– Ну, выставила руки вперед – получила ссадины при падении.

– Логично. Если исключить разбитое окно! – все так же возбужденно заметил Жарков.

Ардов поднял взгляд на Петра Павловича.

– Если окно расколотили, весьма вероятно, что горничная сопротивлялась, – продолжил Жарков ход своей мысли.

Это предположение наконец поколебало ардовскую апатию. Жарков подошел ближе.

– А это – ваша предсмертная записка, – сказал он. – Вернее, записка горничной. С засохшими каплями бурого цвета.

Жарков выложил клочок бумаги на стол.

– Еще совсем недавно все, что вы могли бы получить от меня, – это подтверждение, что данные пятна являются засохшей кровью. Экспертиза по методу Кристиана Шёнбейна чрезвычайно проста: кровь вспенивается при контакте с перекисью водорода.

Жарков отошел к окну и продолжил торжественным тоном, словно выступал перед присяжными:

– Но сегодня я могу со всей определенностью заявить, что эта кровь не принадлежит горничной!

– Вот как?

Криминалисту и вправду удалось заинтересовать Илью Алексеевича своими открытиями.

– В одном из последних номеров Венского клинического еженедельника была опубликована статья господина Ландштейнера «О явлениях агглютинации нормальной крови человека». Из нее следует, что в наших жилах течет разная кровь!

Жарков сделал паузу, как заправский актер, в расчете на реакцию.

– Простите? – только и смог произнести Илья Алексеевич.

– Всего существует четыре группы крови, Ардов! – не умея скрыть нахлынувших чувств, воскликнул Жарков. – Чтобы установить группу, необходима капля крови пациента и набор сывороток с антигенами. У вашей горничной третья группа, а кровь на записке относится к первой.

Ардов бросил взгляд на записку. По всему выходило, что девушку все-таки столкнули? Неужели улики можно собрать, не выходя из прозекторской?

– На каком расстоянии от стены находилось тело? – спросил Жарков, стремительно подойдя и склонившись над сыскным агентом.

– Что?

– Ну же, Илья Алексеевич!

Жарков буквально вытащил коллегу из-за стола.

– «Метод римской комнаты»!

Растерянно хлопнув ресницами, Ардов уставился себе под ноги. Потом перевел взгляд на коллегу.

– Петр Палыч, мне после этого нехорошо… – попытался было уклониться он от эксперимента.

– Вы же не для забавы! – надавил Жарков. – Для дела нужно!

Ардов упорствовал. Сам по себе мысленный нырок в любой прошлый момент собственной жизни давался ему без особого труда и происходил почти мгновенно в результате одного лишь умственного желания. Но вот чем дольше он оставался в своих воспоминаниях, тем хуже чувствовал себя по возвращении. Обычно у него начинало ныть в затылке и вкус во рту был такой, словно он жевал расплавленную смолу, которой заливают щели в бочках.

– Таким даром нельзя пренебрегать, – стоял на своем Жарков. – Иначе зачем же вы в сыскное дело пошли?..

Действительно. Зачем было бросать благополучную Швейцарию и лезть в это «царство справедливости»? Какой был смысл начинать борьбу за право занять далеко не столь престижное место агента сыскного отделения в одном из самых неблагополучных районов города? Что полезного здесь можно найти или получить?.. Ардов поднял воспаленные глаза. «Я знаю зачем! – ответил он сам себе. – И пока дело не будет сделано, я не отступлюсь».

Илья Алексеевич сделал несколько резких вдохов и мысленно оказался у стены на месте падения горничной. Рядом со скучающим видом стоял дворецкий: да, мыла окно; да, упала; нет, не кричала.

– На каком расстоянии от дома лежало тело? – повторил вопрос Жарков.

Ардов окинул взглядом пространство от стены до места падения.

– Примерно два с половиной аршина.

– Отлично! – воскликнул криминалист. – Стало быть, точно не упала – слишком далеко от стены. Прыгнула сама или столкнули. Имелись ли на месте посторонние предметы?

Илья Алексеевич опустился на колени и принялся осматривать примятую траву. Ему удалось обнаружить кое-что примечательное.

– Да, несколько мелких осколков стекла, – сообщил он. – Вероятно, было больше, но, по всей видимости, успели подчистить.

– Прекрасно! – еще больше вдохновился Жарков. – Крупные осколки прибрали, но мелкие остались. У кого-нибудь в доме были порезы на руках?

Ардов поочередно вспомнил, как выглядели руки всех, кого он встретил у Данишевских, даже мельком: дворецкий, садовник, кухарка, горничная, прачка, князь, княгиня… Порезов обнаружить не удалось.

– Но вот что интересно, – проговорил он, уже выбравшись из воспоминаний. – Окно было нетронутым.

– В каком смысле? – не понял Жарков.

– Окно в ванной комнате, из которого выпала горничная. Оно было застеклено.

Жарков задумался.

– Неужели застеклили? – наконец предположил он.

– Похоже на то. По крайней мере времени было вполне достаточно.

Грохнув дверью, в прозекторскую ворвался возбужденный Шептульский.

– Совершеннейший, доложу я вам, распад и нравственное падение! А еще князь…

C этими словами филер, не останавливаясь, прошел к подоконнику, где стоял поднос с графином, и принялся пить воду большими глотками. Было заметно, что полученный днем от Жаркова рубль он уже успел оприходовать. Заметив недоуменный взгляд Ардова, криминалист пояснил с некоторым смущением:

– Я попросил Кузьму Гурьевича понаблюдать за домом Данишевских.

Утолив жажду, Шептульский расположился между Жарковым и Ардовым и, вертя головой, начал докладывать:

– Прислуга мне многое рассказала про князя. Я взял на себя смелость… Проследил. Ваш Данишевский заложил дамские серьги с бриллиантами в самом затрапезном ломбарде на Сенной за смешные сто рублей и отправился в купеческий клуб.

Шептульский был искренне возмущен таким непрактичным поведением. Чувствовалось, что ему и самому неоднократно приходилось бывать клиентом ломбардов, но таких нелепостей он отродясь не совершал.

– Почему в купеческий, он же князь? – удивился Ардов.

– Да потому что в английский его не пускают за долги! – выкрикнул филер с такой интонацией, словно не пускали его самого. – C купцами он резался в стукалку «со шлейфом». Да как! Рисковал почем зря. Как можно с ничего не значащими картами покупать в первой руке? Это, дорогой мой, называется уже не риском, а нелепостью. Совершеннейшей глупостью и фанфаронством. Словом, продул все подчистую и задолжал без малого столько же.

Шептульский вернулся к графину и опять наполнил стакан. Ардов взял в руки записку горничной, потом задумчиво раскрыл папку, переложил несколько бумажек.

– Князь говорил, что подозревал горничную в краже денег и украшений, – сказал он задумчиво.

– Вот вам и мотив, – отозвался Жарков. – Опасаясь, что рано или поздно супруга раскроет его воровство, Данишевский решил возложить вину на горничную, которую и убил.

Илья Алексеевич раскрыл паспорт горничной…

Вдруг он поднял взгляд. И взгляд этот пламенел решимостью.

Глава 16

Арест

– Я знаю, кто убил горничную! – заявил Ардов, едва переступив порог начальственного кабинета рано утром.

Троекрутов аж вздрогнул от неожиданности. Куафер, завивавший в это время усы его высокопревосходительству, невольно прижег ему щеку цирюльными щипцами, которые только что разогрел в колбе горящей керосинки. Стоял запах жженого волоса.

– Какую еще горничную? – не понял Евсей Макарович и поморщился.

– Вчера в доме князей Данишевских… Ту, что из окна выпала.

Пристав дал знак куаферу завивать второй ус.

– Остыньте, Илья Алексеевич! Тут надо все взвесить, оценить имеющиеся факты. Наверняка сама сиганула. От несчастной любви.

– Факты есть. Ждать нечего! – воскликнул сыскной агент и подошел к столу. – Дозвольте все объяснить на месте!

– Илья Алексеевич, скоропалительность здесь губительна, – пристав попытался охладить пыл новичка. – Это все-таки князья…

Но остановить Ардова не было никакой возможности – он стал похож буквально на буйнопомешанного: глаза горели, по щекам проступила сеточка румянца, движения сделались порывисты и в некоторой мере хаотичны.

– Ваше высокопревосходительство, прошу оформить ордер – преступник может скрыться! – выкрикнул он и бросился из зала.

На улице было сыро и пасмурно. Троекрутов ежился в шинели и угрюмо пялился в спину Ардову. Рядом с ним двигался фон Штайндлер, а чуть поодаль – едва ли не весь участок: всем хотелось стать свидетелями светопреставления.

– Свалился на нашу голову… – бурчал пристав. – Что я скажу их сиятельствам?

– Это очень даже хорошо будет, Евсей Макарыч! – успокаивал его Оскар Вильгельмович. – После такого скандала и трех дней не понадобится! Никакой полицмейстер не защитит.

– Господи… Как бы самим не оконфузиться… – подумал вслух Троекрутов.

Предчувствия не обманули Евсея Макаровича. Едва он успел, десять раз извинившись за вторжение, скомканно представить княгине агента сыскного отделения, у которого есть несколько вопросов, как Ардов обрушился на женщину с перечнем подозрительностей: труп убрали, окно было разбито и застеклено, осколки вычистили, сам плотник почему-то спешно отбыл в деревню.

Чины полиции разместились в гостиной амфитеатром, чтобы в подробностях наблюдать драматическую развязку.

– Не изволите пригласить плотника для дачи показаний, ваше сиятельство? – завершил обвинительную речь Ардов.

Не теряя самообладания, княгиня обернулась к Троекрутову:

– Господин пристав, что все это значит?

Майор, слегка поклонившись, сморщился, как от зубной боли.

– Видите ли, ваше сиятельство… это у нас новый сотрудник… – начал было Евсей Макарович.

– Я нахожу эти действия оскорбительными, – предупредила княгиня.

– Вы могли бы написать жалобу, ваше сиятельство! – вступил в беседу фон Штайндлер. – О недопустимом поведении господина сыскного агента. На имя господина пристава! – указал он на главу третьего участка Спасской части. – Он передаст в департамент, там рассмотрят и сделают соответствующие выводы.

– Прекрасная идея! – согласилась княгиня и подошла к бюро, стащив на ходу перчатку.

Троекрутов приблизился к Илье Алексеевичу.

– Да-с… Неловко получилось, господин Ардов… Жалоба есть жалоба… Вынужден буду переслать в департамент, а там уж…

Илья Алексеевич, кажется, не слышал – он с напряжением ожидал, когда княгиня закончит писать и, причмокивая, рассасывал пилюльку. Наконец Данишевская протянула приставу исписанный листок.

– Прошу!

Ардов тут же извлек из жилетного кармана клочок бумаги, расправил и тоже протянул Троекрутову.

– Что это? – полюбопытствовал Евсей Макарович, приняв в каждую руку по бумажке.

– Предсмертная записка горничной, – пояснил Илья Алексеевич, с некоторым вызовом глядя на женщину. – Как видите, почерк идентичен.

Княгиня побледнела. Вытянув шею, фон Штайндлер принялся сличать записки из-за плеча Троекрутова.

– Думаю, экспертиза установит это со всей очевидностью, – продолжил Ардов, продолжая сверлить подозреваемую гневным взглядом.

– Что же это значит? – осторожно поинтересовался пристав.

– Горничная была безграмотна, вот ее паспорт.

Не отрывая взгляда от княгини, Ардов протянул фон Штайндлеру картонную книжечку, тот развернул: в качестве подписи красовался аккуратный крестик.

– Да-с… действительно… – вынужден был признать старший помощник пристава и с сожалением посмотрел на Данишевскую.

Ардов сделал паузу. Княгиня продолжала хранить молчание.

– Предсмертную записку от имени горничной вы написали сами, ваше сиятельство. Случайно оставив на ней капли крови.

Княгиня невольно бросила взгляд на свои руки и спрятала их за спину.

– На вашей руке порезы от стекла, – запальчиво продолжил Ардов. – А на записке – оттиск вашего пальца. Вам известно о деле Франциски Рохас из Буэнос-Айреса? Криминалист Вучетич сличил кровавые отпечатки с ее собственными и установил полную идентичность!

– Какая Рохас? Какой Вучетич? – возмутилась княгиня. – Я не желаю слушать этот вздор!

– Вы застали горничную на подоконнике за мытьем окна и решили столкнуть ее. Но сразу это не получилось. Она сопротивлялась и даже разбила окно. Осколками вы поранили руки. Окно велели застеклить, а битое стекло прибрать. Прислуге строго-настрого приказали молчать, но женский крик слышал мальчишка, который в это время принес на кухню корзину яиц из лавки Сыромятова с Сенного рынка. Мальчишку нашел господин Шептульский и произвел дознание.

Ардов указал на филера. Воцарилась тишина. Выступление определенно произвело эффект на присутствующих.

– Чистый Шерлок Холмс, – прошептал Шептульский.

Журнал с первым переводом рассказа о лондонском сыщике принес в участок Жарков. Восторги от метода сбора окурков и анализа сигаретного пепла разделил только Кузьма Гурьевич, остальные же отнеслись к выдумкам англичанина со скепсисом. «Невозможно представить, чтобы все ключики этого господина без осечек подходили к замкам, расставленным преступниками», – выразил тогда общее мнение фон Штайндлер. – В жизни так не бывает. В жизни обыкновенно все перепутывается».

– Но зачем, ваше сиятельство? – придя в себя, вступил в разговор Евсей Макарович.

– Их сиятельство убили горничную из ревности, – как можно более обыденно произнес Илья Алексеевич.

– Да, я убила… – наконец подала голос княгиня. – Эта дрянь вполне заслуживала смерти.

– Ну вы даете, Ардов, – только и сумел выдавить из себя пристав.

Шептульский оглядел коллег в ожидании реакции, соответствующей моменту.

– А что мне оставалось делать? – тихо продолжила признание княгиня. – Ведь это происходило буквально на моих глазах! Я не раз заставала их! Мерзавка хохотала мне в лицо! Говорила, что я не могу ее прогнать! И это было правдой, потому что мы и так не платим жалованье прислуге. Как я могла это терпеть?!

По щекам несчастной женщины ручьем потекли слезы.

Вдруг дверь распахнулась и в комнату ввалился дворецкий. Вид у него был растрепанный, а глаза наполнены ужасом.

– Их сиятельство мертвы, – дрожащим голосом вымолвил он и сделал рукой приглашающий жест куда-то в глубь княжеских покоев.

Глава 17

Еще одно убийство

Присутствующие бросились по анфиладе комнат и вскоре оказались в курительной, оформленной в восточном стиле. У кресла без признаков жизни лежал князь Данишевский. Самый беглый осмотр трупа дал неожиданный результат: его сиятельство были лишены жизни тем же способом, что и Мармонтов-Пекарский, – под воротом шелкового шлафрока Ардов обнаружил уже знакомую бусину. Срочно вызванный Жарков сумел установить и примерное время смерти – не менее пяти часов назад.

– Вот, обратите внимание на эти буроватые пятна треугольной формы, – указал криминалист на увеличительное стекло, приставленное к приоткрытому глазу трупа. – Видите? Это пятна Ларше! Участки подсыхания роговицы глаза. Появляются не ранее двух – трех часов после наступления смерти.

Ардов открыл крышку карманных часов. По комнате поплыла мелодия. Присутствующие тут же принялись проверять свои хронометры.

– Не обращайте внимания, господа, мои врут, – по привычке поторопился предупредить сыщик.

Итак, смерть наступила в районе четырех – пяти часов утра. Дворецкий, ставший гораздо разговорчивее, чем накануне, сообщил, что обычно в это время хозяин возвращался домой после ночных приключений. В курительной комнате имелась отдельная стеклянная дверь в сад, через которую обыкновенно и пробирался домой князь, не желая привлекать лишнего внимания. К обеду он приходил в себя и за столом уверял супругу, будто вчера опять зачитался допоздна.

Ардов осмотрел стеклянную дверь. Очевидно, через нее, оставленную открытой, преступник и проник в комнату. По крайней мере, следы садовой земли, в отличие от следователей из романа Достоевского, Жаркову удалось обнаружить. Был найден и вполне различимый отпечаток подошвы на ковре, который, по мнению Ардова, был идентичен следу, виденному им на пятне известки у шляпного салона. Получалось, что убийца подошел к князю сзади, тот сидел в кресле спиной к двери в сад. Возможно, уже дремал. После удара несчастный, скорее всего, вскочил, но тут же рухнул замертво. Ардов попросил Спасского осмотреть сад – нет ли там чего подозрительного.

– За что вы убили господина Мармонтова-Пекарского? – ошарашил княгиню фон Штайндлер, как только она пришла в себя после обморока.

– Я не убивала… – еле слышно проговорила женщина, обводя покои мутным взором.

– Запираться бессмысленно, ваше сиятельство. Мармонтов-Пекарский был убит тем же способом, что и ваш муж, – шляпной булавкой! – демонстрировал полицейскую хватку помощник пристава, нависая над женщиной. – Вы знакомы с мадам Дефонтель? Это она снабдила вас орудием убийства?

Княгиня обернула недоуменный взгляд к Ардову. Тот оторвался от осмотра и подошел к креслу.

– Княгиня не убивала мужа, – мягко проговорил он.

– Вот как? – хмыкнул фон Штайндлер и, медленно выпрямившись, отошел шушукаться с Троекрутовым.

Княгиня с благодарностью посмотрела на сыщика. Потом перевела взгляд на место, где был обнаружен труп супруга, уже отправленный на экспертизу в участок. Африканов под руководством Жаркова ползал с рулеткой, замеряя расстояния, Облаухов заполнял протокол осмотра. Шептульский с едва скрываемым восторгом пересказывал Жаркову сцену изобличения, которая, вне всякого сомнения, произвела сильнейшее впечатление на чинов полиции.

– Его имя записали на черную доску в Английском клубе! За долги… – произнесла княгиня, обращаясь к Ардову как будто в знак благодарности за защиту. – Господи, какой позор… Он метался по городу в поисках денег – мы ведь фактически разорены… Какое-то время назад его пригласили в члены правления «Земельного банка» – знаете, купеческому сословию не везде двери открыты… Но он взял там ссуду, другую… Все спустил… Его попросили и оттуда… Но, поверьте, я его не убивала…

– Вы знакомы с доктором Бессоновым?

– Да, мы ходим на его сеансы… Ходили… – княгиня улыбнулась с горькой иронией. – Пытались гармонизировать семейные отношения…

– А с Мармонтовым-Пекарским?

Княгиня кивнула.

– Он бывал на сеансах вместе с супругой… Кажется, Александр Дмитриевич успел одолжиться и у него…

– А могли Александра Дмитриевича связывать с Мармонтовым более тесные деловые отношения?

– Что вы… Алекс был совершенно непрактичный человек… Фантазер, мечтатель… Он, конечно, предложил Мармонтову профинансировать экспедицию за сокровищами по карте, доставшуюся ему от какого-то старьевщика, но вы сами понимаете…

Ардов задумался.

– А Костоглот? С ним вы поддерживали отношения?

– Простите, такого не знаю.

Наслушавшись в углу комнаты жаркого шепота фон Штайндлера, Троекрутов подошел к Ардову и отвел его в сторонку.

– Вы вот что, Илья Алексеевич… Княгиню, я думаю, можно пока не арестовывать. Не сбежит она… Дело с горничной вы раскрыли. Это вы большой молодец. Но у нас с вами булавки не найдены! А горничную мы к булавкам не пришьем.

– Пришьем! – с поспешностью возразил Ардов, причем явно громче, чем следовало. Присутствующие на мгновение обернулись.

– Пришьем, господин пристав! – уже тише продолжил он. – И Мармонтов-Пекарский, и Данишевский убиты булавками из салона мадам Дефонтель.

– Ну это мы уже установили… – попытался охладить пыл подчиненного пристав. – Но сами же вы говорите, княгиня их не тыкала. Это с очевидностью кто-то другой…

– Оба они вместе с женами вечером накануне убийства были на психологическом сеансе доктора Бессонова.

– Ну и что с этого? Не доктор же их прикончил?

Рядом появился фон Штайндлер.

– Ваше высокоблагородие, если господин сыскной агент считает, что дела связаны, не стоит ли ему поручить и убийство князя?

Троекрутов перевел на Ардова извиняющийся взгляд.

– Да… Что скажете, Илья Алексеевич? – проговорил он с чувством некоторой неловкости. – Мнение Оскара Вильгельмовича не лишено основания.

– В два дня! – поспешил уточнить фон Штайндлер. – Верно я говорю, Евсей Макарыч?

– Да-c… – подтвердил пристав куда-то в сторону, принявшись шумно пыхтеть и зачем-то похлопывать себя по животу. – Испытательный срок, Ардов, никто не отменял.

Когда начальство покинуло место преступления, к Илье Алексеевичу, заносившему сведения в протокол осмотра, подошел Спасский, который произвел осмотр сада под окнами курительной комнаты. Он протянул Ардову потрепанную дамскую шляпку.

– Вот, Илья Алексеевич, – смущаясь, произнес письмоводитель. – Лежала под окном.

Ардов принял шляпку, украшенную искусственными васильками. Точно такую же вчера примеряла перед зеркалом дочь Бессонова…

Глава 18

Новый подозреваемый

После Данишевских Ардов заглянул на завтрак к Баратовым. Вчера он не явился к ужину, и сегодня ему пришлось потратить немало усилий, чтобы вымолить прощение Анастасии Аркадьевны. Впрочем, это была скорее игра, нежели действительная попытка вызвать у Ардова чувство вины, чем обыкновенно грешат дамы, особенно те, которые в возрасте. Если на людях Анастасия Аркадьевна почти не снимала маску восторженной глупышки, то с близкими делалась сама собой. И тогда становилось понятно, что эта женщина обладает не только обширной информированностью и удивительным кругозором, но и острым умом, и наблюдательностью. Ардов, бесспорно, относился к ближайшему кругу, поэтому в его присутствии княгиня скорее оттачивала свой образ простушки, нежели всерьез пыталась обвести парня. Она обожала крестника даже больше, чем собственного сына. Возможно, потому, что очень хорошо понимала, каково это – жить с такой тонкой настройкой души, каковой, по ее мнению, обладал Илья Алексеевич.

В столовой звучала приятная мелодия – седоусый лакей в расшитой золотом ливрее торжественно вращал ручку большого лакированного ларца, наверху которого медленно вертелся медный диск с дырочками. Завтракали вдвоем, поскольку Александр уже убежал на службу.

– Как вам музыка, Илья Алексеевич?

– Спасибо, очень вкусно…

Княгиня скользнула по лицу Ардова обеспокоенным взглядом. Он спохватился:

– Простите, я хотел сказать, музыка очень приятная… Это весьма способствует вкусу.

В подтверждение своих слов он тут же заглотил эклер. Баратова удовлетворенно кивнула.

– Как прошел первый день на службе?

– Одна кража и три убийства.

– Бог мой! Какие ужасы!

– Простите, я не хотел…

– Нет-нет, это очень интересно. Продолжайте.

Ардов вздохнул.

– К сожалению, пока нечего сказать. Боюсь, я не справлюсь. У меня в голове совершеннейший сумбур. Кто?.. Зачем?.. Вообразите – обычного прохожего прямо на улице убили шляпной булавкой! Только жемчужина осталась, – Ардов ткнул себе в ключицу.

– Да это постоянно сейчас происходит! – горячо откликнулась княгиня. – Давеча Август Рейнгольдович рассказывал, что градоначальнику жалобы идут просто непрерывным потоком – стало решительно невозможно ездить в трамваях! Ежедневные случаи царапин и поранений. Просто какой-то бич! Август Рейнгольдович говорит, что прорабатывается вопрос об издании особого постановления о запрете на ношение шпилек без особых безопасных наконечников. Как думаете, это поможет делу?

Княгиня сделала паузу, словно прислушиваясь к тому, что только что сказала. Вероятно, оставшись довольной исполненным монологом, она наконец перешла на человеческий тон.

– Второго тоже булавкой?

Ардов кивнул.

– Странно, почему оставляют в теле? – задумалась вслух Баратова.

Ардов едва не пролил чай.

– Вас тоже? – обрадовался он. – Тоже это озадачило? И я! Согласитесь, странно! Поначалу можно было предположить, что кто-то спугнул и преступник не успел или не захотел вынимать булавку, чтобы не привлекать внимания, ведь дело было на улице. Но второе убийство произошло в доме, ночью, можно сказать, неспешно…

– Возможно, кто-то посылает таким образом предупреждение? – предположила Баратова.

– Весьма вероятно… – согласился Илья Алексеевич. – Но в чем его смысл?

Княгиня пожала плечами.

– Нужно установить связь между этими двумя и протянуть ниточку к следующей жертве.

– Пока совершенно очевидно, что оба посещали сеансы доктора Бессонова и что оба места преступления были снабжены предметами из гардероба его дочери.

– Я видела дочь Бессонова, – отозвалась княгиня. – Милая девушка… С характером.

Баратова сделала глоток.

– Год назад умерла ее мать. Судя по всему, она была несчастной женщиной. Не думаю, что доктор ей изменял, но жизнь ее точно была не сахар.

Анастасия Аркадьевна поймала вопросительный взгляд Ардова и продолжила:

– Сколько я смогу судить, господин Бессонов – высокомерный, холодный и довольно отстраненный мужчина, более всего увлеченный собой. Такие галантны на людях и нестерпимы в дому – вечно раздражены, кричат, унижают. Думаю, он держал домашних в постоянном страхе сделать что-то не так и спровоцировать новую вспышку гнева. У таких даже крошки на столе могут стать причиной скандала.

– Думаете, он довел жену до смерти?

– Совершенно не важно, отчего в самом деле умерла бедняжка. Но полагаю, его дочь считает именно так.

– Винит отца в смерти матери?

– Винит и ненавидит, – кивнула княгиня.

Ардов задумался. Страшная гипотеза выглядела пугающе правдоподобной. Он вспомнил, как сухо и высокомерно доктор одернул Алину в присутствии Ардова, как та, выходя, бросила на отца взгляд, полный ненависти и презрения.

– Дочь убивает пациентов отца, чтобы… – Илья Алексеевич не сумел найти объяснения, которое бы удовлетворило элементарной логике.

– …чтобы насладиться его страхом, растерянностью… – легко предположила княгиня. – А может, она всерьез вознамерилась отправить отца за решетку… Правда, в этом случае ей следовало бы оставлять за собой какие-нибудь… э-э-э-э-э… намеки, которые могли бы указать на папеньку как на преступника.

– И такие намеки есть… – задумчиво произнес Ардов. – В обоих случаях имеется след обуви, полностью совпадающий с размером и моделью ботинка с ноги Бессонова.

– Вот видите… – поддержала молодого человека княгиня. – Стащила башмаки и пошла. Не удивлюсь, если ею приготовлены и другие сюрпризы.

Ардов встал.

– Но ради бога, помните всякий час, – с некоторой тревогой произнесла Анастасия Аркадьевна. – Лучше оставить без наказания десять виновных, чем осудить одного невинного.

Глава 19

В участке. Лошадь «кобыла»

Выйдя из своего кабинета, Троекрутов прямо в коридоре столкнулся с лошадью, вокруг которой возились Свинцов с Облауховым.

– Что это? – удивился Евсей Макарович, впрочем, не так сильно, как мог бы удивиться менее опытный руководитель. – Зачем вы лошадь в участок затолкали?

– Так вы ж сами велели, ваше высокоблагородие, – осторожно отозвался Облаухов.

– Что я велел?

– Представить в управление.

Троекрутов оглядел подчиненных, пытаясь вспомнить, зачем ему понадобилась лошадь перед кабинетом.

– Городовой Пампушко задержал на рынке бесхозную лошадь, о чем составил рапорт, который вы изволили рассмотреть и наложить резолюцию.

– Какую? – силился вспомнить Троекрутов.

– Представить для составления описи.

Троекрутов всеми силами пытался сохранить невозмутимость.

– А кто хозяин? – спросил он после некоторого раздумья.

– Так бродячая, Евсей Макарыч, – вступил околоточный надзиратель. – Задержана по причине поедания чужого сена без оплаты оного.

– Ну, – наконец пришел в себя пристав – дело ему наконец-то стало понятно. – Где книга-то? Эта, «Опись найденных предметов»?

– Вот она, – взмахнул Облаухов толстой тетрадью с разграфленными страницами, радуясь, что взбучки на сей раз, похоже, удалось избежать.

– Пиши. – Троекрутов принялся диктовать решительным тоном: – «Наименование предмета» – лошадь «кобыла» пятнадцати лет, роста малого, масти вороной, подкована. Подкована? – уточнил он у Свинцова.

– Так точно, ваше высокоблагородие! – бодро отозвался Свинцов.

Облаухов, пришептывая, старательно заносил данные.

– Во сколько оценить? – поинтересовался он, дойдя до соответствующей графы.

Троекрутов прикинул, оглядев полудохлую животину.

– Ну, рублей в пять, пожалуй.

Облаухов исправно записал. Пристав, удовлетворенно прихлопнув себя по животу, двинулся было по своим делам.

– А куда ее, Евсей Макарыч? – вдруг ввернулся Свинцов.

– Ну, надо отдать кому-нибудь на хранение, – предположил начальник участка, протискиваясь между боком кобылы и стеной. – Только с обязательством вернуть по требованию.

– Константин Эдуардович, – обратился Свинцов к Облаухову, когда пристав удалился, – принимай кобылу на хранение!

Облаухов поднял испуганный взгляд.

– Я не могу, – быстро ответил он, подлез под кобылу и, выбравшись с другой стороны, поспешил в приемное отделение.



Перед столом Облаухова сидела Алина. В осанке можно было заметить некоторую робость, которую девушка пыталась скрыть. Завидев симпатичную посетительницу, толстый чиновник тут же превратился в любезного кавалера.

– Здравствуйте! – шаркнул он ножкой. – Чем могу служить?

– Здравствуйте. Я бы хотела… – Алина неуверенно огляделась. – Хотела высказать беспокойство.

– Прекрасно, – выдохнул Облаухов с самой обворожительной, как ему казалось, интонацией. – Беспокойство – наше прямое, можно сказать, призвание… Не изволите изложить суть дела?

– В сущности, дело пустяковое… – продолжала лепетать Алина. – Может, и дела-то никакого нет…

Облаухов устроился на стуле и навалился на стол поближе к посетительнице.

– Вы должны мне все рассказать, и я подумаю, как мы сможем вам помочь.

Он взглянул на Алину исподлобья и состроил многозначительное выражение лица. Девушка продолжала смотреть на чиновника с таким видом, словно еще не решила, стоит ли делиться с полицейским своим беспокойством.

– Не желаете ли чаю? – спохватился Константин Эдуардович.

– Воды, если можно.

– Сей секунд.

Облаухов помчался в общий зал и вскоре вернулся с графином и стаканами на подносе. Как заправский метрдотель, он разлил воду из графина, напевая какую-то песенку. Алина взяла стакан и сделала глоток.

– Видите ли… – начала девушка, дождавшись, пока чиновник устроится за столом. – Наша экономка… Она недавно у нас появилась. Очень странная.

– Вот как? Что же ваc смущает?

– Молчит, по ночам пропадает. Недавно кровь на рукаве замывала – я случайно заметила.

– Думаете, приносит жертвоприношения?

Облаухов нахмурил брови и принялся опереточно вращать глазами. Алина сделала вид, что не заметила кривляний.

– Я прочла в газете, что у вас есть рисунок преступника.

– Да, – чиновник самодовольно откинулся на спинку стула. – Мы используем самые передовые методы расследования.

– Нельзя ли взглянуть?

Константин Эдуардович некоторое время снисходительно смотрел на барышню.

– Простите, как вас зовут? – произнес он.

– Алина Андреевна Бессонова.

– Видите ли, Алина Андреевна… – Облаухов вдруг решил примерить на себя образ мудрого, многое повидавшего на своем веку стража порядка. – Такой вид преступления, как «подозрительное молчание», отсутствует в «Уложении о наказаниях», – он постучал пальцем по книжке, лежавшей на столе. – Правда, сейчас идет подготовка реформы уголовного законодательства, но рассчитывать, что такая статья там появится, я бы не стал.

Алина встала, продолжая дарить Облаухова самым светлым, почти восторженным взором.

– Такой толстый – и такой глупый, – сказала она и вышла, столкнувшись на выходе с Жарковым.

Константин Эдуардович некоторое время продолжал сидеть словно окаменевший. Заметив столь необычное состояние коллеги, Жарков поинтересовался, кивнув в сторону выхода:

– Это кто такая была?

– Алина Андреевна Бессонова, – пришел в себя Облаухов. – Пришла пожаловаться о жертвоприношениях.

– Бессонова?

Жарков бросил взгляд на стакан.

– Это она пила?

Облаухов кивнул. Жарков обхватил стакан извлеченным из штанины платком и прошел в прозекторскую.

– Африканов тоже не может, – раздался голос вошедшего в приемный зал Свинцова.

– Чего не может? – насторожился Облаухов.

– Кобылу на хранение принять. Придется тебе потесниться, – наставительно молвил околоточный, едва сдерживая улыбку.

– У меня условия не позволяют, – чуть не с ужасом выдохнул Облаухов. – Я в четвертом этаже обитаю.

– Ну, балкон-то у тебя есть? – продолжал глумиться Свинцов.



Жарков вошел в прозекторскую, где его поджидал городовой Пампушко.

– C добрым утречком, Петр Палыч! – встал он навстречу криминалисту и развернулся к секционному столу. – Принимай покойничка! Плавал без присмотру.