хм. Итак, о Пятакове... \"Из молодых членов ЦК хочу сказать несколько слов о Бухарине и Пятакове. Это, по-моему, самые выдающиеся силы из самых молодых сил... Пятаков - человек несомненно выдающейся воли и выдающихся способностей, но слишком увлекающийся администраторством и администраторской стороной дела, чтобы на него можно было положиться в серьезном политическом вопросе. Конечно, и то и другое замечание делается мною лишь для настоящего времени в предположении, что эти выдающиеся и преданные работники не найдут случая пополнить свои знания и изменить свои односторонности...\" О Бухарине я скажу позже, когда Вышинский - мой несостоявшийся палач - начнет пытать любимца партии, нашего Николая Ивановича... Прилюдно... У вас на глазах... При вашем попустительстве... Кстати, через три дня после того, как были написаны эти строки о Пятакове, я добавил следующие: \"...те нападки, которые сейчас слышатся на председателя Госплана Кржижановского и его заместителя Пятакова и которые направляются обоюдно так, что мы слышим, обвинения в чрезмерной мягкости, несамостоятельности, в бесхарактерности, а с другой стороны, слышим обвинения в чрезмерной аляповатости, фельдфебельстве, недостаточно солидной научной подготовке, - я думаю, что эти нападки выражают две стороны вопроса, преувеличивая их до крайности, и что нам нужно на самом деле умелое соединение в Госплане двух типов характера, из которых образцом одного может быть Пятаков, а другого - Кржижановский\". Кстати, сколько вам было лет, когда я писал это, товарищ Пятаков?
— Хорошо. Вместо одного у меня будет два сына. Пойдемте, ужин вас ждет.
П я т а к о в. Тридцать два. Я мучительно жалею, что меня минула чаша брата моего, Леонида... Более того, я завидую ему...
— Меня зовут Фернандо, матушка.
— Запомню, — ответила она с кроткой улыбкой.
Л е н и н. Брат расстрелянного Сталиным товарища Пятакова, Леонид, был на два года старше его... Тоже профессиональный революционер, кристальный большевик... Остался в Киеве на нелегальной работе, был схвачен белыми в январе восемнадцатого - всего через два месяца после победы Октября... Сейчас много говорят о наших жестокостях... Хм-хм... А знаете, как белые пытали товарища Пятакова? Нет, не Юрия - в сталинских застенках, - а Леонида? Ему вырезали кожу со спины - длинными полосами... Руки и ноги несчастного были связаны, он мог только кричать, но он молчал... Потом ему выкололи глаза сначала левый, потом правый... А потом - у живого еще - начали высверливать сердце... Вот так... Юрию тогда было двадцать восемь лет, он возглавлял временное правительство Украины... Вообще же к революции примкнул мальчиком, в девятьсот четвертом... Был под судом царя, неоднократно бежал из ссылок... Именно он был первым председателем Киевского ревкома - после, февраля; руководил нашей революцией на Украине - вечная ему за это память... Первый председатель, то есть комиссар, советского Госбанка... С девятнадцатого года член Реввоенсоветов наших армий на самых трудных участках... Герой победы над Врангелем... Подчинялся мне и председателю Реввоенсовета Республики товарищу Троцкому... Работал заместителем Феликса Дзержинского - в Высшем Совете Народного Хозяйства... Начиная с десятого съезда - по моему предложению избирался в члены ЦК... В двадцать пятом, когда поддержал Каменева, его критику Сталина, предложение убрать того с поста генсека, был смещен...
Они вошли в дом, между тем пеоны повели лошадей в конюшню.
В ы ш и н с к и й. Бессонов, что вам говорил Пятаков относительно правых? Кого называл?
Дон Эстебан не обманул своего друга. У него действительно появилась семья.
Б е с с о н о в. Пятаков говорил, что предпринимаются шаги для установления организационного контакта с правыми...
За ужином царило радостное оживление. Совершенно чужие всего лишь два дня тому назад, все трое скоро поняли и оценили друг друга, и между ними установились дружелюбие и взаимная симпатия.
Когда пеоны ушли и хозяева остались одни, они, как и накануне, перешли в дальнюю комнату, где можно было беседовать без опасения быть подслушанными.
В ы ш и н с к и й. С кем именно?
Б е с с о н о в. С Бухариным, Рыковым и Томским.
— Заприте дверь, — сказал дон Эстебан дону Фернандо, который вошел последним.
В ы ш и н с к и й. Обвиняемый Бухарин, можете подтвердить показания Бессонова?
Б у х а р и н. Я подробно показал на предварительном следствии, что попытки контакта правых с зиновьевцами, а потом и с троцкистами были и раньше...
— Напротив, — ответил тот, — оставим ее открытой, чтобы увидеть, если кто-нибудь придет. Общеизвестно: если хотите вести тайный разговор, никогда не запирайте дверей.
На просцениум выходит Радек.
Дон Эстебан подвинул поближе кресло, сел, закурил сигару и, обернувшись к дону Фернандо, сказал:
— Продолжим разговор!
Р а д е к. Я, Радек Карл Бернгардович, враг народа, в прошлом член ЦК, начал революционную деятельность под руководством Розы Люксембург и Дзержинского в Польше. Оттуда отправился в Швейцарию, работал с Ильичем во время Циммервальдской и Кинтальской конференций. После Октября приехал в Питер, был направлен ЦК в Наркоминдел, затем отправился в Германию, на помощь Люксембург и Либкнехту, принял участие в проведении первого съезда Компартии Германии, был за это арестован и брошен в тюрьму. Затем вернулся в Москву, стал секретарем Коминтерна, вплоть до смерти Ильича был членом большевистского ЦК... До ареста и осуждения трудился в \"Известиях\" под руководством Бухарина... Фраза Николая Ивановича \"попытки контакта правых с зиновьевцами и троцкистами были и раньше\" есть его крик о помощи, ибо когда и если издадут документы ЦК, станет ясно, что по поручению Политбюро не Бухарин, а именно Сталин блокировался с Зиновьевым и Каменевым против Троцкого, потом предлагал Троцкому союз против Каменева и Зиновьева, а затем сблокировался с Бухариным именно тогда его назвали \"правым\", так что Бухарин здесь говорит не о себе, о Сталине. Троцкий активно не жаловал Бухарина, прежде всего нападал на него, Бухарина, а не на Сталина. Видимо, вновь настала пора учить наш народ умению читать между строк... Со свободой слова было покончено в тридцатом году - раз и навсегда... Немало этому помог и я - начал славить Сталина, полагая, что надо продержаться до семнадцатого съезда - там мы его забаллотируем... Со Сталиным нельзя играть в дипломатию - только в маузер... слюнявый интеллигент, поделом мне... Вчитайтесь в каждое наше слово, во фразу, старайтесь понять нашу интонацию, - только тогда вам откроется тот ужас, который поглотил нас... Кстати, меня убили только в сорок первом - размозжили голову об стенку... Это было в Орловском каторжном изоляторе... После начала войны... Перед смертью я с ужасом думал: \"Неужели наш параноик действительно верил в то, что Гитлер позволял работать на него еврею Радеку... Несчастный народ, попавший в руки ненормального человека\"... До того как меня убили, я писал - по заданию Сталина - ряд брошюр, изданных под чужими именами... А ну, попробуйте, найдите-ка меня в библиотеках! Теперь ведь у вас перестали сажать за то, что человек проявляет интерес к старым книгам...
В некоторых обстоятельствах каждое, даже незначительное слово обретает огромный смысл. И сейчас все трое понимали, что речь пойдет не о простой беседе, а о чем-то очень важном и непредназначенном для посторонних ушей.
В ы ш и н с к и й. Бессонов, продолжайте объяснения...
Дон Фернандо заговорил первым, как всегда точно и ясно выражая свою мысль.
— Я много размышлял о том, что вы мне сказали, друг мой, — начал он. — Вы не доверили бы мне такой важной тайны, если бы серьезные причины не побудили вас к этому. Мне кажется, я понял эти причины. Вот они: спокойствию, которым наслаждался дон Педро, поселившись здесь, грозит опасность. Вы опасаетесь за судьбу донны Гермосы.
Б е с с о н о в. Пятаков поставил передо мною задачу: организовать постоянную связь с Троцким. После нескольких разговоров с ним (это было в начале мая тридцать первого года) и по его совету я с рекомендательной запиской разыскал сына Троцкого - Седова и через него передал первое письмо Пятакова к Троцкому.
В ы ш и н с к и й. При каких обстоятельствах вы вручили это письмо?
— Конечно, нет, друг мой. В самом деле, с некоторых пор я пребываю в тревоге, меня преследует страх, которого я не могу преодолеть. Я чувствую надвигающуюся беду. В чем она выражается и откуда нагрянет — я не знаю. Но вам тоже хорошо известно, что в жизни бывают такие моменты, когда даже самый храбрый человек без всякой видимой причины содрогается от страха, пугаясь своей тени. Он постоянно пребывает в страхе. Вот уже два месяца я живу в таком состоянии. Мною временами овладевает печаль. Казалось бы, все вокруг идет как обычно, дон Педро, как всегда, спокоен. Гермоса — весела, шаловлива и беззаботна. Мы живем в глуши, никому не ведомой, куда не доносятся даже отголоски светской жизни. Казалось бы — чего же нам опасаться? Какой враг подстерегает нас, чьи злые глаза следят за нами днем и ночью? Я не знаю, но каким-то необъяснимым образом чувствую незримое присутствие врага, злобного врага.
Б е с с о н о в. Седов тогда стоял в центре внимания германской, я бы сказал, бульварной прессы, ибо перед этим с его сестрой - дочерью Троцкого произошло одно происшествие, в результате которого много писали о самом Троцком, его детях...
На просцениуме - Лев Седов.
— Кто этот враг, вы теперь знаете так же хорошо, как и я. Это — Тигровая Кошка. Мой разговор с ним, который вы слышали прошлой ночью, должен объяснить вам если не его планы, то по крайней мере его намерения.
Л е в С е д о в. Я, Лев Седов, сын Троцкого... С моей сестрой случилось не происшествие. \"...Агенты Ягоды попросту повесили ее, стараясь имитировать самоубийство. Меня агенты Ежова убьют позже - отравят в парижской клинике \"Монморанси\"... Потом убьют отца - проломят голову альпенштоком... Мой друг детства Яша Джугашвили, когда мама укладывала нас спать на одном диване в кремлевской квартире, шептал: \"Лева, ты не знаешь, какое это чудовище - мой отец! Он сумасшедший, Левка! Оставьте меня у себя! Попроси маму, Левушка, я боюсь, он бьет меня, он псих, псих, псих...\"
На просцениум выходит профессор Бехтерев.
— Все так, но я не могу поверить, душа моя невольно отказывается допустить, что этот человек — наш враг. Для этого просто нет никаких причин. Поселившись здесь, дон Педро никогда не вступал ни в какие отношения с этим человеком, с какой же стати тот должен питать злобу к моему господину?
Б е х т е р е в. Я, доктор Бехтерев, психиатр... Меня отравили на другой день после того, как я, осмотрев Сталина в его кремлевском кабинете, неосторожно сказал ассистентам, ждавшим меня в приемной у Поскребышева: \"Тяжелая паранойя\". С тех пор Сталина наблюдали все врачи, кроме психиатра и невропатолога.
В ы ш и н с к и й. Продолжайте, Бессонов...
— С какой стати, с какой стати, — дон Фернандо повторил с лихорадочным волнением. — Почему день сменяется ночью, почему есть люди добрые и злые, честные и негодяи? Такая логика завела бы нас слишком далеко, друг мой! Я знаю так же хорошо, как и вы, что вы никогда не имели дела с Тигровой Кошкой. Но разве это имеет значение для злодея, смысл жизни которого состоит в том, чтобы творить зло. Дон Педро де Луна пользуется всеобщим уважением и любовью, даже апачи, самые жестокие среди краснокожих, уважают донну Гермосу. Уже одно это способно возбудить ненависть к семейству асиендера. Все благородные и порядочные люди естественно должны быть врагами Тигровой Кошки. Как бы низко ни пал человек, он никогда не забывает о превратностях своей судьбы и о том положении, которого он в результате лишился. Он никогда не прощает обществу своего унижения, но так как отомстить ему как таковому, он не в силах, то мстит за свои же собственные преступления отдельным его представителям, и в первую очередь наиболее достойным. Вот в чем причина, друг мой, ненависти Тигровой Кошки к дону Педро, и не ищите другой.
Б е с с о н о в. В конце мая тридцать первого года с рекомендательным письмом Пятакова я разыскал Седова и имел с ним короткий разговор. Затем я передал ему письмо Пятакова. И деньги, которые Пятаков передал для Троцкого.
— Да, вы правы, — ответил дон Эстебан озабоченным тоном. — Видимо, так.
В ы ш и н с к и й. Какие деньги?
— Поверьте мне, я знаю это чудовище давно: ведь он меня воспитал. Но оставим это! Теперь, когда ясно определилось положение, что намерены вы делать?
Б е с с о н о в. Он дал мне две тысячи марок для Седова с целью организации переотправки писем...
— Признаюсь вам, я нахожусь в большом затруднении и не знаю, как поступить. Как можно расстроить планы, если их не знаешь? В этом самая большая загвоздка.
На просцениуме - Шахт.
— Я думаю, что лучше всего оставить дона Педро в неведении по поводу наших подозрений, — заметила донна Мануэла.
Ш а х т. Я, Яльмар Шахт, президент банка, финансовый бог Гитлера, судимый в Нюрнберге и оправданный союзниками, несмотря на протест русских, посаженный затем аденауэровскими лизоблюдами, свидетельствую: в тридцать первом году, в период инфляции и падения курса марки, две тысячи могло хватить на приобретение четверти спички. Не коробка, а именно спички! В Германии тогда получали миллиардные зарплаты, поскольку обед стоил сто миллионов...
— Я совершенно согласен с вашим мнением, — сказал дон Фернандо. — Нам необходимо обеспечить его и донну Гермосу надежной защитой, так, чтобы они не подозревали о грозящей им опасности. Но если положение примет угрожающий характер, принять меры к их безопасности.
П я т а к о в. Я, Пятаков Юрий Леонидович, расстрелянный год назад, возмущен ходом ведения этого процесса! То, во имя чего я положил свою жизнь, согласившись оклеветать себя в спектакле под названием \"Процесс-37\", - во имя разгрома троцкизма - на грани провала! Даже Яльмар Шахт хватает обвиняемого Бессонова за руку! Он врет, как мелюзга! Товарищ Вышинский, неужели вы забыли, что я показывал год назад в этом зале?! Вспомните, как я говорил, - по сценарию, утвержденному Иосифом Виссарионовичем, что мой первый контакт с Седовым организовал Иван Никитович Смирнов в середине лета тридцать первого года! Летом, а не в мае! Да, верно, после моего расстрела Троцкий доказал, что Седова не было летом в Берлине, и вы поэтому заставляете Бессонова рассказывать о майской встрече! Но ведь любопытные поднимут газетные отчеты о нашем процессе! А там Шестов показывает, что Седов вообще передавал для меня не письма, а ботинки - в ресторане \"Балтимор\". Поставил на стол два ботинка, в подошвах которых были письма Троцкого... Помните, как я просил вас, товарищ Вышинский: \"Уберите этот эпизод у Шестова! Смешно! Какой конспиратор ставит на стол в ресторане ботинки с секретными письмами Троцкого?!\" А знаете, что мне ответил товарищ Вышинский? Не знаете? Правда не знаете? Он засмеялся: \"На дураков рассчитано, дураки и не это проглотят!\" Но ведь у дураков рождаются дети! И совершенно не обязательно, что дети дураков будут дураками!
— О да! — живо отозвался дон Эстебан. — Они должны оставаться в неведении, особенно донна Гермоса, она так впечатлительна! Бедное дитя! Если наши опасения оправдаются, ей вскоре придется изведать несчастье. Ну, Фернандо, друг мой, посоветуйте нам, как быть, только вы один способны помочь нам в этих затруднительных обстоятельствах.
В ы ш и н с к и й. Продолжайте, Бессонов...
— Все, что будет в моих силах сделать для спасения тех, кого вы любите, я сделаю.
Б е с с о н о в. Когда Крестинский поздним летом тридцать третьего года приехал лечиться в Германию, он имел со мной разговор... Первый разговор касался условий свидания Троцкого с Крестинским...
— Благодарю, но почему вы не скажете: тех, кого вы любите сами, потому что вы уже оказали им огромную услугу.
В ы ш и н с к и й. Кто желал этого свидания? Троцкий или Крестинский?
— Увы, друг мой. Кто я такой? Презренный авантюрист, разве осмелюсь я поднимать глаза так высоко! Я должен исполнять обязанности сторожевой собаки донны Гермосы, которая спасает свою госпожу и умирает у ее ног!
Б е с с о н о в. Крестинский.
Эти слова были произнесены с чувством такой печали и самоотречения, что дон Эстебан и мать его, тронутые до слез, взяли руки молодого человека и нежно пожали их.
В ы ш и н с к и й. Крестинский, вы с Бессоновым виделись?
— Не говорите так, брат! — воскликнул дон Эстебан. — Мы лучше знаем донну Гермосу! Это чистейшая и благороднейшая душа на свете. И она любит вас.
К р е с т и н с к и й. Да.
— О! — взволнованно проговорил дон Фернандо. — Не произносите этого слова, друг. Донна Гермоса меня любит? Это невозможно!
В ы ш и н с к и й. Разговаривали?
— Донна Гермоса женщина, друг мой. Вы спасли ей жизнь, я не знаю наверняка, какого рода чувство она испытывает к вам. Наверное, она сама этого не знает, но я убежден, что она вам глубоко признательна, а у девушки признательность обычно переходит в любовь.
К р е с т и н с к и й. Да.
— Молчи, сын мой, — вмешалась донна Мануэла. — Ты не должен так говорить о дочери своего господина.
В ы ш и н с к и й. О чем? О погоде?
— Да, да, конечно, простите меня, матушка, я виноват. Если бы вы слышали, как донна Гермоса говорила о нашем друге и как потребовала от меня обещания отыскать его и привести к ней — что я и сделаю, клянусь Богом, — вы не знали бы, что и подумать.
ГОМЕРИЧЕСКИЙ ХОХОТ ВСЕГО ЗАЛА, ОВАЦИИ, ВЫШИНСКИЙ ГАЛАНТНО КЛАНЯЕТСЯ, ПРОТИРАЯ ОЧКИ.
— Может быть, но я по крайней мере не стала бы подливать масла в огонь, и ради нашего друга, и ради себя, я сохранила бы свое мнение в глубине моего сердца.
К р е с т и н с к и й. Бессонов был поверенным в делах в Германии... Информировал меня о положении в стране, о настроениях в фашистской партии, которая в то время была у власти...
— Не считайте меня глупцом, сеньора, способным безоговорочно принять на веру слова вашего сына. Я слишком хорошо отдаю себе отчет в том, кто я; я слишком хорошо осознаю свое положение, чтобы осмелиться поднять дерзкий взгляд на ту, которую честь предписывает мне почитать за ангела.
В ы ш и н с к и й. А о троцкистских делах?
— Вы, дон Фернандо, говорите так, как и подобает мужчине, — горячо воскликнула донна Мануэла. — Оставим теперь этот разговор и давайте лучше поищем выход из затруднительного положения, в котором мы оказались.
К р е с т и н с к и й. Я троцкистом не был.
— Этот выход, — нерешительно сказал дон Фернандо, — кажется, я могу предложить.
В ы ш и н с к и й. Значит, Бессонов говорит неправду, а вы - правду? Вы всегда говорите правду?
Мать и сын быстро придвинули к нему свои кресла, приготовившись слушать.
— Говорите, брат, говорите немедля! Какой вы видите выход?
К р е с т и н с к и й. Нет.
— Вы извините, если в плане, который я вам изложу, вы усмотрите что-нибудь несовместимое со строгими законами чести, как ее понимают люди цивилизованные, — сказал дон Фернандо, — но прошу вас не забывать, что я был воспитан краснокожим, что человек, в смертельную схватку с которым нам придется вступить, почти индеец, что война, которую он намерен вести с вами, будет сопровождаться предательством и ловушками, что для достижения успеха мы должны будем прибегать к тем же самым способам, сколь отвратительны они ни были бы для нас. Словом, отвечать на измену — изменой, на лукавство — лукавством, потому что если из ложного представления о чести мы будем поступать иначе, то окажемся в глупейшем положении, и он только посмеется над нами.
В ы ш и н с к и й. Следовательно, Бессонов говорит неправду?
— К сожалению, Фернандо, вы абсолютно правы, — ответил дон Эстебан. — Правильно гласит пословица: с хитрецами будь сам хитер. Я вполне разделяю справедливость ваших суждений, однако, согласитесь, человеку порядочному, привыкшему прямо глядеть в лицо противника, отвратительно рядиться в лисью шкуру и пускаться на хитрость.
К р е с т и н с к и й. Да.
— Что же прикажете делать? Это диктуется нашим положением. В противном случае останется только действовать нашему врагу и не пытаться сорвать его планы, потому что мы все равно не будем иметь успех.
В ы ш и н с к и й. Но вы тоже не всегда говорите правду. Верно?
— Пусть будет по вашему, друг мой, если у нас нет иного выхода. Посмотрим, каков же ваш план.
К р е с т и н с к и й. Не всегда говорил правду... во время следствия...
В ы ш и н с к и й. А в другое время говорите правду?
— Вот он. Несмотря на мою размолвку с Тигровой Кошкой, он в последнее время был со мной довольно откровенен. Я знаю столько его тайн, что, как бы он ни сердился на меня, открытой вражды ко мне проявлять не станет. Привыкнув за долгие годы навязывать мне свою волю и распоряжаться мною, как ему заблагорассудится, он пребывает в убеждении, что мои угрозы — всего лишь мимолетная вспышка и что в действительности я не желаю вырываться из тисков его власти. Впрочем, как и все люди, склонные к химерам, Тигровая Кошка, я в этом убежден, рассчитывает, когда это ему потребуется, использовать меня для осуществления своих тайных замыслов, однако при всем его хитроумии я сумею его перехитрить.
К р е с т и н с к и й. Да.
— Да, — заметил дон Эстебан, — вполне резонно.
В ы ш и н с к и й. Почему же такое неуважение к следствию? Говорите неправду следствию... Объясните... Хм... Ответов не слышу... Вопросов не имею.
— Не правда ли? Итак, вот что я думаю. Завтра, на восходе солнца, мы отправимся в президио, и я сведу вас с одним негодяем, который мне предан, насколько могут быть преданы люди подобного сорта. Он будет служить нам посредником. Через него мы будем знать о всех действиях Тигровой Кошки в Сан-Лукасе, и для какой цели вербует он леперов. После этого вы вернетесь сюда, а я отправлюсь в степь, к Тигровой Кошке. Таким образом нам удастся выяснить, что замышляет Тигровая Кошка. Вот в чем состоит мой план. Как вы его находите?
Крестинский выходит на просцениум.
— Превосходно, друг мой, вы предусмотрели все.
— Только прошу вас об одном: что бы я ни делал, что бы ни говорил, вы не должны меня подозревать ни в чем плохом и тем более в намерении вас обмануть.
К р е с т и н с к и й (обходя Вышинского, дружески кладет ему руку на плечо, тот также дружески улыбается, провожая его взглядом). Товарищи, герой революционных боев, подсудимый Раковский старше меня по возрасту, но по времени пребывания в рядах ленинской гвардии - я здесь ветеран, вступил в российскую социал-демократию в девятьсот третьем году, начал мальчишкой, кончил секретарем ЦК... Подполье, аресты, допросы царской охранки приучили меня к точности поступков и конкретике всеотрицающих фраз... После ареста меня спросили, хочу ли я быть расстрелянным без суда, - показаний против меня хватает, - желаю ли я воочию видеть смерть семьи, родных, друзей или же предпочитаю помочь партии в борьбе против троцкизма... Я выбрал последнее, решив, что по прошествии многих месяцев, когда расположу к себе ежовских следователей, того же Вышинского, - как всякий меньшевик, он обожает рисовку, позу, многоречив, словесный понос - я передам письмо Ежову: \"лично для тов. Сталина И. В.\". И в этом письме предложу игру в отказ от признаний: \"Как заместитель наркома иностранных дел, я читал все отклики на два первых процесса, Иосиф Виссарионович... Поверьте, мы подставляемся! Ягода сослужил вам, стойкому борцу против троцкизма, злую шутку, когда обвиняемые, все как один, обливали себя дерьмом, - это противоестественно... Это Византия, инквизиция, аутодафе... Если я откажусь на первом заседании от показаний, Троцкий начнет кричать о победе справедливости, о том, что \"Крестинский нашел в себе мужество плюнуть в лицо палачам!\". А потом, после допросов Бессонова, которому можно верить, как себе - ведь он получит орден за свою роль, так мне говорили, - после обличений Раковского - он известен всему миру как борец, старый троцкист, - я раскаюсь и возьму на себя в с е...
— Не беспокойтесь об этом, друг мой. Мое доверие к вам неизменно. Ну а что вы еще хотели сказать?
— Вот что, и это чрезвычайно важно. Как только мы расстанемся в президио, мы должны вести себя, как совершенно чужие, вовсе не знакомые между собой люди.
Поверьте, Иосиф Виссарионович, опыт дипломатической работы говорит мне: именно это будет истинной победой!\" Вот каков был мой замысел, когда я подписывал идиотские показания, сочиненные безграмотными следователями... Прочитав письмо, ко мне пришел Ежов. Он был в ярости: \"Ты мне эти штучки брось, Николай Николаевич! Мы ж с тобой выучили весь текст! Нет времени заставлять Бессонова и Раковского переучивать свои показания! Да и Бухарин может взбрыкнуть!\" - \"Допрашивай Бухарина после моего признания, - бросил я мой главный козырь. - Но если мое письмо Кобе не передашь - пеняй на себя\". И я выиграл, получив - единственным изо всех обвиняемых - право отказаться от показаний, данных палачам под пыткой. Я - первый и единственный, кто породил сомнение в процессе... А дальше - это будет через пять минут - Бессонов произнесет строки, которые ему вписали под мою диктовку: \"Я, как советник полпредства в Берлине, должен был по заданию Крестинского не допустить нормализации отношений между Советским Союзом и Германией на обычном дипломатическом уровне\". Понимаете? Нет? Но ведь речь шла об отношениях с Гитлером! Сталин требовал налаживать отношения с чудовищем, с нашим врагом... А еще через два дня я признаюсь в том, что Бессонов организовал мне встречу с Троцким в Мерано... Но ведь это итальянский курорт! Троцкий был бы немедленно схвачен в фашистской Италии как \"враг нации\"... Об этом сейчас молчат, но, после того как фашизм и национал-социализм рухнут, раздавив под своими обломками немцев и итальянцев, всплывут архивы, потомки увидят, что я не виновен, и назовут Сталина так, как его и надлежит называть: \"враг народа, изменник ленинизма, губитель партии большевиков\"... Не сердитесь за то, что я обманул вас. Я это сделал во имя наших детей. Простите меня, товарищи... В конце концов, это ложь во спасение...
— Это действительно важно. Нарушение этого условия чревато бедой.
— Теперь мы должны быть готовы к действию. По первому сигналу, ночью и днем, чем бы вы ни были заняты, бросайте все и принимайте защитные меры.
— Хорошо, завтра под предлогом каких-нибудь работ я наберу человек пятнадцать леперов, которые ради денег будут слепо повиноваться мне и не отступят ни перед кем.
В ы ш и н с к и й. Подсудимый Гринько, расскажите суду о своей преступной деятельности...
— К тому же будет легко найти им занятие до той поры, когда потребуется пустить в ход нож или винтовку.
— Ручаюсь, что их присутствие ни у кого не вызовет подозрения. Ну, а в чем будет заключаться ваш сигнал?
Г р и н ь к о. Чтобы ясен был путь моих преступлений и измен, вы должны помнить, что я вступил в компартию в составе боротьбистов - украинской националистической организации...
— Сигналом будет служить перо белого орла, разломанное на три части, с концом, выкрашенным в красный цвет. Тот, кто вручит это перо, скажет «мои два пиастра». Вы отдадите их без всяких замечаний, возьмете перо и отпустите этого человека.
На просцениуме - Клара Цеткин.
— Но кто будет этот человек, друг мой?
— Незнакомец, первый, кто попадется мне под руку. Посланец не должен догадываться о важности данного ему поручения, на случай, если попадется в руки врага.
К л а р а Ц е т к и н. Я, Клара Цеткин, председатель Германской компартии и президент рейхстага, должна заявить следующее: орган заграничного бюро украинской социал-демократии \"Боротьба\" начал выходить в Женеве в пятнадцатом году и сразу же занял интернационалистскую позицию... В декабре шестнадцатого года большинство боротьбистов влились в ленинскую партию, среди них и товарищ Гринько - настоящий, убежденный большевик...
— Похвальная предусмотрительность! Ну, ну! Я думаю, что мы выполним свой долг.
Г р и н ь к о. В тридцать третьем году я, будучи членом ЦК и народным комиссаром финансов, связался с фашистами. Подробные показания я дам в закрытом заседании...
На просцениум выходят несколько человек - мужчин и женщин в полосатых бушлатах узников гитлеровских концлагерей, с красными звездами на спине и груди.
— Я в этом уверен, — сказал дон Фернандо. — Если вы будете точно выполнять мои указания.
— Об этом не беспокойся, брат. Я ручаюсь за мою исполнительность.
П е р в ы й. Я, член Центрального Комитета Коммунистической партии Германии Фриц Зайферт, свидетельствую: после побега из концлагеря Зитинген в тридцать пятом году я перешел чехословацкую границу и оттуда добрался до Москвы. Работал в Коминтерне. В тридцать шестом году был арестован, подвергнут пыткам, ибо отказался \"сотрудничать со следствием\". Что значит \"сотрудничать\"? Это когда тебе говорят, что ты должен признаться в шпионстве и дать показания, что по заданию гестапо следил за Пятаковым, когда тот был в Берлине в тридцать первом году, и самолично видел, как он встречался с сыном Троцкого - Львом Седовым. Я объяснил следователю, что в тридцать первом году еще не было гестапо. Он сказал мне, что я клевещу на честных людей, утверждавших этот факт, и показал мне три протокола допроса. Он не убедил меня, отправил в карцер, а после этого другой следователь предложил признаться в том же, но по отношению к Крестинскому, уже в тридцать третьем году. Я ответил, что и на это не могу пойти - при всем моем желании помочь следствию, - сидел в гитлеровском концлагере. Что было потом, я не хочу вспоминать. Через год мне дали двадцать пять лет каторжных лагерей и десять лет поражения в правах... Смешно, как можно \"поражать\" в правах, если я не являюсь гражданином Советского Союза? В сороковом году, в сентябре, - всех нас, германских коммунистов, - вывезли из концлагерей и привезли в Бутырки. Нас переодели в костюмы, дали сорочки, полуботинки и галстуки, посадили на \"доп\" дополнительное питание... Я спросил одного из работников НКВД, что все это значит? Он ответил: \"Вас отсюда отвезут на закрытое судебное заседание в другой город... На закрытом заседании вы скажете всю правду о том, как над вами издевались садисты врагов народа Ягоды и Ежова... И - отпустят\". Я заплакал от ощущения победившей правды. Заплакал - впервые в жизни... Нас действительно погрузили в \"столыпинку\" и через день выгрузили... Это был Брест. Нас повели вдоль железнодорожной колеи - \"на закрытое заседание, где надо сказать всю правду\".
Условившись обо всем, все трое отправились спать, тем более что было уже поздно, а молодые люди на восходе солнца должны были отправиться в президио Сан-Лукас.
Возле полосатого столба стоял наряд гестапо. Штурмбаннфюрер приветствовал начальника нашего конвоя возгласом \"хайль Гитлер\", \"да здравствует Гитлер\". Начальник конвоя - мне показалось - хотел крикнуть в ответ \"да здравствует Сталин\". Но он не крикнул, он молча поклонился гестаповцу, обменялся с ним рукопожатием и передал нас нацистам. Все мы были отправлены в концлагерь Маутхаузен; гестаповцы смеялись над нами, отправляя в болота: \"А, наши дорогие агенты! Товарищ Сталин сказал, что вы сами попросились на родину, работайте, дорогие друзья, во благо рейха, пока не сдохнете. Жизни вам отпущено по семь месяцев каждому, потом - в печку, так что наслаждайтесь пока и благодарите за вашу счастливую жизнь фюрера богоизбранной нации немцев, единственной правопреемницы Рима, нации, не разжиженной чужой кровью, расе традиций, почвы и корней!\" Вот так, товарищи зрители... Среди вас нет тех, которые так печалятся о забвении всего хорошего, что было во время великого Сталина? А то - пусть поднимаются... Подискутируем... У нас в Германии - после нашей гибели и краха нацизма - до сих пор живут люди - и бывшие члены партии, и молодые парни в черных рубашечках, - которые обожают Гитлера: \"при нем был порядок!\" У вас их называют \"неонацистами\", очень хулят... Но они лишены возможности захватить власть, потому как все немцы помнят, что пришло следом за крахом Гитлера, утверждавшего, что мы - богоизбранный народ традиций, корней и почвы... Сильная демократия сможет сдержать неонацизм... А у вас? Сможете сдержать \"неосталинистов\"? Или страх как хочется бить поясные поклоны новому царю-батюшке? Чтоб Слово было законом? Чтоб не думать, а слепо исполнять приказы нового фюрера... вождя? Кстати, нас в Москве, немецких коммунистов, до начала сталинского контрреволюционного термидора было полторы тысячи человек. Тысяча товарищей была расстреляна и замучена в сталинских застенках... А нас, четыреста семьдесят человек, передали в гестапо, чтобы Гитлер добил тех, кого не добил Сталин... Давайте, защитники Сталина! Поднимайтесь на сцену! Отстаивайте свою точку зрения! Защищайте вашего кумира! (Товарищ Фриц задирает бушлат, все его тело в шрамах.) Это, кстати, со мною сделали ваши люди! Под портретом господина с трубкой! Неужели у вас перевелись защитники Сталина?
II. Девственный лес
Из зала на сцену выходит женщина.